Солнечные часы с кукушкой

«Дождливый вечер. Паруса на рейде…»

Дождливый вечер. Паруса на рейде.В пустом дворе намокшее белье.Печальная мелодия на флейте —намёк на одиночество моё.У водостока – пьяная ундина,безвинная пропащая душа.И от луны осталась половина.И жизнь идёт, как снежная лавина,иллюзии ломая и круша.До горизонта – ветрено и липко:не проскользнуть рассветному лучу.И утонула золотая рыбка —ей всё равно теперь, чего хочу.Мой галиот, разбитое корыто,красиво догнивает на мели.Почти не снятся пальмы, Атлантида…Проходит жизнь, как детская обида,сама… без пистолета и петли…

«Вчерашний день успел остыть…»

Вчерашний день успел остыть,и в мире холодно и звездно.И нужно что-то возвратить,но даже плакать слишком поздно.Роман окончен. И сюжетпочти не вспомнить. Из туманаглядит улыбчивый рассвет,как Бельмондо с киноэкрана.Вдали, по кромке, у воды,где тень от допотопной башни,цепочкой тянутся следы,оставленные днём вчерашним.И различимые едва,на парапете, у вокзала —смысл потерявшие слова,разбросанные как попало.

Там…

Быть может мне вернуться туда, где всё сначала,Где бормотанье ветра, да колокольный звон,И дремлет бригантина у мокрого причалаПод вальсы клавесина и карканье ворон?Там паруса со скрипом. И палубу качает.А в полночь плачут скрипки и квакает гобой.И месяц, народившись, пока ещё не знает,Как трудно оправдаться перед самим собой.Там, в юности, прощалась любая чертовщина:Горячка нетерпенья, душевная тоска,Уверенность и наглость. И даже бригантина.И вальсы клавесина. И ветер у виска.

Старая сентиментальная песенка

Утро разгоралось то и дело.Жизнь была, как азбука, проста.Вдруг, случайно, в форточку влетелаМожет, птица, может быть, мечта.И куда-то прямо из постелиПозвала, босую, по росе:Паруса у берега белели,Шлюпка дожидалась на косе…Дальше…Дальше вырвана страница,Но картина, в общем-то, ясна:Грудью о стекло разбилась птицаИ упала на пол у окна.И опять размеренно скрипелиРжавые колесики в часах.В каждой подворотне громко пелиО моих красивых парусах.Наступали скука и усталостьПод гитарный монотонный бой.Больше ничего не оставалось,Кроме как смеяться над собой.Ходики отсчитывали годы.Запирались окна на засов.Уходила молодость из моды,Унося обрывки парусов.Прилетали листья на скамейку,Таяли на солнце миражи.Завела ручную канарейкуДля увеселения души.Вдруг однажды утро заалело.Птичка в клетке села и навзрыд,Будто что-то вспомнила, запела…Я её, смешную, пожалела:Форточку разбила:Пусть летит!..

«Мы и от сказок устаём…»

Мы и от сказок устаём,как избалованные дети.Фрегаты были ни при чём,но ты сказал: гори огнёмвсе паруса на белом свете!Полжизни или жизнь пройдёт,как эпизод второго плана.Не знаю, что произойдёт,но ты однажды в старый портпридёшь под утро, рано-рано.Когда рассеется туман,увидишь: на исходе лето.Залитый солнцем океан.А твой ровесник, капитан,в твои моря ушёл с рассветом.Ушёл. И некого винить.Теперь кому какое дело,что ты не можешь позабыть,и чем, не знаешь, заменитьтри мачты старой каравеллы…

«Бригантина брошена на суше…»

Бригантина брошена на суше.Дует ветер в паруса                 другие.Чёрная тоска меня придушит,острая, как приступ ностальгии.Но пока в разгаре полнолунье.И пока на шабаше веселье,на пригорке мудрая колдуньяиз живой русалки варит зелье.Ночь спасёт, а варево поможет:сяду пировать со всеми вместе.Захлебнусь истерикой. А может,самой жизнерадостной из песен?А когда устану веселитьсяи усну безумия на грани,мне русалка мёртвая приснитсяльдинкою в кипящем океане……Может быть, потом настанет утро,И меня разбудит крик истошный…Ни души вокруг. Лишь перламутромЧешуя, прилипшая к подошвам.

