Дочь Туллы

– Я.

Эльдвуг вздрогнул, может не внешне, но где-то в глубине сердца. Не от страха, но вроде как от соприкосновения с чем-то невероятным, чудесным. После всего увиденного и услышанного он готов был ей поверить. Ему стало неуютно, тревожно под её взглядом, легкое смятение охватило его. Но женщина отвернулась, подарив ему облегчение. Далира поглядела за спину. Норманны выходили на площадь. Они подошли к лежавшему Хальфару, присели возле него, осматривая, а между тем заполняя собой всё пространство за спиной кельтки, будто окружая её. Далира снова посмотрела на Эльдвуга.

– Я прошу тебя, Эльдвуг Дубовый Щит, прикажи привести мою дочь, – сказала она.

Он ещё чуть помедлил и обратился к своему форингу.

– Рейнмар, найди Гуннара Сиволапого и приведите сюда её дочь.

Но только Рейнмар сделал шаг, как Ульрих Безухий поднял руку, призывая его остановиться. Лагман вышел вперёд, посмотрел на мужчин, вышедших на площадь и сурово сказал:

– Скверное дело ты затеял, Эльдвуг Дубовый Щит. Отдаёшь себя и заодно всех нас во власть этой ведьмы. Твоя жена права, наши боги не простят нам этого.

Часть воинов, видимо согласных с такой точкой зрения, приблизились к лагману, сплотившись вокруг него и угрюмо поглядывая на кельтку. Прекрасная Брунгильда гордо подняв голову тоже чуть вышла вперед и громко сказала.

– Ульрих правильно говорит. Мы отдали этой ведьме нашего брата на заклание и пусть он не умер…

– Да не-е он всё равно сдохнет! – Равнодушно крикнул один из воинов, осматривающих Хальфара. – Буйша знатно его изрезала, кровищи как из свиньи на бойне.

Столь грубое безответственное замечание сбило Брунгильду, она словно забыла о чём говорила.

– Ну да, – весело поддержал кто-то, – такого-то хряка ухайдохать тут нужно погорбатиться дай боже, ведьма ты там или нет.

Послышался чей-то смех.

Гёмли, раздвигая людей как могучая ладья волны, вышел и сказал:

– Ведьма она там или не ведьма, один хер дралась как раненая волчица. И если бы Буян отрубил ей голову или руку, сдохла бы эта буйша как положено. Новая у неё точно бы не выросла, такое лишь богам под силу. А значит, как ни крути, бой честный.

Брунгильда с ненавистью посмотрела на низенького, но необхватного в плечах мужчину. Но только она открыла рот что-то сказать, как её перебил ярл. Он резко и неприязненно проговорил:

– Чем ты недовольна, жена? Буйша не добила нашего брата, бой остановлен как ты и хотела. Так может лучше пойдешь и организуешь помощь нашему славному воину, вместо того что бы вмешиваться в то что тебя не касается?!

Брунгильда с гневом поглядела на мужа, она не привыкла чтобы он так с ней говорил. Но он смотрел на неё с такой ледяной яростью что молодая женщина предпочла за благо воздержаться от ответа и стремительно повернувшись, действительно направилась к лежащему Хальфару, по пути сердито призывая к себе служанку.

Ярл посмотрел на Ульриха.

– И тебе, лагман, лучше сейчас помолчать. Мы ни на тинге. Я отдал приказ и жду его исполнения. – Он оглядел воинов, стоявших за спиной Ульриха. – Или кто-то чем-то недоволен и хочет что-то сказать?!

Никто не ответил. Он посмотрел на форинга и мрачно изрёк:

– Я жду, Рейнмар.

Тот, также сердито, как и Брунгильда, шагнул вперед, отталкивая с пути всех кто попадался, и зычно пробасил:

– Эй, Сиволапый, хрен мордатый, где ты там?

20

Синни лежала на боку, свернувшись клубком, обхватив худой впавший живот, и отстранено размышляла о том как она скоро умрёт. К вечеру совершенно точно. "Ведьмины пальцы" не дают другого исхода. И пыталась убедить себя, что ей совсем не страшно, что ей безразлично теперь уже. Но страх потихоньку постепенно вползал ей в сердце как едкий удушливый дым в щели подожжённого дома. Но она резко очнулась от своих тяжких дум, заслышав грохот шагов и раздраженные мужские голоса. И осознав, что ищут её, она подскочила на своей досточке, охваченная безотчетным ужасом. Она забилась в угол, с отчаяньем думая: неужели они успеют еще раз надругаться над ней прежде чем она умрет?

