Гой

Осик очень удивился, увидев ее.

– Осик, – сказала Кристина, – ведь это все просто какая-то блажь, которая пройдет, и Ирина обязательно вернется.

Осик уклонился от обсуждения данного вопроса, но спросил:

– Как ты это все выдерживаешь?

– А, – отмахнулась Кристина, – я на это вообще внимания не обращаю, что я Петю не знаю? Это как будто вы с ним в рыцарей играли или пунш варили. Вот маму жалко. Но ты все равно не переживай. Не может же это продолжаться вечно. Ведь не на всю жизнь они подсели. Так я пойду?

– Может быть, пойдем вместе, – предложил Осик.

Пригласить посреди бела дня девушку в кафе-мороженое аспирант истфака мог себе позволить. Он смог пригласить ее и к себе в гости, после чего Кристина домой уже не вернулась.

– Маму жалко, – сказала она.

На следующий день, когда Анна Самуиловна согласно расписанию давала уроки в школе, Осик со списком вещей и двумя пустыми чемоданами поехал на такси на проспект Мира. От встречи с Петей он не ждал ничего хорошего, но обошлось без объяснений.

– Мать жалко, – сказал Петя и помог собрать вещи. – Как же она решилась?

С двумя набитыми вещами чемоданами они спустились к такси.

Постояли перед машиной.

– И все же, вы чего-то не понимаете, – на прощание произнес Петя. – Сожительство – это блуд, а блуд добром не кончается. Я должен был тебя предупредить.

Ответить Осик не успел. Не подав ему руки, Петя резко развернулся и направился в парадную. Но вопреки его предсказанию, все у Осика и Кристины складывалось наилучшим образом, особенно после того, как Осик окончательно перестал видеть в ней сестру ее брата. И вот чуть более полугода тому назад Кристина заболела. Так заболела, что Осик, приняв симптомы болезни за признаки беременности, поначалу обрадовался. Вместе со страшным диагнозом пришла было и надежда на выздоровление или хотя бы на длительное сопротивление болезни. Но не тут-то было. Болезнь не уступала и пяди своей власти над Кристиной, которая слабела с каждым днем. Счастье, что генерал тайной службы Аркадий Карась обладал возможностью доставать лекарства, призванные, если что, облегчать страдания самых сильных мира сего. Как так сложилось, что дочери его единственного друга молодости Семена Свистуна предстояло умереть у него в доме?

– Почему это случилось именно со мной? – однажды не выдержала и задала Осику вопрос, которым все время изводила себя, слабеющая Кристина.

Осик еще не ложился. Он сидел в кресле, которое придвинул к кровати, и читал книгу отца Евгения «Церковь Израиля, какой она была к началу евангельских событий». Книгу на неделю дал ему неофициальный поэт Игоренко. Вопрос Кристины оглушил Осика. «А чтобы Иисус ответил на этот вопрос? А чтобы ответил на этот вопрос сам Бог Израля, окажись Он сейчас на моем месте?».

– Кристина, – предложил Осик, – давай я попробую пригласить раввина. Ну, чтобы поговорить с ним на эти темы. А кого еще? Доктора философских наук?

– Мне никто не нужен, кроме тебя, – покачала головой Кристина, взяла его за руку и сказала. – Ты успокойся. Ты не обижаешься на меня за то, что я умираю у тебя в комнате на твоей кровати?

– Кто тебе сказал, что ты умираешь? – Осик шмыгнул носом, отчего не сразу смог выдавить из себя теоретически вполне здравое, имеющее полное право на философское существование суждение. – Этого не может знать никто.

Хотя сам он, конечно, знал.

За месяц до дня смерти Кристины в квартиру генерала Карася переселилась ее мать. Когда Кристина забывалась сном, она сидела вдвоем на генеральской кухне с ее хозяином, и они вспоминали в том числе и то, как выдающийся бывший подпольщик Аркаша Карась сумел организовать возвращение в Южную Пальмиру, благополучно очищенную было от евреев чужими руками, однорукого бывшего фронтовика Семена Свистуна.

– И на работу ты его устроил, и квартиру ему организовал, – говорила Анна Самуиловна, – только разве что от смерти не спас. Если бы он был жив, не было бы всего этого кошмара. Ни Петя бы от рук не отбился, ни Кристина бы сейчас от нас бы не уходила.

Аркадий не знал, что на это сказать, думая о том, что ранняя смерть отцов частенько окрыляет сыновей, становясь как бы первой степенью свободы. Сам он, однако, такого сюрприза своему сыну не преподнес.

