Криминалистика: теоретический курс

И.А.Макаренко и А. А.Эксархопуло, разграничивая правомерное и неправомерное психологическое воздействие на допрашиваемого справедливо отмечают, что если цель правомерного воздействия состоит в том, чтобы добиться понимания и осознания допрашиваемым лицом необходимости дать правдивые показания, то целью психического насилия становится желание поставить допрашиваемого в безвыходное положение, при котором дача правдивых показаний окажется для него меньшим злом.[971]

В процессе реализации различных форм психологического воздействия, применяемого в условиях конфликтной ситуации для побуждения противоборствующего субъекта к изменению занятой позиции (такие как убеждение, принуждение, внушение, постановка и варьирование мыслительными задачами и др.), недопустимо применение для разрешения конфликтов в следственной и судебной практике такой формы воздействия, как внушение (суггестия). Внушение имеет место в результате снижения волевого самоконтроля, когда участник уголовного процесса принимает какую-либо идею без критического анализа и следует ей автоматически. Следует согласиться с Р. С.Белкиным, который прямо указывал, что использование внушения недопустимо в следственной практике, ставя названный прием воздействия в один ряд с такими видами психического насилия, как вымогательство, угрозы, шантаж[972].

Таким образом, правомерность воздействия, оказываемого следователем на противодействующую сторону, зависит от правомерности средств воздействия. Каждый тактический прием должен всецело соответствовать критериям его допустимости, к которым следует отнести законность, этичность, обеспечение следователем свободы выбора поведения участника уголовного процесса, избирательность воздействия. Мы разделяем точку зрения А. Б.Соловьева и Е. Е.Центрова, которые обоснованно полагают, что «единственной допустимой формой психологического воздействия при получении показаний является убеждение, которое позволяет следователю повлиять на допрашиваемого путем приведения аргументов и предъявления доказательств ошибочности его позиции и в то же время предоставляет последнему свободу выбора своего дальнейшего поведения»[973].

Психологические ловушки и психологические хитрости. Отдельного внимания заслуживают тактические приемы, получившие названия в научной литературе "следственные хитрости", "психологические ловушки". К ним следователь, как правило, прибегает с целью создания у подозреваемого или обвиняемого преувеличенного представления об имеющейся доказательственной информации относительно того или иного обстоятельства. Вопрос о правомерности использования "следственных хитростей", "психологических ловушек" в следственной тактике является предметом непрекращающейся научной дискуссии.

Одни ученые отвергают советы прибегать в процессе расследования к «психологическим ловушкам», «следственным хитростям», рассматривая их как определенный вид психического насилия[974]. Так, М. С.Строгович указывал, что к ним относится, например, «формирование у подследственного ошибочного представления» о различных фактах. Прямо лгать обвиняемому следователь не может, но он применяет обман в более сложной форме и под менее откровенным наименованием – «формировать ошибочное представление». Такая хитроумная форма лжи, обмана с точки зрения нравственности еще более нетерпима и недопустима[975].

По мнению Р. Л.Ахмедшина, современная криминалистика не должна ориентироваться на тактику, построенную на «следственных хитростях», т. е. таких тактических приемах, определяющим фактором которых является незнание их содержания допрашиваемым. Придя к выводу об ограниченной эффективности рассмотренных тактических приемов ввиду того, что они действенны только если лицо, на которое оказывается воздействие, о содержании этих приемов не знает, ученый предлагает возвратиться к традиции исследований, базирующихся на двух аспектах: 1. На интеллектуальном превосходстве следователя над допрашиваемым. 2. На уменьшении защитного потенциала допрашиваемого в силу отсутствия у него информации о тактическом приеме либо малозначительности факта владения этой информацией[976].

Действительно, информированность допрашиваемого о содержании тех или иных тактических приемов, базирующихся на «следственных хитростях», в определенной степени может снизить их эффективность, создавать препятствия к достижению целей расследования. Вместе с тем трудно согласиться с мнением о том, что осведомленность допрашиваемого о сущности конкретных тактических приемов является критерием их эффективности. К примеру, на допросе в условиях конфликтной ситуации следователь может предложить противодействующей стороне изложить обстоятельства расследуемого события в различной логической или хронологической последовательности в целях выявления противоречий в ее показаниях и изобличения во лжи. При этом знание этого тактического приема самим допрашиваемым вряд ли будет оптимизировать его мыслительные процессы при моделировании ситуации в рамках непривычного алгоритма развития события.

Сторонники второго подхода понимают "психологические ловушки" и "следственные хитрости" как изобретательность и маневрирование информацией, допуская возможность их использования в следственной практике[977].

