bannerbanner
Паргоронские байки. Том 6
Паргоронские байки. Том 6

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
9 из 14

И все же Саа’Трирр, пожалуй, единственный в то время мог претендовать на роль повелителя этого мира. Но он не претендовал. Он не царствовал и не правил – он просто пребывал в этом мире. Был его Мозгом.

Именно поэтому ему во всем помогал Ксаурр. Как только Смеющийся Кот обрел дар речи, как только стал действительно разумным существом, то предоставил в распоряжение Саа’Трирра свою силу, свои способности.

– Мы передадим тебе знание, – сказал наконец Бекуян. – Это точно по центру Чаши, но со смещением, накопившимся за пять тысяч двести семьдесят шесть лет.

– Чаша движется, и взаимные расхождения постоянно нарастают, – добавил Согеян. – Но мы укажем дорогу.

Вновь вспыхнули зеленый и синий прожектора. Глаза устремились кверху, к беспросветно-черным небесам, где вершин Ледового Пояса касалась вечная Тьма. Бекуян и Согеян скрестили лучи – и их общий Взгляд прочертил светящийся путь.

– Это все, что мы сделаем для тебя, – сказал Согеян, когда Ксаурр побежал вверх.

– По старой памяти, – добавил Бекуян. – Не обращайся к нам более.

Саа’Трирр склонил голову. Он странно выглядел сейчас, в облике бесплотного силуэта. То тут, то там из тела словно были вырваны куски, зияли настоящие дыры. Не хватало обеих ступней, были отсечены крайние фаланги пальцев, насквозь просвечивал живот и торчали наружу ребра.

Теперь у него исчезли глаза. Зеленый и синий – они пропали, оставив пустые… нет, даже не глазницы, ибо черепа у этого силуэта тоже не было. Просто участки голого мозга. Но эти участки тоже устремились кверху – к уже исчезающему во Тьме лиловому зверю с косматой гривой.

– Мне жаль, что мы распались, – послал последнюю мысль Мозг, отзывая свое изображение.


Путешествие Ксаурра не оказалось кратким. Зоркие братья указали направление, но не расстояние. И их взор проник не так уж глубоко, а во Тьме проще простого заблудиться.

На самой заре Паргорона Ксаурр, тогда еще почти неразумный, отважился однажды углубиться в губительную бездну – и едва в ней не сгинул. Он заблудился, он блуждал много дней – и Тьма все это время пожирала его, лезла под шкуру и путала мысли.

Возможно, именно тогда он претерпел первые изменения, окончательно перестал быть ваханой божества и стал превращаться в демона. Возможно. Ксаурр не задумывался, он не хотел знать.

Все равно он с трудом помнил то, что было до Разделения и первые несколько веков после. Он обрел дар речи только в середине второго тысячелетия, когда одни Органы уже погибли, а другие расплодились и начали череду бесконечных войн. До этого он оставался полуживотным, беспорядочно носился по Чаше, охотился на расползающиеся по ней кошмарные формы жизни.

Тьма тянулась к нему отовсюду. Шептала, обещая все возможные блаженства. Грозила всеми возможными страданиями. Сулила переживания такой силы, что разрушат саму душу.

Ксаурр сейчас смотрел словно сам на себя. Тьма глядела его глазами, мягко ступала его же лапами. Его же когтями скрежетала на грани слышимости. Чудились смешки, чудился шепот. Тьма приглашала поиграть.

Она не могла просто уничтожить его. Ксаурр родился хтоническим существом и нес в себе частицу божественного. Но Тьма к каждому находит подход.

Это ведь не сыплющийся отовсюду песочек, не жидкость, не газ. Тьма нематериальна, Тьма – это разновидность эфира, и в разреженном состоянии она даже не воспринимается глазом. Она просто отсутствие всякого позитива, в том числе излучений, и потому обычному зрению в большом количестве кажется черной.

И в каждом разумном, в каждом живом существе тоже есть частичка Тьмы. Антипода Света, негэнтропической составляющей души. Если эта энтропическая первостихия не может разрушить материальную составляющую, если она для этого слишком слаба или слишком силен объект – она влияет исподволь. Проникает, разрастается, меняет к худшему личность и разум.

