Леон

– Вы можете продать человеку за деньги то, что валяется под ногами?

– Забавный парень, – повторил он слова девушки, но с другой интонацией. – Ты даже магию не применял, впрочем, все честно, я и не ставил такого условия. Насчет желания – обманул девочку, да?

Пес вдруг загавкал с новой силой, радостно, и парень, трусящий мимо в спортивных шортах и майке, прервал свою пробежку:

– Диана? Что ты тут делаешь?!

Я стоял в пятидесяти шагах и видел, как у моей покупательницы вспыхнули уши под копной не очень густых, соломенно-желтых волос. И как она заговорила негромко, небрежно, пытаясь сдержать разъезжающиеся в улыбке губы, а пес прыгал вокруг, тучей поднимая песок и вертя хвостом на зависть ветряной мельнице.

– Она гуляла, чтобы «случайно» встретить его на пробежке, – пробормотал я. – В сотый раз. Но все никак не получалось…

– Я многое видел, – негромко признал Микель, – и многое понял о тебе, но интерпретировал, похоже, не все и не до конца…

Солнце полностью скрылось за громадой воды, но лучи его били из-за горизонта вверх, и небо не желало тускнеть и смиряться. Окна, обращенные к пляжу, светились, как зеркала, отражающие пожар.

Микель помолчал минуту, провожая взглядом девушку, парня и собаку. Потом снова посмотрел на меня:

– Будем учиться, Леон.

Часть третья

Стартап и мышиное колесо

Я просыпаюсь за минуту до петушиного крика. В комнате светает, покачиваются тяжелые ветки за окном, из полутьмы выступают предметы: мой письменный стол с компьютером, настольная лампа и торшер в углу. Большая картина на стене напротив: мать, отец, мои братья Эд и Рамон, и я между ними. Мне на этой картине лет четырнадцать. Мать, как всегда, в строгом одеянии, с гладко зачесанными седыми волосами. А отец изображен в черном камзоле знатного мага семьи Кристалл. И лицо у него не такое, как я запомнил, а надменное и горделивое. Я попросил его так нарисовать.

Рядом на стене портрет прабабки Лейлы, копия того, что висел у нас в столовой. И рядом – миниатюра, очень нежная, неизвестного художника: Лейла в молодости, а у кресла стоит, положив ей руку на плечо, мой дед Микель. На портрете ему семнадцать – столько же, сколько мне сейчас.

В первые секунды мне всегда непросто вспомнить, где я и как сюда попал. Кажется – я дома, сейчас проснутся братья, мы вместе поедем в школу… Потом заново я оглядываюсь и все вспоминаю: между мной и домом бесконечный океан, я заброшен в чужой мир, семья глядит с портретов, а школа… Школа тут тоже есть, есть строгий распорядок дня и много, много обязанностей.

Натуральным петушиным голосом кукарекает мой смартфон, я со вздохом отключаю будильник. Времени у меня – десять минут на умывание, туалет и подготовку.

Вода теплая, лей сколько хочешь. Под босыми пятками гладкое полированное дерево. Растираю лицо полотенцем, возвращаюсь в комнату. Выставляю на середину мышиное колесо для пробежек, я сам его купил в зоомагазине месяц назад, выбирал тщательно, для себя же…

Снимаю пижаму, раздеваюсь догола. Так мне удобнее.

Ложусь на пол. Он чистый.

Шесть десять. Короткий сигнал на смартфоне, срабатывает таймер. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза – я мышонок. Все вокруг огромное. Узкий трап, ведущий ко входу в колесо, белеет в утренних сумерках.

У меня светлая шерстка, лапки с когтями и длинный голый хвост. Привычными отработанными движениями забираюсь в колесо. Начинаю двигаться – шаг за шагом, потом быстрее. Я отлично научился это делать, а в первый раз, бывало, и кувырком летел.

Колесо поскрипывает. Я бегу все увереннее, воображаю, что я не мышь, а гепард в саванне. Мышцы разогреваются, дыхание становится глубоким и ровным; я даже чувствую разочарование, когда опять срабатывает таймер.

Выбираюсь из колеса, борюсь с желанием почесаться и вылизаться. Обратно я должен перекинуться сам, по своей воле, а это самое сложное; мыши не творят магии. Если, конечно, не прошли курс оборотничества под руководством Микеля.

