Сатира. Юмор (сборник)

Суббота. Играли в водное поло. Почти футбол. Тоже есть ворота, вратари, мячи. Мы начала очень острой атакой и, безусловно, выиграли бы, но кто-то обратил внимание на то, что исчез наш вратарь. Выяснилось, что он попросту утонул: не умел плавать и стыдился в этом признаться. Вытащили его на берег и еле откачали. Это дало основание тренеру прочитать нам лекцию о значении водного спорта для футболиста.

Вечером смотрел расписание занятий на следующую неделю. Оказывается, кроме прыжков с трамплина, нам запланированы прыжки с парашютной вышки, а на конец недели – даже с самолета. Плох тот футболист, который не умеет прыгать с парашютом.

Воскресенье. Смотрел по телевизору бразильцев. Ох, и играют, ох, и играют! Неужели так можно научиться играть в футбол! Тренер говорит, что можно.

После того как мы посмотрели игру бразильцев, тренер решил ввести в программу наших тренировок обязательную игру в шахматы. Три часа каждый день. Плох тот футболист, который не имеет даже второго разряда по шахматам.

Репка

(Киносценарий)

Образец экранизации классического наследия

На экране сначала темно, потом идет огненный дождь. Снова темно. Туман. Средним планом Эйфелева башня и крупным планом Бруклинский мост.

Шагают чьи-то ноги. Океанские волны набегают на берег. Эскимосы едут на собаках. Племя банту исполняет обрядовый танец. Светит луна. Крупным планом палец. Беспредельный космос. Как отдельные планеты, так и целые созвездия. Земной шар. Палец делает в земном шаре дырку и сажает репку. В музыке мотивы «Сейся, родися».

Камера наезжает на коттедж, где живут Старик со Старухой. Крупным планом Старик. Ему лет 27, может, 28. Крупным планом Старуха. Ей лет 25–26. Старик моет тарелки. Старуха делает гимнастику. Крупным планом репка. Она растет. Крупным планом Старик. Он полотенцем вытирает тарелки. Крупным планом Старуха. Она красит губы. В музыке мотивы: «Туп-туп-туп, взял дед репку за зеленый чуб…» Старик идет на огород и берет репку за зеленый чуб… Шторм, ураган, землетрясение. Гремят тамтамы.

Крупным планом бесплодные усилия Старика. Старик зовет Старуху. Старуха отмахивается, она красит губы. Старик зовет соседскую Внучку.

Публикация моего перевода «Репки» в еженедельнике «Неделя» № 30 за 1971.

Крупным планом соседская Внучка. Ей лет 19–20. Соседская Внучка берет Старика за бедро. Старик берет Внучку за белую ручку… В музыке мотивы, которые рекомендуют идти в поле слушать соловья. Старик и Внучка так и поступают. Старуха обеспокоена. Крупным планом встревоженная Старуха. Крупным планом репка.

Старуха делает попытку вытащить из земли репку. Крупным планом пень. Могучий, дубовый. Крупным планом репка. Крупным планом пень. И так несколько раз. Крупным планом крупный пот на Старухином лбу. Крупные слезы на Старухиных щеках.

Старуха зовет Собаку. Собака ловит мух. Старуха зовет Кошку. Кошка ловит Мышку. Крупным планом Кошкины зубы. Крупным планом Мышкин хвост.

И нет больше Мышки… Цветут пальмы. Бьются о берег волны реки Амазонки. Крокодилы. Облизывается Кошка.

Собака набрасывается на Кошку. Кошка – на дерево. Собака скачет. Старуха плачет.

Старуха в отчаянии метнула тюбик губной помады, и он летит со второй космической сквозь созвездия и туманности. Сама Старуха с первой космической скоростью бежит вдоль улицы. Деревья гнутся. В океане цунами.

Вывеска «Курсы бульдозеристов». Старуха порывисто открывает дверь.

