Дорога в Аризону

Нику они, как выяснилось, ждали напрасно. Нет, придти-то она пришла, но от участия в дегустации заморского нектара отказалась. Перс, однако, принялся уламывать ее, и Ника, надо же, уломалась: "Ну, хорошо, но только совсем чуть-чуть – полглотка. Буквально на донышке, слышишь?". "Конечно "чуть-чуть", кто ж тебе много-то даст, – хохотнул Перс. – Тебе – на донышке, а нам – до краешков!". За неимением стаканов в бабушкином буфете "чинзано" разлили в старые фаянсовые чашки с разлапистыми ромашками на треснутых боках. "До краешков, увы, не получилось, но все равно – чин-чин!", – провозгласил Перс, попутно разъяснив "собутыльникам": "Так иностранцы говорят, когда выпивают. Это как раз от слова "чинзано" и произошло". Толик не рассчитал первый глоток и хватанул "чинзано" больше, чем следовало. Напиток показался шелковым и обжигающим одновременно. То ли с непривычки (ничего, кроме шампанского, Тэтэ до сей поры в своей жизни не пил), то ли от того, что глоток и впрямь оказался чересчур большим, у него перехватило горло. "Это ж тебе не водка! – авторитетно засмеялся наблюдавший за ним Перс. – Не залпом надо пить, а маленькими глотками, с чувством, с толком, с расстановкой, как заповедал классик – Пушкин, что ли?..". "Не учи бабушку кашлять!..", – кашляя, прохрипел Тэтэ. "Не учу, не учу… У меня есть тост! – крикнул Перс. – Девушки-медики пьют до потери пульса, девушки-географы – до потери ориентации, девушки-физики – до потери сопротивления. Так пусть же нашими, пацаны, собутыльницами всегда будут девушки-физики!". Тэтэ и Кол заржали. "Дебильный тост, – заявила Ника. – Дебильный и пошлый. Я – не девушка-физик, мне уйти?". "Ника! Ну что ты, в натуре? – укоризненно загудел Перс. – Это же шутка!".