Снова ложусь на пол. Зажмуриваюсь, представляю потоки энергии и информации, соединяющие мой привычный образ с образом белой мыши. Делаю вдох, выдох, и опять, и еще; с пятой попытки удается выпустить энергию плавно и попасть в резонанс информационных колебаний. У меня звенит в ушах. Тело меняется слишком резко, взрывной волной, и несколько секунд я валяюсь на полу, потом встаю на трясущиеся ноги.

Смотрю в зеркало на дверце шкафа – да, это я. Все на месте. И кое-что лишнее. Хвост. Голый мосластый хвост от копчика и до пола.

Вот потому я и раздеваюсь догола, прежде чем заклинание, установленное на смартфоне, обратит меня в мышь. Когда перекидываешься обратно и обнаруживаешь хвост под трусами… Отвратительное ощущение.

Время идет. Я пытаюсь удалить хвост самостоятельно. Раньше, еще на прошлой неделе, у меня получался этот фокус, сегодня – никак. Я вздыхаю, беру со стола телефон.

– Микель, – говорю в трубку. – Доброе утро.

* * *

Микель придерживается правил чуть жестче, чем это делала моя мать. Завтрак в семь тридцать, кто опоздал – лишается заодно и обеда.

– В следующий раз ты поедешь с мышиным хвостом на деловую встречу, Леон.

Я знаю, что он не шутит.

– В следующий раз я справлюсь, – вру я, пододвигая к себе тарелку. На завтрак омлет с лососем и зеленый салат, доставка из любимого ресторана. Стараюсь глотать помедленнее – смакую, воспитываю в себе гурмана.

– Ты просто мало работаешь, – сурово говорит Герда. – Раз в сутки для оборотничества – ни о чем. Из лени растет твой хвост, а не из задницы…

Меньше всего мне хочется, чтобы она давала мне советы, да еще в таком тоне. Усилием воли сдерживаюсь. Ем, хотя вкус после ее слов притупился; сама она умеет превращаться только в парусник, и то потому, что ее однажды перестроили на верфи. Следила бы лучше за собой.

– А у тебя сегодня деловая встреча? – снова начинает Герда, на этот раз тепло и по-приятельски, будто ищет ко мне подходы.

– В одиннадцать, в Сити, – говорю я прохладно. Мог бы и не отвечать, но в присутствии Микеля неохота с ней ссориться.

Она отлично слышит холод в моих словах, меняет тактику и пытается подтрунить надо мной:

– Снова будешь чем-нибудь торговать? Чем на этот раз – апельсинами, токенами, советами по логистике?

Она думает, это смешно, хотя сама ни разу не продала ни полведра грибов, ни сетки рыбы на базаре…

Я тут же вспоминаю историю Герды, как рыбы танцевали под ее пение и как она отказалась выдать их жадному «брату». Мне становится стыдно за свое раздражение.

– Долго объяснять, – говорю примирительно.

Но Герда уже вошла во вкус, ей необходимо мое внимание, поэтому она провоцирует:

– Ну и правильно, зачем что-то объяснять, когда тебя просят.

– Неспециалист не поймет, – отзываюсь я высокомерно.

На самом деле я лукавлю: как профессионал, я мог бы объяснить в простых словах. Это часть моей работы, пересказывать суть дела так, чтобы и дилетанты поняли. Но я снова начинаю злиться. Мне хочется щелкнуть Герду по носу.

– Когда ты не знал, как включается стиральная машина, – подает голос Микель, – Герда тебе толковала по нескольку раз…

И вовсе не по нескольку, одного раза мне всегда хватает.

– Основное, за чем стартапы стараются прийти в акселератор, – говорю я со вздохом, – это доступ к нетворку партнеров правильных фондов, smart money и Demo Day. Последний позволяет создать эффект FOMO, так как конкуренция за топовые проекты среди фондов всегда большая.

Герда замолкает и молча ест. Я длинную минуту наслаждаюсь тишиной, потом вскользь поглядываю на Микеля: не перегнул ли я палку? Микель ухмыляется; не знаю, что он понял из моей тирады. Не исключаю, что все. Сам он никогда не станет заниматься коммерцией, но мне сказал на первом же занятии: «Два твоих таланта сплетены и проросли друг в друга, трудно понять, где заканчивается маг и где начинается купец. Значит, будешь стараться за двоих».

Герда не поднимает глаз; в первое время, когда я только начал учиться у Микеля, приспосабливался к новому миру и отчаянно тосковал по дому, она тратила на меня каждую свободную минуту. Она возила меня по выставкам, театрам, торговым центрам и паркам развлечений, объясняла, как и что устроено, учила пользоваться гаджетами, помогла записаться на мои первые сетевые курсы. Я в самом деле ей очень благодарен.

