Сатира. Юмор (сборник)

Тут народ, который обедал, и в самом деле на призыв зава откликнулся – всего тридцать четыре ложки пропало.

Тем не менее резолюцию одобрили:

«Ударить по отрыжкам и положить конец».

Прежде всего по отрыжкам плакатами ударили. По всем стенам развесили плакаты:

«Я – ложка твоя. Береги меня», «Ложка в массе – как врубовка в Донбассе», «Украденная ложка – к казенному дому дорожка» и т. д.

Однако не помогло.

Какой-то ложечный враг в первом плакате буквы ег зачеркнул и вместо береги вышло бери меня. За два дня снова сто пятнадцать ложек исчезло.

У зава уже нервная горячка началась: сам себя на черную доску занес и заявление подал: «В связи со стремлением широких масс утопить меня в ложке, прошу меня уволить, иначе придется констатировать мое тело на веревке».

Заву отказали.

Тогда он адский способ придумал.

Всюду собственноручно объявления порасклеивал:

«Ложки будут отпускаться только под залог в 1 рубль».

И что б вы думали? Как по маслу пошло!

В первый день выдали семьсот ложек, после обеда собрали восемьсот.

Зав от радости в этот день даже дома не обедал. Говорит, пообедаю в столовке, риск – благородное дело!

На другой день дело еще лучше.

Выдали семьсот пятьдесят, собрали девятьсот пятьдесят. Двести штук наросло!

Зав козырем ходит! На пиджак вместо хризантемы ложку пришил.

А третий день уже не день, а феерия.

Ливень! Да, да. Ложечный ливень. Ничего не видно – одни ложки. На столах, под столами, полные буфеты, кухня… Ложки, ложки, ложки…

С завом обморок.

С кассиршей истерика.

А публика у кассы ложками воздух сотрясает.

– Го-го-го! Га-га-га!

– Возвращай наши рубли!

– Возвращай наши залоги!

– Жулики! Честный народ обманывают!

Люди сбегались. Милиция. Пожарники помпы приготовили.

Зава насилу водою отлили. Очнулся – заплакал.

– Граждане! Виноват! Каюсь! Порицание мне общественное выносите. Заадминистрировался я на свою голову. Бейте меня…

– Да нечем тебя бить.

– Перегнул я палицу – ею и бейте!

Тут вбегает какой-то товарищ. Кричит:

– Стойте! Я вам всю ситуацию выложу. Я завмаг. Тут рядом. У меня в магазине именно такие ложки по шестьдесят пять копеек продаются. Без талонов и без нормы. Я за три дня пять тысяч штук продал.

Тут зав не своим матом как закричит:

– Спасайте! Это ж я на каждой ложке по тридцать пять копеек переплатил. Спасайте!

Тут все стало ясно.

Дебаты начались: кто ж виноват?

Кое-кто говорит – зав, кое-кто говорит – масса. Кое-кто твердит – оба хороши. Два сапога пара.

Кто же в самом деле виноват, можно узнать. Когда будете обедать в стационарной столовой, спросите. Там знают.

Собака – друг человека

Еще одно слово и изничтожу тебя, как класс, – победно закончила жена, разбивая о мою голову небольшой бюст Н. В. Гоголя.

– Правильно! Распустили его! – добавил сын Павло, моя старшая смена (шесть лет, внук крестьянина, умершего от водки в 1909 году, в эпоху свирепого разгула реакции).

Когда все это свершилось, я тихо проплакал:

– Везет же кому-то! Вон супруга поэта Засмоктанного никогда не дерется бюстами гениального творца «Мертвых душ».

– Засмоктаниха, мертвая твоя душа, имеет возможность лупить своего сеттерными щенками, ирод! А кто об этом хлопочет-беспокоится? А? Муж. Так то ж мужья! А ты разве беспокоишься, чтоб я жила по моде? Беспокоишься?

– Да я ж…

– Молчи! У всех собаки. У Засмоктанных сеттер, у Коваленко – немецкая овчарка, у Безмыльного – доберман, у Салюченко – дог. Только я несчастная (жена заплакала) не могу показаться на люди. И все из-за тебя…

– Мама! А у Салюченков сегодня родилось десять щенят, – заметил Павло. – Уже какой-то дядька приходил. В очках. Ихняя Мурка говорила, что тот дядька – собачья акушерка.

– У людей и мода, у людей и семейное счастье.

Жена наградила меня таким взглядом, что, будь в моих силах – даю слово чести – я б родил, не задумываясь, двенадцать щенков какой угодно породы.