Крупным планом бульдозерная лопата. Крупным планом Старуха в кабине бульдозера. Крупным планом репка. Старуха направляет бульдозер прямо на зрителя.

Начинается извержение вулканов. Репка крепко сидит в земле. Бульдозерная лопата заполняет весь экран. Наплывом покойная Мышка…

Вывороченная из земли репка. Торжествующая улыбка Старухи. В музыке мажорные мотивы.

Появляется пригорюнившийся Старик. Появляется опечаленная Внучка. Внучка упаковывает чемодан. Внучка идет с чемоданом. Падает кленовый лист. В музыке звучат мотивы тайги и туманов. Внучка исчезает в тумане.

Старик, водрузив ногу на репку, обнимает Старуху. Старуха плачет:

– Мышку жаль…

Еще раз наплывом покойная Мышка. Начинается затемнение и продолжается до тех пор, пока на экране не появляется титр

КОНЕЦ

Жертва стандарта

Лейтенант милиции положил перед собой лист бумаги, обозрел перо и начал:

– Давайте, гражданин Пачиска, детально расскажем, как и с какой целью вы попали в квартиру гражданина Капелюшенко? Только условимся, что будем говорить правду и еще раз правду. Это в ваших интересах.

Гражданин Пачиска, худенький мужичонка, похлопал белесыми ресницами и, подавшись вперед, прижал руку к тому месту, где, по его мнению, должно быть сердце.

– Товарищ лейтенант, для того чтобы вы поверили мне, для того чтобы следствие шло по правильному пути, я начну издалека. Можно?

– Давайте, давайте, время у нас есть.

– Значит, вылетел я из Киева в одиннадцать двадцать. Летел в Днепрянск.

– А… – сказал лейтенант, но Пачиска замахал руками, перебивая:

– Вы хотите спросить, почему я оказался в Заднепрянске? Сейчас поясню, товарищ лейтенант: в этом вся соль. В Киеве в аэропорту я выпил две бутылки пива. Греха в этом большого нет?

– Нет, – неуверенно согласился лейтенант.

– Должен вам сказать, в самолете я засыпаю, как только он оторвется от земли. Словом, я уснул и не проснулся даже тогда, когда самолет произвел посадку в Днепрянске, куда я летел. Стюардесса разбудить меня не догадалась, и я благополучно прилетел в Заднепрянск. Выхожу, все честь по чести, даже не смотрю, что написано на здании аэропорта. Зачем мне смотреть: я и так вижу, что от флюгера на шпиле до цоколя это наш, Днепрянский, аэропорт.

– Значит, вы вышли из самолета в Заднепрянске, – вернул лейтенант Пачиску в русло стройного рассказа. – Дальше?

– Дальше вышел на площадь и взял такси.

– Так, так. Что же вы сказали шоферу?

– Это он мне сказал. Разве у нас заведено, что пассажир говорит, куда ему ехать? Шофер говорит, куда он едет и куда может прихватить вас по пути. И в Днепрянске у нас точнехонько так…

– Что же вам сказал шофер?

– Шофер сказал: «Кому на Массив?» Мне, говорю, на Массив. Улица Строителей, дом сто двадцать шесть. «Подходит», – сказал шофер, и мы поехали.

– Выхожу я из такси на улице Строителей, дом сто двадцать шесть. Шофер сдачи не дал, нажал на газ и поехал. Но какое это имеет значение, раз я дома? Можно сказать, все в порядке. Слева парикмахерская, справа гастроном, через дорогу культтовары, киоск «Союзпечати». Массив есть Массив. Хотел идти в гастроном – санитарный день. Пошел домой. В нашем пятиэтажном доме моя однокомнатная квартира номер одиннадцать на третьем этаже, дверь направо. Поднялся я на третий этаж, достал из почтового ящика газету, открыл ключом дверь, вошел. Все мое, все на месте. Стол боженковской фабрики, тахта серо-зеленая с оранжевыми цветочками, стулья тоже мои. Первым делом иду в ванну. Все мое, все на месте. Лезу мыться. Кран с горячей водой барахлит – мой кран. Вымылся, вылез, надел свою пижаму, лег на свою тахту, развернул газету. Потом задремал. Вдруг кто-то толкает в плечо…

Лейтенант насторожился:

– Одну минуточку. Вы сказали, что достали газету. Какую газету вы выписываете?