Обращает в демона.

И здесь она была повсюду. Даже демонов Тьма убивает, когда ее так много.

Но сегодня она до Ксаурра не дотянется. Еще не сегодня. Он летел словно в силовом коконе, расталкивал этот воплощенный негатив, обратившись к воспоминаниям о прошлом, о бытности своей ваханой.

Ксаурр несся сквозь черный космос, перебирал лапами… всего четырех показалось маловато, и их стало сначала восемь, а потом и двенадцать. Лиловый мех растекся миллионами струй, пылающие глаза пробивали мрак прожекторами.

Он шел через пространство, пока пространство не распахнулось во всю ширь. Тьма выпустила Ксаурра, и он влетел в аркал – причем аркал громадный, в несколько раз больше паргоронского.

Но в нем не было воздуха и не было тверди – только пустота, безмолвный вакуумный пузырь. Шерсть Ксаурра улеглась, глазной свет ослаб, и он медленно поплыл вперед.

Несколько тысяч лет Смеющийся Кот почти не покидал Паргорона. Нет, он помнил, как ходить по высшим измерениям, он умел перешагивать в другие миры и иногда все-таки выбирался за Кромку погулять, поохотиться… но ненадолго. Просто не тянуло. Он предпочитал дремать у огня Мистлето, вести задушевные беседы с Саа’Трирром, бегать в чернильной темноте Червоточин или играть с огромными кульминатами.

Паргорон – дом, где у него есть все.

Все, кроме того, чего за Кромкой все равно не найдешь. Того, что у него было когда-то, очень, очень давно… он уже почти и не помнил.

Но сейчас, когда он оказался в этом аркале, пустом и безжизненном, воспоминания вдруг вернулись. Ксаурр услышал нечто, чего не было ни в Саа’Трирре, ни в Мазекресс, ни в прочих оживших органах, кусках мертвой плоти. Тут было что-то… нет, не живое, но нечто большее, чем то, что есть в Паргороне.

Оно было в самом центре. Оно, вестимо, и сформировало этот аркал. Разогнало Тьму, образовало пузырь пространства. Ксаурр подлетел к крохотному, мерцающему во мраке шарику и описал несколько кругов.

Словно жемчужина. Размером чуть больше когтя. Ксаурр осторожно коснулся гладкой поверхности лапой, подтолкнул… шар поплыл в пустоте. Ксаурр дернул головой, невольно ожидая, что и весь аркал сдвинется с места – но этого не случилось. Он покатал шарик еще, погонял туда-сюда – по-прежнему ничего не происходило.

Ладно. Пусть над этим подумает самый большой мозг в Паргороне.

Путь обратно был как будто короче. Ксаурр нес находку за щекой, стараясь не слишком сдавливать. Возможно, она прочней всего, что только можно себе представить… а возможно, она хрупка, как птичье яйцо. Он не собирался проверять. Он даже не знал пока, что именно нашел, но это точно что-то важное.

Когда Тьма снова разомкнулась, выпустив его в такой знакомый, такой домашний аркал, и под лапами появились исполинские пики, Ксаурр немного притормозил. Протуберанцы Тьмы все еще извивались вокруг, все еще будто силились дотянуться, схватить, затащить обратно в чернильную гущу.

Паргорон немного сдвинулся за время путешествия. Периметр Ледового Пояса оказался под углом, а прямо внизу – пустоши Мглистых Земель. Кое-где мерцал фиолетовый свет – по трубам проносились капсулы ла-ционне. Раздался стрекот лопастей, исчезла дымовая завеса, и рядом будто из ниоткуда возник мультикоптер.

Ксаурр снисходительно улыбнулся. Экая громоздкая и неуклюжая штуковина. Целых три винта, и при каждом – ла-ционне. Стержни воткнуты в корзину из металлических реек, а в ней тоже ла-ционне, четверо. Целых семь демонов нужно, чтобы поднимать в воздух не слишком и большой кусок железа.

