Сатира. Юмор (сборник)

Точка…

В Киеве не женись

Остап Вишня

Проливы

Чудная вещь проливы.

Если, к примеру, про проливы пишут в географии, то пишут так:

«Проливами называются узкие водные полосы, которые соединяют огромные водные пространства».

А в истории про те же проливы пишут уже так:

«Проливами называются водные полосы, которые разъединяют огромные водные пространства».

И, как выясняется, по части проливов география промашку дала.

Историки, видимо, народ ученее: своим определением пролива они попали не в бровь, а в глаз; оно и удачнее, и правильнее.

Берем Дарданеллы и Босфор.

Соединяли ли они Черное море со Средиземным?

Черта с два.

Даже утки дикие, когда в теплые края летят, эти проливы нейтральной зоной обходят.

Были, правда, моменты, когда география брала верх, но ненадолго.

История быстро разъединяла Черное море со Средиземным.

В конце концов надоело и географии и истории спорить из-за проливов.

Отшвырнули они их другой науке – международному праву.

Международное право пошло дорогой истории.

Больше разъединяло, нежели соединяло.

А проливы никак все в толк не возьмут свою миссию.

Соединяют ли, разъединяют ли.

Но для нас, наблюдателей, дело вроде стало ясней.

Оттого что международное право – наука значительно, сказать бы, точнее и истории и географии.

Точнее потому, что оперирует сильными аргументами.

Какие аргументы у истории или географии?

Что такое история?

Наука о жизни и развитии общества.

Ну и живи, ну и развивайся!

Что такое география?

Гео – земля, графо – пишу. Ну и пиши себе на здоровье.

Что это за аргументы?

А у международного права аргументы куда весомее, куда убедительнее.

Международное право просто говорит:

– Проливы разъединяют!

Ну-ка, пусть кто заявит:

– Нет, соединяют!

Бах из сорокавосьмидюймовки!

Трах миной!

Шарах с подводной лодки!

И все согласны.

Надо выяснить, что важнее человечеству: чтоб проливы соединяли или разъединяли?

Мне – чтоб соединяли.

Ибо разлука значительно мучительней, чем свидание.

Следовательно, тому, кто со мной согласен, надлежит усилить себя аргументами международного права, чтоб все соглашались, когда заявишь:

– Нет, соединяют!

12 октября 1922

Писатели

Слово «писатель» происходит от глагола «писать», а не от иного там какого глагола.

Стало быть, писателем называется человек, который пишет.

И не такой человек писатель, который случайное что напишет и станет… Нет! Писатель все время пишет и нет на него никакого удержу.

Это начинается всегда так.

– Вот посмотрите… Не подошло бы вашей газете?.. Это я написал…

Смотрите.

– Не подошло б… Знаете… Не такое нам нужно… Нам бы если бы чтоб вот такое…

– Так у меня есть и такое. Вот.

– И это не такое… Нам как раз не такое нужно…

– Так у меня и не такое есть. Только дома. Я принесу…

– Принесите.

Вы смотрите ему вслед… смотрите… смотрите… смотрите…

– Нда, – говорите себе. – Есть!

Затем приносится «не такое, а вот такое».

– У меня еще есть!

– Ну что вы! Нам и этого хватит. Просмотрим… Зайдите так через недельку…

– Будьте здоровы!

– Товарищ, там типография просит на корпус… Рабочие стоят…

– Прямо беда… Ничего подходящего… Ага… Минуточку… Просмотрю… М-м-м… «Били мы Врангеля»… «Красноармейцы наши… орлы»… «Загнали в море»… Нате… Корпусом, скажите, пусть набирают…

И пошло.

А если уж пошло, тогда держись.

– Товарищ! Я еще принес… Вот… И вот… И вот…

– Добро! Оставляйте…

Во всяком случае, с этого момента считайте, что появился новый писатель, которому говорят:

– Распишетесь! Не Боги горшки обжигают…

Месяца так через два смотришь – уже на литературном вечере он про форму и содержание жарит:

– У Тычины, знаете, что-то старое… Не скажу точно, что именно, но что-то есть… Такое… знаете… Не такое, а вот такое…

…………………………………………………………

Вот так, как видите, получаются писатели.