Шаги замерли у её каморки и дверь открылась. Увидев Гуннара и еще какого-то громадного норманна с фигуркой молота на толстой золотой цепи, Синни задрожала как осиновый листок. Ей тут же пришло на ум что Хальфар уже продал её другому норманну, причем такому же здоровенному и наверняка такому же безжалостному и злобному как он сам, и что сейчас её поведут в дом нового хозяина, где её ждут новые унижения и надругательства.

Рейнмар хмуро посмотрел на девочку и пробурчал:

– Выходи.

Но Синни не двигалась с места, ужас почти парализовал её. Неужели она не успеет умереть раньше, чем её снова начнут истязать? Она беспомощно взглянула на Гуннара и жалобно произнесла:

– Прошу вас, не надо.

– Выходи, – повторил Рейнмар. – Живее.

Гуннар молчал и Синни поняла так что всё решено и единственное чего она добьётся, медля выходить, того что её выволокут за волосы. Она с трудом поднялась со своей дощечки. Затекшее измученное тело плохо слушалось. Она сделала шаг и, едва не упав, схватилась за косяк и некоторое время стояла, замерев. Затем испуганно посмотрела на форинга, предполагая, что он недовольный её медлительностью сейчас схватит её за шиворот и потащит прочь. Но огромный норманн с заплетенными в космы бородой и волосами, только угрюмо смотрел на неё и терпеливо ждал. Синни вышла из каморки и побрела к выходу.

Увидев девочку на улице при ярком утреннем Солнце, Рейнмару стало слегка не по себе. В душе возникло глухое раздражение, злость, словно его против воли заставили участвовать в какой-то мерзости. Он отчетливо ощутил что-то сродни гадливости, неприязни, а может и почти гнева. Но ни к ней, ни в коем случае ни к ней, к этому жалкому изможденному ребёнку.

Синни действительно выглядела ужасно. Её длинные черные волосы спутались, слиплись и падали на уставшее чумазое лицо как черные замшелые ветки. Сзади в районе ягодиц на её зелёном платьице расплылось огромное темно-бурое пятно. Изорванный чуть ли не до пояса низ платья оголял её худые ноги, покрытые засохшей кровью, безобразными синяками и обширными ссадинами. Жалкие шерстяные грязные чулки сбились складками у самых лодыжек, а подол юбки превратился в почерневшие заскорузлые лохмотья. Кроме того, передвигалась она таким образом будто каждый шаг отзывается болью, словно ей трудно идти и у неё какие-то проблемы со спиной или что-то ещё.

Гуннар недовольно проворчал:

– Я вообще-то немалые расходы понёс из-за этой буйши. Кормил, поил, опять же приют ей дал. Кто возместит? Кто?!

Рейнмар посмотрел на него с таким выражением, что Гуннар тут же сник.

– С Буяна спрашивай, – сердито сказал Рейнмар. – С него причитается. А хочешь с буйши спроси, глядишь она тебе и отплатит как Буяну. Не нарадуешься потом.

Гуннар угрюмо примолк с грустью понимая, что барыш уплыл.

Увидев впереди толпу мужчин, Синни перепугалась ещё больше. Она не знала чего именно боится, может что её прилюдно казнят каким-то чудовищным способом, и не успела задуматься над этим, через несколько секунд все её мысли замерли. Как и она сама. Девочка застыла на месте, не в силах поверить своим глазам. Она смотрела и смотрела на черноволосую стройную женщину с раскрашенным лицом и с мечом в руке и была не в состоянии хоть как-то уразуметь что происходит. В какой-то миг у неё даже мелькнула мысль что это сон, что она всё ещё дремлет в каморке Гуннара Сиволапого. Но вот эта женщина увидела её и бросилась к ней.

Далира говорила себе, что нельзя проявлять перед норманнами никаких эмоций, нельзя ни в коем случае, но это было выше её сил. Она торопливо убрала меч Анвелла в ножны, чуть ли не бегом приближаясь к дочери. Но шагах в четырех от девочки Далира словно налетела на невидимую каменную стену. Увидев ужасающее состояние ребёнка, молодая женщина застыла как вкопанная. Её встревоженный взгляд одним порывом охватил все детали жуткого вида Синни и сердце Далиры свело болезненной судорогой. Она подошла к девочке, изо всех сил удерживая слёзы в глазах и встав на колени прижала дочь к себе.

