Голоса возрожденных

– Артерию-то я сшила, – помрачнела Чикина, – уже как пять лун прошло, теперь, когда мазь сняла воспаление тканей, залатала рану, но, о великий старейшина Кэра-ба́та, он останется нем до конца отведенных ему дней. Такие повреждения обычно приводят к смерти, – она окунула руки в чан с теплой водой, и кровь, засохшая на коже, растворилась.

– Сколько? – спросил старик, поглядывая то на старуху, то на Са́биса, застывшего с кочергой у очага.

Чикина помедлила с ответом, обтирая толстые персты об повязанный на бедрах синий фартук. Желтый свет ламповой лучины слегка потускнел, и ее глаза накрыла подоспевшая тень. Но губы еще было видно.

– Восемнадцать изумрудных пет, – ответила она. – Знаю, что дорого, – развела руки по сторонам, – но мой труд, сами знаете, жестоко наказуем. Вчера вот только Га́рпиновские псы пришли за юной Кинзи, а она была осторожнее всех. Говорят, казнят ее прямо на площади за то, что возомнила себя равной шестипалому Богу.

– Да, я слышал, – помрачнел Армахи́л. – Не верится, что сам когда-то осуждал такой дар. Са́бис, принеси вознаграждение.

Юнец прошмыгнул из малой гостиной в небольшую спаленку, где вынул из ветхого комода шкатулку, украшенную кристаллами я́шры. Она сияла десятком янтарных кристаллов, озаривших его гладкую кожу. Откинув лучистую крышку, пальцы правой руки сомкнулись в кулак, глубокому взгляду предстало двадцать изумрудных пет, и не петой больше. Все, что было выручено за узорную черную мантию и кожаные сандалии.

– «Прискорбно мало, – подумал парень. – Я должен найти заработок».

Через минуту в ладони старухи зеленела горсть наполированных пет, а на лице показалась полусгнившая улыбка.

– Через черный ход, – попросил ее Армахи́л. – Нынче выходить вот так на порог опасно.

Старуха покивала седой головой, снимая промокший от воды фартук. Ее взгляд еще раз упал на мужчину, лежавшего без сознания на койке, пятисантиметровый шов, глаза, заплывшие темными кругами, и ушел в сторону зияющего в полу погреба. Именно там, под землей, и пролегал черный ход. Этим путем она и пришла сюда, пробираясь меж глиняных стен, поросших древесными корнями. Старуха, покряхтев, ступила ногой на деревянную ступень, другая за ней, и седая голова скрылась в темноте открытого люка.

Оставшиеся переглянулись. Армахи́л сразу прочитал во взгляде паренька бедственность их положения.

– Что? – спросил он. – Выгреб подчистую?

Он доковылял до пуфа у открытого очага, присел и расправил перед огнем старческие ладони.

– Совсем недавно на этих пальцах красовались именные перстни, – продолжил он говорить. – Зеленый перстень был фамильным. Мой отец, ри́хт Оргу́нский, оберегал его всю жизнь, а после смерти вместе с остальным имуществом перстень достался мне. Но надеть я его смог только после того, как сбежал из оков сици́лского зи́рда. Сколько нам за него дали?

– Двадцать пять пет, – ответил Са́бис, подойдя к нему поближе. – Может быть, стоит все же попросить помощи у королевы? Или у вашего друга старосты Ми́рдо. Вы и так уже распродали все памятные вещи.

– Не все, – ответил старик. – В Бату́ре, в моей опочивальне, имеется множество ценных вещей.

– Разве их не изъяли вместе с должностью лидера Кэра-ба́та? – спросил юноша, принявшись разминать старческие плечи.

Армахи́л почти застонал, ему так давно не разминали старые кости.

– По-твоему, казна королевства пополняется из личных вещей членов совета? – улыбнулся старик. – Если бы было так, я бы потерял все уважение к правителям.

– Вы были там? – поинтересовался Са́бис.

– Где? В хранилище? – спросил старик.

Са́бис кивнул.

– Конечно, был, – ответил Армахи́л. – Оно находится глубоко под землей, прямо под залом книгомора. Там же, где и сокровищница Вессанэ́сс. И, поверь, богатств там хватает. Но ведь речь сейчас о моих именных вещах.

– Путь в Бату́р вам закрыт, – перебил его Са́бис. – Га́рпин не позволит и на сто шагов подойти к замковым вратам.

– Га́рпин не властитель этих земель! – возмутился старик.

