Имя собственное

Она обернулась на спящую Тамару Петровну, окинула взглядом купе и, перекрестившись, вышла в коридор.

Первой на вокзальный асфальт, тщательно протерев поручни, легко спрыгнула Лариса. За ней спустились с чемоданами и сумками ростовчане, числом четыре. Трое мужчин и женщина. Мужчины убрались в сторону вокзала одни, а женщину, вместе с баулами, подхватило целое восторженное семейство. Аккуратно придерживая длинные полы оранжевого халата, ступила на перрон и Рая.

– Правда, здесь посвежей? – улыбалась ей Лариса.

– Несомненно, дорогая моя. Смотри, к нам новые пассажиры!

К вагону подбежали два молодых парня. Проводница проверила у них билеты и поднялась следом, легко подтянувшись на поручнях. Возможно, показать места. Где-то вдалеке протяжно взвыла полицейская сирена.

Раисе вдруг нестерпимо захотелось курить, хотя с этой дурной привычкой было покончено ещё на втором курсе. Перрон опустел. В ночи повисло томительное ожидание гудка к отправлению.

Оглянувшись по сторонам, Рая собрала в кулак полы халата и… юркнула под состав. Пересекая рельсы, бежала в сторону от вокзала, к депо. Скомкала и зашвырнула попутно в какой-то железный ящик оранжевый расписной халат, оставшись в сером брючном костюме. Обогнула ряд построек и затаилась в тени, прильнув спиною к облупленной стене. Вокруг никого. Мелкая дрожь в ногах и руках постепенно стихала. Вдали раздался прощальный гудок отправляющегося поезда.

Нужно расслабиться, вздохнуть свободно и трогаться к вокзалу.

В туалетной комнате она придирчиво осмотрела себя со всех сторон, тщательно отмыла запачканные мазутом руки, поправила причёску и вышла на привокзальную площадь, помахивая небольшим плоским чемоданчиком.

Услуги такси наперебой предлагали трое. Молча села в машину к тому, что постарше, и на вопрос:

– Куда едем, красавица? Почему одна и без охраны? – отрезала:

– Давайте-ка без вольностей! Пожилой ведь мужчина. Ведите себя пристойно. – И, помолчав, добавила уже примирительно: – В аэропорт!

* * *

С очередной получки Рая, намереваясь ехать к Верочке в Отрадное, закупилась в магазине фруктами, шоколадом и другими вкусностями. Долго не решалась, но всё же отважилась и купила дорогущий торт с пресловутой «вишенкой» наверху – тонколистной шоколадной розой.

Торт предназначался врачу. Анна Филипповна – добродушная, ещё не старая женщина, с извечным фонендоскопом через шею наперевес – озадачила старшую сестру плохими новостями:

– У Вероники после перенесённой прошлой зимой острой пневмонии проявились негативные осложнения в органах дыхания. Развился хронический бронхит с характерным кашлем. Девочку он просто вымотал. Пригласили специалиста-пульмонолога, тот её прослушал, но ничем нас не обрадовал. Рекомендовал паровой ингалятор и предположил дальнейшее развитие астмы, которая, как известно, проявляется приступами удушья. Девочка слабенькая, и вопрос встаёт ребром. Необходимо серьёзное лечение.

– Что надо предпринимать, Анна Филипповна? Я просто теряюсь. Подскажите, Бога ради.

– Нужен юг, Раечка. Морской воздух, сосны, можжевельник, соляные пещеры. В Сочи полно санаториев с лечебными программами строго по органам дыхания. Но если решитесь, то ехать следует вам вдвоём. Паровой ингалятор можно уже выбрасывать, он рассчитан лишь на носоглотку и верхние доли. Нужен ультразвуковой портативный небулайзер. Он глубоко орошает лёгкие лекарственным мелкодисперсным аэрозолем. В совокупности это всё, поездка, проживание, спецоборудование, конечно же, недёшево.