Но Герда не понимает очевидных вещей: мальчик вырос. Теперь я знаю и умею не меньше, а больше, чем она. Хочет и дальше задирать нос? Тогда придется раз за разом получать щелчок. Такова жизнь.

* * *

Я надеваю деловой костюм. Не повязываю галстук – со скидкой на время суток и на мой возраст. Придирчиво смотрю на себя в зеркало.

У ворот стоит машина представительского класса с водителем. Уже выйдя на крыльцо, я морщусь. Не так.

Возвращаюсь. Надеваю дырявые джинсы, рубашку-поло, на запястье – часы, по цене сравнимые с небольшим самолетом. Смотрю на себя в зеркало. Снимаю часы – не к месту.

Водитель ждет. Впрочем, я еще не опаздываю; спокойно иду по лестнице, и тут выясняется, что на нижней ступеньке стоит Герда.

– Леон, я тебя чем-то обидела?

Я сосредоточен, как воин перед битвой, как жонглер с полусотней пылающих факелов. Если бы Герда взялась меня поучать – я знал бы, что ответить. Но она смотрит грустно и беззащитно.

– Ничем не обидела, – я пытаюсь обойти ее на лестнице. – Извини. У меня нет ни минуты.

Она снова заступает дорогу:

– У тебя никогда нет времени! Давай просто поговорим!

Я перемахиваю через перила, оставив Герду на нижней ступеньке. Иду к входной двери, на пороге оборачиваюсь:

– Ты плохо выбрала момент. Я опаздываю.

В полумраке прихожей я не вижу ее лица, но слово «опаздываю» запускает секундомер моей нервозности. Я вдруг пугаюсь, что на дорогах будут пробки. Торопливо сбегаю с крыльца и запрыгиваю в машину как наскипидаренный.

Движение плотное, но серьезных заторов нет. Я смотрю в окно и пытаюсь расслабиться – прежде чем сосредоточиться опять.

Приближается и наползает город – он не похож на лес, как мне поначалу представлялось. Он похож на кристалл неправильной формы, гармоничный без всякой симметрии. Среди огромных зданий выделяются башни, отражающие небо каждой пядью стеклянной поверхности.

Когда-то я был уверен, что такое невозможно построить без магии. Микель в ответ на мое предположение только посмеялся.

Мы въезжаем в самое сердце стеклянного города. Водитель подвозит меня к парадному подъезду пятидесятиэтажной башни. Я выхожу, не дожидаясь, пока он откроет мне дверцу: не люблю этих лицемерных штучек.

На первом этаже в огромном холле среди фикусов и фонтанов мне выдают наклейку с моим именем. Я небрежно леплю ее на рубашку. Вижу свое отражение в высоком зеркале у лифта: подросток-оборванец в туфлях из натуральной кожи аллигатора. Впрочем, те, с кем я иду на встречу, никогда не судят по одежке.

Лифт разгоняется до головокружения и так же резко тормозит. Мой сопровождающий ведет меня по залитому солнцем коридору, из уха у него торчит витой провод и прячется под пиджаком. Вежливо пропускает меня в приемную, где работают за компьютерами две молодые женщины, и обе смотрят на меня с любопытством…

Наконец меня приглашают дальше.

В панорамных окнах – город с птичьего полета, отсюда можно разглядеть и горы, и океан, и собственное отражение в зеркальной стене небоскреба напротив. За столом для совещаний – двое мужчин и женщина. Миллиарды, принявшие человеческий облик, и снова без всякой магии.

Вот это высоко я взлетел. Ради такой встречи любой стартапер в этом городе отморозит оба уха.

– Леон Надир, – с улыбкой говорит тот, что постарше. У него мягкое круглое лицо, он любит шутку и веселье, в глазах не видно ни жести, ни хватки. Жесть и хватку он применяет строго по рецепту, без демонстрации. Потому-то он и здесь.

– Рады видеть, – говорит женщина. Ей около сорока, она выглядит безупречно, как граненый алмаз. Протеин, веганство, хайкинг, личный тренер. Деловое чутье, о котором ходят легенды.

Младший мужчина – с такими же часами на запястье, которые я решил на встречу не надевать, – указывает мне на дурацкое кресло-жердочку. Усевшись высоко над полом, поставив ноги на подставку, я чувствую себя птичкой на ветке.