А незадолго до исхода навестил больную и Петя.

Анна не стала общаться с сыном.

– Не могу, – объяснила она Аркадию, ничуть его не удивив. Он давно понял, что она считает сына виновником гибели мужа. Пытаться переубедить ее было бы занятием безнадежным. «Как же она вернется на проспект Мира? – не мог представить себе ее ближайшего будущего Аркадий. – Как же она будет жить в одной квартире с сыном, которого винит в смерти мужа и дочери? За что ей такой ад?».

Петя вышел из комнаты, в которой лежала Кристина. Брат и сестра знали, что это был их последний разговор.

– Она еврейка, – сообщил Петя Осику, и слезы проступили у него на глазах. – Она еврейка, но я все равно буду молить Господа о том, чтобы он даровал ей Царствие Небесное, чего бы мне это ни стоило. Впрочем, тебе этого не понять.

Слезы на глазах Рыжего тут же просохли, а Осик промолчал. Но Петя не спешил уходить. Чего он ждал, понимая, что его присутствие тяготит всех? Вскоре это выяснилось.

– Вот что, – сказал он Осику. – Ты бы не мог выйти со мной на пару минут? Очень тебя прошу.

Как было отказать другу детства в такой час в такой просьбе?

У входа в подъезд стояли Дольф Рутенберг, вид у которого был самый воинственный, и какой-то невысокий человек с невнятным лицом. Осик удивился и приготовился ко всему. Еще чуть-чуть и его начала бы колотить дрожь, но Петя произнес:

– Узнаешь?

Осик ничего не понял.

– Скамейку в парке в День международной солидарности трудящихся не забыл, или за десять лет вытеснил ее в подсознание? А я вот не вытеснял.

И Осик, конечно, вспомнил своего давнишнего обидчика.

– Зачем ты его привел? – спросил он Петю. – Хочешь, чтобы я подставил ему другую щеку?

– Я рад, что твое ехидство тебе не изменяет, – благосклонно отреагировал на это замечание Петя и кивнул невзрачному человеку. Тот тут же повалился перед Осиком на колени и пробормотал:

– Прощения просим.

Осик потерял было дар речи, но быстро опомнившись, спросил:

– Что за цирк ты устроил?

Он собрался немедленно уйти, но не тут-то было.

Дольф Рутенберг преградил ему путь к отступлению. По нему было видно, что посты и молитвы не сильно изнурили его плоть. Впрочем, Осик тоже не забывал отдавать дань физическим упражнениям.

– Человек пришел к тебе просить прощения, имей же к нему хоть толику уважения, – назидательно произнес Петя.

– А по-моему, человека привели.

– Так ты его прощаешь или нет?

– Орда простит.

Стоявший перед Осиком на коленях человек поднял глаза на Петю в ожидании дальнейших указаний.

– Вставай, – сказал ему Петя, – я тоже прощаю тебя. Завтра поедешь к отцу Исаакию и все ему расскажешь. Можешь идти.

Петя торжествующе посмотрел на Осика:

– И спасибо не скажешь? Разве я не избавил тебя от душевной травмы, которая изнутри разъедала тебя?

– Благодарю за и впрямь неожиданный номер, – сказал Осик, – Боюсь спросить, а что же стало с твоим обидчиком?

– А с ним тоже все хорошо, – успокоил приятеля Петя. – Ровно тоже, что и с этим. Человек покаялся и обратился. Это у тебя не все в порядке, Осик. Ну да ладно, бывай.

В следующий раз они увиделись на еврейском кладбище, когда хоронили Кристину. Проводить ее в последний путь пришли в это достаточно экзотическое для них место все члены педагогического коллектива и технического персонала школы, в которой всю жизнь работала Анна Самуиловна. Многие из этих людей знали Кристину еще в ее детские годы. Пришла и Анастасия Досвитная. Если на похоронах Семена Свистуна она слезинки не проронила, то сейчас не скрывала слез. Смерть дочери Семена представлялась ей величайшей несправедливостью, в которой неизвестно кого надо было винить, что для самосознания партийного работника было чуть ли не оскорблением со стороны бытия.

Проводить внучку Самуила Фишера пришли и никому неведомые, чуть ли не реликтовые евреи, державшиеся особняком. Перед тем, как гроб опустили в могилу, они исполнили некий заунывный обряд, который наполнил души всех присутствующих трудно поддающимся осознанию, но безусловно тягостным чувством. Некоторые из учительниц подумали, уж не придется ли им в скором будущем давать приватные объяснения на тему, в чем они сейчас участвовали или, по крайней мере, чему были свидетелями?