– «Днепрянскую зарю».

– Ну вот, – обрадовался лейтенант, – а гражданин Капелюшенко выписывает «Заднепрянский голос»!

– Товарищ лейтенант, – Пачиска поднес руку к тому месту, где должно быть сердце, – если бы я, идиот такой, еще на пороге посмотрел на заголовок: газеты, разве вся эта карусель закрутилась бы?

Лейтенант подумал и ничего не сказал.

Теперь он совершенно не знал, как ему быть. Не мог же бедный лейтенант привлечь к ответственности всех тех, из-за кого бедный гражданин Пачиска попал в такую историю. А гражданин Пачиска с выражением праведника на лице ждал «новых» вопросов.

Фатальный взрыв

Вас, наверное, заинтересует, почему Костю Гриника зовут на селе монасем, и почему у него одна щека сиреневого цвета. Биография у монася короткая, но слишком пестрая. И обязан Костя в этом отношении двум основным чертам своего характера: он очень любил водку и еще больше не любил работать. Даже на водку зарабатывать не хотелось.

Было время, когда Косте казалось, что трудиться по-настоящему приходится только в колхозе, а если завербоваться куда-нибудь, стоит только пальцем пошевелить, как рубли бурным потоком устремятся в карман и, соответственно, в горло.

Но жизнь быстро разочаровала Гриника. Выяснилось, куда бы ни поехал и куда б ни завербовался, – всюду надо работать, чтоб в кармане завелись взлелеянные в мечтах рубли. И еще одно выяснилось. Почему-то в каждом коллективе недолюбливали тех, кто любил водку. Далее открытия житейских мудростей начались одно за другим. Чем больше ты пьешь водки, тем хуже работаешь, тем меньше зарабатываешь, и это соответствующим образом сокращает водочный рацион. Словом, получался заколдованный круг. Какие-то чары сдерживали Костю по-настоящему дорваться до чарки.

Тогда он возвратился в родной колхоз и занялся изобретательством. Первым изобретением монася была краска для шерсти. Краска универсальная. Такою краскою можно перекрасить обыкновенного кота на курицу или выхухоля, в зависимости от концентрации краски. Кот окрашивался живым: прочнее краска закреплялась. Две-три сельские модницы клюнули на изобретение и купили у Гриника «патент».

Костя благословил судьбу: с утра напился до темноты в глазах. Зато каким тяжким было похмелье после того, как Мотрин кот приобрел цвет чернил для авторучек, а Феклин облез и отдал Богу душу в лопухах! Молодицы, одна с рогачом, а вторая с коромыслом рыскали в поисках Кости по селу, и он вынужден был эмигрировать к самогонщице Федоре, порой предоставлявшей ему убежище и недолгосрочный кредит на первак.

Здесь его разогретая перваком фантазия шагнула еще дальше и подарила миру еще одно изобретение.

Костя повел такой разговор:

– Ну, вот что, тетушка. Залез я к вам в долги по ушки, и вы должны помочь мне выпутаться из долгов.

– Не дам ни капли и не проси, – категорически отрезала та.

