Соблазненные одиночеством

– А, ты поэтому вина не пьешь… А что, девочки лучше дают трезвым?

– Откуда я знаю.

– От друзей. От старших, например. Насколько я помню, в наших компаниях без бутылки как-то не принято было.

– И что в этом хорошего?

– Да дело не в хорошем… Стыдно. Выпьешь – и вроде ничего. А просто так чужого человека к себе подпустить, даже если он нравится… Я об этом думала: два абсолютно чужих вдруг начинают вместе спать – дичь. Как без бутылки?

– Наркотики.

– Ты-то откуда знаешь? Ты же спортсмен, тебе нельзя. Или можно?

– И пробовал, и знаю. У меня друг, сосед, в прошлом году от передоза умер. Вернее, он вообще первый раз попробовал – и сразу скрючился. Там, где он ширнулся, все обдолбанные были – только утром увидели, что он мертвый. Васька, кстати, из-за девочки кольнулся – она так хотела.

– И что же?

– Ничего. Похоронили.

– А она?

– Нормально. Она как-то чувствует дозу. Третий год не увеличивает. А то что Васька из-за нее помер – ей авторитета добавилось. Ее вообще, уважают. Феномен.

– Так, давай кино смотреть. Жуть какую-то рассказываешь.

– Поехали.

Гера нажимает play. Они смотрят на экран. Там, видимо, или ракорд, или титры. У Геры, особенно сейчас, какое-то действительно красивое лицо. Он безмятежен и трогательно серьезен. Лена это чувствует и смотрит на него. Тоже серьезно.

– Ты мне не боишься кино-то показывать?

– А что?

– Ну как: одинокая женщина, пол-бутылки вина. А тут – эротика.

– Так мне-то чего бояться? Я не пил. А эротику уже видел. Вас не боюсь.

– Старая?

– Вы актриса. Я к вам пришел по делу. Потом, я вообще ничего не боюсь. Вы же не убьете меня?

– Не убью.

– Ну, это самое главное. Кино началось.

– Вижу. Подожди, выключи. Мне интересно – ты правда думаешь, что смотреть порнуху вместе с незнакомой женщиной, даже такой старой, как я – нормально?

– Да, я так думаю.

– А вот как ты в хоккей играешь с такими руками? Я думала, ты играешь на пианино или на гитаре.

– Нормально играю. Тренер говорит, руки у меня хорошие, умные.

– Тренере что, голубой?

– Вроде нет.

– А ты сильный?

– Сильный.

– Докажи.

– Зачем?

– Просто так. Может ты все врешь. Вообще все: про босса, про телевидение, про искусство, про Васю. Может ты пришел грабануть меня. Может ты и не хоккеист – слабак?

– Ну и как доказать?

– Что?

– Ну, что-нибудь. Могу, что сильный.

– Как?

– Отжаться могу.

– Сколько?

– Вообще, раз шестьдесят. Сейчас могу раз сорок. Думаю, ваш муж и двадцати не мог.

– Не мог, это правда.

– Что, пробовали?

– Что?

– Чтобы он отжимался.

– Нет, это не пробовали. Все остальное – было. Ладно, муж, царство ему небесное, тут ни причем. Ты, значит, собрался отжиматься?

– Да.

– Решим так: если ты отжимаешься сорок – не врун. Если нет, значит и контракта нет.

– Жёстко.

– А ты как думал. Это шоу-бизнес.

– А я думал, искусство.

– Ты бы еще принес ролики про женскую борьбу в говне. Искусство. Ты кончай про искусство рассуждать – отшлепаю. Отжимайся.

– Можно я рубашку сниму? Порвется.

– А что под рубашкой?

– Ничего. Стесняетесь?

– Обалдел? Отлично. Считать буду я.

– И я – так надежнее.

– М-м, да ты и вправду хоккеист… наверное. А где шрамы?

– Рано еще. Первые будут после двадцати. Сейчас покалеченные в команде только вратари. У полевых еще и зубы все целы.

– Может ты и джинсы снимешь?