Но из всех собачьих достоинств у меня было лишь одно – способность выть, и я завыл:

– Чего вам надо? Собаку? Куплю! Украду! Какой породы? Стрептококк-пинчера? Сеттералапсердака? Домашнее такси? Болонку? Шпица? Фокс-премьера? Говорите! Заказывайте! Сто догов вам в квартиру!

Вечером по случаю выбора породы состоялся семейный совет.

Но тут, уважаемые читатели, я должен познакомить вас со своей родней!

Прежде всего, моя жена, подруга, так сказать, жизни.

Сногсшибательно симпатичная особа, такая же симпатичная, как и ее мать Гертруда Гуговна Шпок, остзейская немка. Разница между ними лишь в том, что Гертруда Гуговна уже умерла, жена же моя себя чувствует превосходно.

Прекрасно себя чувствует и женин дядя, гомеопат Отто Гугович, и две женины сестры: тетя Лизэт и тетя Катэт.

Обе тети тоже чрезмерно симпатичные и не без талантов.

У Лизэт сопрано и катар всех кишок. У Катэт меццо и катар лишь одной слепой кишки.

Дядя Отто Гугович голоса не имеет, недавно лишили. Зато дядя имеет искусственные зубы, которые часто выпадают у него во время обеда.

Наконец у меня два сына.

Старший – Павло – необыкновенно наблюдательное и находчивое дитя.

Он уже усвоил, например, что, если даже днем зажечь все электрические лампочки, то красная ниточка в счетчике начинает бегать куда резвее, нежели тогда, когда лампочки не горят.

Первый месяц Павловых электронаблюдений обошелся в 43 рубля и дал возможность этому талантливому созданию познакомиться с другой, не менее интересной наукой, экономикой.

Теперь рядом со счетчиком и оплаченным счетом висит неплохое пособие по экономике – фамильная нагайка-восьмерик.

Что касается младшего сына, Виктора, то, не обращая внимания на его минимальный житейский стаж – полтора года, – можно предвидеть, что из него выйдет незаурядный гастроном.

Прекрасная действительность категорически подтверждает мои родительские предположения.

Разговорный лексикон, безусловно, одаренного отпрыска довольно твердо уложился в два слова «ам-ам». Причем он этих слов на ветер не бросает. Он ест все.

Сегодня съел коробку кнопок.

Живем мы дружно. Я мужественно добываю деньги, все остальные дружно превращают их в завтраки, обеды, ужины.

Итак, совещание по случаю приобщения моей семьи к моде проходило в бурной обстановке. Наша дружная семья во взглядах на породу своего будущего друга дружно разошлась.

Дядя Отто Гугович категорически требовал приобрести болонку как более гомеопатическую собачью породу.

Жена требовала серого английского дога.

Лизэт – фокса.

Катэт – шпица.

Я – сеттера-гордона.

Павло от выбора породы воздержался и лишь спросил, у каких еще собак бывают искусственные зубы.

В конце концов решили разыграть лотерею.

Номерки тянул Виктор и амкнул сеттера-гордона. Мог сын пойти против отца?

Теперь у нас есть обворожительная сука. Зовут ее Гарна.

Ах, товарищи! Ах, люди!

Если б вы знали, какая прекрасная модная жизнь настает, когда в квартире появляется наш друг собака.

Первый день пребывания у нас Гарной – день повального восторга и радости.

Больше всех восторгался сосед молодой врач Мусий Иванович.

Он клялся памятью великого хирурга Пирогова, что такой рваной раны, какую сделала Гарна на правой ноге тети Лизэт, не видел ни один доктор на земле.

– Не стоните, – успокаивал он тетю. – Это же красота! Класс! Не! Вы посмотрите! Все как на ладони! Вот кожные покровы. Вот фасция. Вот мускулы – musculus gastrocnemius. Вот артерия. Видите – кровь льется. Если струится – значит, артерия, а если б текла медленно, то б была вена.

– Спасайте! – вопила тетя Лизэт. – Перевязывайте! Умираю!

– От такой раны быстро не умирают. От такой раны вы можете умереть не ранее субботы, когда у вас начнется гангрена, – авторитетно успокаивал Мусий Иванович, кончая перевязку. – Прекрасная рана, – продолжал он, неумело пряча трешку в боковой карман. – За пять лет учебы в мединституте не видал такой раны… Иди-ка сюда, собачка, я тебя поглажу… Где она?