– Ну, зачем же так неделикатно? Я, можно сказать, пришел к вам с идеей. Гляжу я на вас, и жалость окутывает меня. Тяжко вам…

– A-a! И милиция, и сельсовет житья не дают. Того и гляди сядешь. А для себя я ее гоню? Для вас же, антихристы! Ты да еще таких с пяток на селе наберется, вот и…

– Я не про это! Милиция, конечно, само собою, но вам при вашем образовании тоже всю технологию нелегко вести. Образование у вас незаконченноцерков-ноприходское, а я в свое время почти среднюю школу кончил. Химию знаю, технологию разную. А в вашем деле без знания химии много не накапает. Я даже историю знаю. Вот вы, наверное, и не знаете, почему о водке так говорят: «Ее и монаси приемлют».

– А почему?

– Вот видите. А потому, что были такие монахи, алхимиками их называли. Они здорово умели водку гнать.

– Ты смотри! Про алкоголиков слышала, а про алхимиков не просветил Господь!

– То-то ж. Так вот, тетушка. Хочу я к вам технологом устроиться. Оплата натуральная и по соглашению. Кустарно у вас дело поставлено и проектная мощность низкая, а я все по научно-алхимическому поставлю, схему аппарата выправлю и саму технологию. Вот вы осенью свеклу переводите, зимой – сахар. Опять-таки на дрожжи затраты и выручка неважнуха. Нерентабельно, одним словом, гоните. А как я за дело возьмусь, будет и дешево, и сердито и такой нагоним, что не только монась, но и сам архиерей не устоит против нее.

Неведомо, какие аргументы еще выдвигал Костя, но тетка Федора взяла его на пост технолога, правда, с испытательным сроком. Неведомо также, какие конструктивные изменения внес он в схему самогонного аппарата и какую учредил технологию. Все те тайны погибли под осколками того же аппарата.

В хате Федоры произошел такой взрыв, что у соседей задребезжали стекла, а собаки но всему селу лаяли добрых три часа. Первая аварийная команда соседей, что вбежала к Федоре, сначала ничего не разобрала, ибо густые тучи едких паров наполнили хату. Потом пар развеялся, и представилась печальная картина. На том месте, где была печь, зияла яма. Тонкий слой необычного цвета закваски покрывал все вокруг, даже бороду Николе-угоднику на божнице. Костя вертелся в хате, как муха в колбе, и, держась за щеку, тихонько, по-собачьи скулил. Тетушка, заброшенная взрывной волной на самую верхнюю полку для посуды, надрывалась:

– Антихрист! Чтоб тебя покоробило! Я же говорила! Алхимик несчастный! Не можешь – не берись! Кто теперь мне страховку за печь заплатит? Монаси, видите, приемлют! Чтоб тебя сырая земля приняла, монась несчастный!

С той минуты и стал Костя Гриник монасем.

Позднее выяснилось, что тетушка бесповоротно оглохла на оба уха и окончательно дисквалифицировалась.

Председатель колхоза сказал Косте:

– Судить бы тебя, паразита. Но поскольку ты последнее гнездо самогонное истребил, простим.

Начал Костя работать на ферме. Ничего, освоился. Водки в рот не берет. Только почует запах, сразу слышится взрыв и сиреневая щека начинает дергаться. Врачи говорят, что такие симптомы могут остаться на всю жизнь.

Бестолковый сын

– Откуда взялись люди? – спросил Сашко.

С высоты кандидатской эрудиции я злорадно подумал о своих предках. Забавно, что бы они ответили крохе! Сказка о том, как Бог слепил Адама из глины, их не спасла б. Разве что заинтересовала б детализация относительно качества глины, гончарных задатков Бога и нескольких технологических подробностей. О том, что из одного-единственного Адамова ребра вышла целая Ева, лучше и не заикаться. Вряд ли ребенок поймет.

– Сашко, – сказал я, – сначала люди были обезьянами, а потом стали людьми….

Заинтриговав таким заявлением свою аудиторию и почувствовав, что между мной и моей аудиторией натягиваются крепкие нити контакта, я бросился рассказывать о том, как обезьянам надоело сидеть на деревьях и как постепенно из моды начали выходить хвосты. Потом я провел тонкую анатомическую параллель между гомо сапиенс, с одной стороны, и орангутангом, гиббоном, шимпанзе, гориллою, с другой, не забыв при этом напомнить о признаках, которые отличают «гомо сапиенс» от вышепоименованных человекоподобных мартышек.