Испив чашу с "чинзано" до дна, Толик почувствовал, как в голове у него зашумел океанский прибой, а по жилам забегали веселые стаи крошечных существ, неведомых и невесомых. На душе стало легко и светло, будто вкрутили лампочку помощнее. "А теперь – кино?", – он развязно ухмыльнулся и призывно подмигнул Персу. "Какое кино?", – непонимающе посмотрела на них Ника. "Научно-познавательное, – отшутился Перс. – Про сельское хозяйство: там пашут, сеют, поливают и всякое такое… Сама увидишь, короче. Но сначала мы с Анатолем выйдем покурить. И обсудим кое-что. Идем?". Он позвал именно Толика, а не Кола, хотя Кол иногда, действительно, покуривал, а Толик никогда и не пробовал. Тем не менее, не задумываясь над этим странным обстоятельством, Тэтэ пошел за Персом в сени. В сенях было холодно, но – не людям, выпившим по полкружки "чинзано". "Держи", – Перс протянул Толику сигарету. – "Не, не буду". Толик был уверен: если родители прознают, что он курил, наверняка оскальпируют его и посадят под арест до самого окончания школы. "Ты чего? Это ж "мальборо"!" – удивился Перс. – "Все равно не хочу". – "А, боишься, что родичи учуют?.. Не бойся, у меня жвачка есть импортная. Ну и снегом еще заешь. Вообще никакого запаха не будет". – "Не уговаривай. Сказал – не буду". – "Ну, как знаешь. А я затянусь, пожалуй". Он чиркнул спичкой. ("А для него это уже, похоже, обычное дело: дымит, как блатной, – отметил про себя Тэтэ, глядя на курящего Перса. – Намастачился, поди, у отца сигареты воровать…"). "Слушай, Анатоль, у меня к тебе предложение есть дюже соблазнительное, – Перс прищурился и пустил струю дыма к потолочным стропилам. – У тебя же дед… ну, тот, который умер… ветеран войны был, да?". – "Да…". – "У него, наверное, орденов и медалей много было?". – "Почему "было"? Было и осталось. Полный китель". – "Здорово! Я так и думал. Понимаешь, тут такое дело… У меня друг есть в Москве. Он – наш с тобой ровесник, только – немец. Ну, из ГДР, то есть. Отличный чувак! Он живет там у них при посольстве. Мы и познакомились, когда отца к ним в посольство на банкет пригласили. Ну, неважно. В общем, этот парень собирает военные ордена и медали. Коллекционирует. Хобби у него такое, понимаешь, да? И вот он, короче, попросил меня помочь достать советские награды: таких у него в коллекции пока нету. Иностранцу вроде неловко как-то отказывать. У меня-то самого – пусто: один мой дед – что в этом доме как раз жил – не воевал совсем. А второй живет в какой-то тьмутаракани – под Оренбургом, по-моему… Я его и в глаза не видел. И у родственников тоже с наградами небогато. Ну, что делать? Вот я и решил к тебе обратиться". – "Зачем?". – "Ну, ты же сам говоришь: у тебя дедовские ордена остались". – "И что?..". – "Будь другом: дай парочку". "Ты офонарел, что ли?! – изумился Тэтэ. – Это же ордена!.. Настоящие!.. И не мои, а деда". – "Но дед-то – твой! И я ведь не для себя прошу. Говорю же тебе: этот пацан – гэдээровский немец. То есть, наш человек, социалистический, друг, товарищ и брат!". – "Да хоть внук Эрнста Тельмана! Это ж не повод, чтобы ордена ему дарить. Не значки все-таки… Их, знаешь ли, не каждому давали". – "Что значит "дарить"? Я не предлагаю тебе подарить ему ордена. Я предлагаю обменять. Ну-ка, подержи…". Отдав окурок Толику, Перс полез в висящую на гвозде спортивную сумку, заклейменную адидасовским "трилистником". "Что у тебя там? Аленький цветочек?", – хмыкнул Тэтэ. – "Не аленький, а синенький! Вот, смотри. Ты когда-нибудь такое чудо видел, а?". Перс держал в руках кепку темно-синего, будто море перед штормом, цвета, с широким и длинным козырьком-совком. На лбу ее загадочной кокардой белели большие латинские буквы N и Y. Они переплетались, как стебли сказочных цветов, как тела страстных любовников, обессилевших в пылу любовной схватки, но не способных оторваться друг от друга, и рогатая Y озорным чертиком выглядывала из-за широких плеч N. "Ну, как? – Перс, словно нетипично любезный и услужливый продавец универмага, вертел кепку перед глазами Тэтэ. – Шик, правда? Настоящая американская бейсболка!". В голове у Толика зашумело с новой силой, а буквы на кепке вспыхнули, будто неоновые. "Американская?.. Прямо из Америки?". – "Куплена в Венгрии, но сделана, ясен процесс, в Америке, где же еще?". – "Так этот твой парень ее в обмен на ордена предлагает?". –  "Нет, это я тебе ее предлагаю. Она моя, мне ее отец привез. От немца я ничего в обмен на ордена требовать не могу: неудобняк, в натуре!.. Что он обо мне подумает? Человек приехал к нам в страну, попросил помочь, а я ему цену какую-то назначаю!.. В общем, если ты согласишься на мое предложение, то получишь от меня бейсболку. Немец получит ордена. А лично мне ничего не надо. Для меня главное, чтобы друзья довольны были. Ну, договорились, Анатоль?". Кепка льнула к рукам, грела их, как котенок. Толик надел кепку, покрутил головой, поправил козырек, натянул поглубже. "Великовата немного…". – "Не смертельно! Там сзади, на затылке ремешок есть специальный. Нашел?.. Ага, этот. Его можно ослаблять или подтягивать, и кепка будет то шире, то уже. Убавил?.. Надень опять. Ну, прямо для тебя кепочка-то! Сидит, как шляпа на д’Артаньяне!". – "Где у тебя зеркало, Перс?". – "Зеркало?.. Здесь в доме нету… Но поверь мне на слово! Идет тебе, как бабам – сиськи!". – "Как, ты говоришь, она называется? Балаболка?..". – "Бейсболка. У них там в Америке игра такая есть – бейсбол. Что-то вроде лапты русской. Знаешь, да? Ну, вот они в этих кепочках на поляне и суетятся. Конкретно эта бейсболка – команды "Нью-Йорк Янкиз". Видел буквы на лбу? "Нью-Йорк" означает. Я читал, что это у них там самая великая и знаменитая команда, кромсает всех подряд, как ЦСКА – в хоккее".

