Дочь Туллы

– На этой равнине никто не живёт, – упрямо сказала она. – Никто никогда не жил. Как так вышло что ты живешь здесь?

Старик усмехнулся, прислонил свой костяной посох к стене, сел за стол и жестом предложил Далире сесть напротив. Девушка какое-то время колебалась, не зная на что решиться. Ей казалось недопустимым рассиживаться тут, зная что злобные норманны вот-вот настигнут их. Но всё же поддавшись всей необычности ситуации, она подошла к столу, поправила своё многочисленное вооружение, чтобы оно не мешало сидеть, причем сделала это с нарочитой демонстративностью дабы хозяин дома видел, что она отнюдь не беззащитная овечка и опустилась на лавку.

Старик удовлетворенно покачал головой.

– Ты не права, дочь. На этой равнине всегда кто-то жил. С самых незапамятных времен, со времён великанов и громадных драконов, когда ещё и людей-то не было. Вот, – он указал на свой посох. – Он сделан из пальца дракона.

Далира усмехнулась.

– Ты путаешь меня с ней, – она кивнула на Синни. – Как твоё имя?

– Я давно забыл его за ненадобностью. Время стирает всё и имена в первую очередь.

Она вдруг заметила у него на груди медальон словно из хрусталя, хотя минуту назад там вроде ничего не было. Медальон отдаленно напоминающий копьё казалось слегка светился внутренним свечением, которое время от времени на едва уловимый миг раскладывалось в цветной радужный спектр.

Далире всё более и более становилось не по себе, неуютно, будто с минуты на минуту должно случиться нечто такое что полностью перевернёт весь её мир. Некое понимание того что происходит казалось вот-вот накроет её, оно уже близко, но пока что ещё слишком смутное, тревожная тень, наплывающая на её сознание, как будто она слышит за стеной громкий шум, но ещё не знает, что его производит.

– Нас преследуют плохие люди…, – медленно проговорила она. – Как ты можешь быть уверен, что они не войдут сюда? У тебя даже нормальной двери нет, просто тряпка.

– Они не войдут, потому что ты остановила их.

Далира поглядела на него исподлобья.

– Я не понимаю…, – тихо сказала она.

За стенами дома стал явственно слышен вой и свист, словно там разгулялась снежная пурга. Черная шкура, закрывающая вход, пришла в движение, дергаясь и колеблясь. Вой ветра становилось всё громче. А затем Далира услышала рокот, накатывающиеся глухие удары и отчетливое долгое шипение. И ещё, и ещё. Она сидела, абсолютно окаменев, даже как будто не смея дышать. Больше всего это напоминало звук прибоя бурного моря. Но откуда здесь взяться морю? Она подняла взгляд на старика. Тот внимательно не мигая смотрел на неё. Девушка поёжилась.

– Очень холодно, – пробормотала она и обхватила себя за плечи.

– Ветра над Северным морем совсем ледяные, – согласился хозяин дома и задумчиво добавил: – Почти изначальный холод.

Далира поглядела на Синни. Та по-прежнему сидела у огня, поместив в него ладони и была неподвижна. Абсолютно неподвижна. Неестественно неподвижна. Далира резко двинулась, желая подняться с лавки и подойти к дочери, но старик молниеносным движением поймал правой рукой её левое запястье.

– Не надо! – Сказал он, удерживая её на месте.

Далира едва не вскрикнула, костлявые длинные пальцы старика сильно обожгли ей руку, но обожгли холодом, совершенно ледяным жгучим пронизывающим до самых костей холодом. Она вырвала руку, прижав её к груди и снова опустившись на лавку. При этом во все глаза смотря на сидящего напротив неё человека. Понимание стало очевидным. На мгновение черный первобытный дикий оглушающий ужас накрыл её душу, но тут же рассеялся и исчез.

– Позволь моей дочери жить, – тихо произнесла она, прижимая к себе правой рукой обожжённую, онемевшую, ничего не чувствующую левую.