С ростом шевелюры крепнет то или иное мировоззрение, та или иная идеология, та или иная платформа…

Собственно, платформа не «та или иная». Платформа теперь преимущественно советская. Даже не преимущественно, а исключительно советская.

Мировоззрение – революционное.

Идеология чаще пролетарская или пролетарско-крестьянская.

Если к этому добавить пустой в большинстве случаев желудок, прекрасный аппетит, горячую кровь, хотя без соответствующего числа красных шариков, то внутренний мир писателя уже можно себе представить хорошо.

Внешне все писатели в брюках, иногда в довольно добротных, иногда в страшно дырявых (в зависимости от таланта). Многие носят длинные волосы.

Больше, кажется, особых примет нет.

По длине строки писатели делятся на прозаиков, поэтов и футуристов.

Прозаиками называются писатели, у которых строка и очень длинная, и очень широкая, и очень дешевая.

Поэты. У них строка коротенькая, броская. И на конце присажены или рифма, или аллитерация, или ассонанс.

Если этого довеска нет, то такой стих называется верлибром или ливерной колбасой.

Футуристы происходят от слова латинского futurum, то есть будущее. Следовательно, еще не настоящие писатели. Будущие. Когда-нибудь начнут писать, а пока они играют в бирюльки, забавляются, учатся на писателей и скандалят.

Строка у футуристов бесформенная. Говорю же, они не взаправду еще пишут, а царапают.

По неясности своих произведений писатели делятся на символистов, имажинистов, неоклассиков, реалистов (и еще прорва «истов»).

Символисты пишут стихами «символ веры».

После они превращаются в неоклассиков, из неоклассиков в пролетарских, из пролетарских в футуристов, кроме поэта Якова Савченко[25], который был и остался символистом, потому что растерял все свои «символы веры», а это все равно что без паспорта.

Неоклассики – это те, которые твердят:

– Ей-богу, мы не такие, как вы нас понимаете! Ей-богу, нет! А вы вот так нас понимаете? Ай-я-яй! Как вам не стыдно!

Имажинисты – от слов «и мы мажем». Так что это всем понятно. Их у нас мало.

Реалисты – это, как вы догадываетесь, писатели, которые окончили реальную школу, но не прошли по конкурсу в политехнику. Так реалистами и остались.

Есть еще особый сорт писателей. Это так называемые юмористы. Они пишут для того, чтобы читатели плакали, или сами, когда пишут, плачут: писать им не хочется. Несчастный народ юмористы. Даже когда зубы болят, должны писать веселое.

Символист или имажинист, или вообще какой писатель – им можно писать, что заблагорассудится. Трррагедию так трррагедию, комедию так комедию. А юмористу – обязательно веселое.

Главное в писателе – талант.

По таланту писатели делятся… Нет. Будем откровенны… Писатели все талантливы. Ей-богу, все. Нет неталантливых писателей. И никогда не будет.

Попробуйте сказать, что он неталантливый… Попробуйте.

Никогда не скажете.

А если и скажете, так под сердитую руку, и он вам не поверит…

Вот только где у писателя талант находится – не знаю. Никогда даже видеть не доводилось…

С иными ж и купался, но даже не заметил, хотя и приглядывался пристально.

Смотришь, человек как человек… Сядет писать – талант.

Талант – штука очень нежная и про него лучше много не писать.

Основное для писателя – гонорар.

Гонорар некоторые теоретики квалифицируют как первостатейный фактор в психологии творчества.

Склоняюсь и я к этой мысли, конечно, не как теоретик, а как практик от литературы…

………………………………………………………….

Да что и говорить… Не было б гонорара… Ну, довольно…

Точка.

7 октября 1923

«Литературная Россия».7 ноября 1969.

«Отец Килина»

В с. Нагайках местный поп организовал «женское братство». Цель этой организации – создать женский собор и служить женские молебны.

(Из письма в редакцию)

«Женское братство»… Это, наверное, ошибка. Коли уж братство, то, значит, не женское, а мужское, а раз эта организация чисто женская, так, очевидно, это будет сестрицство.

Женское сестрицство… Перепутали, стало быть, батюшка!

Но это не важно.

Основное суть дела.

Суть – в цели.

Цель – женский собор и женские молебны.

Собор… Женский собор… Можно, по-моему. Почему нельзя? Собрал душ полтораста и заседай. Решай разные церковные дела, канонизируй новых святых, раздувай благодать на все стороны…

Собор, значит, будет.

