Гой

– Ну что, рад, что с евреями связался? Теперь не вижу для тебя другого выхода, кроме как принять крещение, перестать витать в облаках…

– И посвятить остаток дней борьбе с еврейским засильем, – подхватил Осик.

«А ты таки ехидный», – покачав головой, беззлобно подумал Рыжий, и Осик, конечно, услышал его мысль.

6.

Демократические реформы Горбачева с таким энтузиазмом были восприняты слугами народа, что сахар из магазинов исчез года через два после восшествия доброго царя на престол, а еще года через полтора исчезли и табачные изделия. Зато перестало быть скучным телевиденье. Еще вчера, будучи почти монастырским по стилю, оно внезапно начало демонстрировать на три четверти обнаженных девиц, танцующих откровенно эротические танцы, а в перерывах между этими зрелищами показывать уверенных в себе явно хорошо в бытовом и социальном плане устроенных людей, которые по нескольку часов подряд говорили друг другу о социализме и политике партии такие гадости, о которых еще вчера рядовому ордынцу и подумать было страшно. Когда такое положение вещей начало становиться привычным, по Южной Пальмире поползли слухи, что в ближайший понедельник в городе прямо во время рабочего дня произойдет еврейский погром.

– Ну и каково же это быть евреем? – спрашивал уже вообще не подпольный поэт, поскольку разница между официальной и подпольной поэзией пару месяцев тому назад была отменена, Павел Игоренко. – Сахара нет для всех, а погром только для евреев. И так из года в год, за веком век в христианском мире.

– Что касается евреев, то христианский мир вообще мало чем отличается от мусульманского, – заметил Осик. – И в том и в этом мирах евреи – или по закону, или по умолчанию – не являются равноправными гражданами. Так, будет погром и нет?

– А это как решит наша власть, кто же, как не она, распускает слухи? При этом поди знай, кого, кроме евреев, они назначат в евреи. Может быть, тебе и твоим родителям лучше переночевать у нас?

Галина согласно кивнула.

– Спасибо, Игорь, думаю, папа, если что, даст мне парабеллум, – отклонил предложение Осик. – Я вот не могу понять, как это Горбачева до сих пор не застрелили. Я бы на их месте подготовил еврея-смертника, тот бы убил Михаила Сергеевича, которого сходу объявили бы жертвой сионизма, и тут же под этим соусом вернули советские порядки. Почему они этого не делают? Или не хотят советские порядки возвращать? А чего они тогда хотят?

– Человек – это проект самого себя, – как-то издали начал отвечать на поставленный вопрос поэт Игоренко. – Вот в чем его трагедия. Есть, допустим, у него план, как преобразовать мир, а он вынужден преобразовывать его по планам Сталина, строя какую-нибудь Магнитку, которая в соответствии с его планами вообще не нужна. Представляешь эту муку, все свои силы под наблюдением надсмотрщика тратить на воплощение в жизнь не своих планов, а планов какого-то Сталина, которого ты, причем, возможно, справедливо, держишь за мудака, который тебе в подметки не годится? И вот вся твоя жизнь ушла на то, чтобы построить эту Магнитку, воплотив в жизнь план Сталина, а не свой. А не Магнитку, так пирамиды, а не пирамиды, так космический корабль с человеком на борту. Вот кто хочет строить ядерные подводные ракетоносцы? Ты? Я? Алла Пугачева? А я между тем беседовал вчера с одним прозаиком, вернувшимся из Англии, где он был по культурному обмену, и этот инженер человеческих душ поведал мне, какие испытал счастье и гордость, когда увидел в Северном море корыто, ощетиненное ракетами, под ордынским флагом. Нет, чтобы устыдиться того, что в Орде сахар по карточкам, а в Южной Пальмире ходят слухи про еврейский погром.

– Ну, может быть, слухи про еврейский погром так же хорошо стимулируют его национальную гордость, как корыто с пушками, – заметил Осик.