– Не мешают. Я сумку на стол поставлю?

– Куда хочешь. Готов? Начали.

Оценили? Как женщина виртуозно, практически за полчаса почти раздела мальчика, который ей нравится! Вы там ставки делаете? Сколько еще продержится Гера? "Это" будет до или после кино? А вы на что ставите? Отожмется он сорок или нет? Скучные вы люди. Тут высший пилотаж перед глазами – это в блокнотики записывать надо: все словечки, общую стратегию, смену тем в диалоге. Учитесь! А вы все про отжимания.

– Раз, два …Ты с родителями живешь?

– Да. Шесть, …

– Кто они?

– Доктор. И доктор. Восемь …

– Ты один в семье?

– Да. Десять, одиннадцать…

– Мама красивая?

– Нет. Четырнадцать, пятнадцать…

– Как это?..

– Шутка. Семнадцать, восемнадцать…Красивая.

– А отец?

– Супер. Двадцать один, двадцать два.

– А у меня мама страшненькая была. Отец – красавец. А я на мать, говорят, похожа. Чем-то. Я сейчас думаю, она в постели хорошая была – чего он с ней жил? Сто раз уходил, сто раз возвращался. Не мог, хотел ее. Оба уже умерли.

– …двадцать шесть, двадцать семь…

– Ты знаешь, как я в училище поступила? Я в Москве жила. И тетка, художница, сказала, что москвичек хуже берут – любят из провинции: материал, мол, интереснее. Что делать? Решила стать приезжей. Придумала себе говорок небольшой. Я в под Свердловском летом несколько лет отдыхала – у отца брат там работал, дядя Ипполит. Мне нравилось, как они говорили, в Свердловске.

– …Тридцать один…

– Ну вот. Пришла. Почитала. Спела частушки, естественно. Сказала, что из поселка Заречный. Мол. Только с поезда – прямо на экзамены. Там один ассистент был. Линацер Миша. Он после вышел ко мне. Вы говорит, понравились – это он как бы по секрету…

– … тридцать три…

– … а где думаете остановиться?.. В общем, поступила – не без Мишиной помощи. Он потом, на первом курсе, мне замуж предлагал выйти за него. Еще не знал, что я москвичка. Я до третьего курса скрывала.

– …тридцать пять… Ну?

– А зачем он мне.

– Вам – генерал?.. тридцать шесть…

– Чего тебе мой муж дался? Может ревнуешь?

– Нет. Тридцать семь…

– Ну и отжимайся. Сколько там?

– Тридцать восемь…

– Тридцать девять…

– Сорок.

– Давай еще один. Сорок один. Гигант. Верю. Устал, бедненький. Загоняла тетка. Заставила мальчика черте-чем заниматься. Смотри, вспотел. Вот капелька. И вот. И голова мокрая…

– Вы еще кино даже не смотрели.

– А зачем мне кино, я все видела. Я много чего видела. Вон, вены вздулись. Мышцы какие…Мощные. И руки. Умные… нежные....

– Елена Степановна, я правда мокрый. Можно у вас душ принять.

– Конечно "прими душ". Как без душа. Я тебе халат дам. И полотенце. Халат мой – просто очень большой. Там мыло есть и шампунь, если хочешь. Иди, моя радость, иди.

Ну и что, дело сделано? Нет еще не сделано. Еще не было события. Лена понимает: оно очень близко, но оно еще не произошло. И нельзя расслабляться. Она подходит к тумбочке с телевизором, приподнимает его и что-то достает. Пакетик? Коробочку? Из кармана вытаскивает маленькую ложечку, такие для соли. Зачерпывает что-то из пакетика – и раз, в одну ноздрю, зачерпывает – и в другую. А что – волнуется. Она же рассказывала, что стыдливая. Алкоголь не всякий стыд лечит. Сегодня случай особый – можно и покрепче.