Ла-ционне называют такие штуковины «комплексами». Объединяются по несколько в одной металлической коробке – и дружно… крутят педали. Поодиночке они совсем крохотные и слабые, но вот так, коллективами, могут тягаться даже с гохерримами и нактархимами.

Но они все равно очень уязвимы, потому что зависят от своих машин, своих заводов и фабрик. Недра Чаши изобилуют всевозможными веществами – слава Паргорону! – и ла-ционне неустанно добывают их, изобретая все новые приспособы, но стоит в их хрупкий мир забрести случайному кульминату, и все рушится, как карточный домик.

Им трудно жить под ногами агрессивных великанов, этим мозговитым малышам.

Если бы Паргорон увидел, что получилось, он отселил бы кульминатов куда-нибудь. Создал бы им отдельный мир, где все было бы огромным. Возможно, плоский. Вырастил бы там колоссальные баобабы, среди которых кульминаты могли бы чувствовать себя маленькими.

Впрочем, кульминатов не так уж много, и они не склонны бесконтрольно плодиться. А разрушения наносят больше ненароком, по Паргорону они уже привыкли ходить аккуратно.

Те же гохерримы и нактархимы причиняют другим больше бед. Те и другие были рождены враждебными окружающей среде, суперхищниками-истребителями.

– Ты был в темном пространстве, Многолапый? – раздался звенящий голос. – Для какой цели?

– Я постигал Тьму, – уклончиво ответил Ксаурр, не разжимая челюстей.

– И каков же результат?

– Тьма щиплется.

Комплекс подлетел ближе. Сейчас Ксаурр говорил не с каким-то отдельным ла-ционне… поодиночке они толком и говорить-то не умеют. Нужно хотя бы три-четыре, чтобы сформировать интеллект. У них распределенные мозги, и духовная сила тоже распределенная. Вместе они – Кровь Паргорона, но поодиночке – просто крохотные остроголовые уродцы.

– Расскажи нам, что ты видел во Тьме, – попросил комплекс. – Если будет на то твое соизволение.

– Ничего особенного. Очень много губительной мглы и пустой аркал.

– Аркал? – заинтересовались ла-ционне. – Пустой? Ничейный?

– Ничейный. Там нет никого и ничего. Но он гораздо больше Паргорона.

– Можешь ли ты сказать нам, где он?

– Где-то там, – неопределенно махнул хвостом Ксаурр. – Я не запомнил дорогу. Там ничего нет.

– Там есть аркал, – ответил комплекс, стремительно удаляясь.

…Саа’Трирр обитал в Пекельной Чаше. Вокруг раскинулись земли гохерримов, но ни один из кланов еще не покушался на владения Мозга. Весь Паргорон молча признавал его превосходство… почти весь.

Светло-серая громада походила на купол. Испещренный каналами и туннелями, он высился посреди раскаленной пустыни, и воздух дрожал от ментальных волн.

Саа’Трирр не умел перемещаться, он давным-давно врос в землю, но ничуть от того не страдал. Слепой, глухой и неподвижный, он ощущал всю Чашу, чувствовал все в ней происходящее и каждое живое существо. Чужие мысли, желания и устремления были для него что раскрытая книга.

Ксаурр приземлился прямо ему на макушку. Чуть вонзил когти в пористую губчатую поверхность, и Саа’Трирр издал недовольный импульс. Рядом сформировались миражи, засверкали миллионы крошечных молний.

– Я нашел, – раскрыл пасть Ксаурр.

Жемчужина выкатилась, но не упала – повисла в воздухе, охваченная волей Саа’Трирра. Мозг Древнейшего не мог увидеть находку своими глазами, но он смотрел сейчас глазами Ксаурра. И несколько минут царило молчание, пока Саа’Трирр ее изучал.

– Оно там, – наконец изрек он. – Недостающий фрагмент. Но почему он тут остался?.. А, понятно… оно заключено в аспектуру. Не смогло уйти.

– И что мы будем с этим делать? – спросил Ксаурр, не отрывая желтых глаз от перламутрового шарика.

– Уничтожение может вызвать коллапс.

– Ты уверен?

– Нет. Но проверка обременена чрезмерными рисками.

– Хорошо. Что еще можно сделать?

