Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2

Он обернулся к парню, вошедшему вместе с ним во двор:

– Ну, спасибо. Вот получи. Здесь я уж сам управлюсь, – и протянул три скомканные бумажки, давно уже зажатые в кулаке.

Парень молча поставил корзинку на траву, взял деньги, бережно расправил их, аккуратно сложил в тугой комочек, достал из-за пазухи кисет и, засунув их туда, сказал:

– Спасибо, до свидания. Может, когда ещё свидимся. Меня Мишкой Скворцом звать. Коли будешь около бараков у Волги, заходи, – он дружески протянул свою большую руку, которую мальчик торопливо пожал.

До сих пор вот так, по-товарищески, никто из взрослых руки ему не подавал, и этим рукопожатием он был немного смущён и обрадован в то же время. В нём как бы признавали взрослого. И как ни странно, это рукопожатие придало ему какую-то бодрость, смелость, что ли, какую-то уверенность в себе.

«Ну и что же, пусть выгоняют. Не пропаду, не маленький», – подумал он и уже смело взялся за ручку двери выходящего на двор чёрного хода квартиры.

Но в это время на лестнице послышались торопливые шаги, дверь открылась. Показалась фигурка тоненькой девушки с растрёпанными рыжеватыми волосами, курносым вздёрнутым носом и большими серыми глазами, в которых искрились насмешливые огоньки. Одета она была в какое-то старое ситцевое платье, полностью потерявшее свой первоначальный цвет и с совершенно выгоревшими цветочками. Спереди на ней был одет белый, довольно затасканный передник. Открыв дверь и увидев Борю, девушка удивилась, отчего её серые глаза округлились и стали ещё больше, а рыжеватые брови поднялись вверх. Выражение её лица стало таким смешным, что мальчишка не выдержал и рассмеялся, она рассердилась:

– Чего зубы скалишь? Ты к кому? Чего тебе? – спросила она, стараясь казаться строгой, что, кстати сказать, ей не очень-то удавалось.

Она говорила обычным волжским говорком с чётким произношением и ударением на букву о, от которого он за свою жизнь в Темникове уже отвык. Это оканье живо напомнило ему маму и Ксюшу, которые тоже окали, напомнило Плёс, его жизнь там; ему сделалось как-то свободно и легко, и он довольно весело и бодро ответил вопросом на вопрос:

– Здесь Дмитрий Болеславович Пигута живёт?

– Здесь, а что?

– Ну, вот их хорошо. Я его племянник, к нему приехал.

– Племянник?!! – изумилась девушка, пропуская гостя в дверь. Затем, видя, что он никак не может справиться с корзиной, железной банкой и шинелью, которую он дорогой снял и повесил на руку, выхватила у него корзину и, подняв её на плечо, с лёгкостью, доказывавшей, что с физической работой она знакома, помчалась вверх по лестнице. Мальчик едва за ней поспевал. Когда они вошли в кухню, из комнат раздался негромкий низкий женский голос:

– Настя, кто это там?

Услышав вопрос, Настя поставила корзину на пол и, оставив приехавшего у входных дверей, перебежала кухню и скрылась за дверью, ведущей в комнаты. Несколько минут оттуда доносился её окающий тонкий голосок, что-то торопливо объясняющий, и другой низкий, недовольный, удивлённый, но вовсе уж не такой страшный. Голос этот, по-видимому, принадлежал Бориной тётке.

В дверях показалась высокая, красивая, черноволосая и черноглазая женщина, одетая в тёмное платье, красиво облегавшее её стройную фигуру, из-за её спины выглядывала смущённая веснушчатая рожица девушки.

– Какой племянник? Ты что-то путаешь, Настя. Нет у нас никакого племянника, – говорила она, выходя на кухню, и внезапно остановилась на полуфразе, увидев Борю.

– Простите, мальчик, вы к кому? – обратилась она к нему.