Нет, Лена не часто нюхает. В особых случаях. Во-первых, дорого. Во-вторых, вредно для здоровья. Да если честно, всего-то два раза и было. Однажды – когда год назад приезжал в гости ее первый муж. Другой – просто тоскливо было. Она и напилась, и нанюхалась. Утром проснулась голая, в ванне без воды. Вся в кетчупе, а в ушах почему-то мякиш черного хлеба. Вот и весь стаж.

Лена включила телевизор на перемотке. Останавливала в интересных местах – и дальше мотать. Прокрутила пол кассеты. Пошла в спальню за кремом. Намазала ноги, руки. Потом опять пошла – за духами. Промокнула пальчиком где надо. Села смотреть – а Герасима все нет.

– Ты там что, бреешься что ли?

И засмеялась, как будто шутка.

– Да нет, я вроде быстро.

– А почему ты не в халате? Я же говорю он мой. Не генерала.

– Я понял.

– Так в чем дело?

– Я хотел бы сначала кино посмотреть.

– Ишь ты какой. Труженик кабельного телевидения. А без кино никак нельзя?

– Нельзя.

– Ну и хорошо. Надень халат и пойдем в спальню – там есть еще видак, для особых случаев.

– В спальню так в спальню.

– А халат?

– Без халата никак нельзя?

– Без халата как раз очень хорошо.

– Нут так пошли, в спальне разберемся.

– У тебя в сумке что, всякие мужские мелочи?

– Там еще кассеты. Нам же все надо просмотреть.

– А тебя красивые родители не хватятся?

– Они в командировке. В Тунисе.

– Красный крест?

– Да нет, типа круиза – работают в медточке туристического лайнера.

– Ну вот, я тебя и пожалею – как мама. Ну чего ждешь. Ты обещал без халата.

– Сейчас, сумку поставлю…

– Ну.

– Сейчас.

– Ты стесняешься. Не стесняйся. Хочешь, я первая?

– Хочу.

– На. Может хоть рубашку снимешь. Или лучше джинсы – без рубашки я тебя уже видела. Ты куда.

– Я кассету поставлю. Это не помешает. Садитесь на кровать. Я сейчас.

– Легла.

– Вам видно?

– Слушай, девушка перед тобой голая лежит, готовая, можно сказать, на любые свершения, а ты мало того, что халат не надеваешь, еще и "выкаешь".

– Лена, тебе видно экран.

– Гера, мне видно экран.

– Ну, поехали.

– Это тебя возбудит?

– Несомненно. Тебя тоже.

Они смотрят телевизор. Гера рассеянно. Лена все внимательнее и внимательнее. Она убирает руку с его бедра, присаживается на кровати.

– Что это?

– Кино.

– Какое к черту кино. На той кассете другое было. Что это за тетки.

– Разные.

– Постой, а это – ты?

– Ну да.

– Ты ее ебёшь?

– Угу. Вот такое кино. Эротическое.

– Что это?

– Это мой бизнес. Это мое искусство. Пока такое.

– Я не понимаю.

– Очень просто. Наснимал несколько кассет. На них – известные женщины из нашего, сами знаете, престижного района. Или жены очень известных людей. Сняты, как ты заметила, в очень интересных ситуациях. Все, без исключения.

– Ты это хочешь показать по телевидению?

– Могу.

– А как ты их снимал? Ты больной, Герасим?

– Я их снимал очень просто. Вот этой специальной бесшумной камерой с широкоугольным объективом – в сумке. Это называется, скрытой камерой. Самое трудное, подгадать момент, когда они одни. Когда им одиноко, вернее. Дальше – дело техники. У каждой есть пунктик. Большинство – на сексе. Жена одного нашего очень известного телеведущего скрытая лесбиянка. Хочет, а никак не получается – боится. Вот ей я сказал, что голубой. А голубой, как женщина. Если перепихнуться с педиком – почти с женщиной. Она согласилась. У другой, нашей депутатши, давно сын умер. Он сейчас был бы как я. Короче, Эдипов комплекс – дальше точно по Еврипиду. И так далее.

– И что дальше, сука?

