Леон

– Микель. – Я обиделся, ему легко удавалось меня обидеть. – Нам в средней школе задавали сочинение на тему «Радости и ценности, которые невозможно купить за деньги». Это же детский нравоучительный уровень, почему вы говорите со мной как с младенцем?!

– Будешь десерт? – Он не возмутился. – Шоколадный фондан со сливочным мороженым?

– …Я не спекулянт, не мешочник и не перекупщик. Торговать – не значит набивать карманы! Для меня это значит…

Запах горячего шоколада заткнул мне рот эффективнее кляпа. Следующие десять минут в столовой было тихо и благостно: я переживал обонятельные, осязательные, вкусовые аккорды, как подсолнух переживает рассвет – в молчаливом экстазе.

– Добавки? – коварно осведомился Микель.

Я помотал головой, переживая послевкусие, словно тонкий шлейф после очень хороших духов.

– Для меня коммерция – разновидность магии. А деньги… это просто энергия, это кровь или свет, или дрова в печи, но не могут же дрова быть целью! Мне интересно угадывать, чего хотят люди, и давать им это раньше, чем они сами себя поймут…

– И это у тебя получается лучше всех, – сказал Микель, не то насмехаясь, не то признавая очевидное.

Мне стало неловко за свой пафос. После такой тирады он, чего доброго, захочет сбить с меня спесь, а я уже расслабился под действием горячего шоколада.

– В коммерции есть добро и зло, Леон?

– Да, разумеется.

– Убыток и прибыль?

– Нет. Скорее… развитие и деградация. Рост и падение. Разум и глупость. Как-то так.

– Убедительно, – снова признал Микель. – До заката полчаса, иди-ка и соверши чудо. Оно обязательно должно быть вне добра и зла. Ступай, солнце не ждет.

Чудо вне добра и зла

У забора на тротуаре стоял электрический самокат – из тех, что раскиданы по городам и пригородам, вечно попадаются под ноги, пугают водителей и раздражают пешеходов. Я присвоил его на время, открыв приложение на смартфоне. Положил руки на руль, оттолкнулся, нажал на рычаг, и дальше смешная машинка понесла меня сама, будто волшебная.

Низкое солнце мелькало в ветках, я ловил его щекой. Задание Микеля обеспокоило меня, чтобы не сказать напугало. То, что я талантлив именно в этически-ориентированной магии, Микель объяснил мне в самом начале: это была уязвимость, но не фатальная. Я должен был развивать свои достоинства и компенсировать недостатки и уже почти уверился, что Микель принимает меня таким, как есть…

И вот он хочет, чтобы я вышел за рамки своей природы. Мимоходом. Пока солнце не коснулось горизонта. Или… это просто ребус, задачка на сообразительность, я должен придумать уловку?

Я приободрился. Вкусный сытный ужин дает основания к оптимизму, и уже через минуту я сказал себе, что задачка-то элементарная: надо сотворить совсем бессмысленное чудо. Если смысла нет – то нет ни добра, ни зла. Как вопли чаек, как ветер или пыль на дороге. Эту контрольную я наконец-то сдам на «сердце», давно таких оценок не было у меня в дневнике.

Я остановился на повороте узкой трассы, на обочине. Оттянул носком кеда упор на самокате, и тот остался стоять, чуть покосившись на жухлой траве. Отсюда был виден и город на равнине, и горы в отдалении, и край океана под закатным солнцем. Пахло хвоей и дорожной пылью.

Я измерил ладонью приблизительное расстояние от солнца до горизонта и вычислил, что до заката пятнадцать минут. Решение должно быть простым и эффективным. Порыв ветра? Танец пыли на дороге?

Но это не чудо. Ветер дует и так, и пыль может станцевать по совершенно естественным причинам. А чудо – воплощение моей воли, в других обстоятельствах невозможное.

Если я оживлю сухую траву под ногами, случится явное добро, хотя бы с точки зрения травы. Не подходит к условиям задачи. Можно заставить стаи птиц выписывать узоры над городом, это удивительно, бесполезно, тревожно и красиво. Но… кто-нибудь сочтет птичьи карусели добрым знаком или злым, уж кто-то из десяти миллионов точно так решит. Не подходит.