Можно было переходить к карантропам и зиньян-тропам. Они уже не обезьяны, но еще и не люди. Тут я было не оскандалился, запамятовав австралопитека трансваальского, но вовремя спохватился и перекинул изящный мостик от него к питекантропу.

Пришлось сделать небольшую преамбулу про геологические эпохи. Я вижу, у моей аудитории затухает интерес к теории происхождения человека, и про синантропа и гейдельбергскую челюсть докладываю сжато, конспективно. Но, перебрасывая очередной мостик от питекантропов и синантропов к неандертальцам, я не мог не остановиться на эпохе раннего палеолита, и у моей аудитории начали слипаться глаза. Про юного неандертальца из пещеры Тешик-Таш Сашко выслушал с интересом и спросил, сколько ему было лет.

– Много-много тысяч лет, – ответил я.

– Разве бывают такие старые мальчики? – послышался новый вопрос, и я понял, что пора закругляться, если хочу рассказать еще кое-что. Про порочную теорию пресапиенсов, вызванную находкой так называемого есантропа Дауюка, Сашко выслушал без особого энтузиазма. Кое-что пришлось скомкать и перейти к кроманьонцам.

О кроманьонцы – славные парни! Я всегда им симпатизировал и намеревался вызвать симпатию к ним и у своей аудитории. Солидный рост, крепкое телосложение, приятные черты лица, находчивость, умение рисовать на скалах носорогов и оставлять пропасть черепков для археологов – все это вместе взятое хоть у кого вызовет симпатию. А череп, а кубатура черепа! Что б там ни твердили, а у кроманьонцев уже была голова на плечах. Рассказав о кроманьонцах и сделав ударение на том, что между ними и современными людьми почти нет никакой разницы, спросил у своей аудитории, все ли ей ясно.

– Понятно! – радостно ответил Сашко. – Я понимаю, почему сажают в клетку. Людей становится все больше и больше, потому что они беременеют от обезьян, а обезьян – все меньше и меньше – им не от кого тяжелеть. А чтоб последние не превратились в людей, их оберегают, сажают в клетки…

Ну вы слыхали! Я в его годы гораздо сообразительнее был. Полуторачасовая лекция в одно ухо влетела, из другого вылетела, а эффекта никакого!

Гость

Курочку не назовешь лодырем. Никто не скажет, что Данила Курочка спит до полудня. Данила Курочка еще до восхода солнца выходит на свой огород и стоит там столбом, опершись на лопату и вперив глаза перед собой в землю. Так стоит он до тех пор, пока не выйдет из дому Федора, жена. Она спешит в звено.

– Данила! Ты что, заснул? Иди завтракать, на работу опоздаешь!

Данила грозит ей пальцем и делает знаки, чтоб тише говорила. Федора не понимает, сердится:

– Чем столбом стоять, лучше б ворота починил. Смотри – перекосились, от людей стыдно!

Данила злится. Он подходит к Федоре и начинает читать мораль, как он любит говорить:

– Ворота, ворота! Не в воротах дело! Ты понимаешь, я все-таки выследил крота.

– Какого крота?

– Нашего. На нашем же огороде, того, что картошку подрывает. Я за ним, паскудником, вторую недели увиваюсь!

– И на работу опаздываешь…

– Да отстань ты со своей работой. Работа не волк, а тут, понимаешь, крот. Я, говорю, вторую неделю за ним наблюдаю и сегодня подглядел, когда он из норы выглядывает. Знаешь, когда?

– Отвяжись ты со своим кротом! Ешь быстрей да идем.

– Выглядывает он ровно в пять часов двадцать минут. Если б ты не гаркнула, я б ему лопатою голову счесал. Как часы.

