Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть третья

Агния выдохнула, замерла, и стараясь не обращать внимание на начавший стремительно укорачиваться Конечный Трек жизни своего подопечного, сосредоточенно посмотрела внутрь себя…

Самое главное – «не убий!», самое главное – «не убий!» повторяла, как мантру Агния, готовя часть своего «Я» к броску через потенциальный барьер.

Сейчас…

Сейчас… Так…

Есть! Получилось!!

От её эфирного тела отделилась бледная, полупрозрачная, и едва видимая её копия, и быстро уменьшившись в размерах, превратилась в ещё один маленький пушистый шарик. Повисев миллисекунду в центре её бутона, он с лёгким хлопком мгновенно исчез. Несколько мелких пёрышек, увлечённые возникшим вихрем, сорвались с внутренней поверхности её крыльев, и кружась, медленно оседали внутри созданного ею из собственных крыльев бутона динамической коррекции.

***

Сзади, перекрывая стрёкот движка, раздался непонятный, мягкий и тяжёлый хлопок, как будто ударили доской по большой подушке. Андрей дёрнулся, но не успел он обернуться, как…

– Фриц слева внизу! Дай сектор обстрела! – раздался в ушах знакомый звонкий голос.

Андрей на автомате сунул ручку управления к левому борту – самолёт, опустив к земле левую консоль почти вертикально, встал «на нож». Сзади истошно, длинной очередью, захлёбываясь, застрекотал пулемёт.

«Агния?!! Не может быть!!!» – Андрей на мгновение обернулся и обомлел!

Сзади, за пулемётом, упёршись ногами в борта кабины, стояла она!

Как живая: в гимнастёрке, перепоясанной ремнём, в тёмной юбке и в кирзовых сапогах. Но какая-то полупрозрачная, призрачная, как кисея…

Полупрозрачная, но живая Агния обернулась, в глазах её вспыхнул знакомый ему хищный огонёк. Она отчеканила:

– Не щёлкай клювом! Сверху справа валятся двое – уходи под них!

Андрей перебрасывает ручку к правому борту, перекладывая Шторх в правый крен, тянет ручку на себя – лёгкий юркий самолётик с выпущенной механизацией разворачивается буквально «вокруг столба», и уходит «под капот» атакующих с крутого пикирования тяжёлых мессершмиттов. Опять треск пулемёта сзади…

– Есть один! – слышит он сзади. Коротко оборачивается – один из преследователей отваливает в сторону с дымящим мотором и остановившимся винтом…

***

Главное – «не убий» – как мантру повторяет она. Отделив часть своего «я» и бросив его на помощь Андрею, она, как опытный дирижёр, держит на кончиках пальцев все ниточки боя – даёт через своего двойника команды Андрею, обеспечивает через него же наведение пулемёта, просчитывает траекторию.

Только бы не задеть кого-нибудь из этих немцев! Главное – «не убий»!!!

Иначе всё! Разжалуют сегодня же!

Первая очередь – мимо! Но испугался гад, отвалил!

Вторая очередь – есть! Опа! Попала, куда и целилась, – точно в мотор!

Фриц, ты живой? Жив, гадёныш! Отлично! Пошёл на вынужденную…

Ещё очередь! Есть второй! – Опять в мотор! Отлично! Выбросился с парашютом?

Жив, выкормыш Геринга? Отлично, засранец! Передавай папе Герингу привет!

Что… кончились герои? Всё, уходят… Андрюша, расслабься. Отбились.

***

Андрей проводил тревожным взглядом пару мессеров, спешным аллюром уходящих на запад. Оглянулся назад – километрах в двух уже почти у земли маячит белый купол парашюта. Чуть дальше – столб дыма над аварийно севшим вторым мессером.

– Агнюша… милая… – Андрей оборачивается назад.

