Полная версия
Голоса возрожденных
– Вставай, кэру́нская подстилка, – сказал он, и рабы в округе рассмеялись.
Она никому не нравилась, ведь собиралась покорить все острова, обзаведясь поданными и рабами.
– «Поделом ей», – думали многие. И лишь Фи́фл почему-то жалел соплеменницу, униженную и глубоко оскорбленную.
Поднявшись на колени, Сависти́н уронила взор на трон и вытерла мокрые щеки. Дернув цепью зи́рд подтащил ее тело к ногам, так что она коснулась лбом его ступней.
– Время массировать ноги, – презрительно вымолвил он. – Когда еще доведется особе королевской крови так пресмыкаться перед своим господином.
Она хотела укусить его за палец, но, о великий шестипалый Бог, какими же они были грязными.
– Если ты немедленно не приступишь, – пригрозил ей Пе́ст, – я прикажу своей страже воспользоваться твоим телом, прямо на обозрение остальным.
Она знала, что он был на такое способен, и потому безоговорочно принялась наминать его огрубевшие стопы. От наслаждения физического и морального зи́рд запрокинул голову и закрыл глаза. Сависти́н была аккуратной, нежной, ведь она опасалась причинить ему хоть малую боль. Пока ее руки наминали пальцы, из глаз сыпались слезы. Она не могла припомнить, когда еще так плакала. Даже когда ее мать, королева Ления, трагически погибла, таких слез не было. Страшно подумать, а ведь когда-то Сависти́н призирала такое проявление слабости. Теперь сама познала ее пороги.
Недолго зи́рд пребывал в наслаждении, запрокинув скуластое лицо. Как только он представил голову Гива́ла возле своего трона, капля птичьего помета, упавшая с небес, врезалась в его чело с такой скоростью, что замарала пол-лица.
– Фу! – взъярился владыка.
Пнув ногой рабыню, он подскочил с трона и опрокинул кубок с вином прямо себе на лицо.
Сависти́н больно упала на камни, чаша с водой обрушилась ей на спину.
– Заделайте этот разлом! – разгневался зи́рд. – Разве я не повелевал об этом!
Фи́фл услужливой тенью достиг хозяйских ног и пал перед ним на колени.
– Повелевал, владыка, – ответил ему. – Но беспощадный вулкан Зу́мба не даст залатать ее.
– Не даст?! – возмутился Пе́ст.
Его кулаки застыли над сгорбленной фигурой раба.
– Тогда какого вакха́ра над моей головой кружит стая белокрылых вихнере́й?!
– О владыка! – взмолился Фи́фл. – Когда пласты земной коры разошлись, птичьему взгляду открылось место обитания вулканических червей. Они слетелись сюда как восемь лун назад и своими хищными нападками отгоняют иных птиц.
Зи́рд стиснул зубы в ярости, и вены на его шее налились кровью.
– По-твоему, все мое правление будет сопровождаться увертыванием от птичьего дерьма!
– Нет, мой владыка, – заскулил раб, и его губы коснулись ступней Пе́ста. – Я немедленно отправлюсь на поверхность, чтобы разложить повсюду яд.
– Если в скором времени эта стая не покинет расщелину, – пригрозил Пе́ст, – я водружу на поверхности кол и насажу на него твое тело. Ты будешь пугалом, отгоняющим птиц!
Кэру́н дрогнул и, не подымая глаз, попятился назад. Проползая мимо притаившейся Сависти́н, он увидел ее издевательскую улыбку как желание того, чтобы он не справился.
Более зи́рд не желал массажа ног.
«Вот бы местные барды узнали об этой комической ситуации, – подумала Сависти́н. – Дерьмо на лице зи́рда. Я бы послушала эти песенки».
Не успела она насладится этой живой мыслью, как Пе́ст ударил ее по лицу. Он явно заметил ее усмешку, это крысиное ликование над маленькой победой. От удара Сависти́н отлетела в сторону и плюхнулась в зловонную лужу. Тухлая вода попала ей в рот, нос, везде, где было не прикрыто, и ее стошнило. Она боялась подняться, боялась, что над ее головой занесут меч и уже через секунду жизнь прервется. И в этом страхе кэру́нка отчетливо представляла образ Би́лту, что никак не уходил. Она никогда так его не проклинала, как сейчас. Возможно, если бы рабыня перестала упрямиться и выдала зи́рду замыслы его единственного сына, то ее судьба сложилась бы куда лучше. Эта мысль не покидала девичий разум, она расползлась по телу ослепляющей ненавистью.