– А многие в округе иного мнения, – посмел возразить юнец. – Но разве королева не может пойти на уступки и приказать доставить ваши вещи сюда?

– Боюсь, мой друг, – ответил старик, – что до меня они доедут в меньшем количестве, и возмутиться не получится.

– А может, все же есть человек, кому бы вы могли довериться и кто вхож в замок? – спросил паренек.

– Мои покои заперты на замок, – ответил Армахи́л. – Ключ у меня на шее. Хотя однажды стража Э́буса таки посмела ворваться в мой чертог. Что же касается доверия, то такую услугу могла оказать только Би́рви. За каким чертом она отправилась к Аскийским берегам?

Рядом с хижиной послышался хруст веток, и старик вздрогнул.

– Ты это слышишь? – спросил он Са́биса, обеспокоенного все тем же.

Юнец прислушался и, не услышав насвистывания луговых цикард, отпрянул от старика.

– Я слышу, – ответил он. – И не только хруст веток, но и глубокое, громкое дыхание за стеной.

– О великая Кэра! – воскликнул старик. – Только одно существо может так сопеть. Берфито́с!

– Королева, – добавил Са́бис, в испуге метнувшись к спящему мужчине на койке. – Если его найдут, нам несдобровать.

Старик поднялся с пофа так резво, как никогда в своей жизни.

– Но куда его девать? – спросил он. – Кэ́мбис – пленник Гастэро́та, а мы его предательски укрываем от королевских псов.

– Хватайте за ноги, – поторопил его парень. – Нам нужно скинуть его в погреб.

Стук в дверь пронзил их тела молниеносной стрелой. Глаза старика никогда так не округлялись. Он, вцепившись в ноги пленника, корячась, тащил его к люку, а Са́бис тихонько его поторапливал.

– Швы разойдутся, швы разойдутся, – причитал Армахи́л.

Но иного было не дано. Тело Кэ́мбиса устремилось на дно глиняного погреба, над которым захлопнулась деревянная крышка. Старик и юноша дышали так, как будто целый час прыгали без остановки.

– Нужно открыть, – сказал Армахи́л.

В занавешенном наполовину окне красным свечением показался глаз килдрианского медведя. Чешуя рыбы чуди сделала его слегка размытым, но даже с этим искажением зловещим и пристально хищным.

– Вы откроете?! – голос королевы наполнил просторы комнат и заставил старика откликнуться.

– Одну секунду, о великая Вессанэ́сс, – произнес он. – Вот только подкину в очаг пару поленьев.

Руки Са́биса стянули с койки окровавленное одеяло, пока Армахи́л ковылял до двери. Старик обернулся и, убедившись, что покрывало убрано, открыл дверь. Только тогда юнец приметил на столе иглу, лежащую рядом с чаном, полным кровавой воды. Но заметать следы было поздно.

На пороге в свете разгоревшейся лучины показалась статная королева, облаченная в камзол цвета алеющей тревоги.

Армахи́л покривился, увидев за ее спиной убийцу Га́рпина в окружении пятерых стражников.

– Останьтесь за порогом, Э́бус, – попросила его королева. – Вы здесь нежеланный гость.

– Зачем он вообще здесь? – поинтересовался старик, отойдя чуть в сторону, дабы освободить проход в малую прихожую.

Королева благодарно преклонила лик, потупив свет своих очей, что никогда прежде не делала.

Ри́хту Са́йленскому подле нее это явно не понравилось, он, насупившись, отошел в сторону, тяжело склонившись на опору малого крыльца, а за его спиной мелькнула лохматая громадина, именуемая килдрианским медведем. А затем дверь обители затворилась.

Вессанэ́сс, по наблюдениям старика, всегда испытывала проблемы с построением личностных бесед, на этот раз было так же. Тяжесть повисла на ее губах, ямочки исчезли, обернув их изгиб во что-то, напоминающее разочарование.

– Все хорошо, вы можете мне довериться, – почел приободрить ее Армахи́л, утвердившись в обратном.

Довериться тому, кто прячет беглого преступника, – так себе перспектива. Но она, похоже, только и ждала этих слов.

– О мой друг, – печально произнесла страдалица. – За время после вашего ухода с поста старейшины Кэра-ба́та я дважды подверглась нападению со стороны моих подданных. Если не считать щепотку яда, подмешанную в мой кубок с вином, – ее щечки побагровели, словно от томящегося стыда. – Нынче народ ненавидит меня из-за утерянной короны, даже фрейлинам нельзя доверять.