Окружающие зрители молча наблюдали за этой картиной. Нет конечно они не испытывали что-то похожего на сочувствие к дикой бриттке и её жалкому отродью. Они полагали себя неизмеримо выше этих грязных лесных полулюдей-полуживотных и подобные чувства к этим дикарям представлялись им нелепостью. Но всё же некоторым из них при виде истерзанного ребёнка стало неприятно, захотелось отвернуться, выкинуть это из головы, а кто-то также как и Рейнмар ощутил раздраженное негодование, досаду и горечь, словно он тоже против воли поучаствовал в какой-то мерзости.

Далира, не в силах сдержаться, безостановочно шептала дочери ласковые слова на их родном языке, гладила её по голове, осторожно целовала и чувствовала, как горячие слёзы текут по щекам, жгучими ручьями размывая засохшую кровь и синюю краску. Далира понимала, что должна остановиться, что нельзя чтобы эти злобные норманны видели её такой, видели её слезы. А Синни стояла как каменная и слушая нежные слова родного человека, испытывала ощущение перевернутого мира. Она пыталась что-то понять, как-то осмыслить как всё это возможно, чтобы в самом сердце вражеского города среди толпы вооруженных заклятых врагов её мама, которую она считала умершей, держит её в объятьях и шепчет о том, что теперь всё будет хорошо.

К моменту, когда Синни пришла на площадь, израненного Хальфара под чутким заботливым присмотром Брунгильды уже перенесли в дом и молодые служанки уже вовсю суетились вокруг его изрезанного тела. И Синни была просто не в состоянии вообразить как возможно чтобы её мать в боевой раскраске и с оружием в руках пришла в одиночку в город норманнов и заставила их вернуть ей дочь. И от этого непонимания Синни было страшно. Ей казалось, что сейчас выяснится что-то чудовищное, что-то такое что тут же перечеркнет теплые объятия матери и её ласковые слова. Ведь этого просто не могло быть.

Девочка из-за плеча Далиры увидела, как к ним приближается пожилой мужчина в очень красивой одежде и кажется задрожала, предполагая что именно он скажет сейчас что-то ужасное, объявит страшную цену того почему её мать здесь. Далира возможно почувствовав эту дрожь, отстранилась от дочери и посмотрела ей в лицо.

– Не бойся, Синни, – сказала она на их родном языке. – Сейчас мы просто уйдём отсюда и всё будет хорошо. Норманны не тронут нас.

Девочка поглядела на женщину как на безумную, а потом снова на приближающегося мужчину. Далира оглянулась и поднялась с колен. Прижав дочь к себе, она холодно посмотрела на ярла.

– Мы можем идти?

Эльдвуг пожал плечами:

– Конечно. – Он внимательно рассматривал девочку, будто пытаясь что-то понять или запомнить.

– Ты позволишь нам не только выйти из города, но и уйти от него?

Он посмотрел Далире в глаза.

– Никто не будет вас преследовать. Уходите из города и идите куда желаете. Мне до вас дела нет.

Далира чуть кивнула. Затем словно что-то вспомнив, она повернулась к дочери:

– Постой минуту одна, – сказала она на родном языке, – я сейчас вернусь.

Синни моментально перепугалась и хотела схватить мать за руку, но молодая женщина уже ускользнула. Далира пошла по площади и подобрала свой меховой плащ, а затем некоторое время ходила туда-сюда, разыскивая наконечник своего копья, которое для неё когда-то сделал отец. При этом она свободно перемещалась между стоявшими на площади мужчинами и те с интересом разглядывали её вблизи.

В этот момент из главного дома пришла Брунгильда. Она что-то хотела сказать мужу, но подойдя к нему вместо этого с любопытством поглядела на черноволосую девочку. Синни подняла взгляд и тоже посмотрела на неё.

Некоторое время Синни и Брунгильда смотрели друг на друга. Смотрели внимательно, задумчиво, словно обе они чувствовали, что чем-то важны друг для друга.

Далира нашла обломок копья и засунула его за пояс. Также по пути ей попался топор Ильзира и она подобрала и его, считая что теперь имеет право на это оружие. Вернувшись к дочери, она закутала её в свой плащ.

– Прощай, ярл, – сказала она, в последний раз посмотрев в глаза Эльдвуга.

– Прощай, Далира из рода Макроя, – тихо ответил он.

Далира и Синни пошли на запад к городским воротам. Всё ещё толпящиеся вокруг норманны молча расступались, давая им пройти. Больше никто не сказал ни слова.