Осознав, что Пе́ст больше не будет продолжать избиение, она выползла на сухое место и свернулась калачиком. Ткань прилипла к ее телу и подчеркнула аппетитные формы. Она хотела бы натянуть эти лоскуты на все части оголившегося тела, но это было невозможно. Зи́рду нравился ее постыдный вид. И он повелел одному из рабов зарисовать ее тело, дабы с первым а́мисом отправить рисунок на Са́лкс.
Глава 11
Рождение цели
Когда наступает рассвет, многообразная жизнь пробуждается. Птицы встречают лучистое солнце волнующим пением, киты разрывают толщу темных вод, вырываясь на поверхность торжественными всплесками, сурикаты, замерев по направлению к оку дня, в блаженстве греют свои тельца – так наступает это время. Но здесь всего этого не было. Тьма за оконцем гостевых покоев никогда не уходила прочь. И Клер, просыпаясь в постели в окружении взбитых подушек, сложно было понять, какой сейчас час. Ее кожа никогда еще не была такой бледной и безжизненной. Сумеречные дни, удручающие и унылые, громоздились один за одним на ее плечах и порою казались невыносимой ношей. Но, стоит отметить, иногда время благодушным посланником приносило девушке вполне приятные сюрпризы. Одним из таких была увеселительная охота на пещерных слизней, достигающих в размерах взрослого человека. Конечно же, эта охота могла и не состояться, если бы приставленный к ней слуга – тот самый громила крепостных стен со странно звучащим именем Фифи́́ – не обратил внимания на ее мальчишечьи повадки.
А было это так. В один из угрюмых дней, непримечательных ничем, Клер, маясь от безделия, решила соорудить себе рогатку и, конечно же, преуспела в этом. Прямо из ветки мертвого дерева, стоящего на каменном утесе в отдалении от крепости, и тягучего волокна, вырванного из мантии вечно занятой Гэ́сты, хотя лучшее тому слово – украденного, поспешно и с навыками невидимости ниндзя, не меньше. Когда приспособление для стрельбы было готово, Фифи́ недоумевающе рассмотрел его, нависнув великой тенью над ее пронырливой душой. Но большим восторгом он обзавелся тогда, когда рыжая оторва, скрываясь будто снайпер со стажем, начала расстреливать замковых служанок, накрывающих в обеденный час длинный стол. Те ничего не понимали, недоумевающе охая от прилетающих камешков. Когда Клер показалось, что служанки слишком крупная цель, она переключилась на крыс, забравшихся в продовольственные амбары. Громила что-то лопотал на своем и так смеялся над этой затеей, что посмел в скором времени устроить для розовощекой пампушки вполне себе настоящую охоту. Жаль, что Э́нжа в этот момент рядом не было, стоит сказать, что он частенько улетал неведомо куда и отсутствовал по полдня.
«Наверняка чтобы побыть с коконом Ю́ши», – думала Клер. Странное дело, ведь с этим коконом возились многие, будто предвещая рождение запоздалой мессии.
Так вот, в наступившей охоте, помимо Клер и громилы Фифи́, принимало участие по меньшей мере еще двое мужчин, облаченных в меха, наполовину прикрывающие их обнаженные мускулистые тела. Тикио́, молодой и смуглый охотник, умело орудовал копьем и с навыками следопыта крался по пещерным камням. Он пытался обнаружить след слизня, неведомого для Клер, и вел их все дальше и дальше в полутемноту. Охотники установили вербальную связь шепотом, при которой Клер отводилось место замыкающей копуши, но вооруженной внушительным копьем с наконечником в виде когтя Торбуи́на, добытого на ветряной пустоши из скелета самого Э́нжа. Фифи́ присматривал за ней, озираясь на ее неспешные шажки. Она карабкалась по камням, спотыкалась, нецензурно выражалась, но все же шла следом. В его руках горел яркий факел, так что тень верзилы накрывала собою и Клер, и дальнее окружение зубатой тверди. Улыбчивый Су́о из числа подрастающих охотников был самым молодым из них, впрочем, и самым неосторожным. Он часто повышал голос, когда нужно было вести себя тихо, странно шевелил губами, будто напевая что-то, и по-шамански пританцовывал, бесшумно разрезая воздух изогнутыми кинжалами. За спиной Тикио́ легко было казаться героем. Клер полагала, что этот малый такой же сумасшедший, как и большая часть племени, иначе как можно было объяснить его неосторожность. Забава забавой, но наверняка зверь, на которого они вели охоту, был не амбарной крысой, а вполне себе чем-то грозным. Но, по крайней мере, сумасбродный охотник не вылизывал кисти своих рук, как делали многие из его сородичей.