Мозг еще какое-то время хранил молчание, а потом сказал:

– Я должен поразмыслить. Права на ошибку нет.


59084 год до Н.Э., Паргорон, Дворец Оргротора.

В ночи звучала тихая музыка. Тонкие пальцы перебирали струны. Оргротор музицировал на своем балконе, на огромной каменной ладони, протянутой к джунглям Туманного Днища.

Ночь царила тут всегда, но внизу мерцали флюоресцирующие растения. За тысячи лет Оргротор вырастил их тут несметно, и они постепенно распространялись все шире. Сурдиты, чьи королевства окружали владения Отца Чудовищ, не могли нарадоваться на такого соседа.

Из его садов то и дело появлялись диковинные существа, съедобные культуры и полезные травы. А сурдиты уж их подхватывали, селекционировали и повсюду рассаживали. У них природный талант к скотоводству и огородничеству.

Сам Оргротор был неконфликтным и гостеприимным. В отличие от других Органов Древнейшего, он не стерег свои границы со злобой старого дракона. Его владения были обозначены четко, и посягавший на них горько о том жалел, но Оргротор с радостью принимал гостей, а охотников и собирателей никак не трогал.

Личным могуществом Отец Чудовищ не мог сравниться с Триумвиратом, с всемогущими Мозгом, Сердцем и Желудком. Он был скорее влиятельным другом, настоящим любимцем всего Паргорона. Никому не вредил, не встревал в войны и интриги, по-простому общался со всеми и щедро исполнял чужие просьбы.

Мозг, Сердце и Желудок, с их вечной вялотекущей грызней, то и дело старались перетянуть Оргротора на свою сторону. Только вчера Мазекресс наведывалась сюда Ярлыком, и они долго обсуждали искусство как часть философии духа, вели задушевные беседы.

Ближайшая соседка. Мазекресс тоже обитает в Туманном Днище, хотя и на другом его конце. Оргротор симпатизировал Сердцу, хотя Мозг и Желудок ему тоже были приятны. Оргротор любил все живое.

В отличие от других Органов, он выглядел не чудовищем, не кошмарным монстром, рожденным из трансформировавшегося куска плоти. Они претерпели самые удивительные метаморфозы, части Древнейшего. Саа’Трирр, Мазекресс и Гламмгольдриг разрослись до громадных размеров, стали искаженными, гипертрофированными версиями того, от чего произошли. Мизхиэрданн немыслимо распластался вширь, а Кхатаркаданн вовсе эволюционировал до тучи насекомых.

Он тоже обитал в Туманном Днище. Здесь много влаги, много растений – и для его жуков тут самые лучшие условия. Кхатаркаданн, будучи изначально всего лишь придатками кожи, совокупностью роговой ткани, в свое время прошел по грани, был очень близок к тому, чтобы вовсе не обрести сознания, рассыпаться на множество мелких неразумных тварей. Стать чем-то средним между Жиром и Кровью.

Но он сумел. Обрел единство в миллиардах крохотных тел. Стал живым роем – само его имя означает «Туча Жалящих и Кусачих».

А ведь изначально он мог стать живым лесом. В день Разделения подсознание Древнейшего меняло их всех самым причудливым образом – и многие преобразовались неожиданно.

Вот Бекуян и Согеян. Глянешь на них, и сразу видишь, что это пара Глаз. Они и сейчас Глаза, просто во много раз увеличенные. Зато Ралев и Мазед имеют лишь отдаленное сходство с Носом и Языком, гохерримы и нактархимы мало похожи на Зубы и Ногти, а Рвадакл, Великий Очиститель… ну да неважно.

Оргротору повезло с внешним обликом, как никому более. Гипертрофированная форма того, от чего он произошел, выглядела бы воистину гадко – а породившее их божество никому не желало такой судьбы. Многие из Органов чудовищны и ужасны – но во всех есть гармоничное совершенство, какая-то монструозная красота.

Даже в Гламмгольдриге.

