Голоса возрожденных

– Постойте! – кричал он.

Но рабыня и слушать ничего не хотела. Ей казалось, что их пренепременно выдадут недоброжелателям, ведь кто они, всего лишь рабыни, да и только.

Влетев ошалелой фурией в хижину, она напугала Франка, засевшего над своей наконец-таки очнувшейся дочерью. Они обнимались и рыдали, но на это все времени не было. Врачеватель, морщинистый и старый, выронил из рук горшочек с мазью, возмутившись дерзостью урпи́йской рабыни.

– Да как вы смеете! – прокричал он.

Но Фендо́ра заткнула его в два счета, всего лишь яростно взглянув ему в глаза.

Сэл обрадовалась тому, что она жива, и приподнялась с постели, хоть отец и пытался запретить ей вставать.

– Хвала богам! – воззвала Фендо́ра. – Ты жива!

Франк не понимал ее слов, но Сэл лопотала на кэру́нском не хуже урпи́йки.

– Да, жива, – сказала она. – И вы тоже.

Они обнялись так, будто не виделись целую вечность. Бафферсэ́ну даже показалось, что рабыня стала ей ближе него.

– Сэлли, Сэлли, что происходит? – вопрошал он, встав к ним поближе.

Его глаза еще были красными, а сердце все никак не успокаивалось, и главное, он не понимал, почему его дочь так свободно разговаривает на чуждом ему языке. Посчитав возможным передачу мыслей через прикосновение, как было с ами́йцами, он коснулся Фендо́ры, но та посмотрела на него со всей возможной раздраженностью.

«Это не работает», – подумал он.

Но Сэл же может все объяснить.

– Одну минуту, отец, – сказала она, пытаясь понять причины беспокойства Фендо́ры.

– Скоро к побережью причалит са́лкский корабль! – твердила рабыня. – Та бестия, что заключила тебя в Гастэро́т! Помнишь?!

Сэл все помнила, и ту ярость, что испытывала к Вессанэ́сс, и то необузданное желание королевы заморить ее голодом.

– Они выдадут тебя ей! – паниковала рабыня. – А после, когда урпи́йцы приплывут за мной, сделают то же самое.

Опасения рабыни были понятны, она хотела бежать, ей казалось, что в округе нет друзей. Столько лет рабства сделали ее такой, недоверчивой и полагающейся только на себя. Сэл донесла до отца все сказанное Фендо́рой, и он не поверил ей.

– Гурдоба́н мой друг, – сказал он. – Он не выдаст нас.

В этот момент дверь отворилась и зашел торговец, а за ним и А́ккертон. Фендо́ра отстранилась к стене, не выпуская Сэл из своих рук.

– Сжальтесь, не выдавайте! – взмолилась она. – Королева убьет ее! Ради добра, любви, не выдавайте!

Взгляд Барни пал на Сэл, но она не сразу узнала его. Он возмужал и оброс щетиной. В этот момент она припомнила Клер, но то было не время для откровений.

– Никто не посмеет вас забрать, – уверил их ами́ец. – Вы мои гости, ими и останетесь.

– Но разве ты не друг са́лкской королеве? – спросила его Фендо́ра, опасаясь, что он лжет.

– Друг, – ответил Гурдоба́н. – Но я не позволю ей причинить вам боль.

За спиной А́ккертона показалась Петита́та, прижавшаяся к нему со всей нежностью. Он не прогонял ее, но и не был с ней мил. Сэл непонимающе смотрела на них, и ей было обидно за Клер.

– Способны ли вы будете дать отпор са́лкским воинам, коли они применят силу? – продолжала Фендо́ра. – На что вас обязывает Священный Союз?

Гурдоба́н, не желая больше выслушивать бесчисленные женские опасения, заметно помрачнел и, выйдя в центр лекарской коморки, прекратил весь этот гам.