Большие камни сменяли камни поменьше, а впереди, словно глотка огромной твари, простирался вездесущий мрак. Иногда над головой Клер примечала удивительные наросты из прозрачных кристаллов. Они завораживающе искрились отблесками от огня, словно впервые познавая теплый свет. Еще чуть дальше под ногами захлюпала грязь от протоков подземных ключей, вырвавшихся на волю. Тогда взмахом руки Тикио́ повелел всем остановиться, распознав на сглаженном валуне первый свежий след.
Замерев раньше всех остальных, Клер вслушивалась в каждый шорох, доносящийся из темноты. Падающие с пещерного свода капли воды, необъяснимый гул ветра, уходящий по норам вдаль, хруст камешков под ногами, будто от сгнивших костей, – все это в игре с ее сознанием казалось обнаруженными вовремя знаками. Даже Су́о, хоть и улыбался во весь рот, вел себя предельно тихо. Громила, положив руку ему на плечо, отодвинул его в сторону, освободив проход для себя. Он водил факелом по сторонам, всматриваясь в тени на пещерных стенах, и оттого, что они возрастали и убывали, Клер стало не по себе. Если великан притаился и стал тише мыши, значит, слизень не так примитивен, как можно было подумать.
Медленно, шаг за шагом, они продвигались дальше, периодически натыкаясь на лужицы слизи, покрывающие сглаженные камни. Девушка только сейчас осознала, что в случае опасности единственным путем отступления будет лишь тьма за ее спиной. А если Фифи́ потеряет факел, то это бегство окажется еще и напрасным. От таких размышлений сердце колотилось вовсю, а мысли то и дело предательски вырисовывали образы зубастой твари, пристально следящей за их передвижением, как паук за мошками, ступившими на паутину. Все это заставило пампушку прижаться к спине великана и почувствовать кожей спокойный ритм его огромного сердца.
«Это не с рогатки стрелять по ущербным крысам», – думала она, направляя копье в холодную темноту.
Где-то вдали вострубили большеротые Ме́рты, трубачи, призывающие Ха́рси отобедать. Вот уж они озадачатся, когда не увидят ее за столом. Эту традицию уплетать за обе щеки она никогда не пропускала.
Как только она подумала о еде, во тьме что-то шевельнулось, заставив кожу покрыться мурашками.
Взор, павший в сторону скрытого существа, размылся накатившей слезой от непрерывного выпячивания глаз. Все стояли и всматривались во тьму, пока Фифи́́, боже, дай ему ума, не кинул туда их единственный источник света. Такого поворота событий не ожидал даже Тикио́, протянувший к огню дрогнувшую длань.
Пламя начало гаснуть, но даже в этом приглушенном свете можно было увидеть объект всей этой охоты. Туловище существа, покрытого слизью, достигало не меньше шести футов в длину и завершалось шипастым хвостом. Оно задрало голову в непонимании происходящего, и оба его глазных стебля обозрели перед собой эту комичную неуклюжую четверку. То был действительно слизень, но, в отличие от обычных садовых крох, чудовище обладало внушительной пастью с подобием акульих зубов. Его бока запульсировали, и из дыхательных отверстий, расположенных на них, стала вытекать зеленоватая слизь. Туловище изогнулось, и монстр возрос, показав охотникам ряды щупальцевидных маленьких ножек. Они шевелились, будто ощупывая пространство перед собой, пока одна из них не коснулась языков факельного пламени. Слизень дрогнул, брызнув по сторонам потоками своих выделений, и огонь окончательно погас. Клер только и видела, как существо устремилось на всех своих ножках к ним, а потом ее настигла кромешная тьма. Выставив копье перед собой, она надеялась, что остановит тварь, но вряд ли на это можно было рассчитывать. Кинжалы Су́о зазвенели, будто разрезая темноту. Тикио́ бился в тандеме с ним, но Фифи́́ держался в стороне, прикрывая своей спиной Клер. Через несколько секунд она почувствовала, как он резко отпрянул, раздались гортанные крики, а после что-то откинуло ее назад.
Приземлившись на спину, Клер снова выставила перед собой копье, ощущая чье-то приближение.