– Это да, – согласился Игоренко. – Но разве англичане не гордятся своими корытами с пушками? Да, я знаю, что ты мне ответишь. Ты скажешь, что одно дело – кольт у грабителя и душегуба, а другое дело – кольт у шерифа. Ты это обязательно скажешь, и я с тобой не спорю, потому что ты прав. Смотри, евреям опять разрешили уезжать, вот Горбачев дает. Но зачем он разрушает Орду? Мои стихи не дают мне ответа на этот вопрос. А твои? Ах да, у тебя только про Иисуса. Так, может быть, есть что-нибудь про Иисуса и Орду?

– У меня есть про Орду без Иисуса:

«Орда, от края и до края,

ты будешь вечно Золотая,

ты будешь больше, чем Орда,

такая или не такая,

но от Берлина до Шанхая,

куда ты денешься, куда?».

– Спасибо, Осик, – немного подумав над услышанным, оценил сочинение Игоренко. – Это отрывок из какой-то большой вещи? Раз ты сказал, значит – так и будет. Выходит, что Орда никуда не денется? Жаль, за тобой этого не начнет повторять весь народ, потому что люди, как назначенные управлять поэзией, так и самоназначенные управлять ею же, скажут, что это вообще не стихи, потому что они совершенно одинаковые мудаки. Однако дело же не в этих господах-товарищах, верно? Мало ли, что они назначают поэзией. А у меня что-то со стихами заглохло. Зато я написал статью, которую озаглавил: «Русский сверхчеловек Бронштейн-Джугашвили». Можешь ее не читать. Я тебе ее сейчас сам расскажу. В статье фиксируется тот непреложный факт, что дважды в первой половине ХХ века Бронштейн-Джугашвили в качестве военного лидера страны спас Орду от распада. В условиях гибели империи он из отказавшихся воевать крестьян, а также из бывших офицеров переставшей существовать императорской армии сумел создать совершенно новую армию, назвав ее Красной. Ты себе представляешь? А через каких-то четверть века эта Красная армия взяла Берлин, Вену и столицы всех восточно-европейских государств, не говоря уже о некоторых балканских. Вот это воитель! Я думаю, что второй после Чингисхана в истории Великой Орды. И обрати внимание на национальное происхождение этих великих полководцев: один монгол, а другой – наполовину еврей, наполовину грузин.

Игоренко взял паузу, которой не преминул воспользоваться Осик, спросив:

– А этот Бронштейн-Джугашвили еврей по отцу или по матери?

– Еврей – по Троцкому, а грузин – по Сталину, – ответил Игоренко. – Я же тебе говорю: сверхчеловек.

– Тогда понятно. И все же, Павел, что в городе завтра будет?

– Так ты же видишь, что в стране переворот, а переворотов без крови не бывает. В Сумгаите уже пролилась. В Тбилиси пролилась. Назови три причины, по которым она не может пролиться в Южной Пальмире сегодня или через десять лет, кто же знает, сколько времени продлится этот балаган. Вот вчера один антисемит другого антисемита убил. Не знаю, будет ли еврейский погром, а межантисемитское побоище, по-моему, уже неизбежно.

И Павел Игоренко поведал о том, что в Южной Пальмире давно ведут соперничество две главные антисемитские школы: прохазарская и антихазарская. Прохазарская декларирует, что хазары, как бы плохи они ни были, никогда иудаизм не принимали, потому что порядочные люди не могут иудаизма принять, а вот антихазарская – декларировала, что хазары таки приняли иудаизм, и поэтому все современные евреи – потомки хазар, а значит, никакого отношения к древним евреям не имеют. Как водится, у обеих школ были свои достоинства и недостатки. На всеобщем южно-пальмирском диспуте, устроенном представителями той и другой школы в присутствии секретаря обкома партии по идеологии и специального посланника митрополита Южно-Пальмирского и Херсонского, представитель прохазарской школы говорил:

– Если все нынешние евреи – потомки хазар, то, выходит, что эти евреи не распинали Христа, что делает всех нас виновными перед ними за многовековую клевету. Извиняться нам теперь, что ли, мол, ошибочка вышла, товарищи потомки славных хазар, чьи предки сроду Христа не видели?