21

Покинув Тилгард, они пересекли равнину окружающую город, взошли на холм, с которого Далира уже кажется так давно с ненавистью глядела на поселение норманнов, спустились вниз и вскоре уже достигли первых лесных зарослей. Здесь Далира почувствовал себя уже более уверенно. Она всё время пыталась ускорить шаг, желая оказаться как можно дальше от Тилгарда, но дочь не позволяла ей этого. Синни по сути еле плелась и выглядела так будто вот-вот свалится в обморок. И не смотря на то что она так и не поняла как стало возможным её спасение, с какой это стати злобные норманны позволили враждебной для них сигурн явиться в их город в боевой раскраске с оружием и беспрепятственно забрать ту кого они считали своей рабыней, она ни о чем не спрашивала мать и вообще практически не смотрела на неё. Синни глядела прямо перед собой на дорогу и её темные глаза казались совершенно пустыми.

Далира постоянно бросала на девочку тревожные взгляды, но расспросами её тоже не беспокоила. Ей было страшно всколыхнуть в ребёнке все те ужасы и мерзости, которые ей пришлось пережить за последние пару суток. И главное по внешнему виду девочки Далира конечно поняла, что её дочь изнасиловали и сейчас женщина просто не знала как ей подступиться к этому. Её сердце рвалось на части при мысли о том, что пришлось вынести её ребёнку и к глазам то и дело подступали слёзы, а в горле возникал горький ком, мешающий дышать и говорить. Но она не смела упасть, притянуть к себе дочь и разрыдаться. Держа её за руку, она молча шла вперёд, ощущая как жгучая невообразимая смесь из ненависти к ублюдкам-норманнам и пронзительной нежности и глубокого сострадания к дочери темной пылающей бурей гуляет в её душе.

Но спустя ещё какое-то время Синни выдернула свою ладонь из руки матери, отошла к обочине и уселась на придорожный замшелый валун, обхватив живот и опустив голову. Далира встала рядом, разглядывая бледную, всю в какой-то липкой испарине девочку.

– Что с тобой, Синни?

Девчока посмотрела на мать. Посмотрела таким тяжелым мертвенным уставшим обреченным взглядом, что Далире захотелось закричать, схватить её за плечи и трясти пока этот взгляд не исчезнет и её лицо снова не просветлеет и не станет таким же свежим, радостным и сияющим как когда-то… когда-то… сейчас Далира уже была просто не в состоянии вспомнить когда это было.

– Почему они позволили тебе забрать меня? – Глухо, прерывисто, словно ей было трудно говорить спросила Синни.

– Я бросила вызов. По древнему закону Эрии они не могли мне отказать. Иначе все на этой земле стали бы считать ярла Эльдвуга и его воинов трусами.

Синни непонимающе смотрела на мать, которая сейчас выглядела немыслимо дико, вся в потеках крови и синей краски с задубевшей короной черно-белых волос.

– Кому ты бросила вызов? Ярлу?

– Хальфару Бринбьёрду, – медленно проговорила Далира.

Синни задрожала ещё прежде чем поняла кто это такой. Вспомнив это ненавистное имя, она почти заплакала. Глаза её заблестели от слёз.

– И что потом? – Спросила она. Её трясло словно в лихорадке.

Далира опустилась рядом с дочерью, вглядываясь в её лицо.

– Я потребовала отпустить тебя со мной, если я сумею одолеть его. И ярл пообещал это.

Взгляд Синни стал совершенно черным, ядовитые токсины смертельных грибов наконец проникли через кишечник в организм и начали своё разрушающее действие. Но Синни пересиливая боль, тошноту и озноб, пронзительно глядела в глаза матери. Девочка всё равно не понимала.

– И что потом? – Повторила она.

– Потом я одолела его. Я нанесла ему несколько тяжелых ран, он лежал на земле и я собиралась убить его, но норманны меня остановили.

Синни вглядывалась в глаза матери так словно видела в них что-то чужое, пугающее.

– Одолела?!

Далира утвердительно кивнула.

– Как?

– Мне помог Тулла.

Из уголка рта девочки выбежала струйка слюны. Синни опустила голову, почти положив её на колени.

– Что с тобой не так, Синни? – Встревоженно спросила Далира. Ей подумалось что состоянии дочери как-то связано с изнасилованием, но всё же не понимала почему девочку трясет как в горячке.

Синни подняла голову, посмотрела на мать и тихо почти шёпотом сказала.

– Я умираю, мам.