Путёвку инициировать можно, но ты же понимаешь… Крепись, нелёгкий груз ложится на твои плечи, дружок. Надевай халат, пройдём к ней в изолятор.

Домой Рая возвращалась весьма огорчённой, если не сказать – жёстко угнетённой откровенным разговором с врачом и болезненным видом сестры. Погружённая в раздумья, она даже проехала свою станцию метро и, выйдя на перрон, долго не могла понять, где находится.

Добравшись наконец до квартиры, упала без сил на диван, не сняв даже ветровки и джинсов. За окном начинался дождь. Верхушки деревьев, достающие до их этажа, потемнели от влаги и поникли листвой, уже начинающей желтеть. Снова осень…

Под опущенными веками в полузабытьи мелькали картины будущего путешествия к морю. Проносились большие вокзалы и полузаброшенные полустанки, деревни, лесополосы, озёра…

Но опять! Возвратные видения цепко держат в сознании голые стены изолятора, бледное лицо сестры и её огромные серые глаза. Слух разрывает надрывный Верочкин кашель. Хочется уснуть, провалиться в небытие, отрешиться от нечаянной беды, но не даёт покоя невроз, накрывший всё существо. Левый висок терзает резко возникшая боль, а где-то далеко-далеко настойчиво верещит дверной звонок.

Стоило громадных усилий побороть болезненный морок, встать и, зажав ладонями виски, нетвёрдыми шагами подойти к двери.

На пороге стоял Хромов Николай, в недалёком прошлом дядя Коля, друг погибшего отца. Он не сильно постарел за эти годы. Прилично одет, побрит. Разве что излишне располнел. Только кривая улыбка и блуждающий, прилипчивый взгляд с прищуром остались прежними.

– Войти-то можно? – стряхнул он дождинки с фуражки.

– Зачем? – шёпотом спросила Рая, держась за висок.

– Действительно, зачем? Дело есть неотложное, иначе бы…

– Что ж, входите, – сдвинулась в сторону.

Они прошли на кухню. Николай присел к столу и огляделся. Рая осталась стоять в дверном проёме, скрестив руки под грудью. Ощутимо запахло чужим присутствием, какой-то смесью одеколона и дешёвого табака. Дождинки, извиваясь, медленно скатывались по наружному стеклу. Молчание затягивалось.

– Говорите, пожалуйста, мне скоро нужно будет уходить.

– Не надо тебе никуда. Выпроводить меня хочешь. Будто не понимаю. А я ведь не взаймы пришёл просить. То, что сейчас скажу, определённо в твоих интересах. Поэтому прошу, выслушай и не перебивай. Налей водички стакан. Спасибо. За эти годы, Раечка…

– Давайте без фамильярностей…

– За эти годы, Раечка, много воды утекло. Преждевременно умерла Лида, мама твоя. Находясь в неволе, погиб отец. Официально – несчастный случай, это тебе известно. Но где-то год назад мне удалось наведаться в те «не столь отдалённые места» и запросить в архиве документы.

С трудом, но нашёл по номеру Мишину могилку, рассказал, что девочки его живы-здоровы, государство за ними осуществляет пригляд. Поговорил также с одним старым охранником, у которого квартировал, и он поведал мне любопытные детали того «несчастного» случая.

Отца вашего убили. За дерзкий и неуживчивый нрав. За объявленную им войну администрации колонии. За бесконечные письменные обращения в высшие инстанции по поводу того беспредела, с каким он там столкнулся. Пытки, изнасилования, избиения, холод и голод как способ укрощения строптивых.

Всё было обстряпано аккуратно, не первый, видимо, раз. Пообещали одному зэку УДО, досрочное освобождение, и тот, дождавшись, когда Миша спустится к реке, раскатил, как бы ненароком, штабель кругляка, предназначенного к сплаву. Бедолагу переломало, словно в гигантской мясорубке.