– Вы сумели нас заинтересовать, – говорит старший, не снимая улыбки. – Иначе, сами понимаете, мы не стали бы тратить… ваше время.

Он посмеивается своей шутке. Я широко улыбаюсь, показывая, как ценю его юмор.

– Заинтересовать – не значит понравиться, – наставительно сообщает младший. – Мы будем задавать вам неудобные вопросы.

Я киваю с благодарностью. За такими-то вопросами я и пришел.

– Через пять лет вы рассчитываете выйти на прибыль в миллиард, – задумчиво говорит женщина. – Точно ли вы представляете, откуда возьмется ваша клиентская база?

Я разъясняю ей финансовую модель. Женщина заинтригована, пожилой собеседник подсчитывает про себя, будто перепроверяя мои цифры. Молодой собеседник морщится:

– Хотите стать «единорогом»? Вы представляете, какая конкуренция на этом поле?

– За мной конкурентные преимущества, сэр, – я улыбаюсь ему и чувствую себя превосходно, как в мастерской, когда все получается. – Я хочу предложить людям то, что им очень нужно, но они не всегда осознают это. Люди разобщены, встревожены, подавлены, отсюда такой спрос на психотерапию, медитации, программы самопознания. Люди записываются за много месяцев, люди готовы бежать хоть в джунгли – все это моя программа готова экологично заместить.

– Да кто у вас это купит? – удивляется женщина.

– Вы, мэм, – говорю я, глядя ей в глаза. – Купите пробник, я сделаю скидку. И вы обнаружите себя в семье – в такой, о которой мечтали в детстве, когда разглядывали новогодние открытки. У вас будет столько безусловной любви, что вы навеки откажетесь от антидепрессантов.

Что-то меняется в ее насмешливых глазах. Она смотрит скептически – но и встревоженно, будто я задел те струны в ее душе, о существовании которых она давно позабыла.

– Конечно, неизбежен процент неудач, – говорю я тоном ниже, – они всегда случаются. Но разве люди, решившие познать себя, принимая наркотики, или доверяя коучам, или отправляясь на экстремальную медитацию, – не рискуют?

– То есть один вам заплатит, а еще двое или пятеро будут изображать его родственников? – кислым тоном интересуется молодой. – Станут для него терапевтами, актерами, аниматорами… так?

Я выкладываю основной козырь:

– Нет. Каждый будет участником, членом семьи. Этих людей соберет вместе специальная компьютерная программа.

Делаю короткую паузу – и продолжаю со значением:

– Нейросети уже сейчас мониторят активность людей в Сети и в реале. Предлагают товары, фильмы и мероприятия, проверяют лояльность к провайдеру услуг, и это вполне легально. Каждый человек, услышав о нашем проекте, осознает потребность в идеальной семье, и как только он заявится на пробную сессию – окажется в группе родственных ему, эмоционально близких людей со множеством общих интересов. Для них будет организовано пространство – это может быть отель, или большой дом, или скромный пансионат, в зависимости от бюджета. И там они проведут вместе выходные, а по договоренности и дольше. Возможны короткие сессии, когда семья собирается всего на пару часов: совместная прогулка. Или чей-нибудь день рождения. Возможен супружеский секс – по предварительному согласию… Но это не служба знакомств, иной гормональный фон. Это чувство защищенности и поддержки. Исследования рынка показали, что запрос колоссальный.

– Вы сказали – нейросети? – все трое сейчас переваривают мои слова, но у женщины реакция быстрее.

– Прототип уже готов. Я плачу разработчикам скромно, но даю им долю в будущих прибылях, и они понимают, что вытащили золотой билет. Заявок было множество, я отобрал лучших. – Делаю значительную паузу, чтобы они успели оценить мои слова. – Программа будет собирать данные из открытых источников и складывать «семьи», причем впрок, – человек, решивший обратиться к нам, не станет тратить время на ожидание. Для него все будет уже расписано.

Каждое мое слово подтверждено документами, которые я им представил. Остается улыбаться, щуриться на солнечный свет, балансировать на высоком кресле.

– Сколько вы собираетесь привлечь инвестиций? – старший спрашивает хлестко, будто бьет ракеткой по мячу.

– Сто миллионов, – я не мигаю.

– Прибыль в первый год?

Я называю цифру.

Мимо окна, совсем близко, пролетает полицейский вертолет, белый с синим. Отражается в небоскребе напротив.