Не забыть только, что в религиозных делах прекрасный пол весьма горяч…

Изберете, к примеру, Килину отцом архимандритом, а Мелашку нет.

Подерутся…

– Что ж она, – будет кричать Мелашка, – любистком умывается? Подумаешь! Архимандрит! Позавчера мне четыре дули поднесла, а сегодня архимандрит? Руки ей целовать? Да чтоб я те руки целовала? Не дождется!

– А что ж, по-твоему, тебя архимандритом? Не славь на всем нашем конце, не стану показывать… А выбрали! Выбрали! В церковь хожу, за упокой души даю. Рушник на целителя Пантелеймона вышила! А ты что? На церковном дворе семечки клюешь, так за это тебя архимандритом?

Тут, как видите, особый такт необходим, иначе сорвет Мелашка с нового архимандрита митру и кувшин наденет.

Темпераментный народ… Опять же женские молебны.

Явление, безусловно, интересное, когда «отец Килина» кадилом станет размахивать и ектенью на все село двигать.

А как же с алтарем?

Женщинам ведь не разрешается к алтарю. Вверх тормашками все каноны приходится переворачивать. А рясу как надевать? Под юбку или поверх юбки? Ну а если о. Килина приведет дитя?

А тут служить надо. Можно ли над алтарем люльку повесить, чтоб одной рукой народ благословлять, а другой за веревочку и:

– Ой ну котку, котку,Не лiзь на колодку,Розiб'ешь головку.

Чтоб не плакало.

Все это мелочи, но и их надо решить, чтоб не было ничего непонятного, темного.

Религия ж такое светлое дело. А вообще дерзайте, батя.

Эмансипация так эмансипация!

1923

«Молочное производство»

(Идиллия)

«Тихесенький вечiр на землю спадае»…

Это каждый день… Такая уж у того вечера тиховейного обязанность…

Коровки домой идут, головами покачивают, хвостами помахивают…

Телятки за коровками бегут, помыкивают…

Пастушки за коровками идут, выражаются…

Во дворе Маринка Ваську забавляет и приговаривает:

– Тс, Василек, тс! Мама корову выдоят, моньки дадут! Тс, Василек, тс! Да замолчи, кость тебе в горло!

Отец с луга пришли, на завалинке сидят, цигарку из «Товарищ, строй воздушный флот!» крутят…

Курочки на огороде тыквы выгребают…

«Тихесенький вечiр на землю спадае…

…………………………………………………………

Мама сейчас корову начнут доить.

– Мынь-мынь-мынь! Стой, гнедая, стой! Тррр! Стой! Да стой, чтоб тебя изверг успокоил! Пилип, иди подержи, пока выдою!

– Тррр! – это уже Пилип.

Мама сели, за сосок дерг!

– Высосал! О Господи! Снова высосал! А чтоб твоему сучьему сыну пути не было! Гони! Пили-ип! Выдул! Гони, телок пропадет!

– Чтоб он сдох! Сама гони!

– Гони! Гони телка! А я того сучьего сына погоняю! Куда ж ты глядел, чтоб тебе повылазило?! Говори, а?!

– Да, ей-богу, не высосал, я ж смотрел! То оно само высосалось!..

– Рыбу тебе удить, сучий ты сын?! Я тебе поудю! Я тебе поудю! Ты ж куда это бежишь?

– Ей-богу, не высосал!

– Придешь, шкуру спустю!

……………………………………………………….

«Тихесенький вечiр на землю снадае… Тятя телка на корде гонят:

– Брички! Брички! Брички!

– Гони, Пилип! Пропал телок!

– Да гоню!

………………………………………………………

– Пилип!

– А?

– Гоняешь?

Гоняю!

– Высосал?

– Чтоб он сдох!

– Ты б сам кувшинчика три выпил, чтоб не даром бегать!

– Иди ты к черту!

………………………………………………………..

– А я тебе говорил помазать соски пометом, не высосал бы!

– А я тебе говорила сделать из гвоздей намордник, не высосал бы!

Аист стоит на одной ноте на хате, смотрит на хозяев и смеется…

«Тихесенький вечiр на землю спадае»…

…………………………………………………..

Вы-со-сал!

1925

Ах, молодость!

Молодость! Юность!