Туч нестриженное стадо

Ангина

А паруса на ощупь были белыми.А море – тише придорожной лужи.Был мир пронизан солнечными стрелами.Бумажки притворялись каравеллами.Когда бы знать, как выглядит снаружиобитель снов – открылась бы разгадкавнезапных слёз и кораблекрушений.Был небосвод возвышенно осенний,а воздух чуть горчил, как шоколадка.Качалась под окошком георгина,голубовато-кремовая сказка.Остывший чай. Стандартик анальгина.И затяжная сонная ангина.И марлевая белая повязка.Но парус тишины ещё белее.И я лежу с закрытыми глазамипод белыми такими парусами,так странно, не по-взрослому, болея.Мне снится запах жареной картошки,резиновый олень и грустный клоун(он публикой не больно избалован!)А у гусёнка розовые ножки.Он плавает себе в железной ванне,где солнце отражается и небо.На этом фоне выглядят нелепообиды, горечь, разочарованьяи прочие печали мирозданья.А в лужах, как в зеркальных водах Леты,незамутненной памятью несомый,неслышно проплывает невесомокораблик с парусами из газеты.Ах, память! Панацея и отрава.Пускай белеет парус одиноков начале обозначенного срока.Где середина этого потока?Где берега? И есть ли переправа?..

Бриз

Розовые чайки.Чёрные вороны.Небо голубое.Дед в зелёной майкеДелает поклоныВ сторону прибоя.Середина лета.Мелкая монета,Брошенная в воду.Барышня, не плачьте:Юноша на мачтеБлиже к небосводу!Солнце золотое.Линия прибоя.Акробаты в алом.Рыжая косичка.У причала бричкаС пёстрым покрывалом.Пешка ходит в дамки.Доктор ищет средство.Штурман ждёт момента.В золоченой рамкеРозовое детство,Голубая лента…

Воскресные прогулки у центрального парка

А память предаётся забытью,которое зовётся ностальгией…Ветра, листая паруса тугие,несут мою бумажную ладью.И солнце улыбается с утра,в кулак меланхолически зевая.И на заливе плещет, как живая,рассвета золотая мишура.А в парке – карусель и эскимо,и чудеса навынос в магазине:и розовые зайцы на витрине,и куклы, и картонные трюмо.Чихает в будке старенький движок.И газ-вода шипит из автомата.И тополиный пух летит куда-то,как бутафорский ёлочный снежок.В окошке кассы ходики стучат.На столике – засохшие чернила.О, счастлив тот, кому судьба вручилаодин билет на самый первый ряд!Про Карабаса страшное кинонам обещает скромная афиша.Всё ниже над крыльцом свисает крыша.И медленно становится темно……Но, может быть, получится (как знать?)догнать вон ту девчонку на дорожке,пересчитать на платьице горошкии ленточку в косе перевязать?

«Вдруг наступила пустота…»

Вдруг наступила пустота.И только ветер. На песокзаря, покойна и чиста,легла ногами на восток.А на камнях, где дым костра,тень маяка и ветер в спину,волнами вынесло вчерана берег мёртвую ундину.И никому её не жаль.На лицах – каменная скука.Заря. Дорога. Волны вдаль…А дальше – пустота. Ни звука.

Подарок

Мелькнёт у горизонта знакомый силуэт.Возникнут паруса, явившись ниоткуда.И нехотя всплывёт обветренный рассвет.И снова ты стоишь и ждешь, как в детстве —                                     чуда.А может, для того и созданы поэты,Чтоб ветру пришивать заплатки на штаны?Мне море принесло кораблик из газеты.И грош ему цена…А может, нет цены?