– Фрейлинам тем более, они ближе всех к вам, – добавил Армахи́л, будто бы в назидании сотрясая указательным пальцем.

– Уже нет, – продолжила королева. – Ми́сса, самая молодая из них, заключена в Гастэро́т за попытку отравления. Остальные подверглись допросу га́твонгом Зибе́лием Ло́квудом, они отлучены от меня и возвратятся в свои общины.

– Понимаю, почему вы в красном, – ответил Армахи́л. – Тревожные времена. Проходите, присаживайтесь на софу.

В тусклом свете королева обозрела обстановку маленькой захламленной гостиной, ее удрученный взгляд пожалел старика.

– Ох, не надо, – улыбнулся он. – Здесь, конечно, все скромно, но, стоит отметить, намного теплее, чем в стенах Бату́ра.

– Может быть, вам нужна моя помощь? – королева, присев на софу, посмотрела на Са́биса, что вовсю таращился в сторону Армахи́ла, будто принуждая его эту помощь попросить.

Старик что-то промычал и покивал головой.

– Са́бис, подкинь еще дров в очаг. Хочу, чтобы нашей гостье было комфортно.

Парень исполнил его просьбу, но взгляд таки не отвел.

– Было бы неплохо, – нехотя сказал старик, – если бы вашей милостью в эту лесную хижину доставили все мои вещи.

Он теребил подол своей изношенной мантии, сгорая от стыда, навалившегося тупуи́ном на плечи. Таким она его точно не видела.

– Да, конечно, – ободрила его королева. – Все ваши вещи в целостности и сохранности доставят завтра же в это уединенное место. Все, кроме печати лидера Кэра-ба́та.

– Несомненно, – ответил Армахи́л. – Она мне не принадлежала.

Вессанэ́сс поникла, зажмурив свои опечаленные глаза. Ее щечки дрогнули, а рука возвысилась до груди. Наверняка под ее сердцем томилась другая боль, нежели беспокойство за свою жизнь. Дрова в очаге затрещали, и Са́бис, посмотрев на королеву, понял, что своим присутствием ставит ее в неловкое положение. Он, поднявшись, поспешно пересек гостиную, пройдя возле своего старого друга, а после, накинув теплую робу, покинул сельский дом.

– Так-то лучше, – подметил Армахи́л. – Лишние уши нам ни к чему.

И королева более не стала скрывать цель своего визита.

– Присядьте рядом, – попросила она, как будто была обеспокоена за жизнь немощного старика. – Теперь глубоко вздохните и попытайтесь прочесть это послание.

Ее белоснежная ручка протянула к старческим рукам сложенный в несколько раз лист пергамента, на котором чернела гербовая печать аскийского народа – когтистая сова. Его тело накрыло таким леденящим холодом, что по спине побежали мурашки. Он уже надумал бог весть что и, сотрясаясь от страха, все же принял послание, нехотя развернув его.

От ощущения тяжести, осевшей на старческом лице, как и в королевских мыслях, Вессанэ́сс поспешно встала и тенью подошла к окну. Она не могла вынести гримасу его лица, те слезы, что падали с усталых глаз, бегающих по строкам, они наполнялись водой, как сэ́йланжские колодцы.

– Она мертва, – раскрылись его дрожащие уста и сомкнулись в подступившей раздирающей боли. Та Би́рви, которая была единственной его подругой, перестала существовать, теперь он остался совершенно один.

Послание выпало из его немощных рук, тяжело упав к босым ногам, но его груз остался в районе содрогающегося сердца.

– «Северная Пирэ́лла» покинула королевскую гавань без объяснения причин, – вымолвила Вессанэ́сс. – Даже пронырливая апле́ра не дала нам ответа, что выискивала плодотворица на тех белеющих просторах. Все, что мы знаем, свелось к словам почтовика о полученном ею письме с А́скии. И больше ничего.

– Что говорит Баки́на? – сквозь слезы спросил старик.

– Лишь одно: что не писала никакого письма, – ответила Вессанэ́сс. – Но кто писал, неизвестно.

– На письме была печать? – продолжал спрашивать Армахи́л, не смея поднять своих потерянных глаз.

– Почтовик не припомнил печати, – ответила королева.

– И потому это еще страннее, чем кажется.

– Разрешите отправиться к Аскийским берегам, – попросил Армахи́л, – и выявить скрытую истину.

Королева обернулась и посмотрела в его глаза. О, как он был разбит.

– Вы считаете, вам это посильно? – спросила его, ни в коем случае не желая оскорбить его израненную душу.

