Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

За этими занятиями дорога до леса пролетела быстро, и скоро они уже оказались окружёнными высокими елями и соснами, около которых виднелись белые стволы берёз, шуршавших своими почти уже совершенно жёлтыми листьями, и серых осин, покрытых, в отличие от своих подруг, листочками красного цвета. Леса Костромской губернии были, да в некоторых местах ещё и сейчас остаются, большими, густыми, населёнными самыми различными птицами и зверьём. В них всегда росло много грибов и ягод. Правда, в конце сентября можно было надеяться только на маслят, рыжиков, да запоздалых подосиновиков, но в это время должны быть грузди и, на что больше всего рассчитывал Борис, опята.

Афанасьевы, хотя и жили рядом с этим лесом, знали его плохо, а грибных и ягодных примет не знали совсем, поэтому Борис и тут занял руководящую роль. Ему, прожившему несколько лет в Николо-Берёзовце, в самой лесной глухомани Костромской губернии, а затем в Пуштинском лесничестве, все эти приметы и признаки были известны назубок. В каждом лесу он чувствовал себя как дома, поэтому и в этом пригородном лесу, тянувшемся, как потом выяснилось, почти до самой Москвы, он освоился быстро.

Очень скоро ребята набрели на старую вырубку, и там на пнях оказалось много опят, а в ближайшем от этой поляны соснячке нашлись и маслята, и рыжики. Зайдя поглубже, в более глухое место, где стояли тесными рядами высокие, мрачные ели, они набрали немного и больших разлапистых белых груздей. Ну а рябину и искать не требовалось, она росла повсюду. Правда, морозов ещё не было, и есть ягоды её было нельзя. Борис объяснил своим новым друзьям, что рябина становится вкусной только после того, когда её прибьёт первым морозцем. Корзины оказались заполненными, поэтому рябину наломали ветками и несли целыми охапками.

Сумел Борис найти нечто особенное и для Кости, это был молодой ёжик. Как и в Пуштинском лесничестве, их в этом лесу встречалось много. Борис хорошо знал, где они обычно живут, и поэтому довольно легко сумел поймать одного из них. Ежа посадили в кепку одного из братьев Афанасьевых, который и нёс её самым торжественным образом.

Часа в четыре дня ребята возвратились домой, весёлые, возбуждённые, а Афанасьевы, кроме того, ещё и восхищённые способностями своего нового приятеля. Он и до этого успехами во всех играх, начитанностью и умением интересно рассказывать о прочитанном сумел приобрести у них популярность, а теперь они преклонялись перед ним, и с этих пор до самого отъезда его из Кинешмы он всегда был их вожаком.

Возвращение ребят из леса Костя встретил восторженными криками, а Анна Николаевна и Настя были удивлены.

Грибы рассортировали, часть пожарили, остальную часть посолили, причём, как оказалось, Анна Николаевна в этом деле была большая мастерица. Рябину связали в пучки и повесили на балконе, где она и должна была провисеть до первых заморозков. Всю эту работу делали Анна Николаевна и Настя, а Бориса тётка заставила, прежде всего, вымыться, что он исполнил без особого энтузиазма. Она потребовала, чтобы он тщательно вымыл ноги, руки и даже голову, что, по его мнению, было уже совершенным излишеством, но так как она сама поливала ему на голову горячую воду, то ничего не оставалось делать, как подчиниться. После этой процедуры он вместе с Костей забавлялся принесённым ёжиком.

В этот вечер ежу разрешили пожить на кухне, а затем его переселили в сарай, где до этого было много мышей. С появлением нового жильца мыши моментально исчезли. Почти каждое утро Костя отливал из своей кружки немного молока и относил в блюдечке в сарай. Вначале ёжик выпивал молоко только тогда, когда Костя уходил, но затем привык и выбегал из своего угла под дровами, где он себе сделал нечто вроде норки, уже и при ребятах пил молоко. Анна Николаевна вначале пыталась возразить против такой траты драгоценного козьего молока, но затем смирилась. Этот зверёк прожил в сарае больше года, а потом куда-то пропал.

В этот же вечер, наигравшись с ежом, ребята сидели на балконе, и Боря читал Косте очередную сказку. На улице стояла тишина, и было почти по-летнему тепло. Солнце находилось над самыми деревьями того леса, где он только что был, длинные лучи ласково скользили по балкону, задевая головы сидящих мальчиков и отражаясь ярким горящим блеском от стёкол окон и стеклянной двери чулана. С Волги доносились протяжные басовитые гудки пароходов.