Федора уходит на работу, а Данила еще долго стоит над кротом и качает головой:

– Не выходит, зараза. И дернула ее нелегкая во всю глотку заорать.

Солнышко уже высоко-высоко взбежало. По всему видно, крот не намерен высовываться, и Данила начинает собираться на работу.

Лодырем Данилу не назовешь, на работу он ходит каждый день.

Вот идет, идет Данила по улице и подходит к сельмагу.

Возле сельмага машина, ящики сгружают. Ну, как не подойти и не расспросить, что привезли?

– Добрый день!

– Добрый день. Жена в магазин послала? Самой, гляди, некогда, на свекле?

– Не-е… Это я так. Покупать мне нечего. Пришел, как бы его сказать, в гости.

– А-а-а.

И стоит Данила в сельмаге минут сорок, и молча рассматривает пузырек одеколона «Кармен», и думает Данила, из чего «Кармен» делается.

Потом Данила заходит в кузницу.

– Добрый день!

– Добрый день. Бригадир прислал? Скажи ему…

– Не-е, я так… Пришел, как бы его, в гости…

И стоит Данила минут сорок в кузнице, и смотрит сосредоточенно, как железо в горне сначала розовеет, потом синеет, а потом вроде белеет, и мучительно думает Данила, отчего все это так, а не наоборот с железом происходит. Данила глубоко вздыхает и уходит.

Сами ноги заносят его на ферму. Девчата корм в кормозапарники закладывают.

– Добрый день!

– Добрый день. Ты б, Данила, помог нам, что ли? Чего без дела стоять?

– Не-е, мне некогда, я на работу иду. К вам я так зашел, в гости. По пути.

– А-а-а… Ты у нас занятый.

И стоит Данила минут сорок, и смотрит молча на кормозапарники, и думает Данила, нельзя ли переделать Федорины чугунки по принципу кормозапарников. Вот только времени свободного никогда у Данилы нет. Стоит Данила, думает, а потом все-таки идет на работу.

Бредет Данила на работу и видит, что люди навстречу идут. На обед. И Данила поворачивает, должен же он обедать. Не станет же он один работать, когда все обедают.

После обеда Данила идет на работу уже другой дорогой. Такой, чтоб можно было зайти в сельсовет узнать, не звонили ли из района, если звонили, то что именно им надо; чтоб заглянуть на молокопункт, поговорить о жирности молока, а не просто постоять, посмотреть, как сепаратор крутится; чтоб оттуда зайти на почту за газетами.

Говорят, летом дни большие. Какой там! Не успеешь оглянуться – пора ужинать.

Но больше всего Данила в самом деле любит по-настоящему ходить в гости. Именины ли, крестины ли, родины ли, кто к кому приехал ли – Данила тут первый. С утра начинается:

– Федора, выстирай мою праздничную сорочку!

– Федора, а куда ты баночку с ваксой дела?

– Федора, а где пахучее ныло?

Федоре некогда, Федора на работу спешит, от Данилы как от мухи отмахивается:

– Потом, потом, вечером. Успеешь!

– Успеешь! Мы же в гости идем!

И уж все соседи должны знать, что Данила идет в гости. Всем похвалится.

Нельзя сказать, что Данила был большой охотник выпить. Нальют – чего же не выпить? Но дело не в вине… Главное, он был в гостях, посидел, послушал людей, сам рассказал, что знал.

Вот и осень. Пришел и Данила на склад на трудодни получать.

– Добрый день!

– Добрый день. Что, Данила, в гости пришел?

– Не-е, какие там гости. На трудодни вот…

– А-а-а! А я думал, в гости. На трудодни Федора все свое получила, на фургоне приезжала. А твое вот, – и кладовщик протянул Даниле пригоршню подсолнечных семян. – Садись, щелкай, заработал. Ты ж у нас гость. Дорогой, можно сказать, гость… – Подумал, добавил: – Для колхоза все-таки дороговатый…

Ой за гаем, гаем…

Заявление, поданное Петром Деркачом правлению колхоза

Уважаемые товарищи члены правления!