Старик, опершись об изогнутую спинку софы, сотрясаясь, встал и обтер заплаканные глаза.

– Не сомневайтесь во мне, – сказал он ей. – Я хочу узнать, из-за кого погибла моя несчастная Би́рви. И это мое право.

– Тогда я даю вам позволение провести это маленькое расследование, – сказала Вессанэ́сс. – Во имя той дружбы, что была между вами. Но перед тем как вы покинете Са́лкс, я попрошу вас помочь мне в выборе новой плодотворицы, что нам всем так необходима.

– Я отдаю свой голос за Порси́зу, – прошептал старик.

– Ми́рдова жена при данном стечении обстоятельств самый лучший вариант.

– Ми́рдова жена, – сказала Вессанэ́сс, закатив свои глаза, – давеча со своим мужем ри́хтом Фи́тбутским учинили маленькое восстание.

Она подошла ближе к очагу, дабы обогреть теплом свои пальчики. Армахи́л не двинулся и с места.

– Если вы будете постоянно слушать ри́хта Са́йленского, что посягнул на мою жизнь с легкостью сапога, давящего мелкую букашку, – ответил старик, – то в вашем окружении будут одни монстры. Чета Фи́тбутских героически повела себя в бухте Тартамэ́, хоть я этого и не видел.

Королева, обогрев руки, направилась к выходу, но перед тем как покинуть хижину, остановилась, слегка обернувшись в его сторону.

– Я доверюсь вам, – сказала она. – А посему постарайтесь до отбытия на А́скию навестить чету Фи́тбутских. Я не против селянки Порси́зы, ее корни берут свое начало, к нашему счастью, в крестьянской общине.

Армахи́л поклонился ей.

– Мы все, многоуважаемая госпожа, так или иначе вышли из этой общины, – ответил он ей.

На этом королева покинула обветшалый порог, оставив Армахи́ла наедине с собой.

Когда она вышла под открытое звездное небо, ее осветили кристаллы дворовой я́шры, размещенной по сторонам каменной дорожки, ведущей к лесу. В отдалении заприметивший ее Берфито́с играючи, будто малый медвежонок, повалился на пахучий луг, предрекая катаниями по траве скорый дождь, а затем, поднявшись и отряхнувшись, устремился к своей хозяйке. Чуть в стороне глумливые стражники, окружив смелого Са́биса, пытались принизить его достоинство, подшучивая над ним самым мерзким способом. Он кидался на них дворовым обозленным щенком, но был не в силах нанести и малейший урон.

– Да ты не сиделка, – сказал один из них. – Ты маленький уродец, делящий с убогим стариком не только стол, но и постель.

– Может, и нам что-нибудь перепадет, – ненавистно кидался на него другой.

– Убогий сирота, – толкал Са́биса третий.

Королева не стала терпеть подобное поведение. Она окрикнула отстраненного Га́рпина, покуривающего в стороне ди́сову траву. Он незамедлительно прервал постыдное глумление, склонившись перед ней.

– Вы призваны охранять меня! – возмутилась она. – Но что я вижу, каждый из вас занят чем угодно, но не своим долгом!

Стражники, поникнув, встали в строй, выслушивая негодующую госпожу, закипающую от ярости.

– Я лишаю всех вас месячного довольствия! – произнесла она. – Никто! Вы слышите, никто! Так не будет обращаться ни со старейшиной Кэра-ба́та, ни с юным Са́бисом, пока я королева этого острова. Соизвольте сопроводить меня в Бату́р, многоуважаемый ри́хт Са́йленский, – язвительно сказала она, посмотрев с сожалением в сторону юноши на пороге сельского дома.

Она понимала, несомненно, понимала, что такие шаги по защите подвергшихся всеобщей травле вскоре приведут к неминуемому восстанию против ее власти, но иначе никак не могла. Они отдалялись от каменной тропы, ведущей в лес, где стояла королевская повозка, и в этот момент юному Са́бису казалось, что только лохматый зверь предан ей. В остальных же назревал огонь противоборства, который мог поглотить все вокруг.

Глава 9

Старая грымза

Верманд Ли был человеком азиатского происхождения, молчаливым, строгим и знающим толк в познании себя. Это познание глубины своего «Я» позволило однажды, когда он еще был гражданином Китая, полностью сменить вектор своего направления. Итак, город Циндао в восточной провинции Шаньдун сменился на норвежский Осло, а уже потом на уютный Берген. Впрочем, должность директора института морских исследований в Бергене досталась ему не случайно, а благодаря его профессиональным навыкам и трудолюбию, полученными при становлении Шаньдунского колледжа океанологии.