Бежали секунды. Опускалось солнце. Я все больше падал духом: я снова не понимал, чего Микель от меня хочет. Выскочить из представлений о добре и зле для меня – все равно что выпасть из собственной кожи…

Шорох за спиной привлек мое внимание. Я обернулся; с почти вертикальной скалы по ту сторону дороги скатился камень размером с куриное яйцо, проскакал по бетонному покрытию, и это был уже второй камень. Или третий; вилась пыль над склоном, ручейками струился мелкий щебень. Дураки-ремонтники не укрепили вовремя склон, а это смертельно опасно. Единственный камень по ветровому стеклу может кого-то убить, а уж если случится оползень…

Из-за поворота вынырнула машина, нарядная и белая, как жертвенный голубь. Я глянул вверх, оценивая опасность, и у меня в мозгу будто лампочка полыхнула: вот что имел в виду Микель.

Если я ничего сейчас не сделаю, если буду стоять и смотреть, как обвал накрывает машину, – это и будет чудо, не доброе и не злое. Чудо – потому что я, Леон Надир, в критической ситуации выберу бездействие. Не доброе и не злое – потому что наблюдатель нейтрален. Я впервые окажусь вне добра и зла и выйду на новую ступень опыта…

…Но я не буду стоять и смотреть. Не такой ценой, Микель.

Склон, готовый пролиться тысячами камней, замер, будто вмиг залитый бетоном. Ячейки железной сетки, только что расслабленные и ржавые, сцепились, как колечки воинского панциря. Это было чудо, сохраняющее жизни, это был мой провал как ученика волшебника, но мне было плевать в тот момент – я стоял и смотрел, как мимо едет белая машина, и человек внутри ни о чем не подозревает. Вот машина поравнялась со мной…

Водительское окно приоткрылось, над стеклом протянулась рука, окурок вылетел на обочину и запутался в сухих стеблях.

По траве побежал дымок. Поползли, расширяясь, границы черной проплешины, появились первые языки пламени. Год назад этот склон уже горел, ближайшие дома отселяли, в пожаре гибли еноты, опоссумы, рыси…

Я поймал легкую дрожь, мурашки от затылка до пяток. Не сказал ни слова, не произнес ни формулы.

Затоптал огонь, справился с лихорадкой и только тогда неторопливо развернул свой самокат.

* * *

Левое переднее колесо нависло над пропастью и до сих пор вращалось. Машина балансировала на краю, на брюхе, будто бильярдный шар на острие шпаги. Я подъехал в тот момент, когда водитель с разбитой мордой (сработала подушка безопасности) на четвереньках выбирался через пассажирскую дверь. От него явственно воняло жидким дерьмом.

– Какая неприятность, – сказал я задумчиво.

Вынул свой телефон и набрал «911».

Солнце опустилось за горизонт, но облака еще долго меняли цвет от золотого, через опаловый, к темно-синему.

* * *

Я вернулся домой уже в сумерках. Люблю это время, когда свет перетекает к новому оттенку каждую минуту, и солнце уступает власть фонарям, камину… ну, или далеким фарам и электрическим лампочкам.

Микель стоял на пороге. Я виновато развел руками:

– Ну, в общем, правосудие тоже в какой-то степени вне добра и зла…

– «Преступника следует судить по законам его страны, учитывая все обстоятельства», – процитировал он мои же слова. – Где твое правосудие, Леон? Сообщение в полицию, фиксация правонарушения, суд, штраф – где?

Я ответил очень тихо и очень в рифму. И тут же испугался до мурашек. Я всегда сперва дерзил ему, потом пугался.

Он вздохнул, показывая, что не сердится. Я ниже опустил голову:

– Я употребил власть. Власть тоже вне добра и зла.

– Ты спас его. Это добро, будешь спорить?

– Потом я наказал его. Этот идиот больше не кинет сигарету, скорее съест ее.

– Тоже добро, – сказал он мягко. – Но сомнительное. А если завтра он вместо сигареты кинет партнера, например, или сядет за руль пьяным, собьет ребенка…

Я вздрогнул, покрываясь мурашками, как на сквозняке. Может, в самом деле стоило его прихлопнуть… Или хотя бы не вмешиваться, глазеть, как стрелочник в задаче о вагонетке?!

– В той машине могли быть другие люди, – я почти наугад нащупывал аргументы, – невиновные, дети, младенцы…

– Но после сигареты уже все было ясно? Давай разбираться: мое задание ты провалил, когда спас негодяя. Понял ошибку, впал в ярость, как настоящий Кристалл, и… почему ты не скинул его с дороги вместе с его статусной тачкой? Там ниже пустынный склон, ни одно животное не пострадало бы…

– «Паршивую овцу убивай, – процитировал я с отвращением, – чтобы сохранить здоровым стадо и взять потом шерсть».