– Она вот тут, – послышался из коридора голос Павла. – Доедает вашу вторую калошу.

– Ам-ам, – пояснил Виктор.

– Черт знает что, – смутился врач. – Новые калоши…

– Она ест не только новые, – добавил наблюдательный Павло. – Перед этим она съела боты тети Катэт. А боты очень старые, рваные.

– Паршивка! – влетела из коридора Катэт. – Не собака, а троглодит какой-то. Я же говорила, лучше б шпица. Благородная порода.

– Гарну заперли в ванной.

Вечером к нам зашел знакомый Федор Михайлович. Охотник, собаковод.

Пили чай.

– Прогуливался. Погодка чудесная. Можете представить, какую я сейчас отличную колбасу купил, – говорил Федор Михайлович. – Целое кило. Советую и вам.

– А мы собаку купили, – сказал Павло, схлебывая с блюдечка чай.

– Собаку? – подскочил Федор Михайлович. – Чего же вы молчите?

– Тетя уже кричала, – проинформировал Павло, не отрываясь от блюдечка.

– Показывайте! Я же на собаках собаку съел, – захохотал Федор Михайлович.

Привели Гарну.

– Ого! Неплохой пес. Так-так, – рассматривал ее со всех сторон Федор Михайлович. – Перо[23] как следует, колодочка[24] что надо. Добрячий пес.

– Премированный, – с гордостью сказал я. – Ее мама на всесоюзной сельскохозяйственной выставке…

– На собачьей, хотели вы сказать?

– Именно на сельскохозяйственной съела премированного голландского петуха вместе с перьями и медалью, висевшей на шее петуха.

Но этот дифирамб перебил радостно-звонкий голос Павла, который вбежал в комнату и затанцевал, припевая:

– Наша Гарношта – собашта Съела кило колбасы.

– Видите? Видите? – поймал я за руку Федора Михайловича, высунувшегося в коридор. – Вся в мамашу. Апорт, Гарна!

– Апорт – значит подай, – зарычал Федор Михайлович. – Как же она подаст, если уже проглотила, чтоб она сдохла. Кило ж колбасы!

– А глаза? Глаза! – не унимался я. – Обратите внимание. Ум. Осмысленность. О, вы еще не знаете Гарну!. Хотите, скажет цену вашей колбасы? Гарна! Же ву резон колбаса? Труа рублей а кильо? Гарна! Вуй!

– Гав, – подтвердила Гарна, облизываясь.

– Слышали? Три рубля.

– Два девяносто, – вздохнул Федор Михайлович.

– По талону брали?

– Так.

– Гарна угадывает цены товаров свободной продажи. Класс, братец ты мой! Породочка! С аттестатом собачка! Сейчас покажу. Куда же вы убегаете?

Ужинали мы без Федора Михайловича.

За ужином по предложению дяди решили матрац для Гарной снять с моей кровати.

– Непремированные литераторы могут переспать и без матраца, – сказал дядя.

Я тоже голосовал за.

Спал я на голой сетке. Снилось, что я не я, а гончая, и меня премировали на собачьем конкурсе.

Проснулся я от боли. Укусил сам себя за ногу.

А утром дядя не мог найти свои вставные зубы, что положил на ночь на столик у своей кровати.

Иду сегодня со службы на обед. Под дверью своей квартиры вижу всю детвору нашего двора. Дико хохочет.

– Чего вы тут делаете?

– Концерт, дядя.

– Какой концерт?

– В этой квартире какой-то малахольный купил собаку, и она поет. Как только тетя заиграет и запоет, собака тоже поет, а мы спорим, у кого лучше выходит.

Я насторожился. Катэт пела романс Шуберта. Гарна выла. Я подхватил за компанию, и лишь мой голос обеспечил перевес вокальным дарованиям Гарны.

Воша

(Обывательский диалог)

Иван Иванович! Здрас-с!.. Куда это вы так спешите?

– А? Доброго здоровьичка! Спешу! Лечу! Бегу! Делов! Делов полна голова!

– А чем это вы так нагрузились? Что это?

– Это? Мертвый паек.

– Как?

– Мертвый паек. Бабушка полгода как умерла, а паевая книжка осталась. Так я до сих пор получаю.

– Здорово!

– Недурно. Бегу вот в «Динамо». На покойную бабушку коньки отпускают.

– Но почему пешком? Трамваем лучше.

– Лучше? А сдача?

– Какая сдача?

– Ну, сдача. С рубля, с пятерки, с десятки. В трамвае не дают, в рабкоопе не разменяешь. Ни поехать, ни поесть тебе.