Бейсболка… Американская. Настоящая. Кусочек настоящей Америки, который будет принадлежать только ему. Однако тут же Толика снова обожгла мысль о том, что ради этого придется тайком от родителей стащить из дома дедовские ордена. Мысль выглядела уже не такой ужасной, как в первый раз, но все еще пугающей. "Нет, Перс, я не могу", – Толик снял бейсболку, но продолжал теребить ее в руках. "Анатоль, ты, действительно, не втягиваешь – ни в прямом, ни в переносном смысле, – Перс, засмеявшись, открыл дверь и бросил окурок в сугроб. – Я тебе предлагаю не резинку от трусов, а НАСТОЯЩУЮ АМЕРИКАНСКУЮ БЕЙСБОЛКУ, которой ни у кого в городе больше нет и вряд ли будет. Тебе этого мало? Ладно, я дам еще свой ремень. Тот, с двумя дырочками. В понедельник в школу принесу. А кепку… Кепку бери прямо сейчас! Забирай! Я тебе верю и обманывать не собираюсь! Ты же мой друг! Ну?.. Кепку и ремень – за два несчастных ордена! Неужели оно того не стоит? За два ЛЮБЫХ ордена! Только, чтоб они, естественно, разные были. И военные, а не какой-нибудь там сраный орден Дружбы народов… Ну?.. Ты же умный человек, Анатоль, сам все прикинь!..". – "Но как я ордена-то из дома унесу? А если родители заметят?". – "Ты же говоришь, что у деда их – полный китель. Кто заметит отсутствие двух железок? Всего двух, понимаешь, а не пяти, не десяти! Или родители у тебя их каждую неделю пересчитывают? Не заметят, не писай мимо!". – "У деда медалей много, а орденов не очень… Мало орденов". – "Хорошо, тогда исключительно из уважения к тебе – один орден и одну медаль. На такой расклад согласен?". – "А если… родители про кепку спросят? Откуда взял, что да как…". – "Слушай, Анатоль, какой же ты мнительный, а!.. "Если – то, а если – се…"! Ну, не валяй дурня, а?! Скажешь, что я тебе ее подарил – просто подарил, как другу. Или выиграл ты ее у меня: мы поспорили, кто больше на турнике подтянется, и ты выиграл. Или еще что-нибудь придумай! Не знаешь, как родителям врать, что ли?! В твоем возрасте пора бы уже иметь навыки". Наверное, в другой раз Тэтэ, не лишенный чувства осторожности, все-таки отказался бы. Но сейчас коктейль соблазна и "чинзано" был слишком убойным. Сейчас слово "американская" действовало на него слишком опьяняюще. Противиться не убеждающей трескотне Перса, а именно этому шепоту соблазна было слишком трудно. И слишком не хотелось расставаться с кепкой. К тому же приходилось отдавать себе отчет в том, что в случае отказа Перс может осерчать и впредь лишить его радостей дачного подполья… И Толик сказал: "Ладно, уболтал". "Вот и ладно! –  как жонглер, подхватил Перс. – Я всегда верил в твое благоразумие, Анатоль! Значит, в понедельник ты мне – ордена, я тебе – ремень, так? И еще: не то, что посторонним, но и Колу с Никой ничего про это говорить не стоит. Они, конечно, свои ребята, но лучше, когда рот на замке, а ключ – в кошельке. И тогда точно никогда ничего не узнает. Заметано? Ну, все, прячь кепку и пошли порно смотреть, пока мы тут с тобой ОРЗ не заработали. Да положи ее обратно в сумку, а когда будешь уходить – заберешь".