– Хорошая память, – он кивнул одобрительно. – Вот давно же знаю, как здорово ты запоминаешь тексты Кристального Дома, и всякий раз удивляюсь…

– Но я жевырожденный потомок Кристаллов, – напомнил я саркастически.

– Леон, сегодняшний опыт говорит не о твоем наследстве и не о твоем таланте, а о том, кем ты себя считаешь. Ты себя принципиально не видишь убийцей. Это не хорошо и не плохо… Но это не навсегда.

– Видите ли, – сказал я осторожно. – Убив одного негодяя, я должен быть последовательным и убивать всех плохих. Потому что глупость и несправедливость – оставить жизнь убийцам, насильникам, сутенерам, генералам, отдающим преступные приказы, продажным судьям… Я тогда должен отставить все дела, не спать и не есть, каждую минуту судить и казнить. Да к тому же пришлось бы погубить половину моих инвесторов, и я лишился бы финансирования…

– Болтать ты умеешь здорово, – без улыбки сказал Микель. – Я понимаю, почему люди несут тебе деньги… Идем со мной.

* * *

В кабинете Микеля над столом сама собой вертелась призрачная сфера размером с баскетбольный мяч, а вокруг двигались, пересекаясь и расходясь, тени, орбиты, отражения. Мерцали чужие океаны, сорванные с твердой поверхности и развешанные в пустоте, как паруса. Перетекали друг в друга реки света и захлестывалось петлями пространство. На этой модели Микель когда-то объяснял мне устройство мироздания, но я мало что понял, кроме того, что сумма миров стремится к бесконечности и мой собственный дом на далеком берегу еще дальше, чем я мог бы представить.

Где-то там по далеким морям ходила теперь Герда. И там, в лоскутном океане, кружился материк, где она пятьсот лет произрастала сосной и где ее распилили на корабельные доски. Там жили миллиарды существ, похожих на людей и непохожих, и не подозревали о существовании друг друга, но палачи Герды как раз были человекоподобны, и вот их бы я…

Я отвел глаза – от этого верчения, движения, качания у меня очень скоро наступала морская болезнь.

Микель уселся в кресло и кивнул мне на стул напротив:

– Почему маги Кристального Дома не различают добро и зло?

– Потому что в мире моих предков, – промямлил я, – этически ориентированная магия не имеет резонанса. Поэтому я всего только и мог, что зачаровывать колечки, и то на один раз…

– А твой отец?

Я вздохнул:

– Времена Кристаллов прошли. Мой отец когда-то мечтал поступить в университет и изучать магию теоретически, но я же рассказывал – бедность…

– Он был по-своему счастлив, – мягко сказал Микель. – Семья – это ведь ценность, так?

– Разумеется, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. – Эпохи меняются, на смену магам приходят купцы…

– А прежние могучие маги в твоем мире остались, как ты думаешь?

Я вспомнил своего черного покупателя.

– Да, – сказал очень тихо. – Они остались… и они… действительно могучие.

И вдруг подумал: а ведь мой враг наверняка тоже Кристалл. Может быть, из другой родственной ветки.

– Леон, ты тоже все это умеешь, – неторопливо продолжал Микель. – Тебе подвластна и магия прагматизма, и магия доминирования, магия идеи и магия пути, и чистое разрушение тебе подвластно, но ты боишься даже пробовать. Ты как певец, в совершенстве исполняющий ноту «до». Но этого недостаточно. Понимаешь?

– Умом – да, – сказал я искренне.

Он вздохнул:

– Я пытаюсь до тебя достучаться, как дятел до упрямого дерева…

– Я не могу иначе, – пробормотал я. – Я могу научиться колдовать без слов и знаков, чувствовать и переключать потоки энергии, кое-как превращаться в мышь… Я знаю, как работает блокчейн и фондовый рынок… Но не различать добра и зла я не могу. Даже когда выбираю зло.

Он сдвинул брови и глянул на модель мира у себя на столе. Мерцающие сферы дрогнули и покачнулись на орбитах, а может быть, мне померещилось; на всякий случай я часто замигал и вытер глаза рукавом:

– Микель, а…

Я давно хотел задать ему этот вопрос, но мой язык всякий раз цепенел, будто на него наложили запирающее заклятие. Я думал, язык откажет и сегодня, но неожиданно для себя спросил:

– Этот человек… Который меня вам продал. Вы разыскивали его специально, давали заказ, чтобы купить именно меня?