Это, само собою разумеется, школа, клуб, избачитальня, физкультура, сельскохозяйственный кружок!

И… светлое будущее. И лучше, чем у нас, жизнь!

И радость…

Только…

Только ж, ах, молодость! Ах, юность!

Не там всегда клуб, где вы иногда думаете!

И не там читальня.

И это не физкультура, которой вы иногда хвалитесь.

И сельскохозяйственное образование не в тех кружках начинается, к которым порой примкнуть хочется!

……………………………………………………….

Когда вы целой ячейкой идете по селу глухой ночью и замечаете – во-он там плошки свет подслеповатый и заходите всей ячейкой на тот огонек бледно-желтый, и когда тот огонек вдруг гасится, и поднимается шум веселый и писк рода человеческого в юбках, и слышится голос сердитой Мотри-солдатки: «От лешие жеребцы!» – не пишите, пожалуйста, в отчетах своих, что у вас на селе прекрасно идет клубная работа.

Ах, молодость! Это не клуб, а посиделки!

………………………………………………..

Если товарищ ваш, молодой и прыткий, напишет на двери лавки или на заборе одно слово из трех букв или целый стих, веселый и выразительный, не собирайтесь вы возле стиха толпой хохотать да приговаривать:

– И ты из яра,И я из яра.

И не говорите после того, что были в читальне.

Ах, молодость! То не изба-читальня!

………………………………………………………

Если кто из вас, физически хорошо развитый, схватит кирпичину и двинет ею в окно, или в телеграфные провода, или в плетень, не устраивайте ему бурной овации за метание диска…

Это не диск, а кирпичина.

И не говорите, что у вас прекрасная футбольная команда, когда вы идете улицей и один из вас подцепит ногой дядькова поросенка и вы проведете тем поросенком целый хавтайм и даже забьете им, поросенком, гол в Степанидины ворота…

Это будет не футбол, а, как говорила тетка Марина:

– Чумы на чертей нету!

И то не марафонский бег с препятствиями, когда вас вдвоем или втроем застукает дядько Онисько на бахче и вы летите через рвы, через плетни, через перелазы. Это будет:

– Беги, братцы, засыпались!

………………………………………………………..

Когда вы в Ивановом стогу озимой пшеницы шумно возитесь всю ночь напролет с девчатами, это – хотя вы и докопаетесь до всевозможных особенностей озими – ничего общего не будет иметь с сельскохозяйственным кружком.

Назначение сельскохозяйственного кружка совсем иное:

– Собирайтесь под стогом, да потихоньку!

Ах, молодость! Ах, юность!

Живите и не спрашивайте нас, стариков:

– А вы бы не полезли?

Не спрашивайте! Каждый из нас ответит:

– Не полез бы!

И соврет!

1924

Что посоветуешь?

Отмолотились, отвеялись, ссыпали зерно в засеки.

Отсеялись.

Съездили на ярмарку.

Женили, у кого там было кого женить…

Выдали замуж, у кого там было кого выдавать…

А дальше что?

Ну, скажем, сегодня выпил, завтра выпил, послезавтра выпил и еще выпил…

А дальше?

Ну, месяц пусть будем пить, все ж осточертеет когда-нибудь она или он…

Она – горькая…

Он – из сахара…

Настанет же такой момент:

– Идем по махонькой…

– Не хочу!

– Тьфу!

Вот тебе и тьфу! Пил две недели, вчера глотнул, а она вот тут стала и не идет! Ну не идет. Что хочешь, то и делай!

Это значит до точки…

И что тогда делать?

А как смеркнет… Такая ночь… Ворочаешься-ворочаешься, куришь-куришь… Не светает…

Черновик перевода рассказа О. Вишни «Что посоветуешь?»

Первые две недели после Кузьмы и Демьяна еще спишь…

Потом и бедра болят, и бока болят, и локти болят…

Подкидной дурак?

Штука преотличная, так штаны протираются…

И опасная…

Две недели один знакомый день и ночь ляпал, а потом схватился, начал кукарекать и подбрасывать детей…

Девчат к девчатам, ребят к ребятам:

– До масти! – кричит.

Пособоровали – отошел.

Теперь не играет…

………………………………………………………

Так что же делать?

Не знаю.

Газеты выписывать, в клуб ходить, книжки читать, на агрономовы ходить беседы?