– В свете десекуляризации, – возражал ему представитель антихазарского направления, – вопрос о том, кто именно распял Христа, вообще уже никакого значения не имеет. Еще немного и распятие Христа может быть признано делом политически правильным, то есть чуть ли не добрым, и что же? Спасибо нам тогда говорить евреям за то, что они Христа распяли? Оставим Христа в его далеком прошлом. Теперь вопрос стоит о том, чей по совести город Иерусалим. И если нынешние евреи – потомки хазар, то никакого права на Иерусалим и вообще Иудею у них нет и быть не может. И это, согласитесь, гораздо важнее, чем то, кто распял Христа. Надо быть поближе к современной физике, господа.

– Простите, что это значит? – задал утоняющий вопрос представитель митрополита.

– Это значит, что как электрон ведет себя то подобно частице, то подобно волне, так и евреи могут быть то потомками хазар, то потомками древних евреев в зависимости от интересов Орды.

– Это действительно строго научно, – откликнулся репликой с места секретарь обкома по идеологии.

Слово за слово, и началась потасовка, переросшая в массовую драку. Со всех сторон города на помощь бьющимся во имя выяснения истины начали прибывать их сторонники. Крови было пролито много, но погиб лишь один, оказавшийся представителем прохазарского направления антисемитизма.

«Как нам растолковать этот знак?» – спрашивали себя просвещенные служители культа и коммунисты и не находили убедительного ответа. В чей именно погром могут перерасти похороны убиенного – тоже предсказать было трудно, потому что экстренные переговоры между представителями прохазарской и антихазарской школы, целью которых была попытка решить дело миром и свалить вину за гибель ученого антисемита на евреев, успехом не увенчались.

– Вот что больше всего мешает успеху борьбы с еврейским засильем, так это принципиальность антисемитов. Ну, дались им эти хазары, – досадовал секретарь обкома по идеологии, – Да знай себе громи евреев и помалкивай, раз уж ты антисемит. Так нет! Правду им подавай. Хорошо хоть, что далеко не всем. А может быть, и плохо. Ведь сколько людей идет в антисемиты только потому, что считает это дело выгодным для себя, а заодно и безопасным. А ведь то им невдомек, что без настоящей идейной убежденности евреев не одолеть.

– А вот что верно, то верно, – согласился представитель митрополита. – Признаться, совершенно не ожидал от вас этого услышать.

– Это почему же, ваше высокопреподобие?

– А потому что два ваших прадеда были кулаками, один служил городовым, а еще один был полицейским провокатором.

– Так ведь и Ленин из дворян, – возразил секретарь по идеологии, – и Сталин из семинаристов.

– Совершенно закономерно, – пропустив это замечание мимо ушей, продолжил представитель митрополита, – и то, что отец ваш честно и храбро служил в армии генерала Власова.

– Ах, так, ваше высокопреподобие! – не стал пугаться компромата секретарь по идеологии. – Во-первых, откуда у вас эти сведения, а во-вторых, почему же вы не сообщили куда следует?

– Во-первых, потому что эти сведения у меня именно оттуда, откуда следует, а во-вторых, именно такие секретари по светской идеологии нам и нужны. А кто же вас избрал и продвигал, никогда не задумывались и ничего не замечали?

Секретарь по идеологии промолчал, потому что знал: уже не за горами тот час, когда нынешний компромат станет самым надежным пропуском в новую жизнь. Прадеды – кулаки, городовые и полицейские провокаторы, чем это плохо для капиталистического будущего? А уж отец-власовец, тот и вовсе антикоммунистический патриот, хотя, конечно, лучше бы подвизался или кулаком, или городовым, что как-то не столь вызывающе. Но куда клонит посланник митрополита?