– Замолчите! – рявкнул он. – Я лишился слишком многого за эти дни, чтобы внимать панике и неверию! Уважаемая Фендо́ра! – его пристальный взгляд пронзительной стрелой нацелился на нее. – Говорю вам в последний раз, что опасаться нечего, и впредь попрошу верить мне. Я не рабовладелец, не тиран, и тем более не трус! Теперь же, во имя великого дума́ста и гласного праха Ча́ргли, займите свои руки и уста более полезным занятием, чем рассеиванием смуты.

Рабыне не понравился его тон, но при всем при этом все ее страхи мгновенно улетучились. Будто перед ними возвели непробиваемую стену, что низвергнет все попытки вражеского вторжения.

Торговец покинул хижину тайку́ твердой походкой доблестного генерала, а взгляды, провожающие его, полнились уважением. Петита́та проследовала за ним, полагая, что и А́ккертон составит им компанию, но у парня на губах горели пламенем неуемные вопросы, что он желал задать. Сэл видела его насквозь, в этих мужских глазах блестела обеспокоенность, которая могла обернуться более глубокой раной.

– Она была со мной, – сказала она, опережая его вопрос.

– До момента, когда я попала на Са́лкс.

Фостер остолбенел от ее слов. До этого он был уверен, что Клер в безопасности. А теперь все кануло в бездну мрака.

Взгляд Франка, исполненный вины, пал к его ногам тяжкой печалью, но ноги не двинулись с места. Раньше Фостер мог его простить за все приключившееся с ними, но ввиду новых фактов мысли о прощении веяли предательством.

– Она мертва, – обронил Барни. – Ты думаешь, она мертва? – Его пальцы затряслись, а губы, поджавшись, побелели.

Сэл, отпрянув от урпи́йки, приблизилась к нему, выискивая в своих мыслях нужный ответ. Ее глаза бегали из стороны в сторону, от угла к углу, но там, куда падал девичий взгляд, была лишь тьма.

– Я всем сердцем надеюсь, что это не так, – ответила она.

– О ее судьбе могут поведать моргу́лы. Именно эти псы за королевскую награду протащили нас через арку, возможно, она их пленница.

– Моя Клер, – прослезился Барни. – Мой ребенок.

Сэл ничего не знала о беременности своей спутницы, она представить не могла, как тяжело было сейчас парню, застрявшему в неопределенности.

Вдали за хижиной вострубил рог, кэру́ны и ами́йцы, опустившие шлюпки на воду, перебирая веслами, приближались к побережью Ка́тиса. Среди них была и сама королева, облаченная в красный камзол, алеющий посреди мирных вод.

Глава 8

То, что в силах и вне сил

Первым с многоуважаемой Вессанэ́сс встретился торговец Гурдоба́н в тот момент, когда шлюпки усилием десяти мужских рук затаскивали на песчаный берег. Ри́хт Э́бус Га́рпин Са́йленский благородно подал ей руку, и королева сошла на берег с тревогой, переполняющей ее усталые глаза. Она поприветствовала старого друга и попросила прощения за свой измотанный вид, он поклонился ей, размышляя, что же у нее на уме. С другой шлюпки сошел герой Кибу́ту, которого королева достойно вознаградила тремя тысячами изумрудных пет. Все гордились его поступком, а капитан Пи́дмен, нависнув вражеской тенью над парнем, ждал объяснений, какого черта он посмел воспользоваться «Депоннэ́ей». Более того, почему команда этого треклятого судна не воспротивилась приказам всего лишь бравого га́твонга.

Не теряя времени, торговец посмел спросить Вессанэ́сс о ее скорых намереньях по отношению к девушке, между тем обращая королевское внимание на то, о чем говорит ему совесть.

– Что вы планируете сделать, о великая Вессанэ́сс? – спросил он, посмотрев на нее глазами не только друга, но и обеспокоенного отца.

Сначала она не знала, что ответить, совет, на который наследница полагалась во многом, со смертью Бирви́нгии и потерей Армахи́ла, казалось, утратил свой вес. В нем остались только те, чьи слова вызывали сомнения. А сомнения не давали ответа.