Следует отметить, что сами термины "следственные хитрости" и "психологические ловушки" имеют неоднозначный характер и вызывают различное их толкование. А. М.Ларин, например, считал, что «хитрость» часто употребляется в предосудительном значении – в смысле изворотливости, достижения цели обманным путем. Но когда говорят о следственной хитрости, то имеют в виду другое значение – изобретательность, искусность в чем-либо[978]. Действительно, слово «хитрость» чаще понимается в предосудительном значении и не все исследователи, говоря о следственной хитрости, имеют в виду изобретательность человека в чем-либо.

По мнению Н. А.Селиванова, следует отказаться от употребления таких терминов, ибо они вольно или невольно могут ассоциироваться с понятием обмана[979]. Н. А.Селиванов предложил ввести в криминалистику понятие психологического реагента, определив это понятие как тактически значимую информацию, которую следователь использует при производстве допросов[980]. В этой связи правы ученые, предлагающие отказаться от употребления терминов "психологическая ловушка" и "следственная хитрость", так как они ассоциируются с обманом допрашиваемого лица. Как справедливо отметил профессор Л. Л.Каневский, «правомерное психологическое воздействие не допускает ни обмана, ни недобросовестности в отношениях с допрашиваемыми. Если тактический прием основан на правомерных с точки зрения закона и этически допустимых действиях следователя, то незачем называть такие приемы "психологическими ловушками" или "следственными хитростями". Это психологические приемы допроса, которые так и следует называть»[981].

А.Б.Галимханов, соглашаясь с мнением Л. Л.Каневского, указывает, что критерием правомерности приемов, основанных на создании представлений, должна являться абсолютная недопустимость со стороны следователя сообщения каких-либо неточных сведений, утверждений, оперирования ложными посылками, создание ситуаций, исключающих возможность правильного вывода[982].

Основные варианты применения следователем при допросе в строго конфликтной ситуации "следственных хитростей", направленных на получение правдивых показаний, достаточно подробно разработаны и изложены в трудах О. Я.Баева, Р. С.Белкина, И. Е.Быховского, А. В.Дулова, Л. М.Карнеевой, А. Р.Ратинова и других ученых криминалистов. Например, А. Р.Ратинов предложил девять таких вариантов[983]. И. Е.Быховский выделил следующие группы приемов:

1. Приемы, направленные на сокрытие намерений следователя относительно целей допроса.

2. Приемы, направленные на создание у допрашиваемого преувеличенного представления об осведомленности следователя об обстоятельствах совершенного преступления и наличии уличающих доказательств.

3. Приемы, направленные на создание у виновного представления о том, что другие соучастники преступления сознались.

4. Приемы, направленные на обнаружение скрываемых объектов и лиц.[984]

Необходимо отметить, что использование недоказательственной информации при преодолении конфликтной ситуации с целью оказания убеждающего психологического воздействия на допрашиваемого весьма ограничено. В частности, А. Б.Соловьев и Е. Е.Центров полагают, что использование следователем на допросе информации, не имеющей подчас доказательственного значения, осуществляется обычно либо с помощью сообщения допрашиваемому детальных сведений по каким-либо второстепенным обстоятельствам дела, либо посредством помещения в поле зрения допрашиваемого предметов-аналогов, а также иных подлинных предметов, документов и фотографий, не имеющих прямого отношения к данному расследуемому делу, но в силу возникающих у допрашиваемого ассоциаций с совершенным им преступлением способных породить представление о доказанности определенных обстоятельств дела или о том, что следователь располагает определенными доказательствами[985]. Подобной точки зрения в отношении предметов-аналогов либо предметов и документов, не имеющих непосредственного отношения к уголовном делу, в целях косвенного убеждения допрашиваемого лица придерживалась и Л. М.Карнеева[986]. Представляется, однако, что использование аналога доказательства, воспринимаемого допрашиваемым в качестве реального доказательства, в целях его изобличения, а также недоказательственной информации, оперирование которой создает у лица представление о наличии доказательств его виновности, которых в действительности нет, следует считать формой обмана. Такая форма воздействия недопустима, поскольку, по сути, речь идет о фальсификации доказательств, сообщении ложных сведений.

Если предъявлять допрашиваемому аналог в качестве реально существующего доказательства, то это, как отмечалось выше, безусловно, обман. А если создавать условия, при которых он «обманывается» сам, например, воспринимая «случайно» оставленный следователем на своём столе аналог вещественного доказательства, то это тактический прием, следственная «хитрость», вполне допустимые. Представлять себе, воспринимая что-либо, и создавать представление – это надо полагать, не одно и то же.

