Имя собственное

Валерий Морозов

Имя собственное

© Морозов В.Г., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

Полистилистика реализма

Валерий Морозов как никто в современной русской прозе знает толк в обаянии деталей. Многим писателям кажется, что лучше всего увлечь читателя в начале текста каким-нибудь из ряда вон выходящим событием, но Морозов склонен действовать по-другому Он весь в языке, в его течении, в его скрытой жизни, в его движении к читательскому сердцу.

В книге «Имя собственное» собраны повести и рассказы известного тонким ценителям словесности автора. Морозов относится к тем писателям, которые профессионализм, ответственность перед художественным выбором ставят выше рыночной конъюнктуры. И это сразу даёт его прозе высокое качество, наполняет настоящим смыслом.

Книга построена прихотливо. По краям повести, внутри рассказы. Эта формальная уловка словно охраняет творческий мир писателя, замыкает его. О чём пишет Морозов? О жизни. И в этом не будет ни капли обобщения. Его интересует жизнь как реалиста, без капризов писательской фантазии, жизнь с типажами и без, жизнь, которая выкидывает коленца почище любого синопсиса, даже самого изощрённого. У Морозова есть поразительная особенность удивлять читателей не событиями, а изменениями в характерах персонажей, их, если угодно, естественностью. Они не такие, как «в книжках». Они такие, как в жизни.

Вот в повести «Оторва» главная героиня Раиса; сколько разного в ней, и плохого и хорошего, и жесткого и мягкого. Характер её мастерски раскрывается не через надуманные надрывы, а через вполне житейские, но драматичные ситуации, такие как дикая, с поножовщиной, ссора с отцом и страшная правда, что они с родной сестрой на самом деле не родные. Композиция повести не прямая. Как в рондо постоянно возникает рефрен, сцены в поезде, где Рая ведёт беседы со своей попутчицей и мы видим её в определённый момент судьбы, вкраплены в эпизоды из жизни героини. Эпизоды сложные, полифоничные. Попутчица также со своей историей, не случайной и не пустяковой, звучит контрапунктом, но контрапунктом обязательным, насыщающим ткань текста, придающим ему объём и так нужную для прозы многомерность.

У Морозова аллергия на любую ложь. Он не боится никем не прослыть, несмотря на огромную литературную культуру и такт, не затушёвывает мерзости жизни, не опасаясь критики ни слева, ни справа. Он выше этого: «Отца вашего убили. За дерзкий и неуживчивый нрав. За объявленную им войну администрации колонии. За бесконечные письменные обращения в высшие инстанции по поводу того беспредела, с каким он там столкнулся. Пытки, изнасилования, избиения, холод и голод как способ укрощения строптивых. Всё было обстряпано аккуратно, не первый, видимо, раз. Пообещали одному зэку УДО, досрочное освобождение, и тот, дождавшись, когда Миша спустится к реке, раскатил, как бы ненароком, штабель кругляка, предназначенного к сплаву. Бедолагу переломало, словно в гигантской мясорубке». Это об отце Раи, который после ссоры с дочерью, попал в тюрьму. Трагедия! Катарсис!

Не буду лишать читателя эксклюзива и пересказывать содержание. К концу повести напряжение нарастёт до предельного. Морозов умеет распределить систему кульминаций так, что всё подводит к главному, к главной мысли, что человек всегда человек, а за грехом неизбежно следует раскаяние и прощение.

Если говорить о творческой генеалогии Валерия Морозова, конечно, сразу вспоминается Зощенко. Но Зощенко, доведённый до большего понимания боли, Зощенко, сам превратившийся в боль. Эдакое развитие литературы, на мой взгляд, не вычурно: нельзя ничего повторять, необходимо развивать. Это основная мысль Кундеры в эссе «Занавес», и Морозов ей следует вполне.

В его рассказах люди предстают во всех своих качествах, иногда странноватых, он не боится рассказывать о горестях, о слабостях, но всегда ищет творческую компоненту любого описываемого события. Это очень важно, он не создаёт события, он наблюдает за ними, а потом ищет в них смысл. Мне представляется такое кредо сложным, но при удачном стечении литературных обстоятельств весьма перспективным для современной прозы, миновавшей все «измы» и вернувшейся в лоно реализма, при этом с острой необходимостью этот реализм переосмыслить, избежать заданности и ангажированности метода, заложив новую образную систему, где нет правил, где всё интуитивно. Морозов едва ли не лидер в этом процессе. И я уверен, что скоро о нём заговорят исследователи современной словесности не только в России, но и в мире.