– Я не могу, – ответил старик.

Молодая женщина подалась вперед.

– Умоляю тебя, она ещё совсем…

Старик резко поднял руку, заставив её умолкнуть.

– Ты неправильно поняла меня. – Он усмехнулся. – Впрочем это вечная проблема меня и вас. Я не желаю смерти твоей дочери. Также, как и тебе. Смотри.

Он сделал движение правой рукой, вроде как щелкнув пальцами и у него на ладони появилась большая золотая монета. Это был старинный римский сестерций, Далира несколько раз видела похожие монеты у людей с юга. Такие деньги очень высоко ценились.

– Можешь позволить этой монете упасть орлом вверх?

Далира непонимающе глядела на него.

– Как я могу позволить или нет?

Старик усмехнулся.

– Ну а хотя бы угадать можешь? Орёл или решка?

Далира холодно посмотрела на него и глухо сказала:

– Орёл.

– Ну тогда моя решка.

И он сильным движением большого пальца подбросил монету высоко вверх, при этом неотрывно глядя в глаза женщины. Та отвечала ему тем же. И они продолжали глядеть друг на друга может ещё целую минуту. Монета так и не упала вниз, навсегда исчезнув где-то в сумрачной вышине дома.

– Никто не угадал, – улыбнулся он. – Для того что не в наших руках, наши желания ничего не значат. Но она, – он указал на ребёнка, – была в твоих руках. И ты сделала всё чтобы она жила. Но теперь ей пора идти дальше.

Ледяное отчаянье стиснуло сердце Далиры.

Синни словно что-то услышав, поднялась на ноги, подошла к столу и посмотрела на мать. Увидев её взволнованный, пронзительный взгляд, девочка встревоженно спросила:

– Всё хорошо, мам?

Далира протянула к ней руку.

– Не надо, – тихо сказал старик и Далира остановила себя, убрав руку. Она слабо улыбнулась и кивнула:

– Да, Синни, всё хорошо. – Она жадно, страстно вглядывалась в глаза дочери, так словно не могла насмотреться. – Просто тебе уже надо идти.

– А ты?

– А я… побуду ещё здесь. Ты иди пока одна, туда, – она кивнула на черную шкуру.

– Хорошо. – Синни ещё какое-то время вглядывалась в лицо матери, пытаясь убедиться, что с ней всё в порядке.

– Возьми вот это на память, дочь, – сказал старик, обращаясь к девочке и протягивая ей руку.

Синни растерянно посмотрела на него, ибо не понимала почему он называет её "дочь". Затем также растерянно поглядела на его пустую ладонь.

– Что взять? – Тихо спросила она и посмотрела в глаза странного старика пытаясь понять издевается он над ней или нет.

Старик улыбнулся, чуть встряхнул ладонь и откуда-то сверху в неё упала римская золотая монета. Он протянул её девочке. Та взяла, рассматривая.

– Когда-то давным-давно один древний иноземный король пытался купить за эту монету, ну и ещё несколько сотен таких же, большую часть этой земли. Его армию уничтожили, а его самого вкопали по голову в землю, которую он так страстно желал, расплавили эти монеты и влили ему в горло. Оставили лишь несколько. Это одна из них. Сохрани её. Возможно она тебе пригодится. И запомни, юная сигурн, ты не можешь заставить монету упасть той стороной или этой, но ты можешь её подбросить и это уже не мало. – Он помолчал и добавил: – А ещё запомни, что всегда нужно платить той же монетой. Только это и сохраняет баланс в этом мире.

Синни сунула монету в кармашек платья, снова поглядела на мать, будто собираясь что-то сказать. Но ничего не сказала и развернувшись, пошла к выходу.

– Синни!

Девочка оглянулась. Далира испытующе смотрела на неё.

– Пожалуйста, никогда не сдавайся, – сказала женщина. – Понимаешь, никогда.

Синни кивнула, она понимала.

Далира ободряюще улыбнулась:

– Иди.