"Следственная хитрость" – это маневрирование достоверными сведениями, создание в ходе коммуникативного следственного действия такой ситуации, при которой допрашиваемый дезориентируется о степени осведомленности следователя об обстоятельствах дела, о наличии у него определенных доказательств. "Следственные хитрости" и "психологические ловушки" нередко толкуют как обман, однако это неверно. В их основе лежит не обман допрашиваемого, а расчет на такую оценку им ситуации, которая приведет его к необходимости самостоятельно принять правильное решение. Следователь не имеет права на ложь, но может умалчивать о некоторых данных, которые важно было бы узнать заинтересованным лицам.

Психологами замечено, что зачастую недосказанность играет не меньшую убеждающую роль, чем разъяснение какой-либо информации. Поэтому следователю не всегда следует прибегать к объяснению не ясных допрашиваемому данных. Используя прием создания впечатления об осведомленности относительно определенных обстоятельств преступного события, следователь, по сути, использует недосказанность, намек для усиления убеждения. Безусловно, прав Л. Л.Каневский, который писал: «Итак, создание определенного представления об осведомленности следователя путем уверенного тона, убежденности в раскрытии преступления, правомерности своих действий или путем использования при допросе достоверно установленных фактов – правомерный психологический прием допроса…»[987].

Думается, что возможность использования "психологических ловушек" и "следственных хитростей" следует оценивать с точки зрения всех существенных факторов конкретной следственной ситуации. Представляется правильным подход А. М.Ларина по данному вопросу, который полагает, что применение "психологических хитростей" допустимо, но с учетом индивидуальных качеств каждой личности»[988].

До настоящего времени в научной литературе острым, дискуссионным остается вопрос о допустимости использования обмана в работе следователя. Тем не менее, важно остановиться на решении этого вопроса в свете нормативных предписаний: попадает ли обман под один из запретов, предписанных в уголовно-процессуальном законодательстве. Представляется важным определить с процессуальной точки зрения, будут ли допустимыми доказательства, полученные при производстве следственных действий, проводимых с использованием обмана в тактических целях. К примеру, вопрос о необходимости дезинформации о причинах появления на месте производства обыска при появлении следственно-оперативной группы перед дверью в квартиру, где предполагается произвести обыск, всегда решался однозначно положительно и особых дискуссий не вызывал. Современное уголовно-процессуальное законодательство по сфере реализации процессуальных гарантий в контексте ч. 4 ст. 164 УПК РФ существенно отличается от ранее действовавшего, на что обратил внимание О. В.Полстовалов: «УПК РСФСР запрещал домогаться показаний путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ч. 3 ст. 20 УПК РСФСР), но в ч. 4 ст. 164 УПК РФ 2001 г. закреплено более общее правило, распространяющееся на все производимые следственные действия …»[989].

В уголовном процессуальном законодательстве обман прямо не запрещен. В соответствии с ч. 2 ст. 9 УПК РФ никто из участников уголовного судопроизводства не может подвергаться насилию, пыткам, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению. В ч. 4 ст. 164 УПК РФ закреплено положение, согласно которому при производстве следственных действий недопустимо применение насилия, угроз и иных незаконных мер, а равно создание опасности для жизни и здоровья участвующих в них лиц. Упоминание в законе об "иных незаконных мерах" никак не раскрывается и не комментируется. В самом же уголовном процессуальном законодательстве подобные запреты встречаются не часто. В частности, в ч. 2 ст. 189 УПК РФ, регламентирующей общие правила проведения допроса указано следующее: «Задавать наводящие вопросы запрещается. В остальном следователь свободен при выборе тактики допроса». А. Р.Ратинов и Ю. М.Захрин, глубоко исследовавшие проблемы следственной этики, указывали: «Безусловно, недопустимы любое насилие, игра на низменных свойствах и страстях, использование невежества и предрассудков, ложь, обман и т. п. Даже временный успех таких средств весьма сомнителен. Если же учесть необходимость воспитательного воздействия следователя, то совершенно ясно, что приемы такого рода резко не соответствуют этическим требованиям и задачам уголовного судопроизводства …»[990].