Сзади – пусто! Никого! Только пулемёт с задранным в небо с посиневшим от интенсивной стрельбы стволом и потолстевший мешок под казёнником пулемёта, полный пустых, стрелянных гильз…

– Агнюша… ёкалэмэнэ… – Андрей в растерянности ошарашенно крутит головой и вытирает со лба пот, катящийся ручьём из-под шлема, – ёлки зелёные… кому расскажешь – не поверят…

***

Шестёрка Илов уже час, как была на аэродроме. Первым делом Андрей сходил на КП, доложился начальству о выполнении задания, потом вернулся к самолёту, тут-то к нему и подошли несколько лётчиков из второй эскадрильи.

– Чего так долго-то?

– Да майор, начальник штаба полка, с которым сегодня взаимодействовали, мой товарищ. Не виделись полгода.

– А где ты с ним полгода назад виделся?

– Так тогда, когда нас сбили, мы на этом Шторхе и прилетели. Он тогда комбатом был, и его батальон оборону там держал. Вот и познакомились…

– Понятно. А чё это Шурка дырки перкалем заклеивает? Что, фрицы подловили?

– Ну, было дело.

– Много?

– Четверо.

– Ого-го! Ну, и чего?

– Да ничего, – Андрей явно не желал влезать в подробности, и желая переменить тему, задал вопрос молчавшему до сих пор Георгию:

– Слушай, а чего ты там такое сказал? Ну… мы мол, сейчас из фрицев кебаб будем делать? Кебаб – это как?

Жорик с воодушевлением принялся рассказывать:

– Слющай, кебаб это такой жярэный еда, у меня друг биль из Баку, так он делал его так: бэрёшь барашка, люк, чэснок, пэрэц… почти как шашлик, только пэрэмолотый… и жарищ!

Все присутствующие дружно загалдели, перебивая Георгия и вспоминая о том, кто какие вкусные кушанья знает – близилось время обеда и у всех подводило животы. Всех перебил Илья, вернув разговор в прежнее русло, обратившись к Андрею:

– Ну, ты всё же расскажи нам, как ты от фрицев-то отбился?

– Да как… маневрировал, маневрировал и переманеврировал…– пытается каламбурить Андрей, отбиваясь от наседавших товарищей.

– Нет, нет, ты расскажи, как же ты так исхитрожопился, что и самолётом управлял, и с пулемёта стрелял, а? – теребит его за рукав Илья Кутеев, уже успевший слазить в кабину Шторха и потрепаться с Шуркой.

– Да так… как-то так… хрен знает как! – подытоживает Андрей.

Взрыв всеобщего хохота.

– Это ж где это видано, чтобы лётчик ещё и за стрелка работал? Как ты до пулемёта-то дотянулся?!

– Это ты что ж, вот так что ли, в кабине-то раскорячился?! – и Мишка Никитенко, расставив ноги, как можно шире, попытался натурно показать, как, по его мнению, можно было дотянуться до пулемёта с места лётчика. Не удержался, и охнув, чуть было не растянулся на шпагате…

– А может, он за верёвочку дёргал? – высказал своё мнение Илья.

– Чем дёргал-то?! Руки-ноги заняты, к чему он её мог привязать?! – схватился за живот Мишка.

Опять взрыв хохота.

– Да мужики! Задрали уже! – как может, отбояривается Андрей, – жить захочешь, и не так раскорячишься!

– Да ладно, пойдём! В столовой уже наши 100 грамм нас ждут!

Вечером, после столовой, Шурка спросила Андрея:

– Товарищ командир, ну а вправду, как дело было, а? Неужто…

Андрей утвердительно кивнул:

– Да. Агнюша. Я её видел.

Шурка схватила себя за щёки:

– Ох, мамочки! Стало быть… стало быть… она там? И всё видит! Верно?

– Верно. Всё видит. И помогает.

– Значит, появилась, фрицев с пулемёта отогнала, и фьють! Обратно, да?

Андрей молча кивнул. Неловко повернулся. Стрельнуло в спине.