В последний раз

Ты слишком долго верен был себе,

И всё же погоди ещё немного:

С утра играет ветер на трубе,

И облака пасутся у порога…

А может быть, и нет моей вины,что синей птице выщипали перьяи гаснет всхлип оборванной струны,как будто жизнь уходит, хлопнув дверью?Но если доведётся умирать(шальная жизнь, как сувенир на память!)у каждого найдётся что терятьи что хранить за девятью замками.Лиловый мак, седеющий ковыль,дорога, по которой нет возврата…А мимо окон, поднимая пыль,плетётся туч нестриженое стадо.На лепестках – жемчужная роса.Матросы разбегаются по реям.В последний раз поднимем паруса?Отречься от себя всегда успеем!

Гримасы полумаски

Полумаска

Был карнавал как карнавал:хлопушки, серпантин…Смешные маски раздавалу входа Арлекин.Один – баран, другой – овца,четвёртый – Золушка из сказки…И только нет у полумаскини имени и ни лица!Волк – битый, серый, но с зубами.Кабан нажрался, как свинья.Верблюд – урод с двумя горбами,зато плевал на всё.А я?..

Картонный театр

Картонный театр на цветочной поляне.Над ним – акварельный закат.И каждое утро в молочном туманеНапиться к ручью осторожные ланиВедут большеглазых телят.И плещут в ладоши зелёные клёны,И пахнут травой облака,Пока за окном полыхают пионы,Играют алмазы картонной короны,И можно валять дурака.Хрустальные туфельки, детские души…Потом на зеркальную гладьСнежинки слетят. Заметёт и завьюжит.Все принцы, все золушки в платьях воздушныхЗамерзнут.Куда им бежать?

«Смотри, Пьеро всё плачет, всё один…»

Смотри, Пьеро всё плачет, всё одинПлетётся за безмозглою Мальвиной.А вон трясёт своею гривой львинойИ пошловато шутит Арлекин.Мы тоже балаганные шуты,Работники синьора Карабаса.Шумит партера скомканная масса —Глаза её пронзительно пусты.И ты туда сейчас глядишь напрасно:Там жизни нет, там – пустота и лёд.Никто не ждёт. Никто не позовёт.

«Чтоб одолеть смертельную усталость…»

Чтоб одолеть смертельную усталость,нам нужен отдых, равнозначный смерти.Но важно знать, что на небесной твердииз прежних звёзд хоть что-нибудь осталось!Всё прочее не больше, чем игра.Забавная игра воображенья:рой неудач, земное притяженьеи прочая смешная мишура.И розы на кладбищенском холме.И занавес. И слёзы. И овации.Ты думаешь, финита ля коме…А это просто смена декорации.

«Петелька – на ручке, петелька – на ножке, над камином – гвоздик……»

Петелька – на ручке, петелька – на ножке, над камином – гвоздик…Может, это отдых, долгий, долгожданный, лёгкий, как полёт?Вот наступит вечер, зазвенит звоночек, соберутся гости.Куколку нарядят. Куколка сыграет. Куколка споёт.Голубые кудри, бантик. Примадонна куксится и злится.Арлекин ночами сочиняет вирши, думает о ней.Люди ходят в масках. А у наших кукол – истинные лица.Жизнь полна притворства. А у нас на сцене – проще и честней.Свет горящей рампы, злой и беспощадный, заменяет солнце.В розовой накидке выглядишь устало, пошло и старо.Девочка Мальвина, скверная девчонка, весело смеётся.Ничего не знает, ничего не может бестолочь Пьеро.От тоски и грусти, от любви и смерти нету панацеи.Но огонь – в камине. Но вино – в графине. Холодок – в груди.Петелька – на ручке, петелька – на ножке, петелька – на шее.Кукольный маэстро подобрел и дремлет. Тише, не буди!