Против использования обмана в следственной деятельности выступает И. А.Макаренко, которая применительно к допросу несовершеннолетнего обвиняемого отмечает, что закон запрещает добиваться дачи показаний от обвиняемого и других участвующих в деле лиц путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ч. 4 ст. 146 УПК), к которым относятся обман, подкуп, заманчивые обещания, разжигание и использование низменных чувств и т. д.[991]

Другой точки зрения придерживался Р. С.Белкин, который в связи с отсутствием прямого запрета обмана в законе настаивал на его допустимости, однако приводил перечень случаев, когда он действительно абсолютно недопустим и не может быть оправдан. Так, по мнению Р. С.Белкина, обман недопустим, если он основан на правовой неосведомленности противостоящего следователю лица, на заведомо невыполнимых обещаниях этому лицу, на фальсифицированных доказательствах, на дефектах психики подследственного и иных его болезненных состояниях, мистико-религиозных предрассудках[992].

М.И.Еникеев считает, что «правомерен любой тактический прием психического воздействия, если он не направлен на вымогательство признания, не связан с нарушением норм нравственности, прямой ложью, подавлением воли подследственного лица»[993]. В этой связи важно отметить, что обман в целом напрямую законом не запрещен, но расширительное толкование отдельных правовых норм позволяет сделать вывод о косвенном недопущении сознательного введения в заблуждение, если оно сопряжено с другими формами нарушений требований нормативных предписаний. В частности, недопустимо применение таких методов допроса, когда, например, от допрашиваемого подозреваемого не только скрывается информация о том, в чем он подозревается, но и делаются заявления о подозрении его в совершении другого, нередко вымышленного преступления с тем, чтобы получить информацию о соучастниках, что является грубым нарушением п. 1 ч. 4 ст. 46 УПК РФ.

На основании вышеизложенного, в самом широком смысле под обманом следует понимать преднамеренное, умышленное введение в заблуждение человека, искажение фактических данных. Обман выражается в сообщении заведомо ложной информации допрашиваемому лицу с целью получить от него правдивые показания. Например, к обману можно отнести составление подложных протоколов следственных действий с признательными показаниями соучастников, постановлений о привлечении в качестве обвиняемого в совершении более тяжкого преступления и др. Такие методы психологического воздействия категорически недопустимы, поскольку не соответствуют ни нормам закона, ни этическим основам проведения следственных действий. Как представляется, обман – это активная форма лжи, которая в руках недобросовестного следователя, использующего правовую неосведомленность участников уголовного судопроизводства и стремящегося раскрыть преступление любым способом, становится серьезной проблемой, создающей реальную угрозу самой возможности надлежащей реализации прав и свобод участвующих в следственных действиях лиц. Полагаем, что обман следует относить к числу «иных незаконных мер», названных в ч. 4 ст. 146 УПК РФ. Использование различных форм обмана при расследовании преступлений недопустимо, так как это противоречит требованиям закона и нравственным началам процессуальной деятельности практических работников.

Фактор «внезапности». Среди тактических приемов, предлагаемых сегодня криминалистической наукой, особый интерес представляют приемы, основанные на использовании фактора внезапности. В специальной литературе внезапность рассматривается как элемент характеристики действий следователя и противостоящего ему лица; как характеристика события, подлежащего расследованию[994].

«В процессе расследования внезапность выражается в такой организации следственной работы, которая обеспечивает непредусмотренность содержания и характера действий следователя противодействующей стороной»[995]. Сущность внезапности в криминалистической тактике заключается в применении следователем специальных приемов, обеспечивающих необходимые условия для получения доказательственной информации об обстоятельствах расследуемого события в силу неожиданности их характера для участников уголовного процесса.

В криминалистической литературе вопросы использования фактора внезапности в ходе расследования преступлений освещены в работах Р. С.Белкина[996], И. Е.Быховского[997], В. П.Бахина[998], B. C.Кузьмичева[999], Е. Д.Лукьянчикова[1000], М. Е.Игнатьева[1001] и других ученых. Отметим, что возможность реализации тактических приемов, базирующихся на факторе внезапности, неоднозначно оценивается некоторыми учеными. Так, возражал против использования фактора внезапности М. С.Строгович, считавший, что этот и подобные ему приемы, основанные на предвзятом отношении к допрашиваемому и на отсутствии элементарного уважения к человеку, виновность которого еще не установлена, не признана, заслуживают самого решительного осуждения, а никак не одобрения и рекламирования[1002].

Ярким представителем этого же направления в дискуссии был С. Г.Любичев, утверждавший, что использование фактора внезапности при производстве допроса приводит к стрессовому состоянию и дезорганизации психических процессов у допрашиваемого, и поэтому является недопустимым[1003].