– Во что они нас втянули? – идейно-бдительно спросила завуч школы у директора. – Какая беспардонность! Не могли дождаться, когда мы уйдем?

– Уходите, – неожиданно резко отреагировал директор. – Тут, между прочим, находится генерал Карась.

– Тогда другое дело, – с облегчением вздохнула завуч. – Я же не против разрешенных обрядов. Я только за то, чтобы нас правильно поняли.

Петя стоял низко опустив голову. Губы его дрожали.

32.

Леонид Ильич Брежнев еще продолжал царствовать, а генерал тайной службы Аркадий Карась был уже отправлен в отставку. Досрочно, что означало только одно: к власти в стране в ближайшее время официально придет шеф Охранного отделения Юрий Андропов, настоящий фашист, по характеристике самого генерала в отставке Карася.

– Что же нас ждет? – спросил у отца Осик.

– Ну, с чего обычно начинают фашисты в завоеванное стране? С уличных облав, скорее всего, – ответил генерал в отставке. – Возможно, со специальных антиеврейских законов. Кстати, Леонид Ильич еще на троне, а еврейская эмиграция уже запрещена, десятки тысяч людей, подавшие заявления на выезд из Орды и оставшиеся таким образом без работы, получили отказы в ответ на свои прошения. Сейчас у них статус предателей родины, которых родина слышит, родина знает. Конечно, несоизмеримо лучше быть гастарбайтером в Европе, чем евреем-отказником в Орде. Не знаю, что с ними будет, но времена наступают самые мрачные, причем для всех. Когда и чем закончится период прямого фашистского правления в Орде, никто не знает, однако при любом исходе не думаю, что имена Сталина и Андропова будут преданы у нас в стране проклятию, как имя Гитлера в Германии. Какой, однако, парадокс в том, что Сталин –тгрузин, а Юрий Владимирович –иеврей. Это какая-то шутка Бога Авраама твоего Рыжего, ей-богу. Не удивлюсь и тому, если Юрий Владимирович оставит этот мир, когда час пробъет, где-нибудь поближе к Пуриму, как Иосиф Виссарионович. Интересно уже в каждом ордынском селе знают, что такое Пурим, или пока еще не в каждом?

– Думаю, добрые православные ордынцы скорее ответят на вопрос, кто такие Чейн и Стокс, чем кто такие Мордехай и Эстер, – предположил Осик.

– Ну, за это особая благодарность нашим попам-просветителям, – согласился генерал в отставке. – За тысячу лет так сумели растолковать народу про то, например, кто такие Маккавеи, что ордынцы на День Маккавеев в церкви маки несут. С такими попами и безбожники-агитаторы не нужны.

– Ты не прав, папа. Просто надо было приспособить древние еврейские книги к менталитету простой ордынской массы.

– Понятно, – сказал генерал в отставке. – Это ты сам придумал, или в книге отца Евгения вычитал? Тоже интересная личность. И что с ним произойдет при явном фашизме? Хотя, как знать. Коммуно-фашизм в отношении него, возможно, только административными мерами ограничится. А вот, скажем, православного фашизма он бы точно не пережил. И ты думаешь, что он этого не знает? Впрочем, он из тех, кто не за себя, а за истину, хотя у евреев и сказано: «Если не я за себя, то кто за меня?». Я еще понимаю, когда истина дороже друга, как у некоторых древних греков, но когда истина дороже самого себя, то как же это прикажете понимать? Это по-еврейски? Или по-каковски? Я вот, знаешь ли, на сигары решил перейти. Почему бы в отставке себя не побаловать? Если, скажем, надумаешь документы на выезд в Израиль оформлять, то сейчас не советую, потому что в отказ попадешь. Вот как Юрий Владимирович отдаст Богу душу, тогда и пробуй.

– А когда же он ее Богу отдаст?

– А это только Чейн и Стокс знают. А пока все под Юрия Владимировича косить будут, делая вид, что беззаветно спасают теоретически непорочную ордынско-социалистическую экономику. А евреи, которые в отказ попали, сами себя начнут убеждать, что они никуда и не хотели уезжать, потому что им и так в Орде хорошо жилось и только Юрия Владимировича для полного счастья во главе страны не хватало.