Пожалуй, именно в этот вечер Боря впервые почувствовал себя в семье дяди по-настоящему не чужим, а своим – родным…

В течение первой половины октября он со своими друзьями ещё не раз ходил в лес и всегда возвращался с грибами.

Начавшиеся занятия в школе потребовали дополнительных расходов. Прежде всего, понадобились кое-какие учебники: привезённые Борей уже не годились. Нужны были и тетради. Анна Николаевна дала племяннику денег, и кое-что он сумел купить в открывшихся на базаре лавках. Ведь 1921 год был годом введения НЭПа.

Появились первые нэпманы, и в Кинешме к осени базар, на который крестьяне окрестных сёл и деревень стали привозить продукты, сено, дрова, был окружён многочисленными мелкими, но чуть ли не ежедневно открывавшимися вновь лавочками и ларьками, в которых можно было купить уже почти всё что угодно, хотя и по сумасшедшим ценам.

За прошедшие годы, когда деньги практически ничего не стоили, так как на них вообще нигде и ничего купить было нельзя, многие служащие люди так привыкли к их бесценности, что почти не удивлялись, когда за какой-нибудь аршин ситца или за пачку махорки приходилось платить двести тысяч рублей, а то и больше. Рады были тому, что вообще можно купить. К числу таких семей относились и Пигуты.

На приобретение учебников Боря получил относительно солидную сумму, во всяком случае, больше полумиллиона. Эта сумма составляла чуть ли не половину жалования его тетки. Но её это не смутило. Она, как и другие, привыкла жить не на жалование, а на паёк, да на приобретения, получаемые способом обмена своих старых, ещё дореволюционных, вещей из одежды на продукты.

Несколько необходимых книжек мальчик купил в государственном книжном магазине, открывшемся недавно, за сравнительно невысокую цену. Хотя книжки эти были отпечатаны на очень плохой бумаге и имели непривлекательную внешность, однако они были именно теми учебниками, которых ему недоставало. Часть письменных принадлежностей удалось достать тоже по твёрдым ценам, но большинство – карандаши, перья, бумагу – приобрёл по спекулятивной цене у нэпманов. Бумага, продаваемая нэпманами, серая, грубой выделки, писать на ней было сплошной мукой: чернила расплывались, перо за что-то цеплялось, появлялись бесчисленные кляксы, а учителя требовали чистоты и аккуратности. В школах выдавали на ученика в год по одной тетрадке на каждый предмет, сделаны они были из хорошей бумаги, но понятно, что этого хватало ненадолго. Боре посчастливилось набрести на базаре на бывшего чиновника, продававшего чистые листы из старых канцелярских книг. Тетради, сшитые из этих листов, отличались аккуратностью и очень ему помогли.

Если мы вспомним то, что писала когда-то про Бориса Янина Владимировна Стасевич, характеризуя его как страшного неряху, и признаем, что её характеристика являлась совершенно справедливой, и не только по отношению к его внешнему виду, но и к его школьным принадлежностям, то здесь, в Кинешме, его словно подменили, особенно в отношении к школьным делам.

И если в Темникове его тетради могли быть примером того, как их не надо содержать, то здесь его тетрадки часто ставились в пример по аккуратности записей, произведённых в них. Мы не берёмся объяснить, отчего это произошло, но думаем, что сыграло роль то, что он увидел, как трудно и дорого достаются тетради. Возможно, повлияло и то, что из преподававшегося в школе исчез такой ненавистный для него предмет, как чистописание. Собственно, теперь за тем, чисто или грязно пишут ученики, в школе никто не следил, наблюдали лишь за содержанием и орфографией, а чистота и аккуратность лежали на совести самих учеников. Борис относился к такому типу людей, которые без понукания могут свернуть горы, а любое принуждение вызывает у них какое-то внутреннее противодействие.

Так или иначе, но за все время его последующей учебы, а учиться ему пришлось ещё много лет, его записи считались образцовыми и по содержанию, и по чистоте.