Лицо Далиры на секунду окаменело, но затем она облизала верхнюю губу и сказала как можно более ласково:

– Нет, дочь, от этого не умирают. С тобой всё будет хорошо.

Синни посмотрела на мать совершенно диким пронзительным взглядом и снова опустила голову. Далира осторожно погладила её по свалявшимся волосам.

– Всё будет хорошо, – потворила она.

– Я съела несколько "ведьминых пальцев".

Далира застыла. Моментально всё осознав, она поднялась во весь рост. Ей хотелось кричать, кричать во всё горло. "Как же ты могла?! Как же ты могла?! Ну как же ты могла?! Сотни и сотни раз было говорено всеми вокруг тебя, и отцом, и дедом, и матерью, и братом что нельзя сдаваться, никогда нельзя сдаваться, что нужно сражаться, драться за свою жизнь до самого конца, до последнего вздоха. Ведь это единственное чему учит Тулла – никогда не сдаваться". Но Далира не сказала ни слова, она глядела на дочь сверху вниз и снова чувствовала как на глаза наворачиваются слёзы от захлестывающей её нежности к этому беззащитному ребёнку, доведенному до того что он решает что лучше умереть чем жить дальше.

– Как давно ты съела грибы? – Глухо спросила она.

Синни не поднимая головы слабо ответила:

– Не знаю. Рано утром, часа два или три назад.

Далира отошла в сторону и сунула руку в карман безрукавки. Нащупав камень Туллы, она крепко сжала его в руке. Она не колебалась ни секунды. Отдать свою жизнь за жизнь дочери ей казалось абсолютно естественным. И мысль о собственной смерти не вызвала у неё каких-то особых эмоций, ребёнок заслонял всё. Но она не была уверена, что камень поможет в этой ситуации. Но верила, что поможет. И всё же у неё промелькнула мысль что возможно она останется жива, если действие камней пройдет как по цепочке, через камень в ней к камню, который она оставила в теле Анвелла. Впрочем это не важно. Она поглядела на дочь, главное чтобы камень помог исцелить Синни.

22

В жарко натопленной комнате, куда перенесли израненного Хальфара, было довольно многолюдно. Несколько молодых женщин занимались доставкой горячей воды, перевязочного материала и первичной обработкой ран. Вдоль стен стояло немало мужчин, коим было любопытно поглядеть на залитого кровью поверженного великого воителя и на то как он борется за жизнь. Среди любопытствующих были Гёмли и лагман. В комнату вошла Брунгильда и с неудовольствием поглядела на бородатых зрителей.

– Всяко подохнет, – заключил один из воинов, – сильно уж буйша его изрезала.

– А если даже не подохнет, то воякой будет так себе, – заметил другой. – Без руки да без глаза много не на воюешь.

– Да еще неизвестно второй глаз целый или нет, – добавил третий. – Может вообще будет слепым как крот.

– Его к бабе Габе надо, – глубокомысленно изрёк Ульрих Безухий. – Она его точно выходит. Она меня считай из могилы вытащила, когда добрые гэлы зажарить меня пытались.

– Точно, – поддержал Гёмли. – Баба Габа знатная колдунья, так что ей в самый раз и исправлять что другая ведьма натворила. Везти его надо к ней, да поскорей, пока в нём хоть какая-то сила осталась.

Брунгильда вышла вперёд и посмотрела на мужчин.

– Кто может его отвезти? – Требовательно произнесла она.

Мужчины тут же поскучнели и отводили глаза в сторону от пристального взора рыжеволосой женщины.

– Отвезти его, фроэ, дело не хитрое, дорогу-то к её хижине в лесу все знают, – наконец сказал один из воинов. – Да только баба Габа очень уж с норовом, чуть что не по еёному, так с говном ведь съест.

– Это точно, злющая она бывает жуть. Не понравится этой старой карге что-нибудь и поминай как звали, такую порчу наведёт что мало не покажется.

– Во-во, – подтвердил другой, – глянет на тебя ведьминым глазом, "козу" сделает и все волосья с головы пропадут или вон как у Мельнира зубы повываливаются… ну или другое чего отвалится.

Мужчины поёжились.

Брунгильда резко повернулась к одной из служанок.

– Ступай к Хорфику, пусть пришлёт кого-то из своих работников порасторопней и похрабрее, – она с презрением глянула на стоявших у стены воителей, – который не испугается что у него там что-то отвалится от взгляда старухи. И прикажи на конюшне готовить повозку и хорошую лошадь. – Она сердито посмотрела на мужчин. – А вы все прочь отсюда, стоите тут языками чешите, дышать из-за вас нечем. – Повернувшись к лагману она сказала уже более почтительно. – К тебе, Ульрих, конечно не относится, можешь остаться, если хочешь.