– У меня к вам предложение от Владыки, – так, словно предыдущего разговора не было. – Его Высокопреосвщенство приглашает вас сегодняшнюю ночь и весь завтрашний день провести в монастыре, ведь его с наименьшей вероятностью будут громить, хотя возможны любые провокации. В городе консолидируются отряды погромщиков и рабочие дружины.

– Да какие же при социализме рабочие дружины? – не поверил своим ушам секретарь по идеологии. – Рабочие дружины при царе были. А при нас все организации сознательных рабочих давным-давно уничтожены.

– Представьте себе, возродились.

– А мне почему не доложили?

– А потому что вам уже не докладывают. И нам еще не докладывают. Но с нами хотя бы делятся. Так вы принимаете приглашение?

– Я должен товарищей предупредить, – не очень уверенно произнес секретарь по идеологии.

– Похвальное желание, – по достоинству оценил этот душевный порыв посланец митрополита. – Товарищи уже предупреждены и получили аналогичное предложение.

В монастырь ехали в роскошном ЗИМе, некогда подаренном патриарху Московскому Сталиным. Ныне этот автомобиль был в распоряжении митрополита Южно-Пальмирского и Херсонского, оставаясь патриаршим. Его Святейшество с удовольствием предавалось ностальгическим воспоминаниям, когда пользовалось этим автомобилем, бывая на отдыхе в Южной Пальмире. Сейчас в этой исторической машине по дороге в монастырь продолжали беседу секретарь по идеологии и представитель митрополита.

– Вас удивляет, откуда вдруг взялись рабочие дружины. И меня это, признаться, удивляло до сегодняшнего утра. А с утра удивлять перестало.

Посланец замолк, с удовольствием ожидая вопроса, который не замедлил последовать:

– Почему именно с утра удивлять перестало?

– А потому с утра удивлять перестало, что, как выяснилось, эти, казалось бы, ниоткуда взявшиеся рабочие дружины на три четверти состоят из потомков членов рабочих дружин, действовавших в Южной Пальмире почти сто лет назад во время Первой Невеликой Ордынской недосоциалистической революции. Недаром Иосиф Виссарионович объявил генетику продажной лженаукой. Вот чутье было у человека. Прямо как у антихриста.

– Да ладно вам с антихристом, – поморщился секретарь по идеологии. – У вас что ни царь, то антихрист. И Петр Великий антихристом был, и всенародный генералиссимус – антихрист. Может быть, и покойный Юрий Владимирович антихристом был?

– Он-то – скорее всего, – оживился посланец митрополита, – еще и еврей. Я не в смысле антисемитизма, а в смысле того, что истинный антихрист обязательно должен быть евреем. Истинный Христос должен быть евреем, значит, и истинный антихрист должен быть евреем. Вы обратили внимание на то, что даже евреи не говорят, что Христос не был евреем. Не любят они пока его, а все же того, что он не был евреем, не говорят, значит, не совсем пропащий народ.

– Это почему вы так решили?

– Так потому что самая злостная клевета на Христа может быть только одна – будто он не еврей.

– Так у нас чуть не каждый ордынец не считает его евреем.

– Поэтому у Ленина с Троцким и получилось, – как ни в чем не бывало констатировал посланец митрополита и уже эмоционально добавил: – Но еще придет антиленин и отберет у кухарок фабрики и заводы, а землю вернет помещикам и крестьянам.

– Тоже еврей?

– Будут с ним и евреи, – уклончиво отвечал посланец митрополита. – Как же без них?

7.