– Ччёрт! – проговорил сквозь зубы.

– Болит, да? – Шурка участливо положила ему руку на спину, – это, наверное, после боя, да? Перегрузки?

– Ну. – буркнул в ответ Андрей.

– Тебе бы в баню, командир, прогреть спину-то, пропариться хорошенько, оно и полегче станет, а?

– Да не мешало бы.

– Так вот! У нас девки-то баню сёдни затопили, скоро пойдут! Меня звали… а я вот… – она смутилась, закусила губу, и испытующе глянув на Андрея исподлобья, выпалила: – если хочешь, командир, я с ними не пойду, а я с тобой пойду, и… это… тебя попарю. Помнишь, как тогда?

Андрей долго молчал, шумно сопел, скрипя зубами, наконец, выдавил из себя:

– Прости, Александра, один пойду, потом. А ты с девками иди, как договаривались.

Потом, повинуясь секундному порыву, притянул её голову к себе, ткнулся лицом в её пахнущие краской и машинным маслом волосы, крепко поцеловал в лоб. Постоял так, слегка оттолкнул её от себя:

– Шур, ты ж понимаешь, сердцу не прикажешь…

Она шмыгнула носом, подняла на него полные слёз глаза и тяжко вздохнула:

– Любишь её? Да? До сих пор?

Андрей молча кивнул. Она ещё раз шмыгнула носом, снова горько вздохнула:

– Она там… а я – здесь.

Андрей шумно выдохнул воздух, крутнул желваками и сумрачно подытожил разговор:

– Один схожу, или с мужиками. Всё. Прости.

И махнув рукой, пошёл прочь…

Глава 23. Райское яблочко.

Тот домик, в котором они жили с Агнией и Александрой, остался в прошлом – за прошедшие полгода фронт значительно продвинулся на запад, и аэродром перебазировался уже дважды. Теперь Андрей жил в доме вместе с несколькими лётчиками второй эскадрильи. Андрей взглянул на часы – начало одиннадцатого. Обернулся через плечо – все его товарищи, вымотавшись за день, уже давно спали, оглашая комнату богатырским храпом. Слипались глаза, голова упорно клонилась к столу, но было ещё одно дело…

Андрей раскрыл планшет, вынул оттуда тетрадку и аккуратно вырвал из неё один листок в клеточку, достал карандаш. Раскрыл перочинный нож и остро заточил карандаш. Поправил фитиль на коптилке…

«Здравствуй, дорогая моя Агнюша» – написал он первую строчку письма. Подумал, и продолжил: «Это моё девятнадцатое письмо. Пишу, как и обещал, по одному письму каждую неделю. И хотя эти письма до тебя не доходят, я знаю – ты ежесекундно видишь меня и хранишь меня от всяких бед и напастей. Вот и сегодня…»

Андрей обернулся на спящих товарищей, и ещё раз убедившись, что они все крепко спят, продолжил писать: «… ты меня, можно прямо сказать, с того света вытащила. Уж как ты там это делаешь, я не знаю, но прилетел я сегодня живой, а самолёт – весь в дырках. А на мне – ни царапины. И у заднего пулемёта – полный мешок стрелянных гильз. Как ты ЭТО ухитряешься делать?! Меня ребята пытали, всё спрашивали про это, а что я им отвечу? Что мой Ангел-хранитель с неба прилетел, сел в кабину и фрицев с пулемёта отогнал?! Скажут, совсем у него «кукушка поехала». Вот и выкручивался, как мог, отшучивался. Шурке только и сказал всю правду, ей можно…»

Андрей вздохнул, вспомнил давешний разговор с Шуркой про баню, посмотрел на плотно зашторенное окно, и продолжил: « …очень скучаю, сердце рвётся к тебе. Хорошо, когда весь день полёты – некогда думать, надо воевать, а вот вечером, а особенно в те дни, когда нелётная погода, сердце от тоски щемит, душа к тебе рвётся. Вот сегодня тебя на краткие мгновения увидел, и полегчало мне! Ты говорила со мной, значит, ты где-то, да есть! Значит, у меня есть надежда, что я снова тебя увижу!»