Значительную часть книги занимает повесть «Смелая». Это вещь явно автобиографическая. И в связи с ней можно поговорить о стилистических особенностях письма Валерия Морозова. Для меня очевидно, что он не является приверженцем сугубо стилистической манеры, где стиль – это всё, и выше стиля ничего нет. Для него стиль – лишь средство, отсюда в его текстах, особенно в «Смелой», налицо полистилистические периоды, и порой довольно длинные. Он блестяще владеет повествованием от первого лица, он перемежает сказовую манеру с описательной так ловко, что будешь пристально-пристально вчитываться, но швов не заметишь. Он умеет держать длинное дыхание, но и знает, когда его заново взять, он мастерит цезуры с той же любовью, что и звуковые гроздья, он может быть поэтичным по-бунински и по-маканински глубинным, без игры в соревнование эпитетов, а только в поисках внутренней формы слова. В общем, Морозова надо читать внимательно, это то самое медленное чтение, о котором снова заговорили во всём мире. Совсем недавно в «Гардиан» я прочитал статью одного книжного обозревателя, отстаивающего позицию, что чтение это не суета, а удовольствие. Что ж! Морозов, как ни странно, подтверждает эту заморскую мысль, что интеллектуалы во всём мире сейчас стремятся к одному и тому же: погрузить человека в медленное чтение, тем самым хоть как-то оберегая его от агрессии и энтропии.

Максим Замшев, Главный редактор «Литературной газеты», Председатель Правления МГО Союза писателей России, Президент «Академии поэзии», член Совета по развитию гражданского общества и защите прав человека при Президенте РФ

Оторва

Повесть

– Как? Вы никогда не были на море? Правда? – стянув очки и приподняв нарисованную бровь, вопрошала Раису соседка по купе. Она словно намеревалась отчётливее запомнить лицо человека, несправедливо лишённого одной из главных радостей жизни.

– Что же здесь необычного, уважаемая, чему вы так удивляетесь? – отвечала Рая, распаковывая дорожную сумку. – Масса людей не имеют возможности съездить к морю. Хотя бы единожды. В силу отдалённости места проживания или по финансовым затруднениям. Многих останавливает бытовая неустроенность, дети. Да мало ли почему…

– Нет-нет, Раечка, поймите правильно. Я не в общеупотребительном смысле, а по отношению именно к вам. Роскошно одетая молодая женщина, имеющая возможность путешествовать в вагоне «Люкс-М» с душем, кондиционером и телевизором в купе, и вдруг…

– Ах, любезная Тамара Петровна, сказать по-честному, я и ехать-то не хотела. На этом Кирилл настоял, супруг мой.

– Что же он не с вами, Раечка?

– И не спрашивайте! У него с работой вечный завал. Он пластический хирург, очередь из пациенток аж до Нового года. Просмотрел мои анализы и настоятельно убедил в необходимости санаторного лечения. Если не сказать выдворил.

– Это он провожал вас до вагона? Импозантный такой мужчина?

– Нет, это его водитель. Мы попрощались раньше.

За окном, обрамлённым алыми занавесками, пролетали высотные новостройки, купола храмов, окраинные строения Москвы, её дымные промышленные районы.

Покончив с разбором вещей, необходимых в дороге, повесив портплед на вызолоченный крючок и переодевшись в шёлковый халат с огнедышащими драконами, Раиса устроилась за столиком и улыбнулась. Её красивое лицо и приветливая и располагающая улыбка словно излучали немой вопрос: «Итак, что же дальше, любезная Тамара Петровна?»

– Может быть, спросим кофе, Раечка? Поболтаем. Как вы смотрите?

– С удовольствием, – отвечала та, плотнее запахиваясь в шёлковый халат. – Но только мне с кофе не помешает коньяк. Грамм, этак, несколько. Ко всем моим недостаткам я ещё и гипотоник. А поездная качка как бы не спровоцировала, знаете ли…

– Это возможно, – согласилась Тамара Петровна и нажала рубиновым ногтем кнопку вызова обслуги.