Синни отвернулась от матери, сделала несколько шагов к выходу, отодвинула тяжелую шкуру и вышла наружу.

Далира повернулась к старику. Она увидела, что его странный словно хрустальный или ледяной медальон исчез и на его месте на шнурке висит деревянная фигурка маленького копья. Точно такого же маленького деревянного копья, которое ей когда-то на день рождения подарил отец.

– Дай мне свою руку, – сказал старик.

Далира протянула ладонь. Он взял снизу её ладонь, другой рукой сгрёб фигурку копья у себя на груди и непонятно каким образом снял его вместе со шнурком с шеи. Вложил амулет ей в руку, сжал её пальцы и накрыл сверху своей рукой. Его кожа больше не обжигала, теперь его плоть была совершенно обычной, по-человечески тёплой.

– Я думаю это твоё, дочь, – сказал он.

Далира крепко сжала маленькое деревянное копьё. Ей остро хотелось заплакать, но она удержала слёзы в себе.

Она пронзительно поглядела на старика и сказала:

– Могу я попросить тебя исполнить одну мою просьбу?

Тот улыбнулся и как бы с удивлением произнёс:

– Ещё одну?

Далира с тревогой посмотрела на него: уж не обидела ли она его? Но старик добродушно улыбался.

Она вынула из кармана камень Туллы, на котором было написано имя дочери и протянула его хозяину дома.

– Прошу тебя сделай так, чтобы он навсегда остался во мне. – Её голос был почти умоляющим.

Старик вздохнул, став серьезным.

– Ты всё уже сделала сама, дочь. Камень останется в тебе, не волнуйся.

Далира удовлетворенно кивнула.

– Благодарю тебя. За всё.

28

Синни вышла из дома, немного прошла, остановилась и оглянулась. Дома не было, только небольшое нагромождение плит и камней, гораздо более низкое чем пропавший дом, и никакого проёма с черной шкурой.

Синни огляделась по сторонам. Где-то далеко впереди на дороге она увидела лошадей и бородатых мужчин.

Синни ощущала растерянность, никак не в силах уразуметь что происходит. Исчезновение дома почему-то не вызвало у неё удивления. Вместо этого она думала о матери. И при мыслях о ней внутри возникала оцепенелая пустота. Ни то чтобы страх, а скорее глухая надрывная тоска. Как будто она уже знала, что мамы больше нет. Или не так. Она есть, но она ушла. Навсегда. В глазах возникли слёзы, но тут же застыли. Синни пошла к дороге. Медленно, отстраненно, нисколько не заботясь тем что бородатые мужчины заметят её. Но вдруг замерла. Резко оглянулась. Да, её меховая накидка, вернее накидка матери… Синни чуть подумала. Нет, теперь её… лежала возле того места где раньше был каменный дом. Она быстро вернулась к ней. На плаще лежал нож. Синни задумчиво глядела на него какое-то время. Затем подняла свои вещи, прижала плащ комком к животу, а под ним спрятала руку с ножом. "Никогда не сдаваться", подумала она. И ей стало стыдно за "ведьмины пальцы". Она развернулась и пошла к дороге. Выйдя на неё, зашагала по ней в сторону лошадей и мужчин.

Приблизившись, она увидела место жестокого побоища. На двух лошадях поперек седла лежали привязанные трупы. Двое норманнов, один молодой и рыжий, другой гораздо старше и темноволосый, как раз занимались тем что подтаскивали к лошади третий труп своего товарища. У него из живота всё ещё торчал обломок копья. Синни прошла ещё немного вперед туда где лежало странно изогнутое тело. Это была Далира. У неё не хватало правой руки и головы. Синни поискала глазами и увидела голову матери, привязанную за волосы к седлу одной из лошадей.