Рая закрыла лицо ладонями. Николай вопрошал в пустоту:

– Что они там похоронили под фанерной табличкой? Что в таком случае могло остаться от человека, не рискну и предположить.

– Вы привезли документы? Свидетельство о смерти, что-то ещё…

– Через некоторое время, – он продолжал, словно не слышал вопроса, – по приезде в Москву я нашёл свою маму очень больной, поэтому совсем не находил возможности навестить вас. И теперь вот, – он замолчал, сглатывая горький комок слёз, – сегодня ровно полгода, как она скончалась.

Он поднял трясущейся рукой стакан и залпом выпил воду. Рая молчала.

– Я остался совсем один и решил продать квартиру. Есть желание уехать на свою малую родину, в Белоруссию. Под Гомелем у меня много родни. Однако нарвался на мошенников, и квартиру у меня отняли. Сам виноват, пил с ними вместе, подписывал, что подсовывали…

Остался «жигулёнок» да покойного отчима дача в Лесном городке. Где и живу последнее время. Перевожу вещи из квартиры, обувь-одежду там, стиралку. Пытаюсь хоть дачу с машиной продать, чтоб не совсем голым на малую родину явиться. С покупателями уже есть договорённость.

– Для чего вы мне всё это рассказываете?

– Да затем, чтобы ты поняла обстановку. Послезавтра я буду должен передать ключи от дачи новым владельцам. Именно сегодня нужно нам с тобой поехать и забрать все документы. Я на машине. Час туда – час обратно. Ничего не беру из вещей, посмотришь, что я оставляю покупателям, и, может, что-то возьмёте с сестрой себе. Громоздкие вещи я включил в цену домовладения, но там ещё много чего интересного остаётся. Отчим был небедным человеком. Выберешь что-нибудь, посуда там, книги… Не вот ведь у вас «добра палата». Хоть чем-то мне перед Мишкой оправдаться.

Кроме отцовских документов я обязан передать тебе лично в руки ещё одну государственную бумагу, что когда-то вручили мне твои родители. На ответственное хранение. Так что собирайся, я жду в машине у подъезда.

Он хлопнул себя фуражкой об колено и встал. В дверях оглянулся:

– Не выходишь через двадцать минут, все бумаги сожгу к чёртовой матери! Но тогда уж не обессудь!

Машина долго пробиралась узкими дорожками, пересекающими дачный посёлок вдоль и поперёк, и наконец остановилась возле зелёного двухэтажного дома с черепичной крышей. Внешний вид строения ещё хранил былую презентабельность той категории дач, что некогда выделялись государством партийной номенклатуре, артистам, писателям, заслуженным работникам отраслей и прочим пенсионерам союзного и республиканского значения. Флюгерный жестяной петух, кособочась, печально глядел в осеннюю пустоту. Дождь не усиливался, но и не прекращался.

Сам участок облик имел плачевный. Давно необрабатываемая земля и запущенные посадки в совокупности образовали удручающий пейзаж Берендеевой заимки, что смотрелась особенно контрастно в сравнении с соседними ухоженными садами.

– Поставлю быстренько чайник, – проговорил Николай, сбрасывая куртку. – Согреемся немного, не возражаешь?

Рая огляделась и даже несколько удивилась добротному состоянию интерьера. Ковры, ростовое зеркало, книжные стеллажи, винтовая лестница, камин… Довольно удивительно, что всё это имеется в наличии и находится в относительной сохранности. Беря во внимание тот факт, что владельцем сего достояния является человек совсем неравнодушный к «питию» как к русской национальной забаве. Проще говоря, как-то умудрился не пустить всё это хозяйство по ветру.

– Давайте посмотрим документы и поедем. – Рая дышала в озябшие ладошки. – Скоро начнёт темнеть.

– Конечно, сию минуту. Вот чашки, варенье, распоряжайся. Я за документами, они наверху.