– Дальше разное. Деньги, услуги. Власть. Власть искусства, так сказать.

– Мудак ты. Ты меня тоже снимал?

– Конечно. Кроме того, что у вас голос узнаваемый, вас можно узнать, по лицу. И телу.

– Не хами.

– Не хамлю, констатирую. Я вас почему трахать не стал?

– Потому что ты пидарас.

– Нет. Потому, что мне вас вдруг очень захотелось. А это было бы не честно, не по правилам.

– Какие у подонка правила.

– Почему подонка? Я занимаюсь своим делом. Чем моя работа хуже, чем была ваша?

– Заткнись.

– Заткнусь. Ты сама рассказала, как поступила в училище. Догадываюсь, как ты получала и отрабатывала свои роли. Ты своей блядской натуре не изменила, даже когда прославилась. Выбрала гэбэшника геморойного. Ты в театре, на экране играла принцессу, девушку с трудной, но честной любовью, а в жизни была шлюхой. Как насчет гения и злодейства?

– Что дальше?

– Два варианта. Или ты мне платишь деньги за эту кассету, или я продаю ее. На телевидение. Наше. Туда ведь действительно пришел богатый… Настоящий отморозок – он этой кассете цену знает. Он действительно закупил вагон порнухи. Порнуху будут смотреть, нам на ночное время будут давать рекламу такую, что первой программе не снилась. А нас в деле только двое – сверхприбыль. И его никто не остановит – он будет показывать, что захочет. И помогать ему будут мои любительские фильмы – там, я говорил, много занятных и очень влиятельных лиц. Мы действительно затеяли большой бизнес, большое телевидение.

– Сколько?

– Три тысячи долларов.

– У меня нету.

– Есть. Сама сказала, что двадцать лет можешь не работать.

– Ты мне отдашь кассету.

– Копию, если захочешь. Оригинал как я тебе отдам? Я их берегу. Даже дома не оставляю – таскаю всюду в этой сумке.

– А если нет?

– Смотри телевизор. Ты много чего интересного тут продемонстрировала и наговорила.

– А если я в милицию заявлю?

– Ничего не будет. Ты даже не знаешь, как меня зовут. По правде.

– Понятно. А если все-таки будет: у меня от мужа ого-го какие мужики крутые в друзьях остались.

– Тогда покажут не только твое кино. Или пообещают показать. Не всем захочется увидеть некоторые пленочки на экране. В нашем района не только все друг друга знают – все друг на друга влияют. Эффект стопроцентный. Уже проверено.

– Сейчас тоже снимает?

– Конечно.

– Дай хоть халат надену.

– Давай решим финансовый вопрос.

– Гера, ты больной ведь. Насквозь. Ты что, наркоман? Ты посмотри, весь перекошенный. Зачем тебе это?

– Это очень интересно. Ты не представляешь себе, какой опыт. Он пригодится. Я режиссирую пока фрагменты – но почти всегда успешно. В конце – овация. И отличные гонорары. Скоро выйду на большой экран, на полный метр. Я сниму такой фильм, что кончит вся страна. Я тебе обещаю.

– Я верю… Ладно. Отвернись, я деньги достану.

– А чего стесняться. Больше я не возьму, у меня ставка.

– Ну камеру выключи.

– Зачем? Уйду – перепрячешь. Давай. Ты ведь за ними нагнешься? Или полезешь куда-нибудь? Это красиво получится.

– Разочарую. Я как старуха деньги под подушкой держу. Здесь.

– Ничего. Там достаточно красивого материала. Еще посмотрю, что в ванной получилось, и план из-под стола, и когда я уходил в душ – женщины когда их не видят ведут себя так… эротично. Кстати, с отжиманиями ты здорово придумала – ты высочайший профессионал. Своего дела. Давай деньги.