– Леон, – задумчиво говорит дама. – А почему вы оставили ваш прежний стартап, консалтинговую фирму? У вас был рост в четыре раза за три месяца… И вы закрыли дело…

– Добился, чего хотел, мэм. – Я не сомневался, что они наводили обо мне справки. – Получил опыт, и теперь хочу расти дальше. Как вы знаете, это был не первый мой стартап…

– А где вы учились? – интересуется младший, прекрасно зная ответ.

– В школе, – говорю совершенно спокойно. – У меня нет специального образования. Но я умею читать, писать и считать…

Он понимает издевку и взрывается:

– Зачем, по-вашему, существуют колледжи и университеты?!

Я могу сказать: «Затем, чтобы выпускники брали кредит и годами искали работу». Но вместо этого растерянно улыбаюсь и развожу руками, как если бы вопрос поставил меня в тупик.

На помощь приходит старший собеседник:

– Я оплатил сыну Принстон, а дочери Беркли, а они…

Обрывает себя и машет рукой. Жаловаться не принято, и так понятно: его дети в глазах родителя не оправдали надежд. Я молча сочувствую его сыну и дочери и вспоминаю, как отец перестал со мной разговаривать.

– Спасибо, Леон, – безупречная женщина улыбается уголками рта.

* * *

Из машины я звоню разработчикам: один сидит в Лондоне, другой в Индии, третий в Гонконге, и есть еще группа, которой эти трое руководят. Сообщаю о результате переговоров, слушаю вопли радости на разных континентах.

– Леон, ты волшебник! – кричит Чандракант, молодой и горячий.

Я даю им инструкции по работе, закрываю ноутбук и откидываюсь на спинку пассажирского кресла.

Всего лишь шаг на длинном пути, я отдаю себе отчет. Я взялся за большое, по-настоящему большое дело, а ведь уроков на сегодня никто не отменял, и до возвращения Микеля мне надо как следует прибраться в доме. Это еще одна моя обязанность.

Ловлю себя на том, что насвистываю мелодию из шкатулки моего деда. Вздыхаю; инвесторы убеждены, что я придумал этот социальный проект, потому что сирота и тоскую по семье. Собственно, я сам их в этом убедил.

Где-то там, в моем городе, звенит на ратуше колокол. И хлопочет по дому, понурившись, отец, а мать отдает распоряжения. Рамон по утрам садится в школьную карету, а Эд, наверное, уже получил аттестат и уехал в университет…

А может быть, на старшего брата легла теперь моя ноша, университет закрыт для него, придется заниматься благосостоянием семьи?

Я на минуту перестаю насвистывать. Где-то там бродит мой покупатель в черной куртке и запыленных сапогах, и я желаю ему крепкого здоровья. Он обязан дожить до нашей встречи – когда бы этот день ни наступил.

Ученик волшебника

Микель равнодушен к девайсам, даже телефон у него старый и кнопочный. Мои текущие оценки хранятся в толстом блокноте с разлинованными страницами. Система оценок устроена так же, как в прежней школе, но Микель придирается неизмеримо больше, списать не у кого, и домашку за меня никто не сделает.

На прошлой неделе он трижды выставил мне «крест» и два раза «дыру». И всякий раз я огорчался, как первоклассник, и пытался оправдаться. «Успевай, – всякий раз отвечал Микель. – Это в твоих интересах».

На кухне я разворачиваю купленный по дороге гамбургер. Явись сейчас Герда – начала бы ругаться: «Отвыкай от мусорной еды! Я сама тебя развратила, надо было шпинатом кормить с первого дня!» Потихоньку радуюсь, что Герды нет дома, видимо, Микель дал ей поручение в городе.

Робот-пылесос, он же поломойка, кружит по кухне, вылизывая пол, подбираясь все ближе. Я поджимаю босые ноги (когда я один, люблю сидеть на кухне в одних трусах, наслаждаясь теплом и свободой). Насвистываю песенку из музыкальной шкатулки. У меня опять отличное настроение – теперь в стенах дома мне разрешено пользоваться магией, как я только пожелаю.

Не сходя с места, проверяю состояние туалетов и душевых. Ванная на первом этаже сообщает, что сток засорился; это серьезная проблема. Очень осторожно (контроль, Леон! Контроль!) я вызываю дружественную крысу, живущую у пруда на соседнем участке.