"Вы там высшую математику обсуждали, что ли?", – встретили их недоумевающие друзья. "Наоборот, самую простую математику – о том, что два равняется двум, – Перс игривым заговорщиком посмотрел на Тэтэ. – Ну-с, вэлкам ту зе синема, май френдс!»7. И, пригласительно махнув рукой, заскрипел лестницей, ведущей на второй этаж.

Вызволенная Персом из застенков папашиного книжного шкафа кассета не обманула ожиданий дачной компании. Хотя мясной ряд человеческой плоти был представлен на экране не в полном ассортименте и не с той наглядной убедительностью, что на увиденных однажды маленьким Толиком во дворе порнографических игральных картах, восторг неизбалованных эротическим видео Тэтэ и Кола от фильма под названием "Частные уроки" трудно передать словами. Они и не тратили время на слова, предпочитая криво улыбаться, пыхтеть и краснеть – то ли от удовольствия, то ли от других родственных эмоций. Один лишь сюжет ленты гнал кровь по жилам с сумасшедшей скоростью: американский школьник получает беспрепятственный доступ в постель молодой женщины, чье прекрасное тело он может трогать, гладить, целовать и испытывать на прочность теми восхитительными способами, о которых его советские сверстники имеют лишь теоретические представления, да и то – самые общие. Мечта, а не сюжет! Однако довольно быстро Толик понял, что его почему-то смущает присутствие в комнате Ники. Даже мешает. Она, видимо, тоже это поняла, ибо решительно поднялась и заявила: "Я не буду это смотреть". "Почему?", – у Перса вытянулось лицо. "Потому что это похабень", – Ника направилась к лестнице. "Ника, подожди! – Перс вскочил с кровати. – Ну, не хочешь смотреть, не смотри! Давай внизу вместе посидим, поболтаем. Только не уходи, а то я себя буду виноватым чувствовать. Ты все-таки в гостях".

"Хорошо, что она вышла", – сказал Кол Толику, когда они остались вдвоем. – "Ты тоже это понял?". – "Ага. Такой видак лучше с другими бабами смотреть. С чужими и не такими правильными". "Наоборот – с ПРАВИЛЬНЫМИ лучше смотреть, – подкорректировал Толик. – С теми, кто все правильно понимают, правильно себя ведут и не сопротивляются, как девушки-физики. И берут инициативу в свои руки". – "Ага, и не только инициативу!". – "И не только в руки!". – "Ага!". Они засмеялись. Француженка Николь из фильма, безусловно, была правильной женщиной. Но где найти такую в реальной жизни?.. В реальной советской жизни, будь она неладна… Сквозь гайморитный бубнеж перевода продрались звуки какой-то возни на первом этаже – как будто кто-то с кем-то боролся или двигал диван. Потом донесся сдавленный голос Ники: "Перестань!..". Затем все стихло, но через несколько мгновений Ника крикнула уже громче: "Не надо, пожалуйста!..". И тут же послышался шлепок. "Чего они там делают? – спросил Толик, следя за очередным соитием Николь и удачливого юнца. – Диван, что ли, двигают? Чего его двигать, он того и гляди рассыплется…". "В жмурки, наверное, играют", – ответил Кол, не отрываясь от мутноватого черно-белого копошения на экране. Первый этаж пересекли быстрые шаги, хлопнула дверь. Опять воцарилась тишина, через какое-то время безжалостно убитая скрипом чертовой лестницы. Перс поднялся в видеозал одинокий и недовольный. "А где Ника?", – поднял на него глаза Тэтэ. "Домой ушла, – буркнул Перс и помассировал щеку. – Да ну ее!.. Тоже мне – царевна Несмеяна! "Пить не буду, кино смотреть не буду!..". Пусть дергает восвояси". Он плюхнулся на бабкину кровать: "Ну, что тут у вас? Пацан снова раздвинул тетке горизонты и показал земную ось?".