Оргротор же… Оргротор был прекрасен. Он воплотил в себе все представления людей о плотском и возбуждающем. Одновременно являл собой возвышенную прелесть небесного создания, что дарует свет жизни, и обладал животной притягательностью демона-совратителя. При виде него сердца бились быстрее, праведники отрекались от своих богов, а проклятые души забывали о всех прочих страстях.

Он был двупол, прекрасный Оргротор. Андрогин, гермафродит. Был нежен и одновременно дерзок, нес в себе признаки мужского и женского, мог по своему выбору становиться тем или другим. Это смущало умы и вызывало смешанные чувства – но в его случае они лишь сильнее обостряли влечение. Его безупречный лик окаймляли светлые кудри – они спускались по белоснежной коже, падали на грудь, струились по точеным бедрам.

Музыка смолкла, наступила тишина. Несколько минут Оргротор внимал тишине. По-своему она не менее прекрасна, чем музыка, в ней есть то недостижимое совершенство, которое так ценит Бекуян. В безмолвии Оргротор воспарил над балконом и поплыл в ночь, поплыл к буйству жизни. Во тьме мерцали сапфировые глаза.

Отец Чудовищ летел, наполняя окружающее своим светом. Тернии расступались перед ним, а позади расцветали лиловые цветы. Вокруг царила вечная ночь, а от земли поднимался пар – с другой стороны ее жарил Центральный Огонь. В этом изобилии влаги буйствовала жизнь – дикая, жестокая, насыщенная эманациями Тьмы, но удивительно прекрасная.

Кое-где почву расчерчивали арыки, тянулись каменные стены и торчали световые вышки. Фермы сурдитов, Мышц Древнейшего. Эти неуклюжие силачи знали толк в тяжелом труде – они строили и пахали, валили лес и пасли стада.

В отличие от гохерримов и нактархимов, что добывали еду охотой и грабежом, сурдиты прирастали хозяйством. Когда сурдит встречал зверя, то не убивал его, а бил по башке, тащил в крааль и пытался расплодить.


– Как храки мастов, что ли? – осклабился Бельзедор.

У Дегатти аж пиво носом пошло.

– Нет, – сухо ответил Янгфанхофен. – Как селекционеры.

– «Я и сам своего рода селекционер», сказал бы тебе Бубоч, – не мог успокоиться Бельзедор.


Оргротор с удовольствием отметил, что во многих фермах высятся мясные горы и растут деревья мавоша. Он сам их породил, применяя свою силу Оплодотворения. Просто экспериментировал – использовал почвенный субстрат, использовал всякие растения. Произойдя от репродуктивной системы божества, Оргротор содержал в себе бесконечную энергию жизни – и не переставал делиться ею с окружающими.

В разных формах. Та же мясная гора – это просто немного изначального Жира, той субстанции, что питала первые порождения Древнейшего. Оргротор собрал его и дал способность вечно идти в рост, а сурдиты научились заботиться о его творениях и сами стали ими питаться.

Но все порождения Оргротора были неразумны. Он не владел божественной силой в полной мере, но лишь одной из ее граней. Даже когда он однажды в рамках эксперимента оплодотворил самого себя, то произвел на свет нечто очень странное, но определенно неразумное.

Оргротор поморщился, увидев под собой одно из этих деревьев. Они каким-то образом распространились за пределы его сада, стали хаотично прорастать по всему Туманному Днищу. Их слышно издали – вместо плодов на их ветвях растут отталкивающие твари, своего рода огромные мокрицы с карикатурным лицом Оргротора.

Что сказать – это было даже гаже инцеста. Ничего удивительного, что получилась такая пакость. Но часть способностей отца-матери это древо унаследовало, поскольку для других демонов его плоды оказались безумно привлекательны.

В гастрономическом смысле. Демоны не могут устоять перед запахом этих личинок. Они уже стали их любимой едой, самым изысканным деликатесом Паргорона. Их даже прозвали «хлаа» – «восторг».

Но Оргротор хотел иного. Он хотел обзавестись детьми – настоящими, полноценными детьми. Теми, что станут его свитой, его друзьями и собеседниками. Наследниками – сказал бы он, не будь бессмертен.

Ибо Оргротор был одинок. Он жил в роскошном дворце, уступал в могуществе только Триумвирату и был любимцем всего Паргорона – но у него не было близких. Не было ему подобных.