Шуршал карандаш по листику из школьной тетрадки, потрескивало пламя на срезе гильзы от пушки НС-37, заправленной бензином, сдобренного солью, храпели и выдували носами трели трое лётчиков, уже давно видевших десятые сны. Андрей закончил писать, свернул письмо треугольничком, достал и развязал свой вещмешок. Он поднял лежащую внизу смену белья, развернул чистую белую тряпочку, скрывавшую какой-то небольшой свёрток, лежавший на самом дне вещмешка, и положил только что написанное письмо на стопочку таких же маленьких, аккуратно свёрнутых треугольничков.

Отправлять их было некуда…

Андрей стянул с ног сапоги, размотал портянки, начал было расстёгивать гимнастёрку. Глаза слипались, нестерпимо хотелось бухнуться на койку и мгновенно уснуть, и вдруг его внимание привлёк посторонний звук – какое-то тихое и ритмичное шуршание. Он сел ровно на койке, замер и чутко прислушался: шуршало со стороны стола, за которым он только что сидел. Его глаза заметили какое-то небольшое движение на столешнице, он моргнул раз, другой… Глаза предательски закрывались, уже почти спали. Он заставил себя встать, и проморгавшись, посмотреть на стол. И тут он в изумлении замер, наконец-то увидев то, что порождало эти тихие, почти неслышимые звуки: маленький огрызок карандаша сам собой держась в воздухе, резво бегал по оставленному им на столе чистому листку бумаги! И на бумаге рождались строчки!

С колотящимся сердцем, не дыша, Андрей тихонько подошёл к столу, завороженно наблюдая за движениями карандаша. А карандаш, уже закончив восьмую строчку, тихонько шурша, быстро-быстро писал и писал следующие…

«Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На сушу тихо выбралась любовь.

И растворилась в воздухе до срока,

А срока было сорок сороков.

И чудаки, ещё такие есть,

Вдыхают полной грудью эту смесь.

И ни наград не ждут, ни наказанья.

И думая, что дышат просто так,

Они невольно попадают в такт

Такого же неровного дыханья.

Я поля влюблённым постелю,

Пусть поют во сне и наяву, я дышу,

И значит я люблю, я люблю, и значит, я живу.»

С пересохшим горлом, почти не дыша, Андрей жадно наблюдал за рождением новых и новых строк на листке бумаги…

«И вдоволь будет странствий и скитаний,

Страна любви – великая страна.

И с рыцарей своих для испытаний

Всё строже станет спрашивать она.

Потребует разлук и расстояний,

Лишит покоя отдыха и сна…

Но вспять безумцев не поворотить,

Они уже согласны заплатить.

Любой ценой – и жизнью бы рискнули,

Чтобы не дать порвать, Чтоб сохранить

Волшебную невидимую нить,

Которую меж ними протянули.

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мёртвых воскрешал,

Потому что если не любил,

Значит, и не жил и не дышал…»

Карандашик замер на мгновение, как будто размышляя над чем-то, и быстро приписал только одну строчку:

Владимир Высоцкий.

После этого он вдруг взвился в воздух и ловко прыгнул Андрею в нагрудный карман гимнастёрки. Андрей схватил листок со стола, ещё раз жадно пробежал глазами написанные строки… С колотящимся сердцем Андрей сел на койку. Внезапно, буквально в течении одной секунды, прямо над столешницей воздух сгустился, раздалось негромкое «чпок!» и прямо из воздуха появилось небольшое бледно-розовое яблочко. Яблочко лежало на столе, маленькое, аккуратненькое, и всё прямо таки светилось изнутри каким-то нежным, тёплым светом. Трясущейся от возбуждения рукой Андрей потянулся к яблочку. И тут же отдёрнул руку – казалось, что вот сейчас, как в сказке, там где лягушка превращается в красу-девицу, это волшебное яблочко прям сей секунд обернётся… обернётся… Его прошибло холодным потом. Агнюша, милая, это что, загадка такая мне от тебя?