Одним из последних, кто в Южной Пальмире получил разрешение на выезд в Израиль, был Давид Аин, соученик Пети и Осика. Оба они с ним приятельствовали, хотя Давид был человеком очень закрытым, да еще не особо скрывавшим, что он с превеликим подозрением относится к любому, кто вступает с ним в разговор. Создавалось впечатление, что он обладает некоей тайной и в каждом контакте видит попытку эту тайну у него выведать. Нельзя сказать, что Пете и Осику он доверял более, чем другиам своим одноклассникам, но просто неприятны они ему были менее, чем другие. Почему это так, он и не пытался себе объяснить, будучи абсолютным прагматиком. Стоит ли стараться объяснять себе то, что заведомо объяснить невозможно? Ну, может быть, человеческие души, подобно элементарным частицам, взаимодействуют по определенным законам. Собственно, это наверняка так. Ну и хорошо. Зачем ему дальше над этим голову ломать, когда есть еще масса нерешенных задач, имеющих гораздо более шансов быть разгаданными лично им, Давидом Аином? И Давиду удалось убедить собственный разум в своей правоте.

А Брежнев, хотя все очевиднее и дышал на ладан, что время от времени демонстрировало на весь мир ордынском телевидение, но все же оставался у власти, иначе зачем же его иногда показывали? И пользуясь этим обстоятельством, Давид позволил себе организовать прощальную вечеринку, назначенную на последний его вечер в Южной Пальмире. Утром он улетал сначала в Москву, а потом в Вену. В качестве школьных друзей были приглашены на вечеринку Осик и Петя. Каково же было взаимное изумление собравшихся, когда они увидели, что все знакомы между собой. Осику и в голову не могло прийти, что, например, Анастасия Досвитная относится к кругу знакомых Давида Аина, да еще, видимо, достаточно близкому, раз она была здесь. Но тут был и неофициальный поэт Павел Игоренко, от которого Осик ни разу не слышал имени Давида Аина. Был тут и научный руководитель Осика Роман Иванович Сикорских, и футболист-хулиган Жора, и бывшая жена Осика Ирина, и директор школы, в которой служила учительницей Анна Самуиловна Свистун, и даже загадочные реликтовые евреи, появившиеся на похоронах Кристины, а если и не они, то очень на них похожие.

Проводы получились добрыми и раскованными, как будто над страной еще не сгустились зловещие тучи. Давиду желали успехов на новой родине, выражали надежду на будущие встречи, а некоторые даже позволяли себе признаваться в том, что ему завидуют. Притворяясь чуть подвыпившей ради возможности немного пооткровенничать, Анастасия Онисимовна Досвитная спрашивала Осика:

– Почему мой отец не антисемит, почему твой отец не антисемит? Разве они не славяне?

– Может быть, они плохие славяне, – отозвался Осик, не забывая, что ведет разговор с одной из партийных руководительниц города.

– Может быть, – кивнув на Петю, отнюдь не с шутливой интонацией произнесла Анастасия, – как, например, Рыжий плохой еврей. Ну а сестра его, Кристина твоя, хорошей еврейкой была? А родители их, Анечка Фишер и Семен Свистун, хорошими евреями были? Впрочем, почему были? Анечка и сейчас здравствует. Так здравствует, что, может быть, и заслуженную учительницу успеем ей дать, пока Леонид Ильич слабеющими руками удерживает руль. Ты не думай. Все-таки удерживает пока. Хотя, уже и не очень. А на отъезд документы не подавай, воздержись. Юрий Владимирович взял евреев в заложники. Додик чуть ли не последним самолетом летит.

Разошлись часам к одиннадцати, а через неделю Осик оказался на своей первой беседе в Областном Управлении Охранного отделения Великой Орды по Южной Пальмире. Повестку ему вручили прямо на улице, когда он шел домой после окончания рабочего дня. Перед ним вырос непонятно откуда взявшийся молодой человек примерно его возраста и сказал, протянув бумагу:

– Иосиф Карась? Пожалуйста, прочтите и распишитесь.

– Это что?

– Повестка.

– Куда?

– Иосиф Аркадьевич, вы читать умеете?

И Осик прочитал, что его вызывают в отделение милиции для уточнения паспортных данных.

– Так не будем же умножать бюрократию, – сказал молодой человек. – Вот вам ручка, распишитесь, и поехали. Вам документ показать? Уже показываю. Наверное, с этого надо было начинать. Извините, прокол.