* * *

В роддом за новорождённой сестрёнкой Рая с отцом отправились на старенькой машине дяди Коли, папиного друга и бывшего сослуживца по армии. Рая помнила, как всегда была недовольна мама, когда Николай появлялся в их квартире. Потому как любой его приход заканчивался банальной пьянкой, после которой отец становился просто невыносим. Доставалось и маме, и семилетней Раиске-ириске, если она не успевала спрятаться или убежать к соседской подружке Наташе. Скандалы случались нечасто, но случались, и от этого атмосфера в семье не становилась спокойнее. Но в такой день не хотелось думать о плохом.

Устроившись на заднем сиденье, она крепко прижимала охапку белой сирени и, напрягая воображение, пыталась представить встречу с мамой и новой сестрёнкой.

Ну, правда, как это будет?

Закрыв глаза и спрятав лицо во влажных и прохладных гроздьях, она воображала себя в сказочном саду, сплошь засаженном аккуратными рядами цветущей сирени. Тонкий, восхитительный аромат зыбким облаком витает невесомо. Яркое солнце пронизывает всю эту белопенную благоухающую кипень, над которой еле слышимой музыкой льётся пчелиное жужжание.

И вот по идеально ровной и прямой аллее навстречу ей медленно выходит мама, одетая в длинный развевающийся голубой хитон. На её руках сидит новорождённое дитя и широко улыбается старшей сестре, протягивая к ней ручонки. Мама наклоняется и подаёт дочери драгоценную ношу. Рая в замешательстве оглядывается вокруг, не зная, куда положить букет, чтобы освободить руки и принять ребёнка, и… слышит мужской голос:

– Давай сюда цветы-то. Ты спишь, что ли? Приехали уже, выходи.

Рая с раннего детства не могла привыкнуть к той несправедливости, что отец, мягко сказать, не особенно ласков в обращении с ней. Вряд ли ей была до конца понятна суть сложившихся отношений. Но каким-то внутренним детским чутьём почитала это за природную мужскую чёрствость, которая есть лишь прикрытие неумения или нежелания найти контакт с ребёнком. Бывая в других семьях, подмечала – с дочками мужчинам это сближение даётся труднее, чем с мальчишками. Поэтому её чаще тянуло к маме, а там… набежавшие слёзки быстро высыхали на уютной маминой груди.

– Ты на него, малышка, не обижайся, папа тебя любит так же, как и я. Просто он мужчина, тяжёлая работа, устаёт, конечно, оттого и срывается иной раз. Мы с тобой, детка, женского происхождения, и нам по этой причине предназначено быть терпеливее. Надо, может, когда-то и смириться с обидой, уступить, сделать так, как отец скажет. Будешь ты покладистой, и он станет помягче. Не стоит плакать. Успокоилась? Вот и хорошо.

Слёзы высыхали, но это не удаляло из памяти горьких детских обид. Они из раза в раз лишь напластовывались на неокрепшую душу, создавая тем самым непонятную разделительную, но в то же время защитную оболочку. Она всё реже обращалась к папе с какими-либо просьбами, сторонилась поддерживать изредка начинаемый им разговор. А ему такие отношения, похоже, только облегчали жизнь.

Однажды, после очередного домашнего «концерта», Рая отчётливо поняла для себя – папа её не любит! И с горделивой обречённостью приняла это понимание. Перестала плакать и искать утешения у мамы. Больше молчала и старалась не находиться дома, когда появлялся отец. Замкнулась. Хотя, возможно, ещё и не понимала до конца значение слова «отчуждение».

Но в этом вновь открывшемся состоянии, на удивление, не было и доли покорности. Напротив, в ответ на отцовскую нелюбовь из глубины ранимой детской душонки поднималась незнакомая жёсткая непримиримость, иногда переходящая в озлобление. Причём всегда вопреки попыткам сдерживаться.

Год от года её характер и болезненная реакция на любую самую мелкую несправедливость напоминали поведение дикой камышовой кошки. Сузив глаза, она с шипением крыла мальчишек за приставания площадными выражениями. Нередкий случай, когда огрызалась и с учителями. Раннее понимание своей, явно незаурядной, внешности позволяло ей вести себя надменно с одноклассницами. Вот назло!

А если неприятности касались Верочки, это приводило Раю прямо-таки в ярость, присущую всё той же камышовой болотной рыси.