«Лишь бы это был не великан», – подумала она. И в мгновение свет озарил все вокруг.
То был встревоженный пельтуа́н, прилетевший стремительной птицей на помощь. Его плоть засияла так, что тьмы
вокруг больше не было. И все стало ясно. Бедная девушка обомлела от увиденного. Слизень в попытках сцапать ее наткнулся на острое копье, зажатое крепко-накрепко в руках, и сдох. Еще бы, ведь оно воткнулось в его полупрозрачную голову, прервав ток хищных инстинктов. В отдалении обрушенной скалой карабкался по камням верзила Фифи́, прихватив с собой под мышки окровавленного Су́о и обессиленного Тикио́.
«Вот тебе и забава», – подумала Клер, с усилием скинув монстра набок.
Э́нж кружил вокруг них, издавая пульсирующие звуки, пока на помощь сумасбродной четверке не подоспели большеротые Ме́рты.
* * *На ветреном плато, окутанном тьмой, время текло опасливо и лениво. Рядом с пропастью, ведущей в глубокий каньон, где высился город под куполом, замельтешили черные фигуры. То были Ха́рси в числе пятерых старейшин, облаченных в черные мантии до пят, прикрывающие их сморщенные лица капюшонами. За их спинами затаились их верные воины, серые мотыльки, облаченные в меховые шкуры животных. В добавок к охранительной функции они выполняли роль тяжеловозов, прикатив на ветреную пустошь деревянную телегу. Она была загружена крупными магнезитовыми кристаллами, словно дарами накрытыми холщовым покрывалом. Пользоваться скотиной, шумной и беспокойной в этих краях, было строго запрещено. Такую беспокойную животину легко бы почувствовали темные дицефалы, иногда шныряющие в этих местах в попытках истребить любую жизнь. За горсткой серых мотыльков высились башни мертвого города, на одной из которых и была найдена давеча Клер.
Перед глазами привилегированных Ха́рси сиял огромный энергетический купол, под которым белый город, пестреющий зеленью, выглядел поистине завораживающе. Он сотни лет стоял здесь и простоит еще тысячу, отбивая полчища Торбуи́новских псов. Властитель ночи не пробьется, пока крепка защитная стена. Такой защитой не обладал даже Гизмио́н. Единственное, что позволяло племени мотыльков выживать в этих местах, были не воины и не защитные стены, а их скрытость от сторонних глаз. Темные дицефалы ничего не знали о подземном городе, а потому не вели на них охоту. Когда свет в каньоне сияет, все остальное меркнет во тьме. И Ха́рси молили, чтобы так было и дальше.
Теперь же они пришли сюда не случайно. Кокон Ю́ши запульсировал светом, пещерная бабочка вот-вот покинет оболочку и воспарит над всем подземным царством – Гизмио́ном. И это священное действие, что в мифах серых мотыльков описывалось как рождение спасительницы, должно было пройти строго с соблюдением особого праведного ритуала. То был ритуал подношения, дарующий Юше внутренний голос мысли. А для этого был необходим определенный дар, и так уж повелось, что им владели хозяева белого града. Но эти самые хозяева, ушлые торговцы, никогда не отдавали ничего бесплатно. Им нужны были кристаллы, те, которых в их каньоне не было. В свою очередь, мудрые Ха́рси нуждались в другом – в священных красных плодах.
Один из старейшин, тот, что был повыше прочих, внезапно поднял руку, так что его ладонь забелела над покрытой головой. Рукав мантии сполз, и на дряхлой длани, обнажившейся шрамами будто напоминанием о трагичности жизни, заполыхал ни с того ни с сего появившийся огонь. Языки пламени не обжигали кожу, а лишь обволакивали старческие персты, до тех пор, пока в каньоне не откликнулись на его призыв.
Огонь, возникший внезапно, так же внезапно и исчез, как будто его и не было. Дрожащая рука, опушенная на живот, где покоилась медная бляшка кожаного ремня, еще несколько секунд испускала струи еле заметного пара. Под взорами старейшин в куполе образовалась еле заметная брешь, через которую любознательными фигурами вышли три тени, обернутые покрывалом черного дыма. Эти тени передвигались намного быстрее любого человека, словно скачками в условном пространстве. Они достигли пришлых в считаные секунды и вблизи оказались вдвое выше их. Черный дым плотно обволакивал огромные тела, но он нисколько не пугал мудрых старейшин. Наверняка они знали природу этой непростой магии или же обыкновенной науки.