Глава 29

Вкусив полной мерой западного алкоголя и разврата, чувствуя тянущую боль в мошонке, Толик, вернувшийся домой практически взрослым мужчиной, тем не менее, понял, что не только хмель "чинзано" окончательно покинул по дороге с дачи его голову. Душу его так же бесследно оставила решимость выполнить свою часть сделки с Персом. Эта решимость пропала, растворилась в морозной тьме январского вечера, как пар от дыхания. Нет, не сможет Толик стащить дедовские награды и отдать их Персу. Он уяснил это, закрывшись в своей комнате, повсюду преследуемый веселыми, строгими, внимательными взглядами деда на фотографиях. Или все-таки сможет? Или стоит рискнуть? Ведь бейсболка же… Но если все откроется, и родители узнают?..

Проболтавшись все воскресенье флюгером на ветрах своих сомнений и опасений, утром в понедельник Тэтэ, раздираемый соблазном и страхом, все же уступил страху разоблачения и возмездия. Сунув в "дипломат" бейсболку, которую предстояло возвратить Персу, он поплелся в школу. Ощущения у него при этом были такие, будто он уносит из дома родное существо – щенка, например, которого собирается продать на Птичьем рынке или просто выбросить на улицу. Хорошо хоть, что шагавший рядом Венька не задавал лишних вопросов и вообще помалкивал, безуспешно пытаясь разжать челюсти, склеенные ириской "Золотой ключик".

На перемене после первого урока Перс догнал Тэтэ в коридоре и, дохнув ему в ухо жарким нетерпением, спросил: "Принес?". – "Нет…". – "Почему?..". Толик сглотнул слюну, посмотрел на паркет у себя под ногами, поднял голову и ответил: "Сегодня не получилось. Завтра принесу". "А, ну хорошо, –  легко согласился Перс. – Пусть будет завтра. Мы как раз в конце недели с этим пацаном из ГДР должны встретиться, так что завтра, Анатоль, жду от тебя обещанных "железок". Кстати, а ремешок – вот он!.. (Перс распахнул пиджак и похлопал себя по талии). Как только принесешь мне "железки", сразу сниму и отдам тебе ремень". – "Штаны не свалятся?". – "Не свалятся! Они у меня точно по размеру". Плоская черная змея в стальном ошейнике на поясе у Перса равнодушно смотрела на Тэтэ двумя рядами пустых глазниц, сводящих мальчишек с ума. Завтра и этот шикарный ремень будет собственностью Толика.

Ника сидела на уроках необычно хмурая, словно чем-то огорченная. На следующей перемене Тэтэ выдернул ее из толпы девчонок. "Привет, Ника! Ты чего такая мрачная?". – "Так, ничего особенного". – "А чего в субботу с дачи сбежала?". – "Потому что этот скот Перстнев стал меня руками хватать". – "Как хватать?..". – "Как-как… Не знаешь, что ли, как девушек хватают? Лапать он меня стал". – "А… ты что?". – "Вырвалась, треснула ему по морде и ушла". – "Ну, и падаль же он!.. Вот падаль, а!. Что ж ты меня не позвала?!". – "Тебе, как я помню, не до этого было. Ты увлекательную киноленту смотрел". – "Ника, ну, зачем ты так?.. Как будто мы… не друзья с тобой больше… Еще раз полезет, скажи мне, ладно? Я ему глаза и уши местами поменяю!". – "Не полезет, не беспокойся. Он сегодня извиняться пытался". – "А ты?..". – "Что ты заладил: "А ты? А ты?"… Сказала, что извиняю, но на дачу больше не приду. И вообще никуда с ним больше не пойду. Пусть ищет себе других подруг с потерей сопротивления… Да и тебе, Толик, советую держаться от него подальше. Гадкий он все-таки тип". – "А тогда в парке ты совсем другое говорила… Помнишь, в ноябре, когда мы с тобой на скамейке сидели?.. Ты тогда убеждала меня, что он хороший, защищала его. А теперь вот…". – "Значит, был прав ты, а не я. В самом деле: будь с ним осторожнее. Он тебя может втянуть в какую-нибудь нехорошую авантюру. От него всего ждать можно".