Откровенно говоря, у того душа ушла в пятки. «Вот оно, начинается…» – подумал он. Нежданный гость, конечно, догадался, что это и есть «ведьма», жена дяди Мити. Сдерживая предательскую дрожь в голосе, он как можно твёрже произнёс:

– Я к дяде Мите, я его племянник Борис Алёшкин. Стасевичи уезжают в Польшу, а мне нельзя, вот меня и прислали… – одним духом выпалил он. Затем достал письмо, данное ему Яниной Владимировной Стасевич, и протянул его подошедшей женщине:

– Вот письмо от Янины Владимировны, в нём всё, что нужно, написано.

Женщина взяла письмо, разорвала конверт, быстро прочитала, сунула его в карман платья:

– Ну что же, Борис, раз уж ты приехал, значит приехал. Ничего с этим не поделаешь, будем что-нибудь придумывать. Только запомни, пожалуйста, с самого начала, ты уже большой, и я с тобой разговариваю как со взрослым. Ты племянник Дмитрия Болеславовича, а не мой, его ты можешь называть, если хочешь, и дядей Митей, а меня – только Анна Николаевна. Понял?

– Понял, – ответил Борис.

– Ну, вот и хорошо. А теперь отодвинь свою корзину в угол, банку поставь туда же, повесь на вешалку свою шинель и иди умойся. Вечером придёт Дмитрий Болеславович (он, несмотря на воскресенье, всё равно работает), и мы с ним решим, как с тобой быть дальше.

Боря отодвинул корзинку, повесил шинель и, взяв банку обеими руками, сделал шаг по направлению к тётке, сказав:

– Эту банку с мёдом я вам привёз, мне Иосиф Альфонсович её дал. Я много работал на пасеке, вот он мне и сказал: «Этот мёд – тебе за работу, отвези его своей тёте в Кинешму». Пожалуйста, Анна Николаевна, возьмите.

Та взяла банку и воскликнула:

– Ого, да тут фунтов десять будет, спасибо! Главное, хорошо, что ты сам его заработал. В таком случае сейчас будем пить чай. Мы ещё не завтракали. С хлебом-то у нас плохо, но я вчера овсяных лепёшек напекла, будем с ними пить. Наверно, и Костя скоро проснётся. Ты ведь знаешь, что у тебя есть двоюродный брат Костя?

– Конечно, знаю, я ему интересную книжку привёз, – ответил тот.

– Настя! – обернулась Анна Николаевна к девушке, – ставь-ка поскорее самовар, будем с гостем чай пить.

– Сейчас, Анна Николаевна, только вот воды принесу, – ответила Настя, до сих пор стоявшая около плиты с открытым ртом, наблюдавшая описанную сцену.

– Давайте я схожу за водой, это ведь в колодце, во дворе? – сказал мальчик и, не дожидаясь ответа, схватил стоявшее на скамейке ведро и, выскочив на балкон, стал быстро спускаться по лестнице.

Ему надо было остаться на несколько минут одному. Надо было прийти в себя, такого приёма он не ожидал. Он был готов к тому, что «ведьма»-тётка набросится на него с криком и бранью, немедленно выставит его за дверь, и ему придётся скитаться по улицам в поисках какого-нибудь пристанища. Или, наоборот: она сжалится над его несчастной сиротской долей, обнимет его, поцелует и предложит жить у неё как сыну. Но такого делового приёма он никак не ожидал. Тем более что приём этот был каким-то неокончательным.

«Ведь она сказала, что вечером они с дядей Митей будут решать мою судьбу. Как же её они будут решать? А я что, разве не человек? Ну что, я напрашиваться не буду, пусть меня в приют отдадут, там ведь тоже живут. Не понравится, к кому-нибудь в работники наймусь, мне уже четырнадцать лет, я не маленький, теперь многое умею, – думал Боря, крутя ворот колодца с полной бадьёй чистой, холодной воды и выливая из неё воду в ведро. – Ладно, посмотрим!» – решил он.