– Паника! Да мелочи сколько угодно. Я только что разменял.

– Он разменял! Он разменял! А на Заиковке?

– Что там на Заиковке?

– Не знаете? Неужели не слыхали? Ужасный случай… Умер один выдвиженец. Пошли родичи гроб покупать – сдачи нет. Ходят день, ходят два, ходят три, ходят чет…

– Враки! Не может быть, чтоб выдвиженец и так долго на одном месте находился. Уже б перекинули или сократили. Враки!

– Честное слово!

– Вранье! Не всякому слову можно верить. Вон один кассир божился-клялся, что денег на сдачу нет. А тряхнули его дома и пожалуйста: триста сорок один рубль девяносто семь с половиной копеек серебром.

– Серебром?

– И медью.

– Где же он их припрятал?

– В самуваре.

– В самуваре! Смотрите, какое опасное место! В самуваре! А-яй!

– И что странно. Из-за несчастной полкопейки засыпался.

– Засамуварился!

– Пришли к нему, искали, искали, искали – нету.

– Нету?

– Нету. А он сидит – чаек попивает. На столе, значит, самувар кипит, чашки, блюдца, сахарок, вареньице – полный букет. И говорит кассир агенту розыска: «Может, чайку б выпили по такой, хе-хе, работе». А тот ему: «А почему б и не выпить? Пожалуйста». Начала жена наливать, а из самуварного кранта полкопейки в чашку бряк. Ох-хо-хо… И готовый.

– Такой изобретатель! Господи!

– Нда… Не повезло изобретателю.

– Пострадал на финансовом фронте.

– Редеет армия изобретателей.

– А и вправде. Вон и у нас в жакте один изобретатель пострадал.

– На финансовом?

– Нет. На заготовительном.

– Жертва кулачья? Классовой борьбы?

– Какой там. Хуже. Жертва… таранки.

– Таранки?

– Ага. Придумал способ таранку хранить.

– Какой там способ? Таранка, кажется, всегда одним способом сохраняется: солится, вялится, сушится.

– Да нет, у него цель была другая. Большие масштабы.

– Интересно, какие масштабы?

– Скупал он во всех магазинах таранку, нанизывал на шпагат и спускал в вентиляционную трубу.

– Оригинально.

– Чрезвычайно! Семьсот сорок три таранки нанизал. А чтоб замаскировать, он на конец шпагата, что из отдушины торчал, искусственную хризантему привязал.

– Эдисон!

– Куда тому Эдисону!.. Да… Пришли как-то гости. Увидела, на несчастье, одна дамочка хризантему. Откуда, спрашивает, у вас такая чудесная хризантема? Ах! Ах! Да ручкой дерг!

– Ну?

– Ну и ну! Хризантема в руке, а вся таранка бухнула с четвертого этажа куда-то в подвал.

– Боже ж мой! Крах рыбных промыслов!

– Теперь таранка гниет и на весь дом такая вонь…

– А он, идиот, на проволоку нанизал бы. Крепче.

– Да тут не в материале дело. Тут – судьба.

– А верно. Точно.

Судьба играет человеком,Она изменчива всегда.

– Правильно! Судьба! Припоминаете Идиотенка?

– Какого?

– Ну, Идиотенка?

– Петра Петровича?

– Да его ж…

– Ну?

– Судьба. Помер!

– Грипп?

– Да нет.

– Тиф?

– По-душ-ка! От подушки помер!

– Съел?

– Не успел! Даже не попробовал. Подушки в одном магазине продавали. Пошел он в очередь. Купил подушку. На живот бечевкой привязал. Снова в очередь. Еще подушку. Словом, пять или шесть подушек приобрел. Летит радехонек домой, несет подушки перед собой, ничего не видит и… напоролся на такси…

– Iже есi на небесi!

– И его, и подушки – в пух и прах!

– В пух и прах?

– Эге. Даже в протоколе милиция записала: «На месте происшествия обнаружен пух и прах гражданина Идиотенка Петра Петровича». Судьба такая…

– Именно. А сколько человек мог бы еще сделать для республики…

– Еще бы…

– Мог бы стать в очередь за чересседельниками… За шлаком…

– За березовыми почками…

– Приобрести десять пудов глории…

– Ведра три касторки…

– Тонну козьих хвостов…

– Полную ванну керосина…

– Полный рояль набрюшников…

– Мог бы сделать матрац из мыла…

– Мог бы питаться прекрасною колбасоею…

– Колбасоею?