Внутренне Тэтэ признавал правоту ее слов. Его самого начинала тяготить та зависимость от Перса, которая с каждым днем, с каждой неделей проявляла себя все сильнее, все теснее оплетала Толика, незаметно, но неуклонно подчиняя его власти Перса и превращая в очередного оруженосца вроде Кола. Прежде, если бы Толик услышал, что Перс хотя бы пальцем тронул Нику, тут же взгрыз бы ему его холеную глотку. А сейчас… А что, собственно, сейчас? Ведь еще ничего не поздно поправить. Ника права: надо послать его подальше и впредь не связываться с ним. Но это было проще сказать, чем сделать. Единожды попавшись на крючок великого соблазна, очень трудно соскочить с него. И тем же вечером Толик, дождавшись, когда родители лягут спать, включил ночник в своей комнате и открыл шкаф, где висел дедов полковничий китель. После похорон вещи деда – рубашки, костюмы, обувь – постепенно покинули комнату, ставшую вотчиной Тэтэ: что-то мать раздала соседям, что-то досталось отцу. Остался лишь китель. Обернутый саваном простыни он занимал место в самом углу платяного шкафа. А прямо над кителем, в углу полки для свитеров, притаилась засунутая туда Толиком бейсболка "Нью-Йорк Янкиз".

Раньше мать Толика несколько раз в год чистила китель, а весной и летом, сняв с кителя награды, вывешила его на балкон – проветриться и прожариться на солнце. Но это было раньше, когда дед был жив и часто надевал китель – на торжественные мероприятия, на 9 мая или куда еще. Может, сейчас, когда деда нет, китель не будут трогать, и никто ничего не заметит?.. Толик размотал простыню. Тяжелые гроздья медалей посверкивали на левой стороне кителя. Справа выстроились ордена. Толик, склонившись и шевеля губами, осматривал этот строй, как генерал – солдат и офицеров на плацу. Орден Александра Невского, Орден Отечественной войны I и II степени, два ордена Красной Звезды. Хорошо, что две Красные Звезды. Одну он возьмет, другая останется. Теперь – медали. С ними проще. Вон их тут сколько: "За боевые заслуги", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", "За взятие Берлина", "За освобождение Варшавы", еще, еще какая-то, а "За отвагу" – целых три. Одну из них и снимем – ту, что с краю… М-да, все равно пустота в этом месте слишком бросается в глаза. Значит, придется перевесить медали, подтянуть нижние ряды, замаскировать брешь, чтобы никто не заметил потери бойца…

Закончив перестроение медальных шеренг, он увидел, что в самом низу все же остался темный отпечаток – в том месте, где располагалась ушедшая на повышение медаль. И справа – на месте снятого ордена… Это было заметно даже при сумрачном свете ночника. Он потер ткань пальцем. Поплевав, потер рядом с отпечатками. Контраст сохранялся – как на теле, где соседствуют загорелые и бледные участки кожи. Еще более скверным было то обстоятельство, что кроме отпечатков в ткани зияла, как крошечное пулевое отверстие, дырочка, пробуравленная орденским штифтом. Слева булавка медальной колодки ранила ткань сразу в двух местах. Тоже бросается в глаза… Наверное, это и есть то, что называется "следы преступления"… На секунду ему стало так страшно, что он едва не вернул все обратно. Однако не вернул. Им вдруг овладело приправленное обреченностью, но от этого еще более упрямое желание довести задуманное до конца, как бы страшно и неприятно ни было. Отыскав в шкафу свои детские варежки, он опустил медаль и орден в их ворсистую пасть, положил варежку в "дипломат" рядом с книжками. Потом замотал китель простыней, закрыл шкаф, и в этот момент почему-то обернулся, встретившись глазами с дедом на военном фото. Дед все так же задорно улыбался, а вот взгляд у его друга-жигана вроде бы стал еще жестче. Тьфу, чертовщина какая-то!.. Чудится всякое… Толик мысленно сказал фотографии: "Прости, дед", выключил свет и залез под одеяло. Может быть, пронесет…