– Честный ответ тебя расстроит, – сказал он, подумав. – Может, обойдешься?

– Ну раз уж я спросил, – я разозлился на себя, теперь почти точно зная, что он скажет.

– Тот человек разыскал меня и обратился ко мне, приложив немало усилий, – сообщил Микель. – Он был уверен, что ты представляешь невиданную ценность, и он заключает со мной сделку века. Он ошибался насчет тебя. Я взял тебя из жалости, на первый взгляд ты показался мне совершенным неудачником… Очень огорчился?

– Я уже поверил, что я какой-то исключительный, – сказал я горько.

– Ты исключительный, – он серьезно кивнул. – Знаешь, когда я смотрю обычно на людей – и на магов, – я вижу их судьбу. Все развилки принятых решений наперед. А у некоторых нет и развилок, они просто текут, как река по равнине, без поворотов…

– А я?! – Нет бы мне помолчать, вечно перебиваю без спроса.

– А у тебя нет предопределенности. – Он задумался, будто подбирая слова, хотя это было не в его привычках. – Ты из тех, кто решает и резко меняет судьбу, и меняется сам, в этом прелесть власти – но и риск огромной ошибки…

И он замолчал, и я совсем уверился, что сейчас он отправит меня спать. Но вместо этого он вдруг посмотрел мне в глаза:

– Мне нужно отлучиться из дома, Леон.

– Пожалуйста, – разрешил я, хотя ему мое разрешение требовалось, как бабочке пропеллер. Он то и дело отлучался, иногда каждый день. Чтобы ходить между мирами в одиночку, ему не нужна была помощь Герды.

– До завтрашнего полудня, – сказал он, будто не заметив моей насмешки. – Ты останешься один. Герда на верфи, за нее я спокоен. А ты, я надеюсь, достаточно взрослый мальчик, чтобы поужинать в одиночку и заказать себе завтрак.

Никогда прежде он не предупреждал о своих отлучках с такой торжественностью. Я насторожился.

– Связи не будет, – сказал он небрежно. – И, стало быть, не будет контроля.

Я всегда знал, дома Микель или нет. Но знал и другое – где бы он ни был и в каком океане ни пропадал, он видит и контролирует каждый мой шаг. Я привык к этому, как люди привыкают к силе земного тяготения. То, что он сейчас сказал, означало выход в невесомость.

– И далеко вы… направляетесь? – спросил я с дурацкой улыбкой.

– Далеко, – он посмотрел на модель сопряжения миров, выстроенную на столе. – Так далеко, что я на время перестану существовать, – он вдруг улыбнулся, будто предвкушая каникулы. – А ты остаешься на хозяйстве, Леон. Не слишком-то балуйся, в полдень я вернусь, так что веди себя хорошо!

Я закивал так энергично, что чуть шею не свернул.

Вечеринка

Кот за двери – мыши в пляс.

Вот, казалось бы, встречаясь с влиятельными людьми под крышами небоскребов, обедая с серьезными партнерами в дорогущих ресторанах, распоряжаясь суммами, о которых большинство людей не может и помыслить, я должен был себя чувствовать свободным. Но поводок, который однажды надел на меня мой учитель, невидимый поводок напоминал о себе; я ощущал надзор, даже когда Микеля не было дома или сам я задерживался в городе. Теперь я осознал себя ребенком, которого впервые оставили дома без присмотра.

Во-первых, я позвонил своему финансовому консультанту и договорился провести завтрашнюю встречу удаленно, по видеосвязи. Он удивился, но почти не подал виду. А это была моя страховка на случай неудачного утреннего оборотничества – разговаривать через компьютер прилично, даже когда у тебя хвост на заду, а в крайнем случае можно вовсе не включать камеру.

Во-вторых, я спустился в мастерскую и сидел за работой до полуночи. Микель мне такого не позволял, он, в отличие от родителей, жестко контролировал мой распорядок дня: будильник в шесть утра, в постели в десять вечера. Вне дома я не мог применять магию от заката до рассвета, зато на ночь весь дом оказался в моем распоряжении, три этажа, чердак, подвал и мастерская.