– Ну да. Колбаса из сои называется «колбасоя». Прекрасная штука. Кстати, как у вас дела с питанием?

– Прекрасно!

– То есть?

– Знаменито!

– Домашнее питание?

– Нет.

– Общественное?

– Нет.

– А какое же, наконец?

– Дружеское.

– Дружеское? Что за новость?

– Наоборот – древность.

– Дружеское?

– Именно. Мясо: друг мой – приказчик. Молоко: приказчик – мой друг. Масло: приказчик – женин друг. Овощи: подруга женина – приказчица. Решили проблему.

– Как же я проворонил?

– Живем не горюем! Жизнь бьет ключом!!! Общественные обязанности…

– Неужели имеете нагрузки?

– Ого! Вот бегу сейчас к Шептуновскому – нагружаюсь сплетнями, потом к Брехенчуку – нагружаюсь слухами, а тогда к самому Шушукале…

– А у него ж что?

– У него? Тс-с-с. У него… секретная новейшая организация. ВОША!

– Что-о-о-о?

– Говорю – ВОША.

– Что ж оно означает?

– ВОША – это Всеукраинское объединение шептунов-активистов. Поняли? Ну, прощевайте!

– Бывайте здоровы. Надо ж и себе вступить.

1931

Хищник

Он сидел, пренебрежительно смотрел вокруг и злорадно думал: «Наконец-то… Я добился… Под ногами у меня все! Я топчу все! Политика, пропаганда, классовая борьба, техника, искусство – ничто не минует моих когтей… Целые тысячелетия люди рождались, страдали, умирали, сходили с ума в научных терзаниях, пока дошли до этого чрезвычайного достижения человеческой мысли, а я могу топтать его своими ногами… Ух! Как я злорадствую!!!»

И воробей, сидевший на радиоантенне, еще раз сжал ее своими лапками.

Топ-топ на село!

(Пародия на Остапа Вишню)

Ой полола горлицяЛободу, лободуТа й послала припотняПо воду, по воду и т.д., и т.д

Чудесна эта народная песня, прекрасна эта народная песня, весела эта народная песня, но не весело было Запридуховскому с-х кооперативному товариществу, а совсем наоборот.

А «наоборот» это произошло из-за того, как говорят старые люди, «опчественного» племенного бугая, которого оно (с-х товарищество) приобрело у Краснопуповского филиала Доброскота, чтобы он (бугай) да полюбил запридуховских коров, чтобы от той любви да были славные телятки, чтоб те телятки да усердно сосали коров, чтобы они (коровы) да давали много моньки, чтоб она (монька) да облегчала нам жизнь и строительство социализма…

Великая, как видите, идея, прекрасная, как видите, идея…

…………………………………………………

Iди, iди, припотню,Не барись, не барись,На чужiї горлицiНе дивись, не дивись.

Хоть и был тот бугай сентиментальской породы, хоть и смотрел он исключительно на запридуховских рогатых и хвостатых «горлинок», но ничего из тех взглядов не вытанцовывалось.

Не оправдал бугай надежд, которые возлагало на него с-х т-во, спасовал, одним словом, бугай. Не может он удовлетворить пылкого чувства запридуховских «дам», которые ждали любви племенного «кавалера», и сердца их (коровьи) трепетали, как телячьи хвосты на морозе.

Выяснилось, что племенной этот бугай не способен продолжать род свой крупнорогатый.

И в расстройстве теперь запридуховские коровы, и в расстройте с-х т-во, ибо вложило оно в того бугая аж 350 рублей, и пишутся бесчисленные письма, и посылаются бесчисленные письма, и просит с-х т-во совета у редакции.

А что мы, редакция, можем посоветовать, когда у нас у самих штат маленький, недавно вот сокращение было.

Трудно ж нам, уважаемые запридуховцы, ей-богу, трудно… Обходитесь уж как-нибудь домашним способом…

…………………………………………

Бо чужiї горлицiПолетять, полетять,Вони тебе, припотня,Не схотять, не схотять.

……………………………………………..

Ах, как трудно, когда бугай не «импонирует».

Ах, ах!

Ах!

Любовь Федьки Гуски

(Пародия на Юрия Вухналя)

Мы сидели на дубках у клуба, и Федя, обнявши меня одною рукою и прищуривши глаз, время от времени сплевывая, рассказывал мне печальную свою любовную историю.