– Вот, Гера, или как тебя там. Это – пистолет. Это "макаров" Валерия Ивановича, который умер от гемороя. Валерий Иванович рассказывал мне, что этот пистолет за двадцать лет службы не дал ни одной осечки. Гера, если бы ты знал, с каким удовольствием я всажу тебе пулю в твои хоккейные яйца. Я тебе с удовольствием сообщаю, что у меня есть разрешение на хранение оружие, что я все эти годы не прекращала ходить в тир, и что твои гадюшные кассеты будут прекрасным доказательством, что ты пытался меня шантажировать и обокрасть.

– Там есть и твоя кассета – не боишься, что ее посмотрят.

– Нет. Потому что начальник отдела по борьбе с организованной преступностью, к которой ты, сволочонок, несомненно относишься друг моего мужа. Мало того, он влюблен в меня. Давно. И я, в знак благодарности, да просто потому что он очень интересный мужчина, пересплю с ним. И эта кассета нигде не всплывет.

– Тогда не будет улики. Ты обосрешься.

– А ты и обосраться не успеешь. Тебя в камере задавят. И не нужна будет эта улика, потому что суда не будет. Но я уверяю тебя, маленький, вонючий засранец, что перед смертью ты во всем признаешься и сдашь своего "босса". Который тебя и грохнет – вас посадят вместе. Ради этого я еще пару раз пересплю с начальником отдела. Ему так понравится, что он и до родителей твоих доберется – кем бы они ни были. У них тоже будет веселая жизнь.

– Ты врешь. Ты дура и шлюха. Это не пистолет.

– А что, утюг?

– Это зажигалка.

– Ты спятил от страха.

– Дай мне его.

– Это зажигалка?!

– Давай, ты наигрываешь. Ты квалификацию потеряла. Тебе бы даже в сельском клубе на концерте художественной самодеятельности не поверили.

И тут Лена поступила как настоящая женщина – она выстрелила. Прямо в телевизор. Он взорвался. Гера выронил сумку и убежал в другую комнату. Голая Лена бросилась в погоню. Она выстрелила еще раз – в большой телевизор. Ее можно понять. В этой ситуации телевизор для нее представлял не меньшую опасность, чем Герасим. Второй телевизор взорвался, конечно, получше, чем первый. Герасим забился на кухне в угол. Голая Лена взяла сумку и подошла к кинолюбителю.

– Фу, ну и вечерок ты мне устроил. Как ты меня выследил.

– А чего тут сложного. В справочнике Союза кинематографистов ваш адрес. Подежурил неделю. Там, на щите на лестничной клетке к телефону подсоединился. У двери постоял, послушал…

– Говори, говори, я чая себе налью.

– Камеру выключите, кассета сейчас кончится.

– Тебе не надо больше ни о чем волноваться. Рассказывай. Я теперь нервная сделалась – со мной говорить надо не переставая. А то не приведи господь…

– Да ладно…Это я лопухнулся. Сема мне говорил пушку взять. Или нож его. Сидела бы ты сейчас, чай пила.

– Слушать надо… как ты сказал? Семен? Видишь, даже до тюрьмы не дотерпел. Заложил напарника. А кассета не кончилась, кстати.

– Что ты радуешься? Старая, пьяная. Голая. У тебя ничего никогда не будет. Три штуки – разве это деньги.

– Смотря, за что.

– За все. Отдала бы – хоть жалела бы себя после. Теперь тебе и пожалеть себя не за что. Была актриса, стала …Вдова стукача.

– Ты очень… Я не хочу быть актрисой. Я ушла, когда мне стало неинтересно. Когда пришли подонки чуть старше тебя и стали снимать кино, почти такое, как ты снимаешь. Только ты бандит, а они себя называли режиссерами, сценаристами, продюсерами.

– Я тоже стану режиссером.

– А кто сомневается? Ты будешь знаменитым режиссером. Культовым – как Тарантино. Когда из тюрьмы выйдешь.

– Вы не позвоните.

– Почему это?

– Не могу объяснить. Вы мне нравитесь – и я вам. Не позвоните.

Вот так. Лена опомнилась, заметила, что голая. Сняла с крючка фартук, прикрылась. Отхлебнула остывшего чая. Открыла подхваченную еще во время погони сумку.