Учился Алёшкин с увлечением, удовольствием и уже к концу первой четверти занимал первое место в классе. Оно было бы и по школе, если бы не товарищ-соперник, учившийся в параллельном втором «Б» классе, Колька Соколов, сын инженера одной из ткацких фабрик. В той школе г. Кинешмы, где до этого учился Соколов, он всегда был первым учеником, его первенство стало как бы традицией, и уступать его какому-то неизвестному пришельцу обидно. С другой стороны, и Алёшкину, узнавшему о таком сопернике, очень хотелось отобрать пальму первенства. Привело это к тому, что оба ученика стали заниматься с удвоенной энергией, а учителя, используя их соревнование, подтягивали к этим ребятам и остальных.

Вскоре оба соперника познакомились, а затем подружились и, хотя и продолжали ревностно следить за успехами один другого, ни разу между собой не поссорились.

Боре приходилось труднее: на нём лежал порядочный груз домашних работ, в то время как Коля, кроме учения, ничем занят не был.

Слух о Бориных успехах достиг и Анны Николаевны, имевшей знакомых учителей. Ей было приятно, что её племянник (хотя она так его и не называла) находится в числе первых учеников школы, и, стараясь по возможности помочь ему, она попыталась от некоторых домашних дел его разгрузить. Но он сам с этим не соглашался, домашняя работа как бы развлекала его, и, поработав какое-то время на дворе или на кухне, он принимался за уроки с большим рвением и интересом.

Кстати сказать, на приготовление уроков времени он тратил очень мало. Выручала его отличная память, позволявшая чуть ли не с одного раза запоминать объяснения учителей и то, что написано в учебнике, кроме того, помогала и его большая начитанность. Теперь, живя в доме дяди Мити, рядом с книжной полкой, заполненной сочинениями русских классиков, он при каждом удобном случае читал всё, что там было, подряд.

Его успехи в какой-то мере можно объяснить и тем, что сам он, не сознавая этого, обладал отличным даром рассказчика. И даже не зная точного ответа на вопрос, поставленный учителем, мог заговорить его достаточно уверенно.

По внешнему виду друзья-соперники очень отличались. Коля Соколов – тоненький, худенький, слабый физически мальчик, склонный к уединению и задумчивости; всегда опрятно одетый, причёсанный, с чистыми белыми руками и аккуратно подстриженными ногтями.

Алёшкин никогда усидчивостью не отличался. И если тетради он научился содержать более или менее чисто, то во внешнем облике он мало чем отличался от того, как выглядел в Темникове. Коренастый подросток, широкоплечий, физически достаточно сильный, всегда окружённый толпой приятелей, заводила всех проказ и шалостей, довольно часто он выглядел просто неряшливо. Новой подогнанной одежды у него не было, Борис постоянно носил что-нибудь перешитое из старого. Поэтому его штаны были или очень коротки и узки или, наоборот, висели складками, волочась по полу. Как правило, на рубашке не хватало пуговиц, и если мальчишки на его одежду особого внимания не обращали, то девчонки, особенно дочки торговцев-нэпманов, одетые всегда в новенькие, часто дорогие платьица, исподтишка посмеивались над ним. Громко смеяться никто не решался, ведь от него всегда можно было получить или подсказку, или решение какой-нибудь трудной задачи, или подзатыльник.

Совершенно случайно Соколов и Алёшкин сблизились ещё по одному пункту. Оба они имели отличный слух, обладали недурными голосами, и школьный учитель пения всегда их выделял. А так как одновременно с преподаванием в школе этот учитель был ещё и регентом в соборном хоре, то он и предложил обоим мальчикам там петь, обещая за участие некоторое вознаграждение. Родители Коли на это согласились сразу. Должен был получить согласие своих воспитателей и Борис.

Конечно, прежде всего, он обратился к Анне Николаевне. Она не была религиозной, однако по традиции иконы в доме держала, и если сама церковь не посещала, то делать это Насте не препятствовала. Разрешила она и Боре петь в соборном хоре. С одной стороны, ей льстило, что их Борис будет певчим соборного хора, а с другой, как это было в семье Пигута часто, сыграл дух противоречия.

О своём желании петь в хоре Борис заявил в присутствии всей семьи за ужином, и дядя Митя сразу же выступил против. И совсем не потому, что он был атеистом, а лишь из гордости: как это его племянник – и вдруг будет петь в церковном хоре, он запротестовал. Ну и, конечно, Анна Николаевна в противовес ему поспешила выразить своё согласие.

Таким образом, Борис опять превратился в певчего церковного хора, как это было и в Темникове.