Лагман качнул головой, как бы принимая её уступку.

Когда все ушли и в комнате остались лишь Ульрих, Брунгильда и несколько девушек, смывающих кровь с огромного тела Хальфара, Брунгилда подошла к лагману и заглядывая ему в самые глаза, спросила:

– Что скажешь, человек Закона?

– Скажу о чём?

Брунгильда чуть помедлила, словно испытывая нерешительность, и тихо произнесла:

– Эта ведьма. То что мы отпустили её это как-то… нехорошо.

– Нехорошо, – согласился Ульрих, задумчиво глядя в глаза молодой женщины. – Никто из наших богов не рад тому что грязная вонючая бриттка приходит в наш город и безнаказанно творит такое. – Он кивнул на лежавшего на нарах окровавленного белокурого мужчину с совершенно истерзанным изуродованным лицом.

Брунгильда пристально смотрела на лагмана.

– Мы не должны были отпускать её, – твёрдо сказала она.

– Ярл решил по-другому, – пожал плечами лагман.

– Может мне попробовать уговорить его отправить за ней людей? Она не могла далеко уйти.

Лагман отрицательно покачал головой.

– Ни к чему это уже. Что сделано то сделано. Да и ярл будет недоволен, – Ульрих глянул исподлобья на женщину. – Слишком уж ты… переживаешь из-за всего этого. – И он указал рукой в сторону Хальфара.

Взгляд девушки потемнел.

– Я сама решаю из-за чего мне переживать, а из-за чего нет.

– Конечно сама. Не сердись, я на твоей стороне. Но ярл не поймёт. Не нужно тебе говорить с ним. Ни к чему.

23

– Они не могли далеко уйти. И скрываться не станут. Буйша уверена, что погони не будет. Ярл пообещал ей это. Возьми троих… лучше четверых воинов, хороших воинов, обязательно Тибара, и догони её. Думаю у них нет лошадей, а ты возьмёшь лучших наших. Ты должен поймать её, Сигхурд. Но будьте осторожны. Ты видел, что случилось на Сборной площади. Она ведьма и убить её не легко. Рубите ей руки и ноги. И потом обязательно голову. Её поганую черную голову привезёшь мне, я хочу раздавить её собственной ногой. Ты же понимаешь она унизила всех нас, посмеялась над всем городом. Она должна умереть, иначе наши боги, наш конунг, все другие ярлы будут презирать нас. Прошу тебя, Сигхурд, отомсти за всех нас.

– Что делать с девчонкой?

– Поступай как знаешь. Она меня не интересует. Главное эта раскрашенная буйша. Оторви ей её гнусную голову, Сигхурд, только так можно убить ведьму. Не подведи меня, брат.

– Не подведу, сестра.

24

Синни становилось всё хуже. Колики в кишечнике и боль в мышцах усиливались. Девочка непрестанно дрожала, а иногда и вздрагивала словно от судороги. В правом боку где-то в районе печени кололо с такой силой, что казалось там вот-вот что-то лопнет. Изматывающая дурнота и слабость выворачивали её наизнанку, в глазах всё расплывалось и уже было почти невозможно сфокусировать сознание на чем-либо. Невероятно бледная, вспотевшая, с посиневшими губами, она сидела, скрючившись и обхватив себя за плечи.

У Далиры от вида страдающей дочери ломило где-то в висках и гулко болезненно билось сердце, которое будто бы разбухло и ему стало тесно в груди. "Что если камень не поможет?", с ужасом думала она. А если поможет, то много ли будет у неё самой времени, чтобы всё как-то объяснить дочери, подготовить к тому что она снова останется одна, сказать ей что делать дальше.

– Синни.

Девочка никак не отреагировала. Её мутило всё сильней, но эта ужасная дурнота и близко не подходила к тому чтобы разрешится рвотой и вместо этого только всё больше наполняла тело мучительным тягостным ощущением всеобъемлющей тошноты.

– Синни!!

Девочка с трудом подняла голову и посмотрела на мать.

– Тебе нужно сесть на землю, спиной к камню, давай, тебе так будет легче. – Далира решительно взяла дочь за плечи, помогая ей распрямится. Синни, совершенно безвольная, вяло ей подчинилась. Усадив её, Далира опустилась рядом и вытащила нож.