Где-то в глубине головы родился тихий-тихий смех, и тоненький знакомый голосок промолвил: «Это подарок, ешь!»

Андрей взял яблочко в руку, поднёс к лицу, вдохнул дивный аромат, и откусил половинку. Внутри яблочка не было семечек! Сладостный обморок охватил всё его существо – он не помнил, как сунул в рот вторую половинку яблочка, как бухнулся на кровать. В голове ещё раз прокатился серебренными колокольчиками её смех, и она что-то тихо-тихо ему сказала. Из всей короткой фразы он разобрал только одно слово: «Жди».

Долго сидел, тупо смотря на стол, как будто там должно было случиться ещё одно чудо. Но стол стоял, коптилка, чуть потрескивая фитилём, скудно освещала квадрат грубо сколоченного стола. На душе вдруг стало спокойно-спокойно, Андрей широко улыбнулся своим мыслям, сглотнул, глубоко вздохнул, аккуратно свернул адресованное ему послание, и бережно положил его в нагрудный карман гимнастёрки. После этого затушил коптилку, наконец-то разделся, и упал головой на куцую подушку. И уже засыпая, одними губами произнёс:

– Спасибо, родная.

Ответом ему был жаркий поцелуй в губы. Мгновенно проснувшись, и ошарашенный этим ощущением, он ещё несколько минут, борясь со сном, таращился в темноту.

А за окном ритмичным хором цвиркали цикады…

Глава 24. Броня крепка.

По броне снаружи что-то забухало, завозилось, потом в открытый командирский люк с шумом ввалился младший лейтенант Петя Топорков. С шумом и грохотом посыпался на своё сиденье. С лёгким шорохом на пол боевого отделения с его сапог посыпались маленькие комочки сухой земли. Какое-то время он молча и горячо сопел – видать, бежал к своему танку сломя голову.

Первым не выдержал наводчик, Сашка Смирнов:

– Ну чё, командир, не томи, что сказали-то?

– Что сказали, что сказали… – буркнул он, – сигнал к атаке – зелёная ракета. Сидим, ждём.

– Задача?

– Как обычно. В полутора километрах от нас, за перелеском, село. Задача – ударить, захватить, и удержать. Вчера его уже брали. Да только гансы к вечеру технику подтянули, и наших из села выбили. Комбат так и сказал – отбить любой ценой! Так что ждём.

И он полез обратно на броню, под августовский зной. Через некоторое время свесился головой обратно в люк:

– Слышь, Паш! Ты тоже смотри!

– Угу… – буркнул мехвод.

В томительном ожидании прошло несколько минут. Через открытые люки было хорошо слышно, как в высокой траве истошно стрекочут кузнечики. В нависающих над танком ветвях свистели, чирикали и пели разные пичуги. Лёгкий ветерок изредка и лениво шевелил листиками на ветках. Вокруг стоял удушающий зной. На броне, неспешно и обстоятельно, дымя крепким самосадом, вполголоса переговаривались пехотинцы – танковый десант.

Лёгкий хлопок, и в небо, замедляясь, и оставляя за собой жиденький дымный хвост, пошла тусклая в ярком дневном свете, небольшая зелёная точка.

– Ракета, командир! – крикнул Паша, и завёл движок.

Ухнув, и пустив крупную дрожь по всей машине, завёлся 500-сильный дизель.

Всё вокруг заревело, заурчало, залязгало траками, и из опушки на ярко освещённый луг один за другим стали выползать танки батальона. Рыча и ломая кустарник, плюясь красной глиной из-под гусениц, танк рывком выскочил на открытое пространство.