Повестка была настоящая, порученец тоже. Аркадий расписался и меньше чем через полчаса оказался один в пустом кабинете. Он сидел на стуле перед столом и не очень понимал, что его ждет. На стене перед ним висел портрет Дзержинского, что немного успокаивало.

«Вряд ли бы Феликс у них камеру украшал. И пыточную, наверное, тоже. Он, видимо, у них для в правовом поле бесед», – пытался угадать Осик.

В комнату вошли двое.

Один из них, причем старший, оказался, к изумлению Осика, футболистом-любителем Жорой. Он был в черном костюме при галстуке и явно исполнял роль доброго следователя. Второй, белесоватый и моложавый, сверлил Осика злыми глазенками.

– Вот, Осик, ты и попал в контору глубокого бурения, с чем тебя и поздравляю. Давай поговорим по-хорошему. Вот тебе бумага, пиши, – предложил Жора.

– Что писать?

– Для начала напиши имена своих знакомых.

– Так у меня полгорода знакомых. Нет, почти весь.

– Вот и прекрасно. Напиши, с кем ты общался последнюю неделю.

– Так я только на работе был.

– Напиши, кого ты на работе видел.

– Так я всех видел. И меня видели все. Я и декана видел, и заместителя ректора по хозяйственной части, и сантехников. Двоих.

– Вот и пиши.

Осик принялся писать. Он составлял бумагу не менее получаса, стараясь не пропустить никого. Его собеседники терпеливо ждали.

– Еще пару листов? – участливо предложил Жора.

– Не откажусь.

Наконец, Осик закончил работу.

– Отлично, – взглянув на список где-то из полусотни имен и фамилий, удовлетворенно сказал Жора. – Уборщиц не забыл?

– Не забыл, но указал, что их фамилий не знаю. Скажи, а без меня вы не могли узнать, кто был, а кого не было на работе? К тому же я ведь не мог всех видеть.

– А тут я задаю вопросы, – мягко улыбнувшись, сказал Жора.

– Тут мы задаем вопросы, – сделав страшное лицо, сказал невзрачный белесый. – На этой неделе ты участвовал в проводах некоего Давида Аина, предавшего родину. Кого ты видел на этом сборище?

– Если он предатель, то почему его не арестовали?

– Ты еще не понял, кто тут задает вопросы?

– Я не помню, кого я там видел. Я был очень взволнован.

– Ах так. Значит, у тебя отшибает память на почве волнения. Сам ведь сказал. Тогда другое дело, и мы отсюда едем прямо в клинику на Слободку, пускай тебя освидетельствуют, возможно, тебе и впрямь лечиться надо.

Невзрачный встал из-за стола:

– Что же ты сидишь? Поехали.

– Постойте, Леонид Ильич, – попросил Жора своего коллегу. – Отвезти человека в клинику для оказания срочной психиатрической помощи мы еще успеем. Правда, Осик? Но, может быть, у нас еще получится поговорить по-хорошему. Не горячитесь, Леонид Ильич. Я чувствую, что Осик не враг.

С видимым трудом укрощая в себе праведный гнев, невзрачный Леонид Ильич вернулся на место.

– Иосиф Аркадьевич, – продолжил беседу Жора. – У нас есть показания, что вы читали книги отца Евгения. Не отпирайтесь, пожалуйста. Кто вам их дал?

– Нашел в трамвае.

– И «Архипелаг ГУЛАГ» в трамвае нашли, и «Собачье сердце», а также «Доживет ли Советский Союз до 1984» года, и «Стихи из романа», и Флоренского, и Бердяева, и Иоанна Кронштадтского – неужели все в трамвае нашли? Кстати, как вам Флоренский с отцом Иоанном? Вы разделяете их убеждения? Я говорю про радикальный антисемитизм обоих этих русских мыслителей. Не забывайте, пожалуйста, кто тут задает вопросы. Так разделяете?

– Нет, не разделяю.

– А взгляды Владимира Ильича Ленина на антисемитизм разделяете?

– А взгляды Владимира Ильича Ленина на антисемитизм разделяю.

– Вот видите, Леонид Ильич, – обратился Жора к коллеге. – Я же вам говорю, что Иосиф Аркадьевич нам не враг, а тоже, как и мы с вами, разделяет взгляды Владимира Ильича Ленина… Так что же, Иосиф Аркадьевич, откуда же у вас эта библиотека? Всю по трамваям собирали? Или что-то и в троллейбусах находили?

И тут Осика осенило. Правда, прежде, чем дать ответ, он успел подумать о последствиях. Сейчас на него закричат: «Ты нас что, за дураков держишь?». А дальше? А дальше видно будет.