«В малахитовой долине…»

В малахитовой долинеШут играл на мандолине.Скверной девочке Мальвиневтолковать пытался он,что душа она, как птица,в клетке бьётся и томится,и вообще, как говорится,весь он пламенно влюблён!Только струны больно тонкидля бесчувственной девчонки.«У меня, – шипит, – в печёнкеэти ваши па-де-де!Если птичка залетелане туда, куда хотела,я видала это дело…говорить не буду где!»Он бы ей легко и сразурифмовал за фразой фразу.Но не трогает заразумысли творческий полёт.Мол, настаивать не стану,только мне на вашу рануглубоко по барабану.Поболит и заживёт!Вышло так, что у Мальвинывместо сердца ломтик льдины:пудра, бантик, пелерины…Ну, на кой она сдалась?Вот уйдёт – и ради бога.Вот и скатертью дорога.В этой жизни кукол много —в штабеля устанешь класть!..Три монетки кверху решкой.Что ты ждёшь? Беги, не мешкай!Но влюблённый шут насмешкойне на шутку удручён.Слой румян, сурьма, белила.Чтоб она не говорила,но забыть её не в силах,безутешно плачет он!А луна шального цвета.Под луной в разгаре лето.Но влюблённого поэтабольно мучают мечты:подарить ей иммортели,сделать соло на свирелии к концу второй неделиперейти уже на «ты»…

Танцующие на шаре

Мы сыграем, чтоб пела душа.Мы сыграем: кто хочет – пляши!Если жалко за песню гроша —Пропади они, ваши гроши.Мы зари нахлебаемся всластьИ луну раздобудем с небес.Нам под ноги в осеннюю грязьБросит золото царственный лес.Нас несёт необузданный конь.Встречный ветер по-летнему сух.И доверчиво тянет ладоньЗаблудившийся в поле лопух.Разбегаются тропы, пыля,И огнями слепят города,И вращается тихо земля —Пестрый шар под ногами шута…

Распутица

Март

На ладошках старинных карт,вброд, на ощупь ищу фарватер.Я люблю тебя, месяц март,за отчаянный твой характер!Ведь недаром опять с утракружат чайки над богадельней,и тугие твои ветрапахнут копотью корабельной.И блажит колокольный звон,и гудит, и зовёт куда-то.Будто дьявол смущает сонсхиму принявшего пирата.Все монахи ушли в кабак,под хламидами пряча шпаги.И горит, как условный знак,на грот-мачте звезда бродяги.Птиц тревожные голосавсе слышней за глухой калиткой.Бесы драные парусазалатали суровой ниткой.Зелья дьявольского испив,отрывайся, душа-шалава,ибо каждый, покуда жив,жить на свете имеет право!Ничего, что плутает фарти вконец развезло дорогу:я люблю тебя, месяц март,мы похожи с тобой, ей-богу.

Посох

И степь так широка. И скалы так высоки.

Пускай, когда уйду, напомнят обо мне

следы разутых ног на глинистой дороге,

черпак у родника и лента на сосне…

…Будто снится мне путь земнойс самой Пасхи до Покрова:только пахнет полынью знойда по пояс в степи трава,только совы кричат в ночи,только сосны меж звезд шумят,да в тумане звенят ручьи,как ключи от небесных врат……Будто снится мне путь земной:цепь заснеженных гор вдали,и шакалов надсадный вой,и пустырь на краю земли.Только ветра в ущельях гул.Да шуршит под ногой песок.Да подрубленный саксаул.Да колодец, как сон, глубок…И крылата ночная тень.И беспечен в печи огонь.И от посоха целый деньбудто ноет с утра ладонь.

Потерянное равновесие

Мне было безразлично: лампа светит,луна ли через тучу прорвалась,обнять фонарь или, споткнувшись, месяцсхватить за рог… Но только б не упасть!Пространство оглушительно молчало.А больше было некого позвать.На шлюпе, что мотался у причала,печалились и звали божью мать.Но голос вопиющего в пустынебыл слаб, как ахиллесова пята.Душа к утру проспится. Либо сгинет,бессмертная, в канаве у моста.И, чёрт её возьми, не пожалею.Ни пользы от неё… один скулеж.Слезинки по щеке, как капли клея:подошвы от земли не оторвёшь.

«А мы глядим сквозь облака…»

А мы глядим сквозь облакав тугую бездну поднебесья.Нам кажется издалека,что звёзды связаны в созвездья.И звёздам тоже, с высоты,сквозь бесконечность тьмы и стужимерещится, что наши душитеплом и близостью сильны.А мы под ветром, по дорогебредём, сутулимся, молчим.И на созвездия глядим.И, словно звёзды, одиноки.