Трудно согласиться с высказываниями уважаемых ученых. Думается, что использование фактора внезапности не предполагает никакого насилия над личностью, не нарушает требований закона и норм следственной этики. Одна из основных задач следователя заключается в том, чтобы ослабить посредством рекомендованных криминалистической наукой тактических приемов, установку противодействующей стороны на дачу ложных показаний, стимулировать лицо на дачу полных и правдивых показаний. Как писал И. Н.Якимов, «настоящий преступник сознается в совершении преступления, когда он изобличен неопровержимыми уликами или пойман врасплох при допросе»[1004].

Психофизиологическая сущность воздействия фактора внезапности во многом объясняет эффективность его применения в уголовном судопроизводстве ввиду возникновения для противодействующей стороны непредугадываемой ситуации путем применения соответствующих тактических средств, что позволяет в ряде случаев изменить линию поведения недобросовестного участника процесса. При этом абсолютно прав О. В.Полстовалов, отмечая то обстоятельство, что фактор внезапности должен использоваться не для создания стрессовой ситуации, а в целях не дать возможности недобросовестному участнику производства следственных действий подготовить и осуществить меры противодействия расследованию. Учитывая данное обстоятельство, необходимо признать то, что фактор внезапности нередко сводит к минимуму тактический риск и способствует профилактике конфликтных ситуаций[1005].

Реализация фактора внезапности является условием эффективности производства ряда следственных действий (допрос, обыск, проверка показаний на месте, очная ставка и др.), проверочных мероприятий, тактических операций. Применение данного тактического приема не только способствует установлению истины по делу, но и пресечению дальнейшей преступной деятельности определенных лиц.

Следует согласиться с мнением Р. С.Белкина о том, что для противодействующей стороны неожиданными или внезапными могут быть:

– сам факт проведения того или иного следственного действия либо его осуществление в неожиданное время, в непредугаданном месте;

применение следователем в ходе расследования какого-либо экстраординарного, нетрадиционного тактического приема;

получение от следователя информации о вовлечении в доказывание лиц, возможность участия которых в данном процессе исключалась противодействующей стороной либо предполагалась на более позднем этапе;

то же самое и в отношении материальных объектов (следов преступления и преступника, иных вещественных доказательств, результатов их экспертных исследований и т. п.). Неожиданными здесь могут быть и содержание передаваемой информации о таких объектах, и факт их использования при производстве следственного действия[1006].

В.С.Кузьмичев считает, что неожиданность при проведении следственных действий может быть достигнута за счет различных факторов – времени, места, характера и вида осуществляемых мер. К фактору времени автор относит проведение действия в тот момент, когда лицо его совершения не ждет и не предполагает; к фактору места – проведение следственного действия там, где обвиняемый (подозреваемый) его не ожидал, и к фактору характера и вида осуществляемых мер – неосведомленность обвиняемого (подозреваемого) о возможностях познания и исследования в процессе расследования, либо о конкретной информации, которой располагает следователь[1007].

Возможность использования фактора внезапности в тактике следственных действий обусловлена достаточным разнообразием в процессе расследования ситуаций, создающих условия для его реализации. К примеру, внезапность на допросе может применяться в двух направлениях: в постановке неожиданных вопросов и предъявлении достоверно установленных доказательств. В первой ситуации следователь, правильно выбрав удачный момент, неожиданно задает допрашиваемому лицу вопрос, которого он совсем не ожидает. При этом вопрос должен быть сформулирован коротко и ясно, что лишит допрашиваемого возможности обдумать свой ответ, если он сошлется на неясность вопроса. В дальнейшем необдуманный ответ может быть использован для изобличения его во лжи. Во втором случае следователь, убедившись в том, что допрашиваемый дает ложные показания, разоблачает неправду путем неожиданной демонстрации весомых доказательств, опровергающих его показания. Важно подчеркнуть, что исходящая от следователя доказательственная информация должна быть достоверно установленной, а использование фактора внезапности и неподготовленности подозреваемого, обвиняемого, свидетеля или потерпевшего вполне допустимо, так как это ведет к выявлению и нейтрализации лжи.

Использование фактора внезапности при проведении обыска – одного из наиболее сложных и трудоемких следственных действий, не менее важно. Внезапность производства обыска, обеспечивающая конспиративный характер деятельности следователя, является одним из необходимых тактических условий эффективности его проведения, позволяющее добиться того, чтобы прибытие следователя и сопровождающих его лиц не было заранее замечено и явилось неожиданным для обыскиваемого, не позволило бы ему уничтожить или выбросить какие-либо предметы, а также оказать сопротивление.