Крыса лезет в водосток и сидит там так долго, что я начинаю нервничать. Наконец выбирается с обрывком бумажной салфетки в зубах, тут же сплевывает, очень недовольная. Водосток свободен, впрочем, как и крыса, но она даже не берет у меня призовой сыр, сразу удирает, когда я отпускаю ее. Робот-пылесос подбирает салфетку и тут же моет пол до блеска. Нет, так вполне можно вести хозяйство; не то что бедный мой отец, с тремя-то детьми и без единого робота…

Я открываю новости на планшете и сразу натыкаюсь на свою фотографию, сделанную на улице, исподтишка. Заголовок: «Парень-сирота, явившийся ниоткуда, в семнадцать лет заработавший свой первый миллион, кто он? Леон Надир – гений бизнеса или пузырь, который скоро лопнет? Читайте на нашем…»

Я ощущаю присутствие Микеля в доме. Он никогда не приезжает и не приходит, а просто появляется, возникает, заново создается. Я радуюсь, что так здорово успел все сделать к его возвращению, и немного нервничаю, но это не страх. Бояться чего-нибудь в этом доме я давно перестал.

Выключаю планшет. Торопливо поднимаюсь к себе и одеваюсь к уроку – шорты, футболка, кеды. Стучусь в библиотеку; Микель сидит на стремянке, как на барном стуле, листает миниатюрный том в синем бархатном переплете, а еще одна книга лежит у него на плече, обнимая страницами, и тихонько вибрирует, посвистывая, будто сверчок.

Ко мне эта книга никогда так не ластится.

– Ну что? – говорит Микель вместо приветствия. – Разбогател?

– Еще нет, – отвечаю смиренно. – Но не в деньгах счастье.

– Пошли, – он ставит на полку миниатюрный синий том, а потом, поглаживая, осторожно ссаживает туда же любвеобильную книгу, которая не перестает урчать. – Идем учиться, миллионер.

* * *

Отец учил меня подкидывать взглядом чашки, это было понятно и забавно. В школе я заучивал премудрости высшей магии, и, хоть подразумевалось, что в жизни мне это не пригодится, занятия имели практический смысл: я получал «образование», чтобы повесить на стенку «аттестат». Чтобы потомки, предки, соседи и горожане не могли меня упрекнуть в нарушении приличий.

А вот Микель, как мне поначалу казалось, вообще ничему меня не учил. За первый месяц занятий он не показал мне ни единого упражнения и не открыл ни одной магической книги. Он заставлял гулять по каменистым тропам в холмах, встречать рассветы, провожать закаты, смотреть на облака. Он заставлял меня воображать, как дышит бриз над морем, как дышит улитка или бегущий от преследования волк. Следуя его скупым указаниям, я полностью уходил в себя, делаясь осажденной крепостью, а потом исчезал и растворялся в вечернем солнце, как сахар в теплой воде. Он предлагал мне думать, как трава, или как кровь в моих венах, или как тень птицы на поверхности воды, и я даже не удивлялся, отчего у меня все это получается. Я не понимал, что он со мной делает, но это не было неприятно, скорее забавно, похоже на игру. Мне даже стало нравиться. Я стал ждать наших прогулок с нетерпением.

А потом он отправил меня гулять одного. И, выйдя на вершину холма, я почувствовал, что мир вокруг изменился. Как будто я бродил много дней вслепую по песчаному дну, и однажды глаза мои открылись, и я увидел рыб всех цветов и очертаний, зеленые стебли и коралловый сад в сетке солнечных лучей; мир пронизан потоком смыслов, не заключенных в слова, но доступных мне, если я им доверюсь. Это длилось мгновение, но тут я понял, что впервые чему-то научился у Микеля.

В тот день он завел для меня дневник и выставил оценку за урок, высшую оценку – «сердце». Я был счастлив, готов был учиться день и ночь, и будущее виделось мне прекрасным – я, великий маг, познавший суть вещей, сам решаю свою судьбу и возвращаюсь домой, чтобы наказать мерзавца, убийцу, черного покупателя…

На другое утро, проснувшись, я осознал, что полностью потерял магические способности. Я, еще вчера имевший власть над природой, предметами и существами, стал беспомощнее дохлой крысы. Микель своими заданиями-играми сломал меня. Уж лучше бы навсегда превратил в собаку.

– Как ты можешь ему не доверять? – со слезами на глазах спрашивала Герда. – Своему учителю?!

Не будь Герды, я не явился бы в тот день на урок или снова попытался сбежать, но Герда была, и я сдался. Микель, ничего не комментируя, привел меня в библиотеку и впервые занялся со мной теорией, и уже через несколько минут я подумал, что с этого, пожалуй, ему следовало начинать. Впрочем, кто я такой, чтобы указывать Микелю порядок действий?