– Все эти книги я получил от Додика Аина, – глядя в стол, ответил он.

Но никаких криков не последовало. Напротив, Жора как будто даже обрадовался.

– Прекрасно! – воскликнул бывший футболист-любитель. – Спасибо, Иосиф Аркадьевич, вы нам очень помогли. Представьте себе, не далее, как вчера, мы получили показания от известнейшего в нашем городе ювелира, готового и сегодня заплатить лимон, чтобы ему позволили вывезти остальное, что станок, который мы у него обнаружили, пятнадцать орденов Ленина и многое другое, не менее интересное, не считая камушки по мелочам, он тоже получил от Давида Аина, который уже успел перебраться из Вены в Рим. Какого гиганта подполья мы упустили! Вот будущие архивисты порадуются своему открытию, когда выяснят, что теневую экономику Южной Пальмиры и ее интеллектуальный андеграунд снабжал материалами достаточно скромный Додик Аин. Вы не поверите, Иосиф Аркадьевич, но вашего научного руководителя по кличке Вертолет книгой Макса Даймонта «Евреи, Бог и история» тоже, оказывается, Додик Аин одарил. Еще раз спасибо, Иосиф Аркадьевич, вы нам очень помогли.

Когда Осик вышел на улицу не через год, не через два и не через десять лет, но всего лишь через несколько часов, уже смеркалось. Что с ним произошло? Насколько это серьезно или насколько это смешно? Как бы то ни было, но вот и он напрямую пообщался с Охранкой, причем на ее поле. Стоило ли оставлять расписку в том, что он обязуется не разглашать содержание беседы? И что ему будет, если разгласит? Наверное, тянуть не стоит, и чем скорее он разгласит это содержание, тем лучше. Остается только выбрать, кому именно разгласить, а разгласить, видимо, следует всем, кому только можно.

Осик решил начать разглашать с декана истфака и уже через пару дней был уволен по собственному желанию.

33.

«Ну вот и я стал маргиналом, как Рыжий. Так он хотя бы добровольно, а меня пинком под зад из магистральной ордынской жизни выпихнули. При этом Петя и на диплом Нефтяного техникума плевать хотел, а я ведь и отличник, и аспирант. А теперь кто? Нет, вот, кто я, и кто Петя? И что же мне, все теперь сначала начинать? Но ради чего? Чтобы стать, заслужив высокое доверие родины, директором школы в этой дурацкой Орде? И еще поди стань, ведь потребуют весомых доказательств твоей верности прежде, чем ярлык дать. Иначе ведь не бывает, чтобы там ответственные товарищи любого уровня с якобы чистой совестью ни рассказывали, – думал Осик. – И на что тогда рассчитывать в будущем. Кто примет страну, если допустить, что социал-фашизм в ней однажды падет, устав от самого себя? Опять эмигранты? Но ведь уже было».

Несколько месяцев походив по городу в поисках работы, Осик устроился сторожем в онкологическом диспансере, чей корпус находился на далекой окраине города. Ночью, конечно же, он спал в своей каморке. И однажды ему приснилось, что едет он в трамвае, а с ним в вагоне не только все те, кого он видел на проводах Давида Аина, но и отец с матерью, и Князев, и Анна Самуиловна, недавно ставшая заслуженной учительницей Орды, о чем он прочитал в «Вечерней Южной Пальмире», и лаборантка Алена со своим мужем Дольфом Рутенбергом, и многие другие. Их было столько, что понять, как они все помещаются в вагоне, было невозможно, но ведь и с очевидным фактом не будешь спорить.

Вагон шел через весь город, включая улицы, по которым трамваи уже давно не ходили, что опять-таки удивляло Осика. «Куда же мы едем?» – пытался угадать он, и лишь когда трамвай покатил по крутому спуску, наконец, понял, потому что ошибиться было невозможно: вагон шел на Пересыпь.

Вагон действительно проехал под мостом, остановился, и Осик не узнал депрессивной Пересыпи. Душа обрадовалась неожиданной и доселе невиданной красоте, а голос – то ли вагоновожатого, то ли вообще откуда-то извне – произнес самое поносимое слово в Великой Орде: «Израиль».

Осик проснулся. Видение еще было перед глазами, голос еще звучал в голове. И тут он почему-то подумал, что сон, как это ни противоречит рассудку, может оказаться вещим.

Часть третья

ГОЙ

1.