Пацана, толкнувшего сестрёнку головой о кирпичный угол, схватила за волосы и коленом методично разбивала несчастному лицо в кровь. Этот, безусловно, дикий случай спустить на тормозах не представлялось возможным, и по настоянию родителей мальчишки даже ставился вопрос об отчислении её из школы.

Спасла Раю непререкаемая отличная успеваемость по всем предметам, приличный штраф на отцовское имя, поручительство коллектива учителей и постановка на учёт в детской комнате милиции.

А с той поры цепко закрепилось за девчонкой прозвище: Райка-оторва! А другого прозвища и подыскивать не было нужды, потому как вся их семья носила фамилию Оторвины.

Встреча в роддоме прошла совсем не так, как грезилось девочке в её дремотном видении. Из больничных дверей показалась бледная и похудевшая мама в сопровождении высокой медсестры в белом халате и голубом колпаке. Женщина держала в руках крохотный свёрток, глядя на который и не верилось, что там может прятаться живой человечек.

– Ну что, счастливчик, – нарочито громко адресовала акушерка приветственный возглас отцу, – принимай своё сокровище! И, как говорится, в добрый путь!

На родителя странно было смотреть. Лицо его приняло чуть ли не плачущее выражение, голова втянулась в плечи, спина согнулась в понятной покорности моменту. Дрожащими руками он принял конвертик, приоткрыл уголок простынки и, заглянув внутрь, просиял, широко улыбаясь. Наспех поцеловал супругу и, осторожно ступая, двинулся к выходу.

Рая протянула маме букет, и та, с плохо скрываемой болезненной гримасой, присела, чтобы обняться с дочкой. Дядя Коля сунул медсестре какую-то денежку, посмотрев на которую женщина молча развернулась и захлопнула за собой белую дверь.

По решению отца ребёнку дали имя от греческих корней, Вероника. Хотя мама робко настаивала, что на конец мая по святцам есть хорошее имя Анастасия, а Вероника звучит вычурно и как-то непривычно… да разве он послушает?

Однако выход нашёлся сам по себе. Рая с мамой стали обращаться к девочке в уменьшительно-ласкательной форме: Верунчик, Вера, Верочка. А когда малышка подросла, то на вопрос «А как тебя зовут, прелестное дитя?» отвечала уже сама: «Вера!»

Раечка любила сестрёнку без ума, нянькалась с ней от мокрых пелёнок и аж до первого класса школы. За это время они с матерью не раз пытались подступиться к хозяину на предмет святого крещения девочки, но он про это не велел даже и напоминать.

Эти хлопоты с младшей сестрёнкой до известных пределов облегчали Рае тягостные часы, когда дома был отец. Да и маме очень годилась такая неоценимая помощь, потому как после тяжёлых родов она слабела раз от разу. А эти «разы» превращались впоследствии в гнетущие недели, а то и месяцы пребывания в больнице. Наступило и такое время, когда ей пришлось навсегда оставить преподавательскую работу в медучилище.

Нелёгкие домашние заботы легли, конечно же, на Раины ещё слабенькие плечи. Девочка плохо понимала, какая болезнь мучает мать. Та говорила лишь, что болеет «по-женски» и это скоро пройдёт.

На торжественной линейке перед началом нового учебного года и Рая, и Вера стояли каждая в своей шеренге – Раиса с восьмиклассниками, Верунчик с первоклашками. Первый раз в первый класс!

Почти до слёз умилительно смотреть на этих новоиспечённых школяров, совсем ещё детей, недавних выпускников старшей группы детского сада, переминающихся с ноги на ногу от долгого ожидания и непривычно тяжёлых ранцев за спиной. Всех и каждого что-то смущало: чуть великоватая школьная форма, удушающие галстуки у мальчишек, новые, ещё не разношенные ботинки с туфельками и огромные неудобные букеты цветов, предназначенные первой учительнице.

Школьный двор забит народом. Над нарядной толпой родителей высилась голова отца. Видимо, сумел-таки отпроситься с работы. А вот мама… Та, по обыкновению, отбывала в больнице какой-то непонятный очередной курс.

Но вот наконец на крыльце школы, украшенном транспарантом и надувными шариками, появилась окружённая важными гостями директриса. Торжественно пронося к микрофону свою высокую причёску и выдающуюся во всех отношениях грудь, она говорила дежурные поздравительные, из года в год одни и те же, фразы. А Рая не могла оторвать взгляд от сестрёнки.