Если б в книжках рисовали червы да бубны, может, и читал.

Если б в клубе давали по лампадке, может, и ходил…

А так…

Тяжкое дело зима…

Что посоветуешь?

1925

Сенокос

Когда трава вянет…

Тогда она сереет и жолкнет, и стебель ее морщинками берется, и нет в ней жизни, той жизни, что и из стебля и из листа зеленого силою звенит…

Тогда опускает трава голову и ждет.

Она, наверное, знает, что придут белые штаны и белая рубаха, что будет дзинькать под бруском коса, что из той дырки под брылем вылетит:

– Господи, благослови!

И острая сталь вонзится в стебель…

Трава ляжет набок на покосе и засохнет…

И нет больше травы, а есть сено…

Сено с соломою перемешают, бросят в ясли…

И будут тереть когда-то зелено-буйную траву кобыльи или воловьи зубы.

А потом упадет она пометом в хлеве, соберут ее, польют водой и замесят из нее кирпичи.

И будут потом гореть кирпичи, и дымом улетят или останутся золой на огороде, где и будут век вековать, пока не затрубят трубы архангельские и не сядет отче наш на престол и не скажет:

– Товарищ Иван Кондратьевич Недодеримотня, а какого черта вы не удобряли золой пашню свою? Не знали, что зола для удобрения штука хорошая? А про это ж в газетах сколько писалось!

– Отче наш, – скажет Иван Кондратьевич Недодеримотня, – что еси на небеси… Если б знатье…

И скажет отче наш:

– Схватить Ивана Кондратьевича Недодеримотню и ввергнуть в печь огненную. Додрать ему мотню от пояса до пояса и посадить грешного на стерню его. Да колет стерня его ныне, присно и во веки веков.

И затрубят ангелы и архангелы в трубы среброголосые:

– А-а-а-ами-инь!

………………………………………………………….

Травушкина карьера…

Сереет когда-то зеленая трава, становится пепельной, жолкнет, роняет голову свою и ждет смерти…

………………………………………………………..

Когда вянет зеленая трава, тогда клепают косы. Тогда пробуют косы на палец, острят косы брусом и наостренем…

В ту пору на ярмарках и в кооперативных лавках долго выбирают косы, берут их за пупок, бьют носком об землю или об лавку и долго-долго к звону прислушиваются…

Звоном коса по селянскому уху бьет и рассказывает будущему хозяину, тверда ли она, мягка ли, уходиста ли…

Мягкая коса звенит долго, слабо-слабо:

– Ммяхка-а-а-аа…

Звоном крепкозвучным и коротким бьет твердая коса:

– Я такая!

Откладывается мягкая коса и берется твердая коса, клепается и на косовище набивается.

И на лугах всюду:

– Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!

Траву косят…

……………………………………………………….

А когда человек пятьдесят на лугу выстроятся!

«Обчественную» валят! Как в песне поется:

Вийшли в поле Косаpi

Косить ранком на зорi,

Гей, нуте, косарi,

Що не рано почали…

Тогда точат!

Ах, ка-ак тогда точат!

Тогда так точат, что не сенокос перед вами, а точильня!

– Точишь, Иван?

– Да затупилась…

– В который раз?

Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!

При совместной косьбе какой прекрасный инструмент наострень!

Как он необходим!

Как вода, как воздух!

И живот.

– Что, Дмитро, трижды сегодня обедал или, может, Малашка недоваренным накормила?

– А что, по-вашему, уже и сходить нельзя?

– Мы думали – умер…

А дед Остап:

– Для коллетивной работы, я вам искажу, дольжен быть народ сознательной… А то он только и делает, что точит косу или за кустом сидит…

………………………………………………………..

Когда вянет трава… Когда пепелеет трава…

1925

Держись, хлопцы!

(Роман в 4 частях с эпилогом и моралью)

Глава 1

Владимир Ячейченко… Комсомолец…

Девятнадцать лет… На нем кожаная куртка, а на ней «КИМ». Владимир Ячейченко бравый парень и здорово поет:

– Мы молодая гвардияРабочих и крестьян.Глава 2

Посиделки…

А на посиделках девчата…

И дух на посиделках терпкий, томный…

И Мотря на посиделках…

А у Мотри очи голубые… Обязательно голубые… А в Мотриных очах чертики… И губы у Мотри алые… А ниже у Мотри шея… А ниже у Мотри персы… А ниже у Мотри кубовая юбка… И запевает Мотря молодым выводным голосом:

– Як була я молода,То я була рэзва.