За короткое время своего пребывания у дяди мальчик успел достаточно хорошо изучить домашнюю обстановку и довольно умело для своего возраста ею пользоваться. Тут он столкнулся с полной противоположностью того, что было у Стасевичей. Если там по всем вопросам домашних дел решающее слово принадлежало Иосифу Альфонсовичу, то здесь было наоборот: всё решала Анна Николаевна, а если иногда и уступала мужу, то обычно в тех случаях, когда её сопротивление было своего рода манёвром.

Единственное, что тот продолжал делать вопреки желаниям жены, это оказывать материальную помощь своей сестре Елене Болеславовне и детям Нины. Делал это он тайно, прячась от жены. Она, вероятно, догадывалась об этом и, не желая лишних скандалов, видимо, просто предпочитала не замечать.

Иногда, Боря пока ещё не мог определить, чем это вызвано, Анна Николаевна неожиданно ловила своего супруга на этом преступлении, и тогда в доме происходил дикий скандал. Именно дикий, ни с чем не сообразный: с криками, слышными на всю улицу, руганью, а иногда даже и дракой. Всё это происходило на глазах детей и прислуги.

Несмотря на краткость своего пребывания у дяди, Борис уже дважды был свидетелем таких ссор. И хотя причины этих ссор ему стали известны гораздо позднее, сами они производили на него очень тяжёлое впечатление. За всю свою предыдущую жизнь у матери, у бабуси, у Стасевичей таких бурных домашних ссор он не видел. У бабуси были тяжёлые сцены с тётей Лёлей, но обычно кричала, а иногда и истерично плакала только тётя Лёля, а бабуся отделывалась молчанием или уходила в гостиную, сжимала виски руками и тихонько повторяла:

– Господи, Боже мой, за что же мне такое наказание? Когда же это всё кончится?

В этих ссорах, как правило, Боря всегда был целиком на стороне бабуси, и, вероятно, именно поэтому он так и невзлюбил Елену Болеславовну, платившую ему тем же. Тем более что, видя на глазах бабуси слёзы и пытаясь как-то её защитить, он не решался открыто выступать против взрослой тётки, а потихоньку делал разные мальчишеские пакости: то насыпал песку в постель, то клал лягушку на подушку, а то поколачивал Женьку, считая, что этим он отомстил за обиды, нанесённые бабусе. Одним словом, поступал, конечно, глупо и, может быть, своими действиями только подливал масла в огонь, но, во всяком случае, он видел всегда одну, совершенно ясно обиженную, сторону, сносившую обиду довольно смиренно.

Тут же дело обстояло не так: и дядя Митя, и Анна Николаевна кричали оба с одинаковой силой, гневом и злобой. Допускали взаимные оскорбления и угрозы. Боря отлично знал, что он племянник Дмитрия Болеславовича, но встать на его защиту или даже принять его сторону не мог, так как ему казалось, что часто причина, породившая ссору, создана дядей Митей, и что Анна Николаевна в какой-то степени права.

Как мы уже говорили, ссора начиналась из-за денег, посланных дядей кому-нибудь из родных, далее вспоминались все обиды, нанесённые когда-либо друг другу, и когда она достигала наивысшего накала, Анна Николаевна кричала:

– Я больше так не могу! Терпеть это тиранство не желаю! Ты такой же деспот, как твой отец, и такой же иезуит, как твоя мать! Я сейчас же уезжаю к Николаю Васильевичу!!!

С этими словами она начинала вышвыривать из гардероба платья, а из комода бельё и, комкая, бросать всё это в открытый чемодан.

Дядя Митя, в свою очередь, кричал о том, что деньги зарабатывает он, и потому вправе посылать их кому хочет. Затем вдруг совершенно непоследовательно, глядя на мечущуюся по комнате жену, переходил к другому:

– Не смей брать это платье, его я покупал! Не бери этот чемодан, он мой! – или ещё что-нибудь в этом роде.

Анна Николаевна прекращала швыряние вещей, бежала в кабинет, где находился телефон, и при этом кричала:

– Ах так, ну так подавись ты этим платьем! Пошли его своей распутной сестре, как ты посылаешь ей наши деньги, или продай, чтобы кормить ублюдков другой, такой же распутной, сестрицы. Я сейчас позвоню Николаю Васильевичу и попрошу его выслать лошадей, уйду от тебя в чём есть!