– Так, что тут у нас. Кассеты, кассеты… Ой, паспорт. Посмотрим. Георгий Иванович Ванин. Смотри – это ты. И адрес. Я запомнила, у меня очень хорошая, профессиональная память. Так Гера. Это все хозяйство, кроме паспорта, я конфискую. Я еще подумаю, как с тобой поступить. Может, я сдам тебя сразу, может – потом. Ты жди. Сейчас нам надо доснять кино. Последний дубль. Это твой звездный миг. Ты сейчас в камеру скажешь финальную фразу: "Я говно". Понял?

– И все?

– Да.

– Можно уже?

– Давай.

– Я говно. Хорошо получилось?

– Отлично. Проваливай.

Гера убежал. Лена заперла дверь на цепочку, пошла в спальню за халатом. Она не плакала – какие глупости. Она, наверное, закурила. Налила "Кампари". Подошла к взорванному телевизору в гостиной, вытащила пакетик. Пошла в туалет, спустила в унитаз. Ложечку облизнула и вернула в соль.

Она сидела, курила. Минут тридцать. Как будто постарела, как будто жизни осталось очень мало. Пошла опять в ванную, умылась. Подошла к телефону.

– Алло, Сергей, привет. Как дела? Не поздно? Как твои организованные преступники. Еще организованней? Ну правда? Серьезно? То есть, жить становится все спокойней? Ну ты герой! Сереж, я к тебе с проблемкой. У меня тут неприятность случилась. Да ничего страшного. Местного, значения. Нет, жива и здорова. Понимаешь, такое дело.... Да говорю, говорю. Помнишь ты рассказывал, что у вас телевизоры чумовые на распродаже… Ну да, конфискованные. Остались еще? Да мой взорвался. Представляешь? Нет, немецкий. Да черт его знает. Короче, я без телевизора, а мне тут работу кое-какую принесли. Озвучание. Мне посмотреть не на чем. Ой, лапочка, привези. Завтра гениально. Да, я поняла. Деньги сразу отдам. Приезжай, я что-то соскучилась. Не вру. Приезжай – проверишь. Замётано, целую, до завтра.

Вот и все. Да, конечно, она подберет пули и гильзы. Она утром выкинет оба телевизора на свалку. Позвонит соседке, скажет что телевизор взорвался – нет, не стрельба, упаси бог.

Она этот вечер проживет нормально. Перед сном обязательно посмотрит кассеты – в видоискатель камеры. И свою кассету. После просмотра ей кое-что станет ясно. И лицо ее озарится, потому что она примет решение. И заснет она спокойно. А перед сном она подумает, что ей очень хочется завтра. Ей очень нужно завтра. Потому что иногда жизнь начинается в тот момент, когда казалось, что она давно закончилась.

Жизнь обычно начинается в самый неподходящий момент.

Смерть это красный воробей

Инсценировка по повести Чарльза Буковски «Макулатура» (Pulp) в переводе В. Голышева

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая. Кабинет Ника Билейна

Ник Билейн один в своем кабинете. Скука – на улице дождь, течет потолок над окном. Билейн слоняется по кабинету – смотрит в окно на серый унылый день, тоскливо разглядывает место протечки, осматривает кабинет, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом. Подходит к телевизору, включает. Мерцает экран, из него доносится текст рекламных роликов.

Ник Билейн идет к столу. Усаживается. Чуть сдвигает телефон, поправляет блокнот и ручку. Сворачивает лежащую на столе газету, выбрасывает ее в мусорное ведро. Он открывает поочередно ящики стола. На столе появляются диктофон, видеокамера. Пистолет.