Через полчаса все трое – Анна Николаевна, Борис и Настя сидели за кухонным столом, пили горячий морковный чай, жевали вкусные овсяные колобки и осторожно брали ложечками маленькие кусочки мёда, из небольшой горки, положенной тёткой на чайное блюдечко.

За чаем она рассказала Боре, как трудно сейчас жить в Поволжье – очень плохо с хлебом, и что хотя уже и начали продавать на базарах и в открывающихся нэпмановских магазинах кое-какие продукты, и даже булки, но всё это у них стоило страшно дорого. Купить что-либо из этого на её и на дядино жалование было невозможно, поэтому им приходится жить впроголодь. Для того, чтобы как-нибудь получше существовать, содержат коз и возделывают огород. Козье молоко и овощи очень выручают в хозяйстве. Высказала она и свою мечту приобрести и выкормить поросёнка.

Такие деловые, серьёзные, взрослые разговоры с Борисом велись впервые в жизни. У бабуси, как ни трудно иной раз приходилось материально, разговоров с детьми об этом не велось, разве что иногда укорят за порванные штаны или рубаху.

У Стасевичей вообще хозяйственных разговоров с членами семьи не было. Всё решал глава семьи, Иосиф Альфонсович, и лишь иногда в обсуждении какого-нибудь вопроса принимала участие Янина Владимировна. Ребята об этих обсуждениях даже и не знали – их дело было только хорошо выполнять ту работу, которая им поручалась.

Здесь же Анна Николаевна в первые часы своего знакомства с Борей, даже не зная его как следует, говорила с ним как с равным, делясь своими затруднениями и высказывая свои предположения и планы по улучшению жизни. Мальчику это понравилось и очень польстило. «Значит, она не считает меня ребёнком», – подумал он.

А, вероятно, нет на свете такого четырнадцатилетнего мальчишки, которому бы не польстило и которого бы не подняло в его собственных глазах обсуждение с ним, как со взрослым человеком, деловых сторон жизни. Удивило и порадовало Бориса и то, что впервые в жизни он видел, что хозяйка ела на кухне за одним столом с прислугой, разговаривая с ней как с равной. Ему неоднократно случалось есть на кухне вместе с кухаркой и работниками, но чтобы сама хозяйка дома вот так запросто сидела на кухне и ела с одного блюдечка с прислугой – он видел впервые. А о том, что Настя – прислуга, Боря не только догадался сам, но и узнал из рассказа Анны Николаевны, которая за чаем объяснила ему, что так как они с дядей Митей вынуждены оба работать, то и взяли Настю, чтобы присматривать за Костей и помогать с хозяйством.

Мы знаем, что молодёжь, а особенно такая зелёная, каким был наш герой, быстра на заключения, так и у Бориса сразу же изменилось мнение о его тётке. Он уже совершенно точно определил, что если Анна Николаевна и не очень добрый и хороший человек, то уж, во всяком случае, совсем не такая ведьма, какой её изображала Елена Болеславовна и какой её представляли многие темниковские знакомые Марии Александровны Пигуты. И ему очень захотелось хоть ненадолго остаться в этом доме, с дядей и тётей, которые всё-таки были ему самыми родными людьми на свете. Поэтому во время чаепития, стараясь произвести на свою тётку самое благоприятное впечатление, он подробно рассказал, какую разнообразную работу ему приходилось выполнять у Стасевичей, как её иногда было много и как он со всем справлялся наравне с Юрой, хотя последний и был старше его на два года. Похвастался он, конечно, и справкой, полученной из школы. А в ней по всем предметам стояло «весьма хорошо», что в переводе на ранее существовавшие, да и на теперешние отметки значило «пять».

Показывая эти справку, он вспомнил, как Чикунский, остававшийся после революции директором первой школы 2-ой ступени в городе Темникове, вручая справку Стасевичу, похлопал Борю по плечу и сказал:

– Ну, смотри Алёшкин, не подведи темниковскую гимназию, – а затем повернулся к Янине Владимировне и добавил. – Ну, да этот-то не подведёт, я в нём уверен, способности у него блестящие, немного бы побольше прилежания да поменьше резвости, так первым бы учеником был. Однако я думаю, что с возрастом этот недостаток у него пройдёт.