Она подбегала к телефону, срывала трубку и яростно кричала в неё:

– Станция! Станция! Да станция же, чёрт возьми!

Но в этот момент к телефону, стоявшему на столе, подбегал дядя Митя, клал руку на рычаг и вырывал у жены из рук трубку. Если он пересиливал, то она, со слезами выкрикнув:

– Подлец! Негодяй! – иногда успевала залепить супругу одну или две пощечины, выскакивала в прихожую и, надевая пальто, командовала. – Костя, одевайся, мы с тобой пойдём пешком. Пусть он подавится этим барахлом!

Костя, вообще побаивавшийся матери, при этих ссорах начинал дрожать, плакать и забивался куда-нибудь в уголок, стараясь пересидеть бурю. Приказ матери заставлял его выбраться из уголка, он начинал одеваться. Тогда в прихожую вбегал дядя Митя и, в свою очередь, доходя уже до истерического крика, хватался за Костино пальто и начинал раздевать его:

– Немедленно раздевайся! Ты никуда не пойдёшь! Пусть убирается она, а тебя я никуда не отдам!

Родители тянули несчастного ребёнка каждый к себе, тот, в конце концов, тоже разражался рёвом, а они кричали над ним всевозможные оскорбления друг другу, уже, в сущности, не соображая, что говорят.

Наконец, Анна Николаевна, продолжая истерически плакать, убегала в спальню, бросалась на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Дмитрий Болеславович уходил в свой кабинет. А Костя тихонько удирал на кухню, где во время всей этой баталии, притаившись, отсиживалась Настя. Обычно Костя прибегал в кухню полуодетый, заплаканный, дрожащий, перепуганный только что виденным и слышанным. Он ещё долго всхлипывал и дрожал, прижимаясь к Насте, которая, как умела, успокаивала его. Во время первой ссоры, увиденной Борей, как только она началась, он, по совету Насти, остался на кухне, где в это время находился, и наблюдал со стороны. Происшедшее его порядочно напугало и, конечно, на следующий день вызвало у него и Насти длительное обсуждение.

Юные всегда склонны к анализу поступков взрослых, с которыми они живут, не составлял исключения и Борис. Обсуждать действия дяди и тётки с их сыном нельзя, он ещё слишком мал и, по существу, в этой ссоре оказывался самым страдающим лицом, поэтому разговор о ней мог происходить только с Настей. От неё мальчик узнал, что такие ссоры в семье Пигута не редкость, что, пожалуй, именно поэтому у них долго не уживается ни одна прислуга. Что она первое время тоже очень волновалась, а потом привыкла.

– Ну, пусть себе поорут, мне-то что. Я сижу себе на кухне и делаю вид, будто ничего не слышала, они поорут, поорут и успокоятся. Редко потом ещё дня два дуются, а так они неплохие…

Борю не совсем удовлетворило это объяснение: во-первых, ему было жалко Костю, а во-вторых, он очень заинтересовался таинственным Николаем Васильевичем, но спросить об этом человеке Настю не осмелился.

Менее чем через месяц подобная сцена повторилась. На этот раз она началась ещё до возвращения его из школы. Услыхав истошные крики, доносящиеся из кабинета дяди, Боря в пальтишке прошёл в спальню, взял за руку притаившегося там Костю, одел его как раз в тот момент, когда Анна Николаевна выскочила из кабинета и приказала Косте одеваться, подошёл с ним к кухонной двери. Держа братишку за руку, он обернулся к тётке и, стараясь быть спокойным и удержать противную дрожь в коленках, сказал:

– Мы с Костей идём гулять… Вернёмся через час…

Затем открыл дверь и, пропуская ребёнка впереди себя, прошёл в кухню. Поражённая храбростью Бориса, Настя только руками вплеснула.

Гуляли они долго, до самого темна. Затем Борис наколол дров, а Костя помогал их укладывать в поленницу. И хотя делал он это не очень умело, ведь мал ещё был, но зато старательно. Эти занятия помогли мальчику успокоиться, и когда они вернулись домой, он довольно смело подошёл к сидевшей на кровати матери, и спросил:

– А Боря хороший, правда, мама?

Однако Анна Николаевна на вопрос сына не ответила.