Ступени поскрипывали под грузным телом. Рая сделала горячий глоток, ещё один… Желанное тепло разлилось по внутренностям. Послышался голос сверху:

– Рая, поднимайся сюда, тут бумаг куча, будем разбирать. Я ещё и очки ко всему прочему забыл.

На широченной кровати были раскиданы папки, блокноты, десятки листков, исписанных мелким почерком, видимо, из архива прежнего хозяина. Николай рылся в этом ворохе, стоя на коленях. Документы из архива колонии нашлись быстро. Они были заклеены в пакет грубой бумаги шершавой текстуры.

– Почему эти документы у вас?

– Я же говорил, что Михаил в своём волеизъявлении указал меня. Вы с сестрой в то время были ещё несовершеннолетними. Документы и пришли на мой адрес.

– Это всё?

– Да нет, есть ещё одна бумага. Она касается конкретно тебя. – Он вытянул из дерматиновой папки серо-голубой листок и протянул его Раисе. Было понятно, что бланк важный, с водяными знаками и отчётливой печатью.

Сразу бросалось в глаза главное слово: СВИДЕТЕЛЬСТВО.

А вот дальше… шёл текст, осмыслить который получалось с трудом.

Об усыновлении (удочерении).

Айдарова Раиля Каримовна, татарка, дата рождения 25 марта 1998 года, г. Москва. Усыновлена (удочерена) Оторвиным Михаилом Васильевичем, гражданином России, русским, и Оторвиной Лидией Ивановной, гражданкой России, русской. С присвоением ребёнку фамилии – Оторвина, имени – Раиса, отчества – Михайловна.

Определить ребёнку дату рождения 25 марта 1998 года. Место рождения г. Москва. Национальность – русская. О чём составлена запись акта гражданского состояния об усыновлении (удочерении).

Дата 16.06.2002 года. Печать.

Подпись нотариуса.

Обрушилась гробовая тишина.

Рая смотрела на бумагу и не могла ничего понять. Сначала мелькнула мысль, что речь о Веронике. Но ведь нет! Чёрным по синему начертано: …фамилии – Оторвина, имени – Раиса!

«Значит, я? Речь обо мне? Но этого же просто не может быть!

Мама, милая моя… Выходит, ты мне и не мама? Отец не отец? А сестра не сестра? Веру считала неродной, а приёмышем оказалась сама? Боже ты мой…»

Она задавала эти вопросы себе, а смотрела умоляюще на Николая, словно ждала от него невозможного чуда. Вот сейчас он рассмеётся и скажет, что всё это досужая и неудачная выдумка, такого и в самом деле быть никак не может, и цидуля эта блакитная только того и стоит, чтобы её разорвать в клочья и выбросить, но…

Хромов взял бумагу из её рук, аккуратно сложил вчетверо, сунул в нагрудный карман рубахи и встал с колен. Скулы обострились, всегда блуждающий взгляд обрёл сосредоточенность. Он, казалось, молча набирался решимости, присущей разговору, далёкому от праздности. Вместе с тем отчётливо понимал, что мешает ему этот разговор начать.

Ему был нужен допинг!

Быстро подошёл к стеллажу, сунул руку за книги и вытащил припрятанную, видимо раньше, бутылку. Скрутив крышку, нервно разлил водку в два бокала тяжёлого гранёного стекла. Залпом опрокинул свой и, утёршись рукавом, начал наконец говорить:

– Я, наверное, поступаю подло, если вот так, безответственно вручаю тебе этот документ, будь он проклят! Жили бы вы с сестрой и без него. До сего дня считали бы себя родными и греха не ведали. Именно из этих соображений Миша с Лидой отдали мне это свидетельство на сохранение, чтобы ты его не обнаружила ненароком.

У Лиды долго не получалось родить первенца, да и врачи не обнадёживали. Поэтому они и решились взять девочку из детского дома. А через четыре года, когда тебе исполнилось семь лет, у Лиды, по её, вероятно, неустанным молитвам, родилась Верочка. Своя, Богом данная, кровиночка. Отсюда становится более понятным не особо ласковое отношение отца к неродной дочери.