– Сначала наши дипломатические взаимоотношения с Дунькою были довольно хорошие и нормальные. Обниму, бывало, крепко, чмокну в щеку, а она лишь солидарно подморгнет и разве когда-никогда скажет:

– Федька, не политиканствуй. Куда ты это рукою полез? А ну сейчас же вынь!

В Дунькиной клуне был я как у себя дома. Это было, так бы сказать, мое полпредство. Приду, ляжу на скамейку и чувствую себя как неприкосновенная особа на вражьей территории.

Так было до той поры, пока в наши дела не встревали Дунькины родители и не имели на нее никакого влияния. Но как-то (Федя вздохнул) Дунька подпала под влияние отца и матери и начала верить ихним брехливым поклепам.

Прибравши власть в свои руки, отец и мать, эти твердолобые консерваторы, повели такую бешеную агитацию против меня, что я не знал, куда и деться.

Вот, представь, однажды в воскресенье выходит Дунькина матуся, этот министр внутренних домашних дел, на колодки и привселюдно на женском, так бы сказать, парламенте выступает с провокационной речью, мол, Федька Гуска – барбос и падла, и я его, босяка, во двор к себе не пущу, а не то что дочку замуж за него отдам. На колодках в то время была тетка Мокрина. А ты ж знаешь тетку Мокрину. Это не женщина, а чертова радиотрансляция. Через день все село знало про выступление и со всех сторон комментировало речь Дунькиной матери, намекая на обострение взаимоотношений между нами и на разрыв.

Я сам отлично чувствовал, что тут пахнет разрывом. И не ошибся.

Один раз я таки подговорил Дуньку пойти погулять и, оставивши пиджак свой в клуне, пошел на леваду.

Через час вернулся и увидел ужасную картину. На мой пиджак Дунькины родители совершили позорный наскок. Это был настоящий разгром.

Как потом выяснилось, родители искали какое-то письмо, которое будто бы я писал Гапке Сапроновой.

Это так меня возмутило… И вправде, братушка, это ж было неслыханное нахальство, что я тут же в Дунькином дворе обменялся с матерью острыми нотами. На другой день в селе только и разговору было, что про мой разрыв. Враждебные ко мне круги населения галдели, что, мол, так ему надо, сукиному сыну, и побаивались, как бы я Дунькиным родителям окна не побил.

Умеренные круги стояли на моей стороне.

– Ну, а как же ты? Не жалеешь? – спросил я Федю.

Федя глянул на меня, усмехнулся, плюнул и гордо проговорил:

– Мне разве что? Они ж плакать будут, а не я. Я еще вчера с хуторов два заказа получил. Хвеська Карпова гулять в воскресенье зовет, а Горпина Капронова на Покров просит прийти. Во как! Понял?

Харьков. Сумская улица, дом 122. Здесь жил В. Чечвянский. Здесь и уставлена мемориальная доска в его честь.

Василь Чечвянский в кругу писателей.

Точка

Между прочим, это не трудно.

Потому как своего у меня довольно много и не абы какого, а чрезвычайно оригинального.

Прежде всего псевдоним Чечвянский. Разве не оригинальный? Серьезно. Попробуйте не только в нашей, а даже в мировой литературе найти что-нибудь подобное. Не найдете – уверяю.

Чрезвычайно оригинальный псевдоним.

Потом, я чрезвычайно оригинально играю в шахматы.

Играю исключительно на проигрыш.

Ни у кого я не могу выиграть. Даже такой полнейший простак в шахматах, как секретарь журнала «Bсесвiт», и тот никогда мне не проиграл.

Не может, потому как я в этой области уникум.

Как Алехин непременно выигрывает, так я непременно проигрываю.

Кроме игры в шахматы я еще не без успеха ловлю рыбу удочкой.

Прошлым летом ловил рыбу на Донце в селе Хотомле.

За два месяца у меня украли плащ, сапоги и книжку И. Микитенка «Уркаганы».

Плащ и сапоги украли всерьез и надолго, а книжку через два дня подкинули с надписью: «Жаль, что ты не автор, а то б было интересно».

Я очень рад, что даже в таких глухих закутках у нас интересуются украинскими авторами послеоктябрьской поры.

…………………………………………….

Могу еще отметить такое «свое».

Я всегда помню, что у нас бумажный кризис, и не пишу романов, повестей и вообще крупных вещей.

Не умею.

А раз не умею – не берусь.

Безопаснее, знаете.

Читает человек небольшую вещичку и только настроится ругать, а тут вдруг – точка.

И не успеет читатель отругать – точка всегда выручает. Ставлю ее, благодетельницу.