«Аэропорт Бен Гурион, как много дум наводит он», – услышал Осик строки, пришедшие ему в голову. Он ожидал своей очереди на собеседование с представителем легендарных израильских органов безопасности. «Эти строки надо записать», – решил он и записал эти строки. Позади остались сутки переезда из Южной Пальмиры в Бухарест, день в Бухаресте и несколько часов перелета из Бухареста в Тель-Авив. За эти дни Осик почувтвовал всю прелесть многовековых еврейских изгнаний и исходов. Хотя, разумеется, и не всю. Главное, что-то такое он почувствовал. И ведь никто его как будто насильно из Орды и не гнал. А все равно.

На советской границе, уже лишенные советского гражданства евреи кочующей толпой проходили таможенный досмотр. Потом всех, от детей до стариков, погрузили в автобус, и он тронулся к нейтральной полосе, на кромке которой в салон зашел дюжий советский пограничник, явно уроженец средней полосы России, весьма экзотично смотревшийся здесь и в данных обстоятельствах, при автомате, естественно.

– Никого лишнего нет? – вполне дружелюбно осведомился он, прошел от водителя до заднего сиденья, вернулся обратно и неожиданно пожелал:

– Счастливого пути!

И автобус тронулся через нейтральную полосу в сторону румынских пограничников. Ровно с этого мгновения и впрямь назад пути не было, что Осик прочувствовал вполне:

«Прощай, Орда!».

Сколько же поколений предков было у него сейчас за спиной? Увозил ли он их души с собой, оставляя на этой земле могилы? Вспомнился Остап Бендер, некогда пытавшийся перейти эту же границу. Крепко вспомнится ему Бендер и на земле Израиля, но до этого еще надо будет дожить.

Румынские пограничники в салон не заходили, но лишь получили через окно от водителя палки колбасы, блоки сигарет и литры водки – эту нехитрую последнюю дань Европе от данных конкретных евреев, – и автобус покатил по румынской земле, тонувшей в ночной мгле. К рассвету добрались до Бухареста, день провели в строго охраняемой гостинице, откуда под конвоем отправились в аэропорт.

Международный аэропорт Бухареста был забит одними, уже бывшими, советскими евреями. Сотни растерянных людей, не очень понимавших, что их ждет, как-то старались отвлечь себя от непростых дум. Вот когда Осик впервые пожалел, что не направил свои стопы в Америку. Месяц назад они с отцом провожали в эмиграцию Анастасию Онисимовну, тоже лишенную советского гражданства. Бегущие из Орды в Америку евреи не бросались во Внуково в глаза, но выглядели обычными пассажирами. И настроение у Анастасии от предстоящей встречи с Америкой было приподнятое. Тут же, перед предстоящей встречей с Израилем, чувствовалась общая тревога, словно ожидающие посадки на самолет люди не сами выбрали свою судьбу, но были по меньшей мере вынужденными переселенцами. И это при том, что евреи, уезжающие в Америку, официально считались беженцами, а перебирающиеся на ПМЖ в Израиль числились репатриантами. «Такова правда истории человечества, – думал Осик, – истории, которая сама себе врет, да еще и документально».

И тут раздалась команда на плохом русском:

– Мужчинам построиться и отправиться на погрузку багажа.

Из толпы раздались возгласы протеста, которые были пресечены простым доводом:

– Тогда полетите в свой Израиль без багажа.

– Мало я их в войну пострелял, – услышал Осик диалог двух на вид крепких стариков.

– Они нас все равно больше постреляли.

Остальные добровольцы, которых оказалось не так много, шли молча.

Предстояло погрузить багаж всей этой толпы.

«Почему у одних получается сачкануть, а у других нет? И почему же у них получается, а у меня нет? Нервы у них крепче? Может быть, поэтому они и правят миром, а такие лохи, как я, вечно за них грузят их багаж? Вот интересно, кто лучше в Израиле устроится, хотя я уже догадался».

Багаж грузили не менее двух часов, а потом Осик дополз до Боинга и впервые в жизни очутился в заграничном самолете. Настроение сразу исправилось, а когда настоящие израильтянки в виде бортпроводниц начали подносить то, что в Южной Пальмире с незапамятных времен считалось деликатесами, Осик и вовсе воспрянул духом.