Когда он следующим утром шел в школу, ему всюду, на автобусных остановках и у светофоров, в толпе спешащих на работу людей и в окнах зданий мерещился фронтовой друг деда с фото в комнате, взиравший на Толика сурово и многозначительно. В школе, стремясь покончить поскорее с выматывающим душу обменом, он перед уроком сам подошел к Персу: "Принес". "Классно! – спокойно ответил Перс. – Они сейчас при тебе?". – "Да". – "Идем в сортир". В мужском туалете было пусто, только в запертой кабинке кто-то журчал бодрой струйкой. Подойдя к наполовину закрашенному белой краской окну, Тэтэ достал варежку и осторожно вытряхнул награды на ладонь Перса. "Лепота! Хороша звездочка – почти, как кремлевская! – Перс покрутив награды в руках, положил их в карман пиджака. – А вот твоя награда, Анатоль!". Он начал расстегивать ремень. В кабинке заклокотал водопад слива, из-за двери выскочил малыш-октябренок и тут же замер, остолбенело глядя на старшеклассника, снимающего ремень. "А ну, кыш отсюда!", – шикнул на него Перс. Октябренок испуганно порскнул к выходу, забыв вымыть руки, как его учили дома и в школе.

Несколько дней после этого Толик провел в сильнейшем беспокойстве, ожидая едва ли не каждую минуту, что тайное станет явным. Однако тайное продолжало быть тайным. Отец, похоже, вернулся к своей ногастой фее, а заодно – и к поздним возвращениям с работы и частым отлучкам по выходным. Мать с потерянным видом ходила в квартире, погруженная в свои мысли, не замечая того, что творится с сыном. Все было тихо, и страхи и тревоги Толика быстро затянулись, как затягивается ссадина на коленке. Бейсболку он пока не осмеливался надевать, откладывая этот знаменательный момент до наступления весны. Зато ремнем щеголял охотно. Первым обновку заметил Венька. "Ух ты, какой ремень у тебя фирмовый! – восторженно забасил толстяк, уставившись на чресла друга. – Прямо как у Перса! Где надыбал, Толян?". – "Был – Перса, стал мой". – "Он тебе… его подарил?..". – "Как же, жди!.. Этот если что и подарит, так только венок на могилу. Выиграл я у него ремень. Мы поспорили, кто больше подтянется. Я победил". – "А ты что на кон поставил?". – "Значки… Хоккейные значки. Помнишь мою коллекцию?". – "Чехословацкий?". – "Ага, и еще этот… С эмблемой московского чемпионата мира". – "Здорово! Молодчик, Толян! Раздел Перса!.. А ты сколько раз подтянулся?". – "Восемнадцать". – "А он?". – "Тринадцать, по-моему". – "Здорово!". Венька послал другу взгляд, исполненный обожания и преклонения. Сам Винни относился к той категории пацанов, которых физрук по кличке Козел Батутович презрительно называл "бомбовозами": турник был их крестом, на котором они висели, страдая и извиваясь. Тем больше Венька гордился своим легким и ловким другом, который с некоторых пор почему-то стал избегать его. Столь щедрый прежде на дружеское общение теперь Толик держал Веньку на голодном пайке. Тогда как держать его, Веньку Ушатова, на голодном пайке чего бы то ни было – сущее изуверство. Веньке было обидно и непонятно такое поведение друга. Несколько раз толстяк порывался объясниться с Толиком, но Толик упорно не собирался ничего объяснять. Самоустранение Ники не внесло серьезных корректив в культурную программу их отныне исключительно мужской компании, напротив, придало дачному времяпрепровождению недостающие ранее оттенки полной свободы и непринужденности. Горячительных напитков Перс, правда, боле не приносил с собой, но горячее видео со стрельбой, етьбой и молотьбой, как говорил Тэтэ, поставлял бесперебойно – на радость приятелям, которые после таких просмотров чувствовали себя настолько половозрелыми и половоспелыми, что готовы были взорваться, как десять Хиросим и двадцать Нагасак.