Сигхурд и Тибар, замерев, может чуть растерянные, молча наблюдали за ребёнком. Синни долго смотрела на мертвую голову матери. Затем повернулась и посмотрела на норманнов. У рыжего была разбита голова, почти вся левая половина которой вплоть до нижней челюсти была залита кровью, его огненные кудри слиплись и потемнели. У второго плетью висела правая рука, он был тяжело ранен куда-то в плечо, весь правый рукав его рубахи промок от крови и она всё ещё сбегала по ладони и капала на землю. Действовал он теперь только левой. Синни ощутила невероятную гордость за свою мать, такую что ей захотелось что-нибудь крикнуть этим грозным воякам, что-нибудь насмешливое, дерзкое, посмеяться над ними. Но она молчала, глядя на них застывшим холодным взглядом.

Мужчины переглянулись, как бы спрашивая друг друга что делать с девчонкой. Чуть подумав, Тибар устало махнул рукой, мол, бог с ней, и снова начал тянуть труп одной рукой. Сигхурд посмотрел на Синни. Его взгляд остановился на плаще, который девочка прижимала к животу. Он узнал плащ и ему подумалось что будет здорово, если он принесёт голову ведьмы в её же собственном плаще. Он сделал шаг вперёд. Синни крепче сжала рукоять ножа под плащом, готовясь нанести удар. Когда-то Анвелл, недовольный что сестра совсем никак не хочет обучаться владеть хоть каким-то оружием, сердито сказал ей: "Ну хотя бы нож с собой всегда таскай. И если что, бей сюда в низ живота, где костей нет. Тычь со всей силы и всё. Не думай ни о чем, вообще ни о чем. Просто бей столько раз сколько сможешь. Поняла?" Синни промолчала. "Поняла, спрашиваю?!" раздраженно повторил брат. "Поняла", буркнула тогда в ответ Синни, желая только чтобы надоедливый Анвелл отвязался от неё. Но сейчас она собиралась поступить именно так как учил брат, тыкать ножом в живот ненавистного норманна, равнодушно и безжалостно, не думая ни о чем. При виде мёртвого тела матери, в Синни словно выключили свет. Она вообще перестала бояться или переживать о чем либо, и особенно о себе. Ей просто стало всё равно на себя и что с ней будет. И решимость бить ножом в живот другого человека теперь звучала в ней как музыка, как глухой тягучий рокот боевых барабанов. Ей даже не терпелось. Но в этот момент послышался грохот, тяжелый стук копыт, лязг оружия. По дороге стремительно приближалась кавалькада рослых могучих всадников, бородатых и увешанных оружием.

Сигхурд, тут же позабыв о плаще, поспешил навстречу неожиданным гостям, желая как можно скорее понять кто это. Тибар отпустил мертвое тело, выпрямился и угрюмо смотрел на всадников.

Вскоре место побоища окружили воины. Они остановили лошадей и, сидя в седлах, хмуро разглядывали мертвые тела и окровавленную землю. Все молчали. Синни, все также крепко сжимая нож, смотрела на одного из всадников. Она узнала его. Это был тот самый громадный норманн что пришел за ней в каморку Гуннара Сиволапого.

Рейнмар грузно спрыгнул с коня, подошёл к телу Далиры, осмотрел его, мельком глянул на Синни и мрачно уставился на Сигхурда. Долго молчал, сверля его взглядом, затем сказал:

– Ты ослушался своего ярла, кусок ты рыжего дерьма. Выставил его пустозвоном, чьё слово ничего не стоит. Опозорил его, и себя, и свою сестру.

Потемневший от прилившей крови Сигхурд положил ладонь на рукоять меча. Но Рейнмар словно не заметил этого и развёл руками, указывая вокруг:

– Ну и чего ты добился, хер козлячий?! Трёх воинов положил. Впятером едва-едва с одной жалкой тощей буйшей совладали. – Форинг насмешливо покачал головой. – Прославился, твою мать. От Сканзы до Уэльса теперь будет греметь слава об отважном воителе Сигхурде Рыжем. У походных костров и на боевых драккарах люди будут с восхищением рассказывать о том как славный Сигхурд не устрашился раскрашенной лесной девки и храбро впятером набросился на неё.