Было видно, что это доставляло тебе моральные страдания.

Не скрою, у меня таилось и такое желание – хотел эту бумагу сжечь и уехать к себе, но есть один якорь, что удерживает прочно. Вот сейчас и наступил тот роковой момент, когда я скажу всё как на духу – якорь этот ты, Рая!

Она вскочила, словно подстёгнутая электрическим разрядом, но тут же опустилась обратно на кровать, заваленную макулатурой. Закрыла лицо ладонями и впервые за долгое время пожалела, что разучилась плакать. В горле стоял сухой колючий комок болезненной горечи.

Николаю же горячительная влага развязала язык:

– Ты давно нравишься мне. Ещё с самого раннего детства было приятно наблюдать, как из угловатой девчушки постепенно сформировалась спортивного вида девушка, которая затем чудесным образом выправилась в красивую, статную женщину. С некоторых пор не было и дня, чтобы я не думал о тебе. Я не влюбился, душа моя! Я буквально заболел тобой!

Рая обхватила руками колени и уронила в них голову. По сгорбленной спине легко читалось невыразимое отчаяние.

– Хочешь знать, девочка, почему я вывалил на тебя всю эту ненужную и лишнюю, казалось бы, правду? Зачем показал этот казённый приговор? А чтобы знала – всем, кого ты числила самой близкой роднёй, ты им с этого момента чужая! Посторонняя фигура азиатской национальности, нечаянным образом оказавшаяся в русской семье!

И вот теперь, когда твоих приёмных родителей нет в живых, я свободен от каких-либо обязательств перед ними. А раз так сложилось, я предлагаю тебе, Рая, стать моей женой. И зову поехать со мной в Белоруссию. Посуди сама, кому ты сейчас нужна, кроме меня?

Раиса медленно подняла голову с колен и устремила неподвижный взгляд своих чёрных очей на фигуру, произнёсшую это признание.

– Да. Мне сорок два года, а тебе девятнадцать, – продолжал Николай. – Да, у меня нет пока материальной стабильности, а напротив, есть определённые недостатки, с которыми я твёрдо намерен справиться. Зато я могу дать тебе то, что не сможет никто больше. Свою безмерную, давнишнюю и неизбывную любовь. Увидишь, мы поладим с тобой, Рая. Недаром ведь говорят, стерпится – слюбится!

У Раисы сначала мелко затряслись плечи, за плотно сжатыми губами отчаянно бился, пытаясь протиснуться наружу, сдавленный грудной смех. Наконец он вырвался на волю, и Рая громко и заливисто захохотала, запрокинув голову. Но тут же оборвала смех, резко выпрямилась и встала в полный рост:

– Та-ак! Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Только в хмельной голове могла поселиться подобная дурь!

Она отшагивала спальню от окна до лестницы и говорила, словно самой себе:

– Этот человек всерьёз предлагает мне повторить мамину горькую судьбу. Пьяные загулы, ревность на пустом месте, скандалы из-за пропитых денег и вещей, драки и побои, преступное равнодушие к детям.

И главное, куда зовёт этот безумный человек? Где, по его мнению, меня ждёт безграничное счастье?

Оказывается, в девственных лесах белорусской глуши под Гомелем, откуда и убежать-то, пожалуй, не будет никакой возможности. Пить он, конечно, не перестанет и через пять-семь лет обратится в развалину, озабоченную ревностью и старческими претензиями.

Чего ты ждёшь, мизерабль? – почти кричала она, криво улыбаясь. – Иди заводи машину! А по пути остановись у зеркала в прихожей и посмотри внимательно на себя, чучело! Может, хоть это тебя отрезвит, старый маразматик!

– Куда я теперь поеду выпивши? – упавшим голосом отвечал «молодожён», снова потянувшись к бутылке.