– Я не знаю, что вам сказать, – ответила королева, приметив настороженный взгляд своего грозного ри́хта.

На Са́лксе его напутствием было только одно: что девушка должна возвратиться в Гастэро́т и умереть во имя будущего народа. А теперь он чувствовал, что Вессанэ́сс готова отвергнуть его единственный совет.

– Мы совершили много ужасного, уподобившись зирда́нским варварам, – произнес Гурдоба́н. – Самое время исправить свои ошибки. И прежде чем сопроводить вас к напуганной, невинной девушке, я хочу быть уверенным в том, что вы не совершите еще больших ошибок.

Королева, подойдя вплотную к торговцу, облокотилась на его плечо, чем вызвала всеобщее недоумение. Ее губы приблизились к его уху, из-за чего рядом стоящая Сэ́йла покрылась мурашками.

– По-моему, вы единственный мой друг, – прошептала она. – Мне сейчас дурно от того, что меня хотела отравить моя фрейлина, но я стойко борюсь с этим. Никому об этом не говорите. Больше не будет радикальных методов. Я хочу, чтобы мой народ меня любил, любил как прежде, не путем затравливания и казней неугодных, а путем всеобщего благополучия. А потому мое судно прибыло сюда на мирных парусах. И все, что мне нужно, – поговорить с ней.

Она отпрянула от его тела, и Сэ́йле стало спокойней. Петита́та, прижимаясь к матери, рассматривала стражников Га́рпина и не понимала, почему они одеты во все доспехи. А потом ее отец повел королеву Вессанэ́сс в хижину тайку́, и эскорт из стражников проследовал за ними. Га́рпин замыкал этой строй, недобро посматривая на королеву, уже который раз не оправдывающую его надежд. Он хотел бы видеть ее сильной, властной и готовой на крайние меры. Если уж Са́лкс считал себя самым великим из прочих, то поступки его королевы должны были быть соответствующими.

Стуком в дверь торговец возвестил А́ккертона о желании войти, и парень отпрянул от двери. Его глаза округлились, когда в распахнутую дверь вошли королева и ее верный пес Э́бус. Гурдоба́н следовал за ними. В головах Дженсена, как и Фостера, запульсировали воспоминания вперемешку с подоспевшей ненавистью. Вот кто их пытал в темнице Гастэрота, а женщина, облаченная в красное, смотрела на все это в стороне, повелевая продолжать. Еще одного, именуемого Ло́квудом, среди них не было. Уж ему-то Барни сразу бы врезал.

Сэл стояла в углу вместе с Фендо́рой и Франком, а врачеватель поспешно покинул свой чертог. В глазах девушки горел огонь, те остатки, что не сошли вместе с ударом ножа в живот белокурой Сависти́н. Это была ненависть, что изжила из тела довлевший над мыслями страх. Королева смотрела на нее, на блеск золотых сплетений короны, кристаллов на ней, и не понимала, с чего начать разговор. Благо Гурдоба́н решил эту проблему, начав первым.

– Непростая ситуация, – сказал он, – когда ненависть так отчетливо читается в глазах многих. Я попрошу вас, мои друзья, сейчас забыть обо всем, что было, то были крайние меры, о которых присутствующие здесь раскаиваются. По воле богов наверняка всех народов, населяющих архипелаг, мы все живы. И останемся живы, только помирившись друг с другом.

– Как можно помириться с тем, кто хотел отнять твою жизнь? – спросила Сэл, выйдя чуть вперед, поближе к торговцу.

Она заглянула в ами́йские глаза, коснулась его руки, и он почувствовал всю тяжесть мучений, выпавших на ее долю.

– О, великий думает! – воскликнул он. – Столько боли.

– Мои методы были губительными и презренными, – обмолвилась Вессанэ́сс. – Мною двигало желание защитить свой народ и возвратить наш потусторонний мир.

Ее слова заставили всех затаиться и замолчать.

– Но более такого не повторится, – продолжала она. – Нам нужна корона, но мы найдем способ снять ее без смертельных последствий.