Всадники насмешливо зафыркали и заулыбались.

– И в ужасной битве одолел одну единственную буйшу, положив трех своих людей. И хули ты за меч хватаешься, сусляк бздливый?! Со мной что ли собрался драться? По твоей славе тебе вон разве что с ней, – он кивнул на Синни, – теперь тягаться. Ну только возьми конечно ещё пятерых, а то мало ли что.

Сигхурд медленно вытащил меч. Рейнмар провел языком по деснам и сплюнул, с презрением глядя на молодого человека. В этот момент Тибар наклонился, вырвал левой рукой наконечник копья из живота мертвого товарища и отбросил окровавленный обломок в сторону. Затем подвёл лошадь как можно ближе к трупу и принялся с превеликим трудом, действуя одной только рукой, пытаться как-то поднять тело убитого на седло. Рейнмар и Сигхурд какое-то время наблюдали за потугами Тибара, затем Рейнмар подошел и начал помогать. Сигхурд с обнаженным мечом остался стоять. Нападать на форинга, повернувшегося к нему спиной и занятого работой было немыслимо. И вместо форинга перед ним чуть дальше теперь стояла только черноволосая девочка, как будто он и правда собрался сражаться с ней, с ребёнком. Под пристальными взглядами всадников Сигхурд почувствовал себя невыносимо глупо. И он также медленно как вытаскивал, убрал клинок обратно в ножны. Затем чуть подумав, сходил за веревкой и присоединился к Тибару, помогая ему закреплять тело.

Рейнмар оставил их и подошёл к Синни. Встал перед ней, сумрачно взирая на неё с огромной высоты своего роста. Синни спокойно глядела в ответ. Она всё также сжимала под меховой накидкой нож, но решимость использовать его значительно поблекла. Тем не менее она пообещала себе, что если её снова попытаются забрать в качестве рабыни она обязательно вонзит его в кого-нибудь. Обязательно.

Рейнмар ещё помедлил и затем залез в кошель на поясе, выудил из него серебряные монеты, сначала две, потом, кое-как пересилив себя, ещё одну, и, скрепя сердце, протянул их ребёнку. Синни посмотрела на деньги и затем снова на норманна. Её взгляд ясней ясного говорил: "ну и дурак же ты дядя". Рейнмар бросил монеты ей в грудь. Две из них скатились на землю, а третья застряла в меховом плаще. Синни тряхнула плащ, сбрасывая её. Рейнмар нахмурился. Ему было жаль оставлять драгоценное серебро на грязной дороге, но поднимать их у всех на виду было бы слишком унизительно. И он нахмурился ещё больше.

– А по шее не хочешь? – Спросил он у Синни.

– Верни мне голову моей матери, – сказала девочка и кивнула в сторону нужной лошади.

Рейнмар оглянулся, нашёл взглядом голову Далиры, притороченную к седлу Сигхурда и снова повернулся к ребёнку, задумчиво всматриваясь в него. Не дождавшись ответа, Синни дерзко сказала:

– Или что, мне тоже вызвать тебя на поединок?!

Норманны, приехавшие вместе с форингом, заулыбались.

– Молодец, малая, – весело сказал один из них. – Не спускай ему черту бородатому.

– Смотри осторожней, Молотобоец. А то мелкая выбьет весь дух из тебя, костей потом не соберёшь! – Поддержал другой.

– Давайте-ка лучше убираться отсюда подобру-поздорову, пока девка вконец не осерчала, – сказала третий.

Воины засмеялись.