Крылатая кляча

Явление Пегаса

Будь как дома. Снимай галоши.В кухне – тапки и табуретка.Что за мода – торчать в прихожей?Не тушуйся, я тоже лошадь,только, знаешь, летаю редко.Да не жмись ты уже. Не шоркайтощим задом худые стены.Заходи. Подымим махоркой.Из-под крана водичка с хлоркой —будто только из Иппокрены!Будем пить. За родство по духу.(За крылатых, за нас – отдельно!)За удачу… за невезуху…фраз рифмованных бормотухуразбавляя тоской смертельной.В общем, если душа чё просит,пусть получит своё, собака!Всё у нас в лошадиной дозе:ямб и дактиль. А хочешь, в прозе?Ты же знаешь, мы можем всяко.Буква к буковке. Ум за разум.Нам не надо иного хлеба.Лишь бы слову сверкать алмазом.Бриллиантом. А хочешь, разом,оба вместе с балкона – в небо?Страшно? В Вечности не уверен?Да не бойся ты, подстрахую!Ни один ли нам фарт отмерен:графоман да крылатый мерин —две бессонницы в ночь глухую.Ветер скатится по карнизу,прошуршит над пустынным пляжем.Пьём. Гуляем. Жуём мелиссу.И на радость соседям снизуспляшем, Пегий, ей-богу, спляшем!Проскрипит на балконе дверца,Закачается лунный бубен.В унисоне ночного скерцополетит, оборвется сердце —даже жалко его не будет.Встречный ветер? А мы не плачем!Знаешь, это хороший знак:может, Небо пошлёт удачибезнадежно крылатой кляченезаслуженно… просто так?

«Я сочиняю стихи…»

Я сочиняю стихи.Так на смертном одре умирающий шепчет молитву.Я сочиняю стихи.Так безветренным солнечным утром на речке полощут бельё.Так беспорядочным строем уходят войска, проигравшие битву.Так пытается вспомнить безродный бродяга забытое имя своё.Ладно, вспомнит… а толку? Чужой так чужим и останется,                                   как ни старайся!В поле один никакой он не воин… Мишень для острот                                        и насмешек.Белый мой, чистый, отстиранный флаг, на ветру развевайся!Самое время сдаваться. Позорно бежать. Ну, а что меня,                                собственно, держит?Всю Прокурору Небесному жизнь расскажу.                               Но своими словами.Чтоб без хореев и рифм. Пусть рассудит. Осудит.                          Подпишет уже приговор…Впрочем, разумней на утро себе хоть немного надеждыоставить,чем в эту чудную летнюю ночь догореть и погаснуть,                                    как этот костёр.Булькает суп в котелочке. Глаза соловеют от едкого дыма.Вышла луна из-за облака. Скалы набычили лбыи равнодушно глядят на века, проходящие мимо.Я, мотылёк-однодневка, усну на ладошке судьбы.Падают звёзды. Костёр еле теплится. Дело к рассвету.Я не боец. Ну и ладно. За речкой, в деревне, орут петухи.Хоть через раз, но дышу ведь. А что ещё нужно поэту?Шишки кидаю в огонь. Сочиняю стихи…

«В рамке вымытого окна я картину рукой не трону…»

В рамке вымытого окна я картину рукой не трону.Тишина в душе. Тишина. Хоть садись и пиши икону.Эта тихая благодать, как нечаянное спасенье.И не нужно скулить и врать про тотальное невезенье.Будто вдруг отстоялась муть, и в душе наступила ясность:чистота, благодать и праздность, как награда… за что-нибудь.Будто мне за мои грехи, за моё бытие земное —оглушительный миг покоя из-под вороха шелухи.Будто отдых отпущен мне на пути бесконечно долгомза ущербное чувство долга, за приклеенные к спинедва бумажных крыла, в которых смысла не было и не будет…Но я слышу созвездий шорох и луны глуховатый бубен.Тихо-тихо и странно-странно то ли видится, то ли мнится:дикий пляс колдуна-шамана под крылом чёрно-белой птицы —он танцует в небесном свете, весь расшитый земными снами.И заря. И туман. И ветер. И картина в оконной раме.