Сэл приблизилась к ней на расстояние вытянутой руки, так, чтобы она смогла разглядеть, что сделали с ней эти дни под Сестринскими Лунами. Истрепанный вид, ссадины, раны и зло в таких юных глазах.

– Вы правы, такого более не повторится, – ответила она королеве. – Теперь я в силах наказать обидчиков по заслугам. Наверняка вы уже слышали о светящейся сфере, уничтожающей все на своем пути. Вы породили эту силу, и эта сила может обернуться против вас.

Девушка блефовала, пытаясь запугать возможного врага: да, сила была, но вряд ли она ей управляла.

– Не нужно, – пресек угрозы Гурдоба́н, коснувшись ее плеча. – Все можно решить мирным путем.

А́ккертон и Бафферсэ́н стояли возле него, касаясь его плоти, и так мысли торговца перетекали в иноземцев. В разговор вступил Га́рпин, зачем-то напомнивший ами́йцу о Священном Союзе и положениях, закрепленных им.

– Многоуважаемый Гурдоба́н, – сказал он, – вы помните, что состоите в Священном Союзе с народами, соседствующими с вами?

Торговец озадачился его обращением. Кто-кто, а этот служивый пес никогда с ним не заговаривал.

– Так вот, – продолжил Э́бус. – по одному из таких положений ваш народ обязан выдать Са́лксу любого предателя и преступника против властвующего порядка. Вы уверены, что должно исполняете свой долг?

– Замолчите, Э́бус, – пресекла его речь королева. – Никто в должной мере на островах архипелага не соблюдает обещанное союзу. Сэ́йланж укрывал Сависти́н, а торговля с варварами, незаконная контрабанда, никто, никто. Да и речь не об этом, иноземцев нельзя назвать преступниками и предателями, они невольные участники наших действий.

– Как скажете, королева, – сказал недовольно Га́рпин, показательно покинув хижину тайку́.

«Похоже, я наживаю еще одного врага, – подумала Вессанэ́сс. – И этот враг с легкостью пустит стрелу в мою грудь».

– Это, конечно, не мое дело, – сказал Гурдоба́н. – Но вы уверены, что в безопасности?

Королева промолчала, перейдя к другой насущной проблеме.

– Больше никто вас не тронет на Са́лксе, – сказала она. – А вы, юная девушка Сэл, могли бы принимать участие в развитии нашего королевства, пока мы не найдем способ избавить вас от короны.

– По-моему, – ответила Сэл, – ваш подручный, что покинул это место, найдет его быстрее, чем вы.

– Не беспокойтесь за это, – продолжала королева. – Он никого не тронет, законы Са́лкса ему не позволят.

– А как же законы Железноликого Аферина, – вступила в разговор Фендо́ра. – Всем известно, как предки вашего верного ри́хта нарушали законы и карали неугодных.

– Ри́хт Э́бус, – ответила Вессанэ́сс, – давно отказался от любых притязаний на трон. Нарушив слово, он подпишет себе смертный приговор.

– Вот только кто будет его осуществлять? – добавила Фендо́ра.

– Мы говорим о многом, но не о том, что нужно, – сказал Гурдоба́н. – Меня волнует безопасность моих гостей, – он посмотрел на Фостера и Дженсена, одобрительно кивнувших ему.

– Я гарантирую эту безопасность, – ответила королева. – Вы должны, о дитя, – она посмотрела на Сэл, – помочь моему народу. Иначе вся наша жизнь не имеет смысла. Прибудьте на Са́лкс, проявите милость. Я вас не тороплю.

Посмотрев на торговца, застывшего в прикосновении чужеземных рук, она покинула хижину тайку́, выйдя на свежий воздух. Стражники ждали ее, не двинувшись с места, но Га́рпин уже был возле шлюпки. Теперь все было в руках юной девушки, ищущей всем сердцем ответы.