Старейшина, обернувшись к своим воинам, жестом руки повелел им скинуть покрывало с телеги, дабы предоставить дымным великанам возможность рассмотреть привезенные кристаллы.
Воины повиновались его жесту, поспешно обнажив удивительные дары. Завеса сползла, и груда кристаллов засияла в отблесках белого света. Этот свет коснулся многочисленных граней лучами белого града, как потоком иной, неведомой жизни. Теперь великаны, склоненные над всем этим великолепием, смотрелись вдвое меньше. Красота подчинила их и заставила преклониться. Это то, что было им нужно. Они всегда брали только это.
Но Ха́рси не занимались благотворительностью, и старик, подойдя будто парламентером к телеге, переманил внимание великанов на себя.
– Ами́яц, – обмолвился он тягучим звуком, сошедшим с безжизненных губ. И великанам все стало понятно.
Из всех даров Ха́рси, сумасшедшие верящие в своих придуманных богов, предпочитали только этот. Так его и называли – ами́яц, словно ссылаясь на его происхождение. Но этот дар, редкий и неурожайный в этот сезон, был очень важен и для белого града.
Великан что-то пробухтел, явно озадачившись словами старика, и отошел от кристаллов в сторону. Двое других проследовали за ним. Даже глухому стало бы понятно, что они совещаются. Затем он вернулся.
– Гатьи́л, – сказала дымная сущность в попытке заинтересовать Ха́рси дарами иного свойства.
Старейшины переглянулись между собой, перебросившись непонятными словами, и в завершение отвергли предложение.
– Ами́яц! – вновь произнесли они, повелев своим воинам накинуть на кристаллы покрывало.
То был показательный ход, сигнализирующий, что условиться не получилось. И этот ход возымел силу.
Великан остановил воинов, прикоснувшись к одному из них сгустком дымной руки.
– Ами́яц току́, ами́яц току́, – сказал он бесцеремонным Ха́рси, приняв их условия обмена.
Старик ухмыльнулся, ощутив свое превосходство. Но под черной мантией этого было не разглядеть.
Обождав на ветреной пустоши несколько минут, пока дымные гонцы посетят свой чертог, старейшины все-таки получили то, зачем приходили. Шары красного цвета сияли пульсирующей энергией и парили в воздухе во власти своих хозяев.
Выгрузив кристаллы прямо на каменном плато, Ха́рси свершили предполагаемый обмен. Великанам ничего не стоило поглотить магнезит и уйти восвояси.
Телега, груженая теперь уже даром белого града, посредством рук поднатужившихся воинов, проскрипев, тронулась, обозначив путь к дальнему пригорку камней и колонн.
* * *Когда израненных доставили в крепость, самым страшным порицанием их поступка были слова встревоженной Гэ́сты, прильнувшей ухом к животу чумазой Клер. Девушке стало не по себе от этого, но противиться воле всевышней она не собиралась. Тем более после этого рот пещерной матери на протяжении часа не закрывался ни на минуту. Главным образом ее порицание предназначалось для горе-охотников, нежели для гостьи Гизмио́на.
Впервые побывав в тронном зале, увешанном знаменами на колоннах, Клер почувствовала себя неуютно. За спиной Гэ́сты изумрудной чешуей располагался трон, заплетенный плотной паутиной. По-видимому, пещерная мать не любила сидеть на этом королевском месте или же не являлась достойной этой почести. Конечно, ответов на эти бесчисленные вопросы у Клер не было, и все из-за того, что она была иноземкой, не понимающей многого, но из всего этого кое-что все-таки она могла разобрать. Пещеры слизней – это плохо, кокон Ю́ши – священный почитаемый дар, а дальше жизнь по распорядку, и постижение культуры племени методом изучения статуй и наскальных рисунков, и никаких рогаток. Гэ́ста удосужилась обнаружить самодельное оружие в гостевых покоях Клер и кинула его ей под ноги. Затем она задрала подол своей алой мантии, показав всем присутствующим, откуда юная изобретательница позаимствовала полоску тягучей ткани. Такими красными щеки Клер никогда еще не были. Стыд прошелся по ним и закрался в самое сердце.
И все это длилось до того момента, пока в тронный зал не вошел дряхлый, сутулый старик, облаченный в серую мантию, что свидетельствовало о его принадлежности к Ха́рси.
– Ики́то тирукха́н! – провозгласил он. И Гэ́ста замерла от этих слов.