В сравнении с другими ребятишками Вера росточком казалась меньше почти всех. Без слов было понятно, что сейчас ей неуютно и немного боязно. Она, склонив белокурую головку с огромными бантами на жидких хвостиках, искала потерянным взглядом старшую сестру. По нижней вздрагивающей губёшке не велик труд понять, что и до откровенного плача совсем недалеко. Разглядев, однако, в толпе высокую фигуру отца и выхватив боковым зрением сестру, немного успокоилась.

Рая же с удовлетворением отмечала про себя, как аккуратно и не хуже других она приготовила к школе свою любимицу. Чёрные лаковые туфельки они покупали втроём, ещё с мамой. Белые гольфы, укороченное и отутюженное форменное платье, белоснежный фартучек, пышные банты и… громоздкий, не по росту, подаренный папой чёрный ранец.

Тут пронзительно заверещал электрический звонок, и первоклассники, ведомые молодой длинноногой учительницей, нестройной вереницей первыми стали подниматься на крыльцо школы. В шеренге же второклашек пухлощёкий пацан, глядя на малышей, шепнул рыженькой соседке с огромным бантом:

– Когда-то и мы были такими!

Та в ответ лишь вздохнула ностальгически.

Пока разбирались по классным комнатам, Рая неотступно думала о Веронике. Пристально именно теперь, когда наблюдала её со стороны.

«Почему она так отличается от нас троих? Волосы у мамы, отца и у меня чёрные, как и глаза. У мамы лишь немного отличаются – карие. У Веры же светлые волосы и серые в голубизну глаза. Она как будто бы и не растёт совсем, какая была в детском саду, такая же и теперь. Я, грех сказать, уже метр семьдесят, отец вон выше всей толпы, а тут что?

Вера за лето лишь немного пополнела, округлившись лицом простецким и невыразительным. Чем ещё больше стала отличаться от всех нас, Оторвиных. Чёрных, худых и скуластых».

Не единожды приходили в голову Рае подобные мысли. Она даже как-то осмелилась озадачить и маму:

– Мам, ты не обидишься, если я спрошу? Как ты думаешь, могли нам в роддоме Верунчика подменить? Ну, может, случайно как-нибудь. Не со зла, а по ошибке? Ты сама разве не видишь, какие мы с ней разные?

– Не придумывай, Раечка, такого просто не может быть. Это же Москва, роддом с давней положительной репутацией, высокообразованный персонал. Там всё под жёстким контролем.

А что до непохожести, так это часто случается. И в моей, и папиной родне людей, не похожих друг на друга, сколько угодно: высокие и не очень, блондины, шатены и чёрные как смоль. А помнишь, дядя Петя приезжал из Владимира? Рыжий, как осень, и худой, как дюралевый костыль! А папе он двоюродный брат.

Вот закончатся каникулы, начнёшь заниматься в восьмом классе. А там по истории будете изучать восстание декабристов. Причины, следствие…

В те времена Россией правил государь император Николай Первый. Между прочим, двухметрового с гаком роста мужчина. А папенька его знаешь кто? Император Павел. Тоже Первый. Вот только росточку предок был… ну тебя вот на голову ниже. Как говорят, метр с короной. Нехорошо, правда, так говорить о государе. Но логику-то наследственную где тут искать? Поэтому оставь-ка эти мысли.

У Бога на любого человека свои намерения и каждому предназначена отличная от других судьба. У Верочки она тоже своя, особая.

А с лица, знаешь ли, воды не пить.

* * *

Улыбчивый официант из вагона-ресторана с полотенцем через локоть принёс в купе кофе, блюдце жареного миндаля, витиевато порезанный лимон, половину небольшого графинчика коньяка и круглые фужеры. Длинными пальцами, унизанными дешёвыми перстнями белого металла, взял протянутую Раей купюру и, пятясь, удалился.

– Дорогая моя, – вкрадчиво говорила Тамара Петровна, мостя живот поплотнее к столику, – я всё смотрю и никак не налюбуюсь вашей фигуристой внешностью. В первую очередь лицом. Оно, ваше лицо, скажу прямо, будто с обложки глянцевого журнала. Даже шрамик над бровью прекрасного облика никак не портит. А короткая стрижка вас так молодит! Вы просто красавица и наверняка это знаете!