Показывая эту справку Анне Николаевне, Борис невольно вспомнил школу, своих друзей, и ему стало немного грустно: «Может быть, и учиться-то дальше не придётся, если и оставят здесь, так работы будет столько, что не до учения будет, а если отдадут в детдом, там, рассказывают, ребят день и ночь работать заставляют», – думал бедный парнишка.

Но мы можем забежать вперёд и сказать, что его мрачные мысли не подтвердились: он и учился, и товарищей себе нашёл не хуже темниковских. Одним словом, жизнь его сложилась совсем не так уж плохо, как представлял её себе он и как, видимо, в глубине души представляли её те, кто остался в Темникове. Но продолжим наш рассказ.

Вскоре проснулся и Костя. Он ещё из постели закричал:

– Настька, иди сюда!

Та, бросив пить чай, помчалась на этот властный крик, вслед за нею ушла и Анна Николаевна. Некоторое время из спальни доносился крик и плач Кости, летели на пол какие-то предметы, слышался голос Насти, пытавшейся угомонить расшумевшегося мальчика, а затем и сердитый голос самой Анны Николаевны, положившей конец капризам сына. Боре очень хотелось пройти в комнаты, посмотреть на крикуна, самому попробовать его успокоить, поиграть с ним, но войти туда без позволения он не решился и продолжал сидеть на табуретке в кухне, поглядывая в окно. Прошло около получаса, пока в кухню вернулась хозяйка и, посмотрев на уныло сидевшего мальчика, сказала:

– Ну что же, Борис, пойди познакомься с Костей, ведь он всё-таки твой близкий родственник…

Боря пошёл в комнаты, для этого ему пришлось пересечь неширокий коридор, из которого стеклянная дверь, почти напротив кухонной, вела в столовую, за ней находилась спальня. На пороге её дверей Боря увидел Костю, тот, в свою очередь, тоже заметил гостя, и, как всегда бывает, при встрече впервые увидавшихся детей оба немного растерялись и, остановившись на полдороге, внимательно разглядывали друг друга.

Первым опомнился Борис, он был старше и поэтому быстрее справился со смущением и подошёл к Косте. Всё это время он продолжал разглядывать мальчика. Косте было пять лет, его губы капризно изогнулись, на щёчках виднелись следы непросохших слёз, а большие тёмные глаза смотрели недоверчиво и немного враждебно. Одет он был в бархатную коричневую курточку, воротник которой завязали чёрным шёлковым бантом. Короткие вельветовые штанишки, тёплые чулки и красивые кожаные туфельки довершали его костюм.

Подойдя к мальчику, Борис нагнулся, обнял его за шею, поцеловал и сказал:

– Здравствуй, Костя, я твой брат Боря.

Костя такой ласки от незнакомого большого мальчика не ожидал, да, видимо, он и вообще к ласковому и приветливому обращению не привык. Он как-то застеснялся, взглянул на Борю своими большими глазами, неожиданно прижался к нему и спросил:

– А ты в кегли играть умеешь?

– Конечно!

– Давай играть?

– Хорошо. Только ты ведь ещё не кушал, у тебя силы будет мало. Иди сперва поешь, а потом и будем играть. Поди-ка попробуй, какого я вкусного мёда привёз, я его сам на пасеке в медогонке качал.

– Сам?! – удивился Костя, – расскажи…

– Потом. Сперва позавтракай, а затем расскажу, и играть будем, и книжку я тебе интересную привёз, с картинками.

– Да ведь я читать ещё не умею, – смущённо произнес Костя.

– Это ничего, – покровительственно сказал Борис, – научишься, а пока я тебе почитаю. Ну а сейчас пойдём на кухню.