Если вы не поможете и не оградите меня, творческую единицу на селе, мне придется обращаться выше. Труд музыканта так же почетен, как, скажем, фуражира, доярки, механизатора. Я, правда, недипломированный музыкант и нештатная единица, но все равно я несу искусство в массы, и это следует принять во внимание.

Тетка Федоська вчера на всю улицу кричала:

«Смотрите, опять этот здоровяк с гармошкою. Все на свекле, а он рыпит на гармошке!»

Пусть поведением и неорганизованными выкриками тетки Федоськи занимается товарищеский суд, но я должен сделать заявление о трех пунктах: во-первых, у меня не гармошка, а полуаккордеон, во-вторых, я не рыпел, у меня была репетиция, в-третьих, если у человека крепкая шея, это еще не доказательство, что у него не тонкая душа.

Я также решил не обращать внимания на безотчетные заявления мужской части населения села: несерьезные они. Но женской половине, особенно девчатам, я должен указать, что они забывают про равноправие. У нас нет разницы между мужчиной и женщиной, мы, слава Богу, живем не при капитализме. И если кто из девчат пожелает научиться играть на аккордеоне или на полуаккордеоне – прошу. Я не буду считать это конкуренцией. Сами ж просят сыграть. Я могу сказать, что самого себя мобилизовал как агиткультбригаду, чтоб своей музыкой облегчить их труд.

А теперь обратимся к истории. Всем хорошо известна песня «Ой за гаем, гаем».

Ой, за гаем, гаем,Гаем зелененьким,Там орала дiвчинонькаВоликом чорненьким…

Сейчас эта песня должна звучать так:

Ой, за гаем, гаем,Гаем зелененьким,Там орала дiвчинонькаТрактором новеньким…

Соль не в том, как пахала девчоночка – на воле или на тракторе.

Суть в следующем куплете:

Орала, орала,Сiла спочивати,Та й найняла козаченькаНа скрипочку грати.

Даже в те далекие времена люди понимали, что музыка облегчает труд и украшает отдых. Вдумайтесь в слова:

Та и найняла козаченькаНа скрипочку грати.

Видите, он не сам по доброй воле пришел со скрипкой на полевой стан развлекать девушку. Не пошел он, наверное, и после того, как она попросила, а прихватил свою скрипку и поплелся в поле лишь после, как его наняла. Как назвать такого казака? Рвач! А его моральный облик? Раз тебя наняли, раз ты такой бессовестный, что взял с девушки деньги, так хоть играй на совесть, а не строй глазки да не моргай бровями. А он – пожалуйста:

Козаченько грае,Бровами моргае…

И ничего. Веками эту песню поют, она входит в репертуары прорвы самодеятельных коллективов (кстати, я могу ее сыграть на своем полуаккордеоне), но никто никогда не осуждал позорное поведение этого, с позволения сказать, козаченька. Никто не видел, чтоб девушка брела за плугом, а этот шалопай пиликал на скрипке. Да деньги еще за это брал, да девушку пытался, извините, соблазнить.

Перекинем мостик от скрипача ко мне. Где, когда и при каких обстоятельствах я брал с кого деньги, играя девчатам? Не было и мысли такой. Допустим, девчата грузят свеклу на машину, а я на полуаккордеоне наяриваю. Чего плохого? Бровями я никому не моргаю. Человек я серьезный и честный. Девчата зарабатывают трудодни, а я – ничего. Но находятся злые женщины, которые колят мне глаза: лодырь, дармоед, шалопут, оболтус.

Прошу вас, дорогие члены правления, повлиять на несознательную массу и защитить меня от оскорблений: душа у меня тонкая и меня могут довести до трагедии.