Рая пантерой бросилась к нему и выхватила тару из его рук. Пятясь, вылила содержимое без остатка прямо на ковёр.

Надо было видеть, какая метаморфоза целиком поглотила Николая! Он округлил глаза и затрясся. Личина приобрела мертвенно-серый оттенок, осклабился редкозубый рот. Из горла рвался жуткий нечленораздельный хрип. Сбычившись и вытянув руки, он пошёл на девушку, словно хотел дотянуться до горла. Достигнув её, прижавшуюся спиной к платяному шкафу, обхватил неуклюже за плечи и… принялся целовать в скулы, шею, плечи.

Извиваясь всем телом, будто рысь, попавшая в силки, она всадила острое своё колено налётчику в солнечное сплетение и выскользнула из цепких мерзких щупалец. Охнув, тот согнулся и тут же, распрямившись, молниеносно выбросил пудовый кулак прямо в точёный её подбородок.

Подкосились её ноги, он подхватил Раю почти у пола. Сграбастал в охапку бесчувственное тело, швырнул спиною на кровать и стал судорожно сдирать с неё одежду.

Очнувшись от резкой боли, Рая закричала что было мочи. Она понимала, что с ней творит этот мерзавец. Но кто же услышит этот вопль раненой души! Тушей своей он просто её расплющивал и хрипел, распространяя тошнотворный запах перегара и бросового табака. Упершись ему ладонями в плечи, пыталась сбросить с себя этого кабана, но тот… со стоном отвалился сам.

Рая рывком села на краю, прикрыв наготу подушкой. Сердце стучало, как отбойный молоток. Голову обносило свалившимся несчастьем, и нестерпимо болела нижняя челюсть. Пошевелила опухшим прикушенным языком и сказала тихо:

– Пошёл отсюда вон, сволочь!

Тот испуганно и с молчаливой готовностью двинулся к лестнице, подтягивая штаны и нашаривая болтающийся ремень.

Оставшись одна, зубами разорвала простыню и сумела как-то привести себя в относительный порядок. По телу ходила мелкая зябкая дрожь. Остановила взгляд на своём стакане с ненавистной водкой. Жгучая влага на мгновение перехватила дыхание, влажные веки сомкнулись и отчаянно не хотели снова открыть взору этот, ввергнутый в пучину мерзости, мир. Глухое рыдание клокотало в груди.

«Мамочка, милая моя, расскажи мне, кто я есть и почему всё так?»

Машина неслась по Минскому шоссе, рассекая образовавшиеся дождевые лужи. Сгустившуюся темень пронизывали слепящие фары встречных авто. Заднее сиденье целиком загромождала стиральная машина, и Рае пришлось устроиться на пассажирском, рядом с этим негодяем.

Тревожное и тягостное молчание наполняло салон. Рая подавленно склонила голову почти к коленям. Ей не хотелось видеть никого и ничего. Лёд негодования от неминуемого соседства с насильником сменялся мгновениями жалости к самой себе.

Всплывали в памяти девичьи переживания. Она, как и все девушки на свете, знала, что когда-то наступит этот момент. И боялась немного, и была до отчаянности готова подарить себя пусть пока не встреченному, однако любимому человеку. Но даже в самых непредсказуемых видениях не могла представить, что придётся пройти через такую мерзкую экзекуцию.

Ну как смириться, что честно хранимое от случавшихся посягательств невинное девичество грубо заберёт этот гнусный мужлан!

Рая искоса взглянула на Николая. Спокойное и равнодушное выражение его лица говорило о многом. Казалось, он уже почти уверился в сдаче позиций девушкой. Он даже еле заметно улыбался чему-то своему. И в башке у него крутились, небось, мысли соответствующие.

«Сидит, как побитая собачонка. Осознаёт себя в новом качестве? Да что, в самом деле? Чего такого уж особенного произошло? Не она первая, не она последняя! Бабы, они до поры строптивы. А когда власть над ними берёт настоящий мужик, тут же сникают и в слёзы. Перетерпит да и смирится, деваться-то некуда! А там и дальше можно разговоры разговаривать».