На другой день, когда Боря и Настя сидели на кухне, а Костя спал, она рассказала ему, что произошло в доме после их ухода:

– Понимаешь, когда ты так неожиданно Костю у них увёл, так они как будто растерялись, даже кричать перестали, но зато потом досталось и тебе за глаза. Уж как только тебя Анна Николаевна не обзывала и всё в чём-то Дмитрия Болеславовича упрекала. Я только так и не поняла, в чём.

Боря немного помолчал, затем как бы между прочим спросил:

– Насть, а кто такой этот Николай Васильевич?

Та подошла к нему поближе и, понизив голос, как будто их кто мог услышать, сказала:

– Это ейный начальник, начальник госпиталя. Говорят, что он будто у Анны Николаевны вроде как в полюбовниках. Ну да кто их разберёт? Я сама-то ничего не видала. Это тут одна из санитарок говорила. Ты только смотри не сболтни где, что я тебе сказала, а то мне знаешь, что будет?..

– Да не бойся, не скажу, что я, маленький что ли.

Боря прошёл в кабинет дяди и сел за стол, чтобы приготовить уроки, но занятия в этот раз у него продвигались туго. Голова его была занята другим. Из книг он знал, что значит слово «любовник» или «полюбовник», но как-то не представлял, что такой именно человек может быть у кого-нибудь из его близких и не в каком-нибудь там романе, а в настоящей жизни. Ему стало немного жаль дядю Митю, и в то же время он почувствовал к нему нечто вроде презрения. К Анне Николаевне у него впервые со времени его появления в Кинешме появилась неприязнь и какой-то необъяснимый интерес. «Ведь она, выходит, вроде как Анна Каренина», – думал Боря. Он только что прочитал этот роман. На полках, около которых он спал, между прочими книгами находилось полное собрание сочинений Л. Н. Толстого, а так как до этого Борис не читал, то теперь набросился.

Конечно, мальчишке в 14 лет многое в произведениях такого писателя, как Лев Николаевич Толстой, было непонятно, но сюжет – фабула романа до него доходил. А кому же не интересно в свои четырнадцать лет вдруг увидеть рядом с собой живую Анну Каренину?

Естественно, что любопытство Бори в части Вронского, то есть Николая Васильевича, возросло. Он представлял себе его вроде того, который нарисован на иллюстрациях к этому произведению Толстого: высоким, молодым, с чёрными закрученными усами и непременно в военной форме. Как мы потом узнаем, этот герой оказался совсем не таким. Да как потом Борис понял, он в качестве героя фигурировал только в ссорах между супругами, а на самом деле был совершенно безобидным знакомым Анны Николаевны.

После этой ссоры положение мальчика в семье Пигуты как будто ещё более упрочилось. Во всяком случае, с тех пор, как только начиналась очередная баталия, он, уже не дожидаясь её апогея, забирал Костю, уводил его из дома или запирался с ним и Настей на кухне, предоставляя супругам выяснять свои отношения наедине. И ни один из них против таких самочинных действий племянника не протестовал. Они даже как будто были довольны, что Костя, которого они оба по-своему любили, больше не является свидетелем этих сцен.

Может быть, именно поэтому Анна Николаевна стала относиться к Боре не как к мальчишке, а скорее, как ко взрослому человеку, и в своих разговорах, особенно в хозяйственных делах, даже советовалась с ним. А дядя Митя, явно боявшийся своей вспыльчивой, несдержанной жены, видя проявление храбрости племянника, в свою очередь, проникся к нему уважением. Может быть, это было и не так, может быть, Боре, воспоминания которого лежат в основе нашего рассказа, всё это только казалось, мы спорить не берёмся, но четырнадцатилетний парнишка после этих событий почувствовал какое-то нравственное превосходство над своими старшими родственниками и с этих пор довольно часто осмеливался по некоторым вопросам, причём касавшимся не только его, но и всей семьи, высказывать своё мнение.

В конце октября за обедом Дмитрий Болеславович сказал:

– Нам нужно заготовить на зиму картофель и капусту. В уездном здравотделе мне обещали дать лошадь. Я думаю съездить в Рябково, купить там эти овощи и привезти их. Боюсь, что один я с этим делом не справлюсь, тем более что у меня опять разболелась нога. Мне нужна помощь Бори, ему придётся пропустить пару дней в школе, но он, вероятно, сумеет наверстать пропущенное. Ты умеешь обращаться с лошадью? – обратился он к племяннику.