Израильский дознаватель оказался человеко совсем молодым, на вид чуть не старшим школьником или студентом младших курсов. Не то чтобы Осик ожидал, что для беседы с ним выделят генерала, но значение своей персоны для новой страны он расценивал выше, чем условный уровень младшего офицера, если не вовсе курсанта.

– Какой у вас был псевдоним в КГБ? – задал свой первый вопрос курсант.

«Почему вы решили, что у меня был псевдоним в КГБ?» – сразу же захотел спросить Осик, но вспомнив классическое: «Вопросы тут задаю я», решил не искушать судьбу.

– У меня не было псевдонима в КГБ.

– Почему вы поменяли фамилию?

– Это фамилия моей второй жены. Так сложились семейные обстоятельства.

Осик напрягся, готовясь к трудному и неизбежному вопросу, что же это за обстоятельства. Собственно, дать ответ на этот вопрос у него бы язык не повернулся. Сказать, что женился на покойнице, да еще и ее фамилию взял? Нет, своим языком добровольно он это если и сможет произнести, то разве только на Страшном суде. И какими же методами ему будут пытаться развязать язык здесь? Но к изумлению Осика, последовал вопрос:

– В работе против евреев участвовали, когда-нибудь привлекались к такой работе?

– Нет, – с превеликим облегчением ответил он.

На этом дознание и окончилось.

На прощание предполагаемый курсант передал Осику номер телефона.

– Звоните, если что.

И через пять минут Осик перешел границу Израиля, где у него еще не было крыши над головой, но уже было право жить здесь на законных основаниях. Нигде больше на всей земле такого права у него не было.

«Не очень-то все это с моей стороны практично, – думал Осик, направляясь к стоянке такси, – Теперь я буду жить в стране, которая на карте не помещается, и, наверное, выучу-таки иностранный язык, который знает один только Бог».

– Мало того, – услышал он голос, – эту маленькую страну и ее граждан объявляют легитимной целью для уничтожения некие могущественные силы, а другие могущественные силы, хотя так прямо не говорят, но всеми средствами поддерживают тех, кто ставит своей целью уничтожение Израиля и его граждан. Привет тебе, Осик Фишер, на земле Израиля.

Осик уже узнал в говорящем катакомбного иудея.

– Это вы, господин пещерный раввин? – спросил он.

– И что же ты скажешь водителю такси? Попросишь отвезти тебя в гостиницу, где у тебя за два дня уйдет половина денег, которые тебе выдали на первое время? Вот тебе адрес в Тель-Авиве. Обычная городская квартира не в самом плохом районе. Сняли тебе ее на полгода. Помощь не маленькая, но другой уже не будет. Дальше сам.

– И как вам Израиль? – по-русски спросил смугловатый водитель такси, после того, как погрузил в багажник чемоданы Осика и еще трех репатриантов-одиночек. – Почему вы сюда приехали? Потому что евреи как мусор?

«Вот это радостная встреча на Святой Земле от лица благодарных аборигенов», – подумал ошарашенный Осик. Честно говоря, он ожидал от каждого встречного по крайней мере проявления дружелюбия за то, что своим местом постоянного жительства он избрал Израиль.

– Простите, а вы часом не араб? – спросил водителя один из пассажиров, когда опомнился.

– Сам ты араб! – отозвался водитель, – Но уж, конечно, и не русский.

Водитель внезапно повеселел:

– Да вы не обижайтесь, меня самого сюда в три года из Венгрии привезли. И жена у меня русская. Но уж и понаехало вас!

«Легко не будет», – наконец-то дошло до Осика. Почему далеко не все евреи всеми силами стремятся в Израиль, до него тоже дошло.

8.