Сердце у Раи от тяжёлых мыслей щемило и наливалось ненавистью. И не виделось той гнетущей ненависти выхода. Ну что она могла сделать с большим взрослым мужиком? Отлупцевать пузатую утробу длинными своими ногами? Натравить на него знакомых ребят, санитаров из морга? Заявить в полицию? Ядом напоить? Неужели этот гад останется безнаказанным? Возможно ли оставить униженное и растоптанное достоинство неотмщённым? Смириться с поруганной честью и всё забыть?

– Раечка…

– Заткнись!!! – Она кричала в обречённом бессилье, превозмогая боль в скуле и колотя кулаками по приборной панели. – За-а-ткни-и-ись!!!

И тут, словно пастуший бич, хлёстко грохнул над ухом знакомый выстрел стартового пистолета. Она даже ощутила пороховой запах от капсюля. На раздумывание не оставалось и секунды!

Напрягшись всем телом, не мигая глядя на дорогу, хладнокровно подпустила поближе летящую навстречу громаду «КамАЗа» и… вцепившись в рулевое колесо, резко крутанула его влево!

Скрежет металла о металл, запоздалый визг тормозов, мешанина из того, что зовётся верх и низ, и, наконец, оглушительная тишина…

Машина лежала в буераке колёсами кверху.

Очнувшись, Рая обнаружила себя прижатой к водителю. Тесно, лицом к лицу. Всё вокруг засыпано осколками вдрызг разбитых стёкол. Ноги зажаты перелетевшей с заднего сиденья стиральной машиной. Правую пронизывала такая боль, что пошевелить ею без искр в глазах было невозможно. С разбитого лба текла кровь и заливала глаз.

Николай, припечатанный рулевой колонкой в грудную клетку, словно вдвое похудел. Он, зажмурившись, конвульсивно хватал воздух открытым ртом. Ноги были жёстко стиснуты вбитым внутрь двигателем.

От него по искорёженному салону распространялся запах испражнений. Превозмогая боль и отвращение, Рая протянула руку, вытянула из кармана его рубахи свидетельство и сунула себе за ворот. И вот тут он открыл глаза:

– Су-ука-а, – хрипел, раззявив рот, в котором булькала кровавая пена, – тва-а-арь… Выживу, у-убью паскуду… су-у-ка-а… как же больно…

Горячая волна гнева накрыла Раису всю без остатка. Она не могла смириться с тем, что этот ненавистный враг ещё жив. Мало того, что он нанёс пожизненную незаживающую рану её душе! Он остаётся ещё и носителем тайны превращения безвестной татарской девочки в русскую девицу крещённую уличным прозвищем Райка-оторва!

Откуда они взялись, эти последние силы? Тренированные пальцы непроизвольно потянулись к горлу, изрыгающему проклятья. Зажмурившись и рыдая от неимоверной боли, отчаяния, страха, горького предчувствия неминуемой беды, она сдавливала эту ненавистную глотку до той поры, пока сама внезапно не потеряла сознание.

А к машине уже бежали люди.

* * *

Ну вот и Анапа!

Мекка для российских любителей отдыха на Черноморском побережье. Поезд мягко подкатил к брусчатой платформе. Небесно-синее здание вокзала, перекрытия из стекла, сверкающие перила – всё это словно говорило прибывшим гостям, что здесь их неизменно ждёт голубое небо, тёплое синее море и яркое южное солнце.

Проводница Лариса, стоя у створа дверей, едва успевала отвечать на слова благодарности от пассажиров, покидающих её уютный вагон. Но когда не увидела в опустевшем тамбуре ни Раи, ни её соседки, обеспокоенно запрыгнула на подножку. Пробежав по проходу, резко оттянула дверь купе и обомлела, прикрыв ладонью рвущийся наружу крик изумления.