* * *

«Какое же это отвратительное занятие – выискивать в своих экскрементах маленькую золотистую брошь, – подумала Бирви́нгия, морщась от действий, исполненных мерзостью. – Великая кэ́ра! Во мне столько дерьма, что я могла бы удобрять целые поля».

Лучистое полуденное солнце, зависнув в зените, потоком ласкового тепла пало на ее широкую спину, покрытую серой мантией. За последние пять дней мук, ломоты в коленях и спине оно единственное было ее постоянным гостем, как надежда на спасение. Попасть в это место тьмы и холода свет мог лишь сквозь брешь небольшой пещеры, зияющую словно знаком молнии над головой. На то был особый час, когда луч проникал в подземное лоно меж просвета густых крон хвойных шулье́р, и он равнялся двенадцати.

Длиной в пять старушечьих ладоней, разрез манил взгляд краешком свободы, до которой пролегали поросшие зеленым мхом выступы, устремляя ввысь свой росистый покров. Иногда Бирви́нгии казалось, что это око шестипалого Бога взирает с тоской на ее мытарства. В ложбинах мохового каменного дна пещеры искрилась кристально чистая родниковая вода, приносящая в это место холод, кусающий босые пятки сильнее злющих псов.

Ополоснув брошь в студеной воде, плодотворица озадаченно взглянула на детали этой маленькой вещицы, которые, имея уйму свободного времени, смогла разглядеть. Смыкающиеся золотистые дуги, а внутри змея, опоясывающая меч, все выполнено довольно искусно и детально, украшено россыпью драгоценных камешков красного и изумрудного цветов. Подоспевшая головная боль напомнила об утраченной палманэ́е и семечке хвойной шулье́ры, помещенном глубоко в э́льту. Это место зудело, о, как оно зудело.

Она не раз, копошась в затылке, пыталась достать это маленькое семечко, но все попытки оказались тщетными, толстые старушечьи пальцы только изранили нежную зону. Из-за опасности такого соседства с этим надо было что-то делать. Семечко набухло и наверняка уже проросло. Старуха чувствовала это по нескончаемой жажде, по боли, проникающей в шею, но, черт возьми, никогда еще не была столь беспомощной.

Хвала ботанике Э́йферта, что она любила с детства, не зря за эти труды она казнила дряхлую Пэтси́рру, призывающую их жечь. На одной из пожелтевших страниц этой книги Ги́рвуд Э́йферт довольно подробно описал свойства аскийского мха: «Он токсичен и в больших количествах опасен для жизни». И это был тот самый шанс, который она видела в этой полутьме. Травить себя, но не для того, чтобы умереть, рассчитать дозы в попытках создать неблагоприятную среду для прожорливого семечка. Может быть, это поможет и умное растение, словно заноза под кожей, покинет дряхлую плоть.

Трясущейся рукой она положила пучок мха в рот и разжевала отвратительно горькое растение.

– Теперь я похожа на ами́йскую уму, – прошептала старуха, морщась от неудовольствия. – Армахи́л бы сейчас остро пошутил. Эх, как же я скучаю.

Ее кряхтение, на которое слетелись любопытные кривоклювые пташки, заполнило звуками темное пространство. Они щебетали над ее головой, будто похихикивая над ее никчемностью.

– Дотянулась бы до вас, – сказала Бирви́нгия, – точно бы съела.

Но главным сейчас был не голод, с которым она в силу своего статуса справлялась плохо, а та самая брошь в подушечках огрубевших пальцев.

– Носитель такой особенной вещи должен быть высокого статуса, – сделала вывод плодотворица, приметив особую огранку драгоценных камней. – Восемнадцать граней на каждом, таких мастеров больше не сыщешь, разве что на задворках провинций Бу́льто.