В свои пятьдесят три года он выглядел достаточно статным мужчиной нормального телосложения и среднего роста. Черные волосы, прореженные сединой, волнистой челкой прикрывали родимые пятна на лбу. Глаза, узкие как щелочки, смотрели через толстые оптические стекла, зажатые отполированной черной оправой очков. В них он видел всех как на ладони и тем более старую, вечно недовольную Марту Гун Хансен, застывшую мрачной грымзою прямо у его рабочего стола. Она просила, хотя нет, она требовала выговора для молодого ихтиолога Иосифа Хольмберга, посмевшего без должного допуска проникнуть в лабораторию с особью Incognito Х2.0. Если бы это было в ее силах, то наказание за эту оплошность разделила бы с ним и Гретта Франссон. Но, увы, прозорливая Франссон обладала допуском в лабораторию от высшей инстанции, а значит, была вне их компетенции. Таким же допуском могла похвастаться и сама Марта, но в ее случае хвастовство не имело никакого значения, а вот власть и контроль были как раз фру Хансен по вкусу. Ее руки могли дотянуться лишь до бедного Иосифа, а там кто знает, о чем поведает глупец.

Кабинет директора был достаточно вольготным и одновременно угнетающим. Строгий стиль геометрически правильных форм привносил во все здесь ощущение очерченных рамок, контроля и точности. Ничего лишнего, яркого, и броского. Он сам был будто геометрически правильным, смотрящим властной тенью на все вокруг. Но если его подчиненные постоянно робели перед ним, то Марта Гун Хансен не сдавала своих позиций. Он был тенью, она же тенью вдвойне. Туго скрученные волосы в каральку, черный костюм, туфли на низком каблуке, на руке мужские швейцарские часы, оставшиеся после смерти мужа, лицо морщинистое, строгое, недовольное, пропитанное надменностью и озлобленностью.

Когда раздался неуверенный стук в дверь, два орлиных взора, направленных на деревянную перегородку, уже уловили робость и мягкость. Он даже не успел войти, а они уже знали, что там недотепа ихтиолог, угрюмый и понурый, поджавший хвост и все свое достоинство.

– Входите, – произнес Верманд так, что любому за дверью захотелось бы тотчас убежать.

Отчетливым звуком ихтиолог проглотил ком слюны, застывший в горле, и медленно отворил дверь.

– Что же вы, Иосиф, плететесь как черепаха? – сказала Марта, обозрев с ног до головы его никчемную фигуру. – В лабораторию вы проникали в приподнятом настроении.

– Эээ, – издал Иосиф, посмотрев ей в глаза. – Я… – хотел начать он, но директор его оборвал.

– Вы оплошали, – сказал Ли. – Я понимаю, что нашей гостье, уважаемой Гретте Франссон, нужна была помощь с саркофагом. Но она могла бы попросить об этом меня.

Хольмберг забегал глазками и потупил взгляд.

– О высшие силы! – возмутилась Марта. – Таких специалистов, как Франссон, пруд пруди, ее отчет и методы ставят под угрозу все изучение особи Incognita Х2.0. Вы знаете это, Хольмберг? Она позволила себе прикасаться к материалу, не ведя при этом видеозаписи. Или, по ее мнению, нам не интересен этот отчет? О чем думают профессора в Осло, присылая сюда эту выскочку?

– Успокойтесь, дорогая фру Хансен, – произнес Верманд. – Может быть, у нее и методы одиночки, непонятные нам, но в своем деле там, в Осло, она преуспела. К тому же кто как не она будет прекрасной заменой таким, как мы с вами, когда мы уйдем на покой.

– Да, – нерешительно выдавил Иосиф, – она молодец.

– Молодец! – вспылила Хансен. – Мы здесь, чтобы прояснить ваш нелогичный поступок, молодой человек, а не возносить эту выскочку!

Она продвигалась по кабинету из угла в угол, как фурия, ищущая себе место. Директор сидел в удобном кресле за столом, при этом перебирая кое-какие бумаги.

– Уважаемая фру Хансен, – Верманд посмотрел на Иосифа, – требует, чтобы вы понесли наказание. Что вы скажете?

Иосиф посмотрел на неугомонную бестию с пренебрежением. Он действительно не понимал, почему из всех, кто работает в институте, только она придала всему этому особое значение. А уже после нее и сам директор. Возможно, разгадка лежала глубоко в ее сердце, но к нему было не пробиться.