Я упивался силой станков, которые сверлили и шлифовали, плавили золото и серебро, и давали возможность работать хоть под лупой, хоть под микроскопом. У меня была коллекция умных вещей, которые я сделал, урывая минутку от учебы и бизнеса: саксофон, на котором мог играть только тот, кто ни разу в жизни не брал в руки музыкальных инструментов. Клавиатура для компьютера, которая сама под пальцами сочиняла стихи (правда, плохие). Бубен, способный вызвать запахи (иногда слишком сильные). Бумажный самолет размером с муху, выписывающий фигуры высшего пилотажа под потолком. Все это были игрушки, бесполезные, но милые сердцу.

Жаль, что нельзя смастерить на верстаке фреймворк, собирающий в единое целое программы для искусственного интеллекта, и нельзя построить корпоративную систему юридической поддержки, и даже простенькое банковское приложение нельзя выплавить, высверлить или спаять. Поэтому мне приходится доверять другим людям, а оправдают ли они доверие и честно ли заработают свои гонорары, зависит от меня…

К полуночи я наконец-то почувствовал, как слипаются глаза. Едва прибрав на верстаке, поднялся к себе, мелко зевая, ежась, рассеянно улыбаясь непонятно чему. Разделся до трусов, не стал надевать пижаму, упал в постель, уснул, едва коснувшись подушки…

И сразу проснулся. И вскочил.

Ноль девять, показали часы на моем смартфоне. Тишина в доме, Микеля не было, и Герды дома не было, она…

Герда?!

Светила луна. Светились огоньки на холмах, и целое море огней лежало в долине. В кустах сверкнул глазами и тут же исчез енот. Я попытался вспомнить, что мне снилось – за те три или четыре минуты, что я был в отключке…

«Герда на верфи, – сказал Микель, – за нее я спокоен».

Я схватился за телефон – наверное, потому, что еще до конца не проснулся. За год с небольшим, что я жил у Микеля, я привык, что ему можно позвонить в любой момент и он ответит. Не то чтобы я злоупотреблял этим, но несколько раз он выручал меня, особенно поначалу, когда я был в этом мире чужим и неуклюжим…

– Леон, – сказала телефонная трубка, – я надеялся, ты справишься, но если что-то срочное – оставь сообщение.

Я механически повторил вызов.

– Леон, я надеялся, что ты справишься…

Я нажал «отбой». Так; ясно одно: Герда в беде, она в панике. Что должно было случиться, чтобы она ворвалась в мой сон? Похоже на крик о помощи, неоформленный, неосознанный, как если бы она не надеялась на подмогу, а просто орала от отчаяния… Но я не хожу между мирами! Я понятия не имею, как добраться до ее верфи!

…Она не на верфи, догадался я в следующую секунду. Она гораздо ближе, именно поэтому я ее услышал. И кое-что увидел – обрывки сна… картинки… Цементная морда горгульи на карминно-красной стене, двухэтажные здания по обе стороны улицы, выход на парковку и на пляж, и к пирсу – я отлично помню это место. Мы с Гердой бывали там много раз, и она учила меня кататься на велосипеде…

…Но что она там делает? Кто или что может ее удержать – Герду, которая ходит между мирами?!

Я заставил себя успокоиться. Что происходит, узнаю сам, сейчас, на месте; приложение для вызова такси работало исправно, вот только время подъезда в этот час было дольше обычного. Поэтому я сперва заказал машину, и только потом оделся, обулся и сбежал вниз, заперев по дороге гараж.

Бежали секунды. Я ждал, стиснув зубы, у ворот, глядя, как сменяют друг друга цифры на экране: водитель будет через семь… шесть…

Наконец-то показались фары из-за поворота. Водительница, полная белозубая дама, была настроена более чем дружелюбно.

– Куда ты едешь так поздно, сынок?

– Адрес указан, – отозвался я очень холодно. – И я вам не…

Я прикусил язык, но ее сообразительности хватило, чтобы дальше не развлекать меня беседой. Притихнув на заднем сиденье, пытаясь собраться с мыслями, я почти сразу угодил в болото «токсичной рефлексии». Вспомнилось, как я обходился с Гердой в последние месяцы и что она мне даже не позвонила перед отъездом, и с какого перепуга ей вообще просить меня о помощи?! Может быть, мне просто приснился кошмар, и я сорвался с места напрасно и глупо, и еду в никуда, а Герда тем временем стоит себе на верфи в облике двухмачтового парусника, и носовая фигура под бушпритом сладко дремлет…

Мы приехали.