Да и змея, опоясывающая меч, была ей более чем знакома. Вот только на гербе потерянной Исса́ндрии, гербе Алитие́ры Острозубой, точно такая змея, замыкаясь кольцом, поедала свой хвост. Кровавое знамя с изображением золотой змеи много значило в те позабытые времена. А буквально оно означало только одно: властью была змеиная голова, хвостом – самый низший класс подданных. Так вот власть всегда кормилась за счет самых низших слоев общества. И к такому порядку все были готовы. Впрочем, завоевательница О́дрии и Ке́льпы была еще той гадиной, способной съесть в буквальном смысле даже собственного ребенка. Судьба уберегла ее от рабства, но за свою свободу она заплатила многими жизнями.

Кроме змеи, плодотворица припомнила еще и символ ри́хта румальерских пустошей. Того самого, что был первым избранником кровожадной Алитие́ры и от которого продолжился род Яснооких. Этот символ в виде двух смыкающихся дуг, украшенных красными камнями, говорил о единстве степных варваров, пришедших однажды на поклон к великой завоевательнице. Тогда Ге́рбус Ясноокий еще не был ри́хтом, он носил звание великого бу́кту-игно́ – правителя кочевых племен. Но после того как варварские взгляды властвующих сошлись, их скорый союз воспылал огнем страстной любви на фоне кровопролитных порабощений неугодных королевств. Символы смешались, змея поместилась в лоно дуг, превратив знак в некое подобие человеческого глаза.

Все бы ничего, но что означал меч обвитый змеиными кольцами? Он выпадал из общей картины, ибо был не узнан ею. Глубокий вдох окончательно лишил Бирви́нгию сил. В совокупности с упадком ее голова начала кружиться, смазывая реальность в поток из мутных красок. Зеленые, черные, белые пятна плыли и громоздились вокруг, шум в ушах напоминал рой пчел, кружащий над головой. Непослушное тело онемело, и плодотворица выронила брошь из рук, склонившись над лужицей чистой воды. Реальность плыла, будто она была раскрученной юлой, и на фоне всего этого послышались чьи-то шаги.

– «О великая кэ́ра! – взмолилась про себя старуха. – Брошь, мне нужно проглотить брошь, пока ее у меня не отняли».

Руки судорожно закопошились в участке ближайшего мха.

– Да где же ты, – прошептала она.

Но только старуха успела коснуться чего-то наощупь похожего, как чья-то нога, ступив на ее спину, прижала плоть к земле.

– Не шевелись, кэру́нская сука, – выдавил неизвестный. – А то твоя башка лопнет на этом же камне.

Бирви́нгия замерла от подступившей боли, пытаясь усмирить свое частое дыхание, когда сердце колотилось вовсю.

– Кто ты? – вопросила она. – Мне больно.

Жалостливая немощность старухи нисколько не трогала чувства неизвестного. Он смеялся, сплевывая слюни прямо на ее спину. А потом голова пленницы стала настолько тяжелой, что плюхнулась без сил в неглубокую лужу, и в рот проникла вода. Дышать было нечем, и старуха начала захлебываться, шевеля руками в попытках обрести свободу. Неизвестный не отпускал, его обнаженные ступни казались гигантскими, а помыслы самыми ужасными.

– Сейчас я отпущу тебя, – сказал он. – И ты пожрешь. Твоя еда – вчерашняя тухлятина, ре́буз в стадии разложения. Ты поняла?

Конечно же, ответить Бирви́нгия не могла, она почти захлебнулась. И тогда неизвестный убрал ногу, дав ее телу возможность подняться.

Вода, студеная, колючая, сняла помутнение как рукой, и взгляд старухи прояснился. Она дышала так, как будто пробежала без остановки не одну версту, смотря на ублюдка, посмевшего свершить такое. То был Ге́ссар, пялящийся на нее с такой брезгливостью, как будто перед ним стояла чумазая свинья.

– Будешь жрать мох, – сказал он. – Посажу на цепь.

– Но у меня не было еды, – пропищала старуха. – Я ела все, до чего могла дотянуться.

Он харкнул ей под ноги. На его мускулистом теле содрогнулись мускулы.

– Ах ты лживая гадина, – фыркнул он на нее. – Я знаю, почему ты его ешь, но все твои попытки напрасны.