Рейнмар перестал хмуриться и признавая, что иногда приходится уступать не только силе, пошёл к лошади. Сигхурд проводил его тяжелым взглядом, но что-то возразить не посмел. Рейнмар отвязал голову от седла и вернулся к девочке. Синни вдруг жутко испугалась что громадный норманн сейчас насмешливо, презрительно швырнет голову её матери на землю как какой-нибудь ненужный мусор, чтобы ещё раз унизить и дерзкую девчонку, и погибшую женщину. Она так испугалась этого что непроизвольно подалась вперед, словно желая поймать ещё не брошенную голову. Рейнмар приблизился. Судя по всему, он понял о чем переживала Синни. Остановившись, он с полминуты помедлил, нервируя Синни, а затем протянул ей голову двумя руками. Синни торопливо расправила плащ, подставляя его, и Рейнмар аккуратно положил туда голову. Испытав облегчение, девочка кинула быстрый взгляд на форинга, и тому почудилась благодарность в её глазах. Он отвернулся и приказал всем выдвигаться в обратный путь. Подошел к своей лошади, еще немного с досадой поразмышлял о выкинутых монетах, но пойти подобрать их не посмел. Взобрался в седло и дождавшись когда все уехали вперёд, повернулся к Синни и глухо сказал:

– Ярл сдержал своё слово. Не думай о нём дурного. Эти пятеро были не от него. Понимаешь? Не от него. Он ничего не знал. Понимаешь? – Удерживая переступающего коня он подождал что ответит Синни, но та молчала, глядя на него своими большими темными глазами.

– Удачи тебе! – Сказал он тогда и, развернув коня, ускакал за своими товарищами.

Синни подошла к телу матери, опустилась рядом с ним на колени, осторожно положила на землю плащ и голову, взяла оставшуюся левую руку Далиры и опустив голову, заплакала. Совершенно беззвучно. Жгучие слезы, которые конечно ни в коем случае нельзя было обнаружить при чудовищных норманнах, теперь потекли просто рекой, смывая засохшую грязь с её лица и принося хоть какое-то утешение её измученной детской душе.

29

Брунгильда Мэйнринг очнулась от дневного сна с тяжелой головой и омерзительным привкусом во рту. Она не любила спать днём, но со всеми этими ночными пирушками другого времени просто не оставалось, иначе она начинала засыпать на ходу. Она села и откинула в сторону тяжелую массу своих роскошных рыжих волос. И снова подумала об этой ужасной бриттке. Какая же она отвратительная, дикая, совершенно спятившая. Трудно представить до чего они опускаются в этих своих первобытных чащах, подумала девушка. Ей на ум пришли не раз слышанные ею рассказы о том что эти дикари пьют кровь, едят сырое мясо, в том числе и человечину, мажутся сажей и каким-то помётом, часто ходят совершенного голые, безобразно раскрашивают себя, обвешиваются перьями и костями, обтачивают зубы, безумно воют и пляшут вокруг своих каменных божков, устаивают невообразимо отвратные свальные оргии и т.д. и т.п. Но дело конечно не в этом. Норманны тоже умели быть дикими, необузданными, кровожадными и чудовищно пьяными. Брунгильду бесило что эта наглая девка вообще посмела заявиться сюда и что-то требовать. Но наверно ещё больше чем это её раздражало то что муж позволил бриттке то что она требовала. И она не понимала до конца почему. Девушка даже начинала думать уж не приглянулась ли ярлу эта грязная черноволосая дикарка как женщина. Брунгильда полагала что это конечно смехотворно, просто-таки невозможно. Ибо немыслимо представить, чтобы ярл хоть на минуту предпочёл бы своей красавице жене, эту нелепую вонючую буйшу, живущую поди в какой-нибудь землянке или пещере и не имеющую понятия даже скажем о гребне для волос или нижнем белье. Но ещё больше девушку выводило из себя что эта лесная сука забрала у неё Хальфара, вот просто так явилась в Тилгард и изрубила его до полусмерти. И глупый Эльдвуг ещё и отпустил её на все четыре стороны. У Брунгильды всё это просто в голове не укладывалось, рождая злобу и возмущение.