Его подручные, полуобнаженные воины в меховых шкурах, внесли в просторы зала огромные чаши, полные светящихся красным светом шаров, отчего каменные стены заалели в многочисленных отблесках. Они походили на то, что Клер уже однажды видела, – на масляные наросты на корнях окаменелых деревьев, что пронизывали Гизмио́н повсюду. Вот только цвет был иным.
– Ами́яц! – возгласила Гэ́ста, величественно вышагивая к чашам, совсем позабыв про поток своих причитаний.
Клер наконец-таки выдохнула, ей не нравилось выслушивать нравоучения, пусть она ничего и не понимала. Фифи́́, громоздясь по правую руку от нее, улыбнулся ей, будто разглядев в девушке родственную душу. Даже не верилось, что управительница посмела поставить его на колени, как провинившегося шкодливого ребенка, ведь этот увалень был вдвое выше ее. В двух шагах, ближе к трону, взлохмаченный Тикио́, уперевшись на одно колено, зализывал неглубокие раны, алеющие на правой руке, прямо и открыто, все одно что дворовый пес. Клер морщилась от таких повадок, но все же прониклась уважением к следопыту. Ну а Су́о наверняка попал в больничные покои, ему не повезло больше всех. Существо вцепилось зубами ему в бок и откусило довольно приличный кусок мяса. Благо он не успел истечь кровью.
На этом порицательная часть закончилась, уступив место чему-то очень важному. Гэ́ста, обхватив ладонью красноватый шар, подняла его над головой, и из ее глаз полились слезы.
– Оти́витин Е́ку вэ́йни, – сказала она и поманила девушку к себе.
Ухмыльнувшись, пампушка не спешила услужить Ха́рси. Она перво-наперво подняла с пола рогатку, которая, между прочим, была ей дорога. Кроме тех вещей, найденных на ветреных просторах, она не имела больше ничего. А когда твое имущество так малозначительно, раскидываться даже такими крохами, как рогатка, не стоит. Она поймала себя на мысли, что с каждым днем становится несносней прежнего. Наверное, все это из-за ее особого положения. Причуды беременных не поддаются никакой логике. После же этой показательной нерасторопности она все же подошла, уловив на себе недовольный взгляд заждавшейся Гэ́сты.
Пещерная мать и великая управительница Гизмио́на, заведя над ней свободную длань, прикоснулась к ее окровавленному плечу со всей серьезностью своей многоуважаемой персоны. Кровь на одежде принадлежала раненому Фифи́́ и еще не успела высохнуть. Гэ́ста запачкалась, но ничем не выказала отвращения. При этом жесте Клер припомнила выдержки из истории средневековья, а в частности посвящение в рыцари, и улыбнулась.
– Не просите, на колено не встану, – пошутила она, жмурясь от потоков красного света.
Затем это величественное представление закончилось. Гэ́ста вернула шар в чашу и, обернувшись к провинившимся охотникам, распорядилась впредь быть послушными ее воле, что могло означать скуку, да и только. Но противиться слову великой никто не мог, и потому бухтения под нос так и остались невысказанным мнением.
Охотники встали на ноги и, поклонившись строгой матери, покинули тронный зал. Клер пожелала проследовать за ними и уже собиралась это сделать, как была остановлена рукою Гэ́сты.
«Ты останешься здесь», – наверняка подумала она, отпустив старейшин восвояси.
Врата зала распахнулись, и в открывшемся просвете показался обеспокоенный Э́нж. Девушка посмотрела на него взволнованной голубкой, отчего проныра засиял еще сильней. Он парил над уходящими прочь фигурами, освещая собою жуткий длинный коридор, пока замыкающие охотники с усилием не закрыли врата, и пельтуа́н окончательно исчез из виду.
Теперь они остались наедине. В огромном зале, наполненном призраками минувших дней. Клер, обернувшись, посмотрела на управительницу, чье лицо еле-еле освещалось тусклыми лампадами на колоннах. Как же жутко она выглядела в этот час. Округлые глаза розоватого цвета были раздражены и заметно покраснели, но больше всего пугали отсутствие носа и хрипота размеренного дыхания.
Гэ́ста собиралась что-то сказать, но, опомнившись, махнула рукой, придя к выводу, что это бесполезно. А раз говорить было бесполезно, то оставалось только показать. Она взяла ее за руку, как мать ребенка, и повела в сторону трона. Десять шагов, и они были уже на месте, но сердце Клер тарабанило так, будто она пробежала не меньше десяти верст.