– Это преувеличение. Чего уж и такого особенного, просто удачное совпадение родительских наследственных признаков и только.

– Не скажите. Подозреваю, что без приложения любящих рук вашего мужа тут не обошлось. Я не права?

– Нет, нет, что вы! Никакого хирургического вмешательства, никаких там подтяжек и уколов. Единственное, что Кирилл мне разрешает, так это ряд процедур по уходу за кожей, кремы, хорошая косметика. Любая вещь, дорогая Тамара Петровна, требует заботы и ухода, не говоря уже о собственном теле. Кто, скажите, кроме нас самих, озаботится нашим внешним видом?

Соседка зарделась слегка и, потупив взор, замолчала, оглаживая под столом барабаном натянутую юбку. Рая непритворно прикрыла рот ладонью, спохватившись, что последние фразы сказаны ею в поспешности и бестактно. Если иметь в виду некоторую запущенность телесных габаритов попутчицы.

– Тамарочка Петровна, умоляю, не примите мои слова на свой счёт! И в мыслях не было вас обидеть. Давайте нальём ещё по глоточку.

Вот и замечательно!

Не держите обиды, дорогая моя. Я, знаете ли, даже вижу возможность помочь вам. Если, конечно, вы изъявите желание и живёте в Москве. Не думаю, что Кирилл откажет мне в просьбе и не найдёт свободного окна в своей нескончаемой очереди из пациенток. Давайте говорить откровенно. Смотрите. Вы ещё относительно молоды, по ощущениям, где-то около сорока, верно?

– Сорок один, да. Коренная москвичка. Я бы с большим удовольствием, Раечка, вы так любезны…

– Но обойтись одним ультразвуком, как мы понимаем, здесь уже не представляется возможным. Понадобятся и круговая подтяжка лица, и вакуумная липосакция живота и бёдер. Я это говорю в общем ключе, детально объяснить суть лечения может только Кирилл.

Для меня он может и скидочку сделать нормальную. В разумных, понятно, пределах. Вы, вообще, интересовались когда-нибудь ценами на подобные операции? Нет? Ну что могу сказать, знакомство с прейскурантом на эти услуги может вас несколько обескуражить и озадачить. Люди, живущие на зарплату, за таким лечением практически не обращаются. Но, как говорится, нет ничего невозможного! Сегодня поможешь ближнему ты, завтра он поможет тебе. Простой закон нормальных человеческих взаимоотношений.

– Раечка, вы изумительный и, по всему видно, большой сердечной доброты человек. Я к вам душевно расположена с первой минуты нашего знакомства и не стесняюсь об этом сказать. – Тамара Петровна с опаской оглянулась на дверь и приблизила лицо к собеседнице. – Скажите, Рая, могу я быть с вами предельно откровенной?

– Безусловно. Ну кто может нам помешать быть откровенными друг с другом?

– В таком случае я предлагаю выпить на брудершафт и перейти на «ты». Не знаю, правда, делают ли подобное с коньяком? Если полагается шампанское, я потребую, возможности мои позволяют. Заодно и ужин закажем.

– Можно! – засмеялась Раиса. – Можно и с коньяком. Нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики! Только в нашем случае надо пить не на брудер, а на систершафт!

Женщины скрестили руки, выпили и, потянувшись друг к другу через столик, поцеловались.

– Рая, ТЫ хороший человек! Теперь отвечай: Тамара, ТЫ хороший человек!

– Тамарочка, да ты просто прелесть! – И обе заливисто смеялись, запрокинув головы.

* * *

Сказать честно, Рая и без посторонних уверений прекрасно осознавала все достоинства своего внешнего облика. Ей не сподобилось ещё и пятнадцати лет, а встречные мужчины, если не всякий, то через одного, как правило, невольно заворачивали шеи вослед стремительно летящей фигуре длинноногой черноглазой бестии.

Это интригующее обстоятельство, постоянное ощущение на себе заинтересованного мужского внимания, ей нравилось. Причём нравилось до восторга! До невозможной щекотки в животе!

И чтоб вам всем пусто было!

Ещё не полностью развитой, но уже живущей в юном естестве женской интуицией Рая вычленила необычайную ценность своей внешности – она давала ей зримую власть над противоположным полом. Мальчишки-старшеклассники ёжились и краснели при встрече, девчонки же поджимали губы и собирались кучками «дружить» против этой воображалы.