Развернувшись в боевую линию, Т-34-85 с пехотой на броне пересекали открытое пространство, отделявшее их от недалёкого перелеска, за которым и располагалось село – цель атаки.

Маленький, чахлый перелесок проскочили, ломая кустарник и тонкие, жиденькие стволы попадавшихся то тут, то там молоденьких осин и берёзок.

Что-то ощутимо грохнуло по крыше башни. Сзади, на броне, дружно заорали матом.

– Чего там, посмотри! – приказал командир танка заряжающему. Белобрысый и широкоплечий Митька Хмелин высунулся из своего люка, обернулся назад. Сзади опять, громко и отчётливо всколыхнулся вал мата, уже в его сторону.

– Да ладно! Нэ журысь! То случайно! – гоготнул он, и захлопнув люк, снова свалился в боевое отделение.

– Чего там? – прокричал ему младший лейтенант.

– Да ерунда! Пашка берёзу сломал, она через башню назад упала, кому-то из десантников по башке прилетело.

– Не покалечило?

– Та не… так… шишку набило.

– А чего орали?

– Так шишка больно здоровая получилась!

Командир наклонился вперёд:

– Слышь, Павлуха, аккуратнее веди, а то до немцев десант не довезём!

– Нормально, командир! Довезём! Всё, деревья кончились!

И точно – впереди заметно просветлело, и в смотровые щели ворвались яркие лучи солнца. Танк выскочил на открытое пространство. Паша врубил следующую передачу, и танк, натужно пердя сизым дизельным выхлопом, рванул по полю в сторону села. Рядом, подминая гусеницами заросли высокого чертополоха, шли в прорыв все остальные танки батальона. Отчаянно цепляясь за поручни на их башнях, и дружно подпрыгивая на ухабах, на них сидели десантники.

Первым подожгли головной танк – он резко вспыхнул, и забирая вправо, развернулся бортом к неприятелю. С него горохом посыпался танковый десант. Те, кто уцелели после взрыва, и убереглись от метнувшихся в стороны огненных языков. Остальные так и остались лежать на броне бесформенными, тёмными шматками.

Пашка ещё поддал газу, и повёл скачущий на ухабах танк неровным, ломанным зигзагом, сбивая фрицам наводку. Танки батальона, атакуя на максимальной скорости, стали стрелять прямо с ходу.

Получив немецкий снаряд в скошенный лоб, остановился второй танк. Танковый десант, не удержавшись, по инерции слетел вперёд. Из всех щелей танка повалил дым. Распахнулся люк на башне, и оттуда, весь в клубах дыма, вывалился единственный танкист. Через несколько секунд танк вздрогнул, и из всех его щелей и распахнувшихся от внутреннего давления люков выхлестнуло упругий форс яркого пламени.

– Командир! Лёху Панкратова подбили! – проорал заряжающий, на краткое мгновение выглянув в смотровую щель на правом борту башни.

– Вперёд! Паша, жми на железку! – гаркнул командир.

Оставив огненный цветок по правому борту, Пашкин танк, быстро мчался по ровной, открытой местности, стремительно сокращая расстояние до населённого пункта. Каждые три – пять секунд Паша, зажимая то левый, то правый фрикцион, и подтормаживая соответствующей гусеницей, заставлял танк идти по ломаной, труднопредсказуемой траектории. Наверху, над Пашиной головой, оглушительно бахнула пушка, с лязгом отскочил затвор, выбрасывая воняющую пироксилином гильзу в брезентовый мешок гильзо-сборника.

– Осколочный! – рявкнул командир танка.

– Есть осколочный! – заряжающий загнал очередной снаряд в ствол орудия.

Краем глаза Паша заметил, как из-за ближайшего к ним сарая высунулся небольшой, приземистый силуэт «Хетцера»41.