Она поднялась с кровати, широко зевнула, прикрыв рот ладонью и сладко потянулась, раскинув в сторону руки и выпятив грудь. Молодую красивую упругую грудь, которую ярл так страстно ласкал во время любовных утех. И снова Брунгильда с усмешкой подумала о том что это конечно полный вздор предполагать чтобы её муж стал заглядываться на какую-то другую женщину, имея в своём распоряжении такую красавицу жену.

Она подсела к столу, на котором стояло одно из её сокровищ – римское стеклянное восьмиугольное зеркало, представлявшее из себя пластинку из свинца соединенную со стеклянной пластинкой. Это чудо в Тилгард привез один из венецианских купцов и требовал за него немыслимо огромную плату. Эльдвуг, когда ему озвучили сумму, предложил купцу "убираться в брюхо к Ферниру со своими бесполезными дерьмовыми стекляшками". Но Брунгильда уговорила мужа. Он не смог ей отказать. Она посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. И не удивительно. Ведь она прекрасна как Навсикая. Брунгильда точно не знала кто это, то ли какая-то римская богиня, то ли царица, но она считалась одной из самых красивейших женщин в истории мира и заморские купцы восторженно сравнивали Брунгильду с этой красавицей. Они вообще говорили Брунгильде много лестного, они умели говорить такие вещи, от которых у девушки почти кружилась голова.

Она взяла черепаховый гребень и принялась неторопливо расчесывать свои чудесные волосы. Она обожала это занятие.

Что ж, подумалось ей, Эльдвугу конечно совершенно не зачем мечтать о каких-то других женщинах, это очевидно. А вот она порой позволяла себе размышлять о других мужчинах. И Хальфар Буян был одним из тех, кто занимал её мысли довольно часто. Он был очень хорош собой и безумно отважен, полагала она. И рядом с таким красивым и статным мужчиной она выглядела бы конечно более выигрышно. А ещё как ей казалось он был гораздо более управляем, чем её нынешний муж. Эльдвуг, несмотря на то что в общем старался угождать жене во всех её желаниях, тем не менее был очень вдумчив, рассудителен и почти всегда принимал важные решения только по собственному разумению, никак не советуясь с молодой женой и даже не слушая её, когда она пыталась повлиять на что-то большее чем как расставить столы в пиршественной зале, какие наряды выбрать для альтинга или какие ещё побрякушки купить у странных смуглых купцов. А Брунгильда очень хотела чтобы её слушали и по другим вопросам. И ей представлялось что будь на месте Эльдвуга такой человек как Хальфар, который как бы… девушка не была уверена какое слово здесь точно подходит, ну в общем который как бы слегка туповат, ей было бы гораздо проще влиять на все важные инициативы в Тилгарде и тех землях что он контролирует. И потому в неких нечетких потаенных размышлениях о будущем она осторожно позволяла себе допускать что Хальфар каким-то образом займет место Эльдвуга Дубового Щита. И вдруг какая-то глупая буйша является в Тилгард и одним махом лишает её этой мечты. Брунгильда чувствовала ярость, почти дрожь бешенства. Теперь уже и речи быть не могло о том чтобы Хальфар занял место рядом с ней. Даже если он выживет. Ей хватило одного взгляда на его изуродованное лицо, изувеченную глазницу, покалеченную руку чтобы моментально понять, что этот со всех сторон достойный и замечательный образчик мужчины больше не годится ни в ярлы, ни в воины, ни в любовники. И расчесывая чудесные рыжие локоны эта милая девушка с упоением представляла, как её родной брат и его воины искалечат и порубят на части дикую бриттку, эту проклятую ведьму. Ей не терпелось получить вести от Сигхурда и она с волнением думала сколько времени у него займёт чтобы настигнуть буйшу. Она не могла уйти далеко, убеждала себя Брунгильда и её сердце сжималось от страха при мысли что эта лесная девка всё ж таки как-нибудь сумеет скрыться от брата и его воинов. Но она тут же уверяла себя, что нет, конечно же не сумеет. Здесь рядом с Тилгардом негде прятаться и с полуострова, на котором он расположен есть только одна дорога. Буйше никуда не деться.