Пухлые губы искривились в непонятной ненависти, так, словно к ней у него были какие-то счеты, которые он собирался свести. Темная кожа в лучах уходящего солнца покрылась капельками пота.

– Скоро ты покинешь это место, – сказал Но́рф. – Твоя королева шлет нам глупые послания, вопрошая о деталях твоей гибели. Не ровен час, пришлет посланника, – голубые глаза сверкнули своей зоркостью. – Но моя госпожа, великая Баки́на, мудрее всех островных правителей, она собирается переправить тебя на Ирге́йн, подарком пэ́лсе[25] Мо́рте, что мечтает заиметь в своем диковинном саду хвойную шулье́ру. Ты сгниешь в ее корнях.

Бирви́нгия сжимала пальцы в кулачки, не понимая, ради чего все это. Неужели из-за того, что она нашла отрог изгоев, напала на след Нипра́га и уличила правительницу А́скии в предательстве устоев Священного Союза.

– «Пэ́лса Мо́рта, значит, – подумала она. – Вот еще одно основание убить меня, я услышала имя вражеской союзницы».

Она так хорошо знала эту девочку, правящую Ирге́йном, что не могла поверить.

– «Это юное создание не пойдет на такое, – думала она. – Хотя подле нее есть хитрый и жадный регент Зи́шу. И пусть она великая пэ́лса, но пэ́лса с сознанием ребенка».

Но́рф Ге́ссар кивком головы указал на тушу тухлого ребуза, посиневшего до сизого оттенка. Вокруг нее кружились краснобрюхие мухи, а из живота торчало багровое ребро.

– Если хотите убить, зачем кормите? – спросила его старуха, чуть осмелев.

Ге́ссар хмыкнул.

– Убийство – наша цель, – сказал он. – Но желание Баки́ны – показать тебе перед смертью, что чувствуют деревья, которые вы в своем восточном саду уродуете, делая карликовыми.

– Это культура всего народа, – ответила ему Бирви́нгия.

– Почему же вы судите за это только меня?

– Потому, – ответил Но́рф, – что ты всея плодотворица Са́лкса. И к тому же увидевшая больше, чем нужно.

Приспешник власти более не стал чесать языком и удалился прочь, оставив старуху со своими мыслями, одной из которых была хвала великой кэ́ре за то, что он не заметил золотистую брошь. Та почти была втоптана в мох, но все же заметна для знающих глаз.

Поднятый взгляд туда, где зияла брешь, больше не обнаружил лучи солнца, но сумел разглядеть на одном из выступов тельце маленькой пташки, павшей замертво. Малютка полакомилась мхом, и токсин сделал свое дело. Теперь-то она ее съест. Вот только нужно дотянуться. Что касалось ре́буза, смердящего в метре от нее, то она не желала его даже касаться. Жаль, что отпущенное в этой пещере время ей доведется провести с этим куском тухлого мяса.

* * *

Тонкая игла, пронизывая почерневшую кожу, сшивала края зияющей раны. Белые нити аккуратными стежками ложились пятисантиметровым швом, над которым корпела рука мастера. Пожилая женщина, называемая Армахи́лом Чикиной, относилась к числу умелых лекарей и, что самое немаловажное, была единственным вика́ртом[26] в округе. В мире людей таких, как она, называли хирургами от бога, здесь во всем этом видели промысел темных сил.

«Латать раненых может лишь природа, – считали многие.

– Тот, кто должен умереть, обязательно умрет». Но мудрецы отводили вика́ртам особую роль, считая их посланниками шестипалого Бога. Из таких был Армахи́л, мелькающий возле Чики́ны с чаном теплой воды. Са́бис поддерживал огонь в очаге и следил за тем, чтобы лучина в настольной лампе не тускнела. За домом плодотворицы вовсю царствовала ночь, развесив по небу мириады сверкающих звезд. Тут и там насвистывали цика́рды – существа, напоминающие летучих мышей, но раскрашенные, в отличие от них, разноцветными узорами.