На туристическом пятачке на берегу, у входа на пирс, шла ночная жизнь. Работали кафе, окна стояли настежь, и внутри орали так, будто шел штурм крепостной стены с катапультами и кипящим маслом. На самом деле люди просто общались в тесном пространстве, перекрикивая музыку и компанию за соседним столиком. И я бы смог так развлекаться, если бы привык.

Только стоя на ночной улице между двумя развеселыми кабаками, я впервые вспомнил, что по ночам применять магию не могу, мне запрещено. Даже если взбунтуюсь и очень захочу. До рассвета еще часов шесть…

И тут я увидел Герду.

Сквозь мутное стекло можно было различить зеленую ткань на бильярде, стойку, длинные столы с высокими стульями, и все битком набито посетителями, заставлено банками с пивом и пакетами с чипсами – совсем простой, дешевый кабак. Герда сидела в дальнем углу, почти не различимая в полумраке. Сидела странно, согнувшись, закрывая половину лица ладонью – половину разбитого, в синяках и отеках, лица. А рядом, нависая над ней, пили и ржали молодчики, при одном взгляде на которых у меня пересохло в горле.

Они не очень-то выделялись среди здешней публики: причудливо татуированные, частью наголо бритые, частью неопрятно-лохматые. Приметным был один, в бирюзовом пиджаке с блестками, остальные сливались с полутьмой в своих куртках с заклепками и рваных брезентовых штанах. Объединяло их одно: все пятеро были боевые маги, и здешнему миру не принадлежали. Занесло снаружи, через нейтральные воды.

И Герда оказалась теперь в их полной власти. Как только я это понял, она посмотрела на меня оттуда, изнутри, через стекло. В глазах был ужас.

– Стой, – охранник-вышибала заступил мне дорогу. – Документы.

– На минуточку, – я заискивающе улыбнулся. – У меня тут подруга.

– Несовершеннолетний, – в таких делах охранник не ошибался. – Вали отсюда, сынок.

Пятеро вокруг Герды одновременно повернули головы. Увидели меня; я за миг вспомнил все, что умел, все уроки Микеля и белую машину, зависшую над пропастью. Я кое-чему научился, дело не в том, что их пятеро, а я один…

…Дело в том, что я лишен сейчас магии. В этом районе никто не узнает Леона Надира, чье фото печатают на обложках журналов. Для них я пустое место, сопляк семнадцати лет; пятеро, глазевшие на меня, одновременно потеряли интерес и снова обернулись к Герде.

Тот, что носил бирюзовый пиджак, потрепал ее по спутанным волосам. Взял за грудь и пощупал, как попробовал стейк. Я сделал шаг вперед…

Охранник пропустил в кабак припозднившуюся парочку, а меня бесцеремонно оттолкнул. Я мог сколько угодно об него биться, как муха о стекло, и с таким же примерно результатом; Герда больше на меня не смотрела. Хохот, громкая болтовня, ритмичное бормотание под музыку доносились из открытых окон, отовсюду пряно и сладко тянуло марихуаной.

Я отошел. Остановился на углу, перед витриной магазина велосипедов. Напротив помещалось еще одно кафе, его рекламной фишкой была задняя часть коровы в натуральную величину, выступающая из фасада под самой крышей. Секунд тридцать я тупо разглядывал коровий хвост.

Потом вытащил из кармана телефонную трубку.

– Привет, Леон, ты знаешь, который час? – У моего адвоката, кажется, тоже шла вечеринка.

– Ты предлагал мне помощь, – сказал я. – Сейчас самое время.

Он выслушал меня и моментально посерьезнел:

– Это дерьмо, Леон. Перебор. Я не возьмусь, слишком… ну, ты понимаешь. Я буду должен множеству людей…

– Пятьдесят процентов, – сказал я. – В счет будущих прибылей корпорации Надир.

– Сколько?!

– Половина. Я сказал.

* * *

Через двадцать минут на туристический пятачок между работающими в ночь кабаками ворвались, вопя сиренами и мигая огнями, шесть полицейских машин. Шесть. И сверху завис вертолет – я не шучу. Это выглядело как штурм крепостной стены с катапультами и кипящим маслом.

Пойди события обычным порядком, пара торговцев запрещенными веществами обеднели бы сегодня на сумму взятки, а кто-то и сел бы в тюрьму. Но события пошли необычно.

Пятеро чужих, не сумев предъявить документы, предъявили ручные молнии и огненные шары. Боевые маги, никакой фантазии.