Холонская фабрика по производству бурекасов была выходцем из английского капитализма времен Адама Смита, хотя порядки в ней царили примерно такие же, как на промышленных предприятиях Третьего Рейха часов его издыхания. Такие ассоциации возникали у всех выходцев из Орды, но шкурой в них вжился только Хаим родом из Вильнюса, однако многолетний москвич, в прошлой жизни – доктор философии. Стать доктором философии, да и просто долгие жить в советской Москве, не меняя полученного в далеком Вильнюсе имени Хаим на, допустим, Ефим, было чем-то сродни подвижничеству. В нынешней жизни Хаим тащил на горбу поднос с тестом, но при этом у него хватало сил выкрикивать на русском по дороге к конвейеру: «Германия, пробудись! Жид, издохни! Фюрер, приказывай!».

Как его за такие выходки ненавидел новый израильский русскоязычный рабочий класс, в том числе Осик! Правда, он ненавидел Хаима ровно в те секунды, когда тот таким образом шутил, и ни мгновением больше.

«Где вы этого понахватались?» – ухитрился однажды спросить Осик у в прошлой жизни доктора философии. Ухитрился, потому что сильно рисковал, говоря по-русски. За такое могли и оштрафовать, а то и вовсе выгнать с работы. Действительно, в любую секунду внезапно перед носом мог вырасти соглядатай, специально обученный выявлять нарушителей указания общаться в перерывах только на иврите. Что касается работы, то во время нее разговаривать было вообще запрещено. Учитывая то, что рабочий день продолжался не менее четырнадцати часов, этот запрет вполне тянул на пытку.

Но и впрямь, где же Хаим понахватался? Ведь почему-то чувствовалась, что краткие лозунги, которые он якобы в шутку употребляет, не фальшивки, но подлинные изречения, и впрямь укреплявшие дух народа гитлеровской Германии. Ответить в рабочее время Хаим не решился. Одно дело выкрикивать лозунги, хотя бы и по-русски, как бы ни к кому конкретно не обращенные, другое – разговоры вести. Отвечал Хаим уже после работы, сидя за рулем своей новенькой Тойоты. Осик тогда еще только собирался купить машину.

– Это вам ничего, кроме полного вранья и полуправды, про гитлеровскую Германию не рассказывали, а языков вы не знали, чтобы хоть какое-то более или менее верное представление о ней составить. А я знаю языки, например, польский. А в Польше при социализме издавалось полно материалов про настоящий гитлеризм. Оно и понятно. На самом деле получалось, что это у них разрешенная антиордынская пропаганда. Читал обычный поляк правду про нацистский Рейх и понимал, что это на самом деле про Советский Союз, с той разницей, что Советский Союз еще более лжив, чем Третий Рейх. А кроме того, поляки сопоставляли антисемитские практики гитлеристов и советских коммунистов, отмечая сравнительные достоинства и недостатки обеих. Конечно, в душе они по сей день благодарны гитлеристам за то, что те зачистили Польшу от евреев, а коммунистам – за то, что те живым евреям социального хода не давали. Но ненависти к Третьему Рейху и Орде у поляков от этого не убавляется. Вот, значит, откуда, я кое-что знаю про Третий Рейх. Понимаешь, Осик, антисемитизм, конечно, как теория кричаще глуп. Но чем он глупее, тем сволочнее. И Гитлер, и его главный пропагандист прекрасно понимали, что для того, чтобы подчинить себе народ, достаточно чувства и только чувства. Мысль – первый враг оскотинивания человека. Поэтому и в Третьем Рейхе, и в Великой Орде, и у нас на фабрике самостоятельно думать вообще запрещено настолько, насколько это вообще возможно. Оттого изящные и монументальные искусства Третьего Рейха и Орды так похожи, а несчастного Юру уволили. Искусство, учат нацистские и коммунистические эстетики, дожно быть чувственным и бездумным. А всякое наличие интеллекта в искусстве – это еврейская отрава.