– Самоход! Слева тридцать!! – заорал Пашка, и чтобы наводчик не тратил драгоценное время на разворот башни, зажав фрикцион, подразвернул танк носом к немецкой самоходке.

– Короткая! – крикнул командир.

Клюнув носом, танк затормозил. Прогрохотав сапогами по броне, спрыгнули в траву десантники.

Коротко взвыл электромотор привода башни, доразворачивая её на цель. Самоходка тоже дёрнулась – немецкий мех-вод тоже стремился облегчить работу своему наводчику. Немец успел выстрелить первым, но явно поспешил – оглушительно бабахнуло по броне, у всех заложило уши, здорово тряхнуло. Но немецкий снаряд, попал в броню башни под слишком большим углом, срикошетил, оставив на броне «поцелуй ведьмы»42. В следующее мгновение бахнула пушка тридцатьчетвёрки, посылая ранее заряженный осколочно-фугасный снаряд в сторону немецкой самоходки. Снаряд разорвался на сильно скошенном лбу «Хетцера», не причинив, впрочем, ему видимых повреждений.

– Бронебойный! – заорал командир.

Снаряд с лязгом воткнулся в патронник.

– Есть бронебойный!

Небольшая, приземистая немецкая самоходка дёрнулась назад, снесла забор из длинных жердей, и развернувшись, въехала в ветхий сарай. Сарай снялся с земли, и зацепившись за самоходку, некоторое время ехал на ней.

– Огонь!

Наводчик нажал педаль спуска, и влепил бронебойный снаряд в мешанину брёвен, жердей и сена, под которыми грузно возился немецкий самоход.

Пашка сорвал танк с места. И набирая скорость, приблизился ещё на полсотни метров к селу. Сбросив с себя остатки развалившегося сарая, немецкая самоходка вылезла с другой стороны, и снова развернулась носом к танку.

– Бронебойный! – и уже Пашке: – короткая!

И уже наводчику:

– Целься в нижний лист! От верхнего отрикошетит, там 60 градусов!43

Танк, осев носом, снова резко остановился. Вой электромотора, несколько оборотов маховичков вертикальной и горизонтальной наводки. Выстрел!

Самоходка, так и не успев сделать свой второй выстрел, вздрогнула, приняв в себя бронебойный снаряд. Снаряд попал чётко в середину нижнего, 60-мм броневого листа. Из люка самоходки вывалились два немецких танкиста в горящих комбезах. Стрелок-радист тут же успокоил их короткой очередью из своего пулемёта.

Паша без команды сорвал танк с места и снова погнал его вперёд ломанным зигзагом. Слева и справа от них ещё два наших танка остановились, получив каждый по снаряду: один откуда-то сбоку, в моторный отсек, второй спереди, в гусеницу.

Вцепившись в рычаги, и упёршись головой в верхний бронелист, Пашка вёл танк на максимальной скорости, а сверху постоянно выл электромотор разворота башни, перебрасывая ствол то вправо, то влево. Один за другим грохотали выстрелы, с лязгом отскакивал назад затвор, выплёвывая очередную пустую гильзу. В прицел ни наводчик, ни командир ничего толком не видели – танк скакал на ухабах, оба видели только скачущие небо да землю. Но выпустить в сторону окопавшихся фрицев даже неприцельно несколько снарядов – дело нужное. Не сдохнут, так хотя бы обосрутся. Тоже самое делали и прочие танки, первые из которых уже ворвались на окраину населённого пункта и теперь маневрировали в посёлке, перепахивая окопы, и давя гусеницами пулемётные точки.

Откуда-то сбоку, из невысоких кустов вокруг полусгнившего и почти завалившегося забора выхлестнуло язык огня, обрамлённый облаком дыма, и тут же в борт, в районе моторного отсека, прилетел снаряд. Оглушительно грохнуло, танк тряхнуло, но мотор продолжал работать, а танк продолжал мчаться по прежней траектории.