«Жаль было старого поэта…»

А.Д.

Жаль было старого поэта,усталого, у камелькапод вечер, на исходе лета,на пять минут, как на века,уснувшего. А где-то скрипка —слепой, безжалостный божок,играла Верди. И улыбкаболезненная как ожог,сквозь дрёму видима былаотчетливо. И воск на блюдцеподсвечника. И зеркала(им страшно было шелохнуться)мерцали в зале по углам.И всё, как есть: тетрадок груда,обломок древнего сосудаи прочий непотребный хлам —и вазочка из-под варенья,и книги, где царила моль —имело важное значеньеи главную играла рольв какой-то странной пасторалипочти без действующих лиц,где тихо угли догорали,и он, состарившийся принц,дремал на стуле. Видит Бог,нормальный принц, один из сотен.Всё, что имел, и всё, что мог,он промотал и был свободен,как медленно летящий листпо ветру на исходе года.Забавно: всякая свободав известной степени – стриптиз:ведь ты шагаешь за порогкак есть – и гол, и безнадёжен.Он был свободен, как клинокосвободившийся от ножен.Как старый, выброшенный мяч.Как призрак, вставший из могилы.А скрипка, ласковый палач,ему вытягивала жилы…

«Гоню усталого коня…»

Гоню усталого коня,а плеть в руке – всё хлесть, да хлесть!Простишь ли, Господи, меняза то, что я на свете есть!Что конь крылатый натощакобоз по тракту не везёт,что нарисованный очагна ощупь холоден, как лёд.Что всякой твари нужен кров,а у меня – туман и снег.Что пачкой взмыленных стиховне рассчитаюсь за ночлег…

«Ночами ноют искалеченные строфы…»

Ночами ноют искалеченные строфы,ведется летопись ошибок и утрат.А боги смотрят: кто – с Олимпа, кто – с Голгофы.Оттуда, сверху, видят всё… что захотят.А боги прячут вероломство за улыбку,тасуют истины и дёргают слова.И у любого – по вопросу на засыпкуи по козырному тузу из рукава.Мы бродим в поисках потерянного Рая,снегов растаявших, погаснувшего дня.Все наши рукописи будут, не сгорая,гореть в Аду для поддержания огня.И нам за каждую угаданную фразувисеть над Вечностью в слезах и неглиже.А черти видят нашу сущность всю и сразуи сковородку салом смазали уже…

«Перетрясая ворохи сомнений…»

Перетрясая ворохи сомнений,дневных обид и полуночных бдений(благословен и славен всякий труд!),прости, душа, что вопреки рассудкушлю на панель тебя, как проститутку.А там тебя и даром не берут!Носители профессии древнейшей,поэты (как гетеры или гейши)от оных пор до сих, во все векаявляются народным достояньем,испорчены повышенным вниманьеми потому кокетливы слегка.Поэту нужно, чтоб его любили!Мы сочиняем небыли и были.Мы мучаемся: быть или не быть?Нам мало быть, нам важно показаться…И чем-нибудь… хоть колпаком дурацкимсвою седую лысину прикрыть.Трудись, моя душа. Нельзя иначе.С пером в руке, как с тяпкою на даче.Вотще не пропадёт наш скорбный труд:сгодится в печь листов бумажных кипа,в дождливый вечер (на растопку, типа).Уже не важно, скажут ли спасибо,а может, и к огню не позовут.

Белый танец

Золушка

Давным-давно,          (не отыскать когда)там, в зазеркалье         (или где-то проще?),корзину роз рассыпала судьбапод дверью между будущим и прошлым.А ровно в полночь запищали мыши.Потом карету слопала коза.Осталось: ворох листьев, дождь на крыше,рассвет и покрасневшие глаза.В золе, за печкой, кашляет сверчок,бормочет, мол, не надо суетиться,потерянный хрустальный башмачокещё хранится в тумбочке у принца.Всё сбудется: опять объявлен бал,накидку из парчи строчит портниха…Но сказочник состарился, устал,на стуле спит, похрапывая тихо.