Получить он мог любого демона или демоницу. Гохерримы и гохерримки, нактархимы и нактархимки, сурдиты и сурдитки… любые демоны, имеющие пол. Даже кульминаты… правда, тут была проблема габаритного свойства, но Оргротор не привык пасовать перед трудностями.

Однако все это было не то. И сегодня, после долгих переговоров, он летел над Туманным Днищем, дабы попробовать нечто новое.

Нырок!.. Оргротор устремился в кратер, похожий на огромную кротовину. Он слегка дымился, и ни один сурдит и даже животное не подошло бы даже близко. Ибо гибель источали выходные отверстия Червоточин, ибо струились в них ужасные газообразные демоны – ларитры.

Но Оргротор их не страшился. Никто не смел причинить вред Оргротору. Ларитры расступались перед его свечением, прятались в тенях и отнорках. Свистящий их шепот достигал ушей, проникал в голову, но не в силах был заморочить.

Ларитры заполняют не все Червоточины. Их не настолько много. Здесь обитают и другие создания, самые разные подземные демоны. Оргротор пару раз встречал варкамов, что произошли от Прямой Кишки. Видел и поргулов, к чьему появлению сам когда-то приложил руку. Недра Паргорона кишат жизнью не менее, чем поверхность, толща Чаши иссверлена ходами и пещерами.

И чем дальше летел Оргротор, тем светлее и жарче впереди становилось. Из вечной ночи Отец Чудовищ переходил в вечный день.

Ах, Центральный Огонь! Как приятно оказалось ощутить его лучи на коже! Воспарив над раскаленной пустыней, Оргротор зажмурился от удовольствия. Золотые волосы засверкали в дивном свете, как второе солнце – и жаль, до безумия жаль, что у этого зрелища не нашлось свидетелей!


– Янгфанхофен, а ты очень восхищаешься Оргротором, – заметил Бельзедор. – Он и в самом деле был так великолепен? Ты его восхваляешь даже сильнее, чем себя.

Янгфанхофен молча положил на стойку портрет. Бельзедор вскинул брови и больше вопросов не задавал.


Пустыня Пекельной Чаши не везде иссушена до безжизненности. Древнейший рассчитывал, что его дети в первую очередь будут жить на внутренней стороне. И хотя здесь и впрямь жарковато, зато солнца хоть отбавляй, а Мистлето разумно распоряжается его пламенем.

Изредка тут тоже встречались сурдиты. Те, кто осмеливался жить в постоянной опасности гохерримского набега. В основном самые из них могучие, объединившиеся в города-крепости. Они обогащали сухие почвы, рыли глубокие скважины и качали грунтовые воды.

Но гораздо чаще встречались гохерримы. Эти не обременяли себя ведением сельского хозяйства и совершенствованием в ремеслах. Они с самого начала избрали путь войны. Жили в основном охотой и грабежом.

Гохерримы тоже приручили некоторых животных – но не ради пищи. В те времена они еще не умели бегать по воздуху и ходить сквозь гиперпространство, а потому паргоронский конь был для них не статусным животным и четвероногим другом, а средством передвижения и союзником в битвах.

То же и с паргоронским псом. Эти взращенные на Тьме звери духом были похожи на гохерримов, и целые своры их держались в качестве живого оружия.

Гохерримы вообще любили оружие. Из всех ремесел они до блеска отточили лишь одно – кузнечное. Еще на заре времен взяли в руки клинки – и больше уж с ними не расставались. Их демоническая сила развивалась не в сторону механизмов, как у ла-ционне, но и только на мышцы, как сурдиты, они не полагались. Из гохерримов получился народ мечников, несокрушимых рукопашных бойцов.

Они вели суровую жизнь в этой пустыне. Кочевали, спали в шатрах, а то и под открытым небом, делились на кланы и почитали своих старейшин, первородных Зубов. Быстро плодились, но часто и гибли, постоянно воюя с нактархимами и сурдитами, да и друг друга истребляя весьма лихо. Любимым их занятием была война, любимым развлечением – поединок