Костя уцепился за Борину руку, и они вместе вошли в кухню. Анна Николаевна, увидев, как дружно идут ребята, была удивлена и со свойственной ей прямотой тут же сказала об этом Насте:

– Смотри-ка, как они быстро подружились. Ведь ни во дворе, ни на улице наш Костя ни с кем из ребят не играет, всё один да один. Даже у Степановых, когда мы к ним ездим, и то от моей юбки отцепиться не хочет, а ведь их детей он чуть ли не с рождения знает… А тут – идёт с Борисом, как будто они уже знакомы не один год!

Войдя в кухню, Костя отпустил Борину руку, подбежал к матери и, ухватив её за подол платья, возбуждённо закричал:

– Мама, посмотри, ко мне брат Боря приехал! Мы сейчас с ним в кегли играть будем!

– Хорошо, хорошо не кричи, садись кушать. Ты его умыла, Настя?

– Да, умыла, – ответила та, ставя на стол овсяную кашу.

– Опять каша? Не хочу кашу! – воскликнул Костя, отталкивая тарелку так, что её содержимое чуть не вылилось на стол. Но прежде чем мать или Настя успели что-либо сказать, к мальчику подошёл Борис, пододвинул ему тарелку и негромко, но довольно серьёзно приказал:

– Надо есть. А потом пойдём в кегли играть.

Он сел рядом с Костей и, подав ему ложку, добавил:

– Ешь быстрее!

И Костя, обычно капризничавший во время всякой еды по полчаса, беспрекословно взял ложку, принялся за еду, запивая кашу козьим молоком из большой кружки, заботливо пододвинутой ему Анной Николаевной.

При виде такого энтузиазма, проявленного Костей за столом, Анна Николаевна и Настя переглянулись. Они были удивлены послушанием Кости и ещё больше тем, как этот незнакомый мальчишка, пробывший в их доме каких-нибудь два часа, сумел подчинить себе их капризного Костю.

А удивительного-то в этом, пожалуй, ничего и не было. Живя у Стасевичей, Боря, как мы знаем, часто нянчился с Вандой (она была такого же возраста, как и Костя) и хорошо усвоил методы и способы поведения с такими детьми. Очевидно, поэтому он так быстро и нашёл правильный подход к Косте. Конечно, определённую роль в этом сыграло умение Алёшкина обращаться с детьми.

Весь день Костя не отходил от Бориса ни на шаг, а тот, стремясь блеснуть перед строгой тёткой всеми своими талантами, играл с Костей в разнообразные игры, читал ему сказки из привезённой в подарок книги, помог Насте убрать в козьем хлеву, наколол вместо дяди Мити дрова, одним словом, старался вовсю. И всё это время Костя был рядом с ним, тихонько играл на крыльце и смотрел, как Боря работает.

За обедом, происходившим также на кухне и состоявшем из горохового супа, заправленного постным маслом, и мелекеса, то есть тушёных овощей (свёклы, брюквы, моркови, картошки и лука), Костя сидел рядом с Борей и, внимательно следя за ним, беспрекословно ел всё, что ел тот, а когда Косте поставили кружку молока, то он потребовал, чтобы молоко налили и для Бори, и к великому удивлению Насти, Анна Николаевна налила стакан молока и поставила его перед Борей.

Вообще-то, в семье, кроме Кости, молока никто не пил: козы давали его очень мало, и, конечно, поведение хозяйки для Насти, хорошо знавшей её твёрдый характер, было удивительно.

Боря наелся досыта, и единственное, что он отметил, это мало хлеба. У Стасевичей он привык к тому, что хлеб составлял чуть ли не основу всей еды, здесь же каждому дали небольшой ломтик ржаного хлеба, который Боря проглотил чуть ли не в один прикус.

Вечером, уже лёжа в постели, Костя упросил Борю прочитать одну сказку и,

засыпая, спросил:

– А завтра ты будешь?

Боря помедлил с ответом, затем задумчиво произнёс:

– Наверно, буду…

– Теперь ты всегда, всегда со мной будешь? Да?

– Не знаю… Спи!..