– Я понимал, на что иду, – ответил ихтиолог. – Но моей целью было служить во благо науки. Гретте нужна была помощь, и я настоял на том, что могу ее оказать. И если вам, дорогая гостья Гун Хансен, это кажется чем-то вопиющим, то, конечно же, я понесу наказание.

Марта задрала подбородок и посмотрела на него свысока, хотя что там говорить, она всегда смотрела на всех свысока.

– Я служу науке, – ответила она. – Не вы. Знаете, сколько профессионалов своего дела претендует на ваше место, Хольмберг? Не говорите, – тут же сказала она. – Так вот, более десяти человек. Чем вы лучше их? Чего вы достигли? Чего готовы достичь, чтобы остаться? Сначала, возмутившись вашим поступком, я настаивала на выговоре, но теперь, увидев, что вы признаете свою вину не полностью, я буду настаивать на вашем скором увольнении.

Иосиф зажался как сгусток нервов, он раздраженно смотрел то на бестию, то на директора, выжидая, когда же он скажет свое слово.

– Но вы можете избежать моей немилости, – продолжала Марта. – Расскажите мне обо всем, что вы делали там. Если я не ошибаюсь, вы что-то нашли, не так ли?

– Это так? – спросил вдруг Верманд, наконец-таки оторвавший взгляд от своих чертовых бумаг.

Под перекрестной атакой этих взглядов было сложно выстоять, он мишенью алел на фоне серой стены, перебирая как провинившийся школьник пальцами.

«Гретта просила меня ничего не говорить про осколок – подумал он. – И я выполню ее просьбу».

Он поднял глаза, и волоски на коже его рук встали дыбом.

– Вам показалось, многоуважаемая фру Хансен, – ответил Хольмберг. – Мы сделали несколько фотографий, и только, я измерял длину плавников и жаберных щелей. Вот и все.

Марта выдохнула с воздухом злобное презрение.

– Вот и все, – ответила ему. – Надеюсь, вы, уважаемый директор, примете правильное решение. По-моему, в кругах ученых завелся бездарь. Страшно подумать, как бы отнеслись к этому в Осло. Там бы Иосиф не был таким храбрым, прикрывая ничем не объяснимую дружбу.

Затем она, распахнув дверь, покинула кабинет, напоследок оглянувшись в сторону Ли. В этом взгляде Верманд уловил предупреждение, уж в этом он разбирался.

– Ну что же, – властный голос обратился к Иосифу. – Присаживайтесь, вот вам бумага и ручка. Вы знаете, что писать.

– Я могу написать объяснительную, – слова Хольмберга перешли в умоляющий шепот. – Я все понял, правда.

Он присел на стул и взял из рук директора чистый лист бумаги.

– Вы добрый малый, – сказал Верманд. – И, если честно, когда я брал вас на работу, я проникся вашим положением. Вы искали себя после гибели матери и отца, и мне показалось, что я могу задать вам эту цель. Но ваш поступок, каким бы он глупым ни казался с подачи Гун Хансен, бросит на меня тень. А я очень дорожу этим местом. И если говорить по правде, то впервые за столько лет открываю кому бы то ни было свою душу. Я предлагаю вам уволиться по собственному желанию и обрести внутренний стержень, что вам так и не удалось здесь. На этом все.

Руки Иосифа задрожали. Он не верил, что все это может быть правдой. Но выбора, увы, у него не было. Рука дрожала, а на глазах наворачивались слезы.

* * *

В эту ночь, беззвездную и ветреную, Гретта решила остаться в институте. Она покуривала сигарету, что делала очень редко, рядом со входом в восточное крыло, и собирала беспорядочные мысли в единое целое.

– «Отчет, каким он будет?» – думала она.

Отметина на подушечке указательного пальца слегка посинела. Казалось, рана пульсировала, то сокращаясь, а то расширяясь. Будто что-то выходило из нее, но это была не слизь, а что-то незримое.

От того, что дым давно не проникал в ее легкие, девушка ощутила головокружение и непонятную слабость. Она поймала себя на мысли, что за прошедшие полдня не видела Иосифа ни разу, хотя тот никогда не уезжал домой, не попрощавшись.

«Он бы в любом случае рассказал мне о том, что происходило в кабинете директора, – подумала она. – Это же Иосиф, весельчак и прилипала».

Ветер подул сильнее, и на небе загрохотали массивные черные тучи.

– Они прольются, да, они прольются, – прошептала Гретта, запрокинув голову.