Холодный март

Тишина. И луна над горами взошла.До начала весны – два штриха и полшага.Но тебя унесли два тяжелых крыла,а мои лишь шуршат, как простая бумага.Слишком долго мело за окном в феврале,и в следах разбираться – пустое занятье.И напрасно… напрасно сосна на скалене снимает своё подвенечное платье.Слишком долго мело. Не кончалась зима.Вместо ранней весны – только взгляд исподлобья.И не жалко почти, что обрывки письмаполетят за окном, словно снежные хлопья.До начала весны не хватило мазка.На помятом холсте – только ветер со свистом.Только вечнозелёная эта тоска —одинокой сосной на утёсе скалистом…

«Разобьётся птица о стекло…»

Разобьётся птица о стекло.Камнем прилетит и разобьётся.Даже пусть случайно, не назло,всё равно окно чинить придётся.Мутными потоками водыпронесётся времени лавина.И дождём залечатся следыи затянет раны паутина.Сядем у весёлого огня,где горит печальное полено.Ты внезапно вспомнишь про меня,я тебя забуду… постепенно…У камина в ласковой горстискомкано, что было… (или снилось?)Ты меня, пожалуйста, простиза стекло, которое разбилось.

«…Но и в унынье – божья благодать…»

…Но и в унынье – божья благодать!Душа, томясь, осознаёт, быть может:святое дело – нищему податьи улыбнуться зеркалу в прихожей…окликнуть уходящего… Пустяк,что несуразно выглядишь при этом.Пощёчина не повод пить мышьяк,но перспектива сделаться поэтом!А ты надежду втаптываешь в грязь,в который раз надолго и серьёзно,отчаянью предаться торопясь,как будто послезавтра будет поздно…

Медленный танец

От звезды до звезды – только скрип запоздалой кареты,только гривы коней под луной на пустынной скале.Мы танцуем под шелест листвы облетевшего лета(как танцуют босыми ногами на битом стекле)На окошке – засохший букет и дымит сигарета.Только ветер надсадно скулит. Только скрежет ворот.Только листья летят в тусклой музыке лунного ретро —этот вальс на осколках уже никого не спасёт.И не надо кричать – всё равно не расслышишь ответа:от звезды до звезды – ни асфальта, ни свежих могил.И напомнит о нас лишь осколок зелёного лета,будто кто-то неловкий дарёную вазу разбил.

Романс

А не начать ли нам с тобой сначала?Ты посмотри, не так уж вечер плох:взошёл ячмень, корова промычала,и звёзд на небе, как у Жучки блох!Сюда теперь бы Репина с палитрой:сиди, рисуй – такая благодать!А хочешь, я приду к тебе с поллитрой?Хоть поздно, но попробую достать.На Ваньку плюнь. Куда такой стропила?Башку сверну, так станет в самый раз.А я могу, как, помнишь, ты просила,поэму написать… или рассказ!Ты у меня красивше, чем Джульетта,что от любви зарезалась ножом.Но смерть её на совести поэта,а мы с тобой на будущее летомахнём на пару в Гагру пить боржом!

Вокзальный вальс

Шёпотом… молча… окликни меня.Крик паровозика, скрип турникета:здесь, на границе вчерашнего дня,после полуночи кончилось лето.Кончилось детство, где всё пополам:яблоко, глобус и школьная парта.Две параллельные сходятся там,за золотыми столбами Мелькарта.В будке вокзальной – прокуренный свет.Дождь поскользнулся на досках перрона.Был ли когда-то – а может быть, нет? —в теплой Италии город Верона?..Смыло потоком пустые слова.Чистый вокзал, как в линейку тетрадка.Лужицы нас умножают на два,чтоб пополам разделить без остатка.Чтоб ничего не досталось другим.Чтоб без обиды. И чтоб без обмана.В лужах – колечки, над поездом – дым.В грязной канаве – лохмотья тумана.Шёпотом, молча окликни…                        Свисток.Разве догонишь вчерашнее лето!Серое марево, жёлтый флажок.Поезд – на запад, тоска – на восток.В мокрой ладошке – обрывки билета.