Боря отвернулся, на глазах его показались слёзы. Целый день он играл с этим мальчиком и как-то сразу привязался к нему. Целый день он старался всем в доме чем-нибудь быть полезным, а пока ещё ни от кого не услыхал ни слова благодарности и, самое главное, до сих пор не знал, что же с ним будет дальше. Он не знал даже, где он будет сегодня спать.

Диалог сына с Борей слышала Анна Николаевна, находившаяся в спальне и собиравшаяся куда-то уходить. Дядя Митя ещё вообще дома не появлялся. Костя заснул. Боря вышел в столовую, там стояла уже одетая в пальто Анна Николаевна и Настя. Хозяйка сказала:

– Вместе с Борисом принесите раскладную кровать из чулана, поставьте её в кабинете Дмитрия Болеславовича за этажеркой с книгами. Сундук с рожью выдвинете к середине стены.

– У тебя есть постель? – обратилась она к Боре.

– Есть подушка и одеяло.

– Вот и хорошо. Настя, достань из комода наволочку и простыню. Из чулана принеси соломенный тюфяк. Мне пора идти на дежурство в госпиталь, а Дмитрия Болеславовича всё ещё нет. Когда он придёт, покорми его как следует, да чаю с мёдом дать не позабудь. Ну, до завтра, хозяйничайте!

Через полчаса постель для мальчика была устроена, и укромный уголок за длинной этажеркой в кабинете дяди Мити превратился как бы в небольшую отдельную комнатку.

Боря так устал от дороги, от массы новых впечатлений и переживаний, которые произошли с ним в этот надолго запомнившийся ему день, от той многочисленной работы, которую он переделал, и от постоянного напряжения при общении с Костей, что как только его постель была готова, он поспешил в неё лечь. И стоило его голове прикоснуться к подушке, как он немедленно крепко уснул.

Он не слышал, когда пришёл с работы дядя Митя, не слышал взволнованного рассказа Насти о том, как неожиданно появился Борис, как он много сделал по хозяйству, как подружился с Костей и как Анна Николаевна хорошо отнеслась к приехавшему и даже дала ему стакан молока.

А дядя Митя, поужинав и прочитав распечатанное письмо Янины Владимировны, лежавшее у него на столе, долго ходил по кабинету, курил и, поглядывая на спящего мальчишку, озабочено решал его судьбу. Он думал: «Что же теперь делать с этим несчастным ребёнком? Стасевичи прислали его насовсем. Об отце его нет ни слуху, ни духу, скорее всего, он, как и тысячи солдат и офицеров, погиб где-нибудь в огне Гражданской войны. Даже неизвестно, на чьей стороне он сражался. Отчим Бори умер ещё в 1919 году, и теперь близких родственников у этого мальчика нет, кроме меня и сестры Лёли. Ну, Лёля не в счёт, – рассуждал он, – она сама нуждается в постоянной помощи, у неё растет дочь. Дай ей Бог хоть свою-то как-нибудь вырастить. Значит, теперь остаюсь только я».

Если бы речь шла только о его мнении, то он не задумался бы ни на минуту. Пусть бы Боря жил у него как сын. Было бы вместо одного – два сына.

«Но Нюта? Она ведь с такой ненавистью говорит о моей родне… Если она и согласится оставить мальчика у себя, не превратится ли его жизнь в сплошную пытку и каторгу? Не будет ли она вымещать всю годами скопившуюся ненависть к моим родственникам на этом ни в чём не повинном ребёнке? Нет, наверно, лучше всего отдать его в приют, или, как их теперь называют, детский дом. В Кинешме недавно открылся новый детдом, под него отвели хоромы одного бывшего крупного фабриканта. Помещение прекрасное, детей там ещё немного, воспитатели, кажется, люди порядочные. Ну, а на большие праздники, если Нюта согласится, можно его брать и домой. Да, это будет, пожалуй, самый лучший выход…» – решил Дмитрий Болеславович и, уже успокоенный, отправился спать.