Ник Билейн придирчиво осматривает каждый предмет. Последним в его руках оказывается диктофон. Он пытается его включить. Что-то идет не так, заедает. Билейн достает кассету, вертит ее в руках, засовывает обратно в диктофон; вновь пытается включить, чертыхаясь, нажимая на все кнопки. Вдруг из диктофона доносится записанный голос Билейна:

ГОЛОС БИЛЕЙНА. «…. но что хорошо, когда ты пьяница, – у тебя не бывает запора. Я порой прислушивался к своей печени, но моя печень молчала, она ни разу не сказала: "Перестань, ты убиваешь меня, а я убью тебя!" Если бы у нас была говорящая печень, нам не понадобилось бы Общество анонимных алкоголиков».

Билейн нажал кнопку стоп. Открыл еще один ящик стола и извлек оттуда початую бутылку водки. Из этого же ящика вынул стакан. Оттуда же возникло блюдечко с неполным лимоном и маленьким фруктовым ножом. Ник Билейн щедро плеснул в стакан, отрезал дольку лимона, хлопнул одним глотком, закусил лимоном. Закинул ноги на стол, включил на диктофоне кнопку запись.

БИЛЕЙН. Сегодня вторник. Мне 55 лет. Ни одного дела. Маккелви начал процедуру выселения. Течет потолок, а у меня нет горшка, чтобы подставить под капель.

Возможно, я лучший частный сыщик в Лос-Анджелесе, возможно. Но на вторник – ни одного дела! Почему? В бейсбольную команду меня всегда включали последним – знали, что могу запулить их паршивый мяч к чертовой матери в Денвер. Завистливые хорьки!

Я был талантлив, и сейчас талантлив. Иногда я смотрел на свои руки и видел, что мог стать великим пианистом или еще кем-нибудь. И чем же занимались мои руки? Чесали яйца, выписывали чеки, завязывали шнурки, спускали воду в унитазе и т.д. Прошляпил я свои руки. И мозги.

Тираду Билейна прервал телефонный звонок – классический, громкий и резкий. Ник не торопится поднять трубку. Он плеснул в стакан из бутылки, хряпнул, отрезал лимон, закусил и только после этого поднял трубку.

БИЛЕЙН. Да?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Селина читали?

БИЛЕЙН. Селин, Хм-м.

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Я разыскиваю Селина, он мне нужен.

БИЛЕЙН (расстегивая ширинку) Селин? Дайте мне какие-нибудь сведения. Поговорите со мной, леди. Не молчите…

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Застегнитесь.

БИЛЕЙН. Как вы узнали?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Неважно. Мне нужен Селин.

БИЛЕЙН. Он умер.

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Нет, дурак, он жив!

БИЛЕЙН. Где?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. В Голливуде. Я слышала, что он крутится возле книжного магазина Реда Колдовски.

БИЛЕЙН. Но почему вы обратились ко мне? В городе сотни детективов.

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Вас рекомендовал Джон Бартон.

БИЛЕЙН. А-а, Бартон, ну да. Послушайте. Мне нужен какой-нибудь аванс. И я должен встретиться с вами лично.

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Буду у вас через несколько минут.

Билейн застегнул ширинку и послушно стал ждать. Через секунду его рука потянулясь к бутылке, но в этот момент дверь распахнулась и в кабинет вошла Леди Смерть.

БИЛЕЙН (пряча пистолет за пояс) Садитесь, леди. Приятно вас видеть.

ЛЕДИ СМЕРТЬ (садится, закидывает ногу на ногу). Пожалуйста, перестаньте пялиться. Ничего для себя нового вы не увидите.

БИЛЕЙН. Тут вы не правы, леди. Можно узнать ваше имя?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Леди Смерть.

БИЛЕЙН. Вы из цирка? Из кино?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Нет.

БИЛЕЙН (делает вид, что записывает в блокнот). Место рождения?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Это несущественно.

БИЛЕЙН. Год рождения?

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Не пытайтесь острить…

БИЛЕЙН (уставившись на ноги ЛС). Просто хочу получить какие-то сведения…

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Эй, очнитесь! Речь о Селине. Помните?

БИЛЕЙН. Ну конечно. Хорошо бы чек в оплату за услуги.

ЛЕДИ СМЕРТЬ. Конечно. Сколько вы берете?

БИЛЕЙН. Шесть долларов в час.