И подхватывают девчата с хлопцами, и поют.

Глава 3

Циркуляр окружкома:

«Охватить посиделки в культурно-просветительных целях».

И сказал Владимир Ячейченко:

– Охватим!

Глава 4

Владимир Ячейченко охватывал посиделки.

На нем кожаная куртка, а на ней «КИМ».

В руках циркуляр окружкома «Большевик».

А на столе каганец.

А вокруг него девчата.

А вокруг девчат дух терпкий и томный.

И говорит Владимир Ячейченко:

– Товарищи! Давайте лучше вместо «молодой и резвой» я вам про молодую про гвардию расскажу.

И села Мотря рядом с Владимиром Ячейченко, и наклонилась к его кожаной куртке (а на куртке «КИМ»), и говорит голосом нежным:

– Расскажи, Володя.

И начал Владимир Ячейченко:

– Товарищи! Молодая юношеская гвардия идет старшим на смену… Отодвинься, Мотренька!

– Чего бы я отодвигалась? Так хорошо, когда близко. Хи-хи!

– Так вот, товарищи. Наша молодая гвардия… Не щекочи, Мотренька!

– Хи-хи. Щекотки боишься? Значит, ревнивый?

– Так вот, товарищи! Наша молодежь… Ой, Мотря, не напирай. Я тоже напереть могу.

– А ну, как ты можешь?

Эпилог

Не выдержал Владимир Ячейченко провокации из Мотриной молодой груди…

Мораль

Держись, хлопцы, охватывая посиделки.

1925

«Долой стыд!»

На черном рабочем пути жизни нашей будничной, в неоглядной степи работы непочатой, среди труда, труда, труда, среди труда, который пластами-великанами закутал нас со всех сторон, послала нам судьба пышный цветок, взлелеянный буйным разумом человеческим…

И величается тот цветок пышный:

Товарищество «Долой стыд!»

В городах Союза великого выходят на улицу люди голые, фиговыми листочками прикрыв свой «стыд», и шпацируют по улицам на радость и рабочих, и крестьян, и советских служащих, а больше всего на радость детства и юношества беспризорного…

Какое прекрасное зрелище!

Стройные, как серны, красивые, как Аполлоны Бельведерские, обворожительные, как Венеры Милосские, они лучом тела белого разрезают нашу будничную мглу…

Какая прекрасная идея!

И какая не прекрасная милиция!

Арестовывает…

Почему, дозвольте ее (милицию) спросить?

Какие тут для милиции привилегии?

Почему милиция, забрав очаровательных молодых людей в район, может ими любоваться, а мы, обыватели, нет?

Несправедливо…

Дело это следует так поставить, чтоб всем видно было.

………………………………………………………….

Прекрасная идея!

Я представляю благословенный час, когда она, идея эта, распространится…

Товарищество «Долой стыд!» зарегистрировано в Главкооперкоме!

Идете вы на службу…

А впереди вас и позади вас, и сбоку скачут стройные обнаженные фигуры.

Вот несется, например, главный бухгалтер из Лебедытреста с тридцатипятилетним стажем (бухгалтер, а не трест со стажем).

У него солидный фиговый лист, толстый и отглаженный, каковой и надлежит иметь солидному человеку, получающему спецставку…

А вот регистраторша из ВУЦИКа, у нее тоненький кленовый листочек бантиком, а около пупка черненькая мушка… Она кокетничает… То поднимет листочек, то опустит… А сама вся радость, вся искра…

Бурсацким спуском плывет на базар Федора Силовна. Она маслом торгует. Ей ни один фиговый лист не подходит. У нее преогромный лист-комбинация: половина из лопуха, половина из капусты. И этой комбинации не хватает. Остальное она грациозно прикрывает сковородкой.

Вот по улице Либкнехта катится репортер. Он торопится на интервью и забыл прицепить фиговый листочек… Прикрывается портфелем…

– Вы ж, товарищ, хоть портфелем не размахивайте!

…………………………………………………………

Прекрасная идея!

Только зимой придется в гололед тротуар песком посыпать…