В свою очередь, думала о судьбе Бори и Анна Николаевна. Сидя за своим маленьким столиком в госпитальном коридоре, она задумчиво листала журнал, в котором записывались назначения врачей. Лампочка, закрытая зелёным абажуром, создавала полумрак. Изредка доносились стоны, шёпот, бормотание спящих раненых. У неё было одно из самых тяжёлых отделений, и такие ночи, когда она вот так, более или менее спокойно, могла сидеть за своим столиком, подрёмывать или о чём-нибудь думать, выдавались нечасто, но сегодня было тихо, её мыслям никто не мешал.

«Что же все-таки делать с этим мальчишкой?»

Несмотря на предубеждение против всех родственников мужа, Анна Николаевна, как прямой и честный человек, понимала, что Боря-то ни перед ней, ни перед её семьёй ни в чём не виноват. А кроме того, он ей попросту понравился. Всем своим поведением, трудолюбием, сноровкой в различных домашних работах, ловкостью и проворством, и в особенности той ласковостью и умением, которыми он буквально в несколько часов покорил её Костю – самого дорогого, самого любимого, что у неё было на свете. Пожалуй, за одно это можно было простить мальчику все прегрешения его бабушки, матери и тётки.

Да, наконец, если здраво рассудить, то его пребывание в доме было бы и хорошей помощью в хозяйстве. Ведь Настя, кроме ухода за Костей, ничего не успевает делать. А тут, судя по тому, как мальчик быстро управился со всеми делами по двору, это будет толковый работник, притом совершенно бесплатный. Пожалуй, с его помощью можно будет и поросёнка выкормить и хоть когда-нибудь досыта накормить Митю мясом.

Надо сказать, что, несмотря на частые ссоры, иногда доходившие до грубых скандалов, в глубине души Анна Николаевна всегда любила своего Митю.

Но одновременно с выгодами, сулившими Анне Николаевне пребывание в их семье Бори, оно невольно вызывало у неё и чувство беспокойства: «Всё это хорошо, – думала она, – но ведь я его всё-таки совсем не знаю, а что если он в свои четырнадцать лет совершенно испорченный мальчишка, каково будет его влияние на Костю? Может быть, он научит ребенка такому…» – у Анны Николаевны даже мороз побежал по коже, когда она подумала о всех гадостях, которые вытворяют уличные мальчишки и которые, кто знает, этот Борис может привить её ненаглядному, её единственному Костику. «Но нет, – тут же гнала она от себя эти мысли, – я присматривалась к нему целый день и ничего, абсолютно ничего предосудительного за ним не заметила. А Костю он совершенно преобразил. Ведь тот за целый день ни разу не покапризничал. Да… Что же делать? А содержание второго ребёнка? Во что оно выльется? Оправдает ли его труд то, что на него будет затрачено? – спрашивала она себя и сама же отвечала – Нет, конечно, нет! А разве в этом дело? – опять ставила она вопрос. – Разве я хочу превратить его в батрачонка? Конечно, нет. Я не хочу, чтобы он сидел дома без дела, но ведь я не хочу и эксплуатировать его, – она улыбнулась, произнеся в мыслях это новое модное слово. – Ишь, как я стала рассуждать, ишь, какие научные слова выкамуриваю! Наверное, Митя здорово удивился бы. Ну, да ладно. Что же всё-таки делать с Борисом. Куда его деть? Ведь это же не приблудившаяся собачонка, а человек, и притом всё-таки родной человек. Как там не вертись, а ведь он родной племянник мужа. На улицу его не выбросишь, да и в приют отдать совестно, жалко… Да и чего греха таить, понравился мне он самой чем-то, – призналась Анна Николаевна себе. – Завтра, вернее, уже сегодня, – поправилась она, – время-то уже далеко за полночь, нужно будет с Дмитрием разговор вести. Что же ему сказать? Ладно, пусть Борис остаётся, в конце концов, избавиться от него всегда можно будет. Увидим, что он не таков, каким показался вначале, ну и отдадим в какой-нибудь приют. А может быть, ещё и отец его найдётся. Значит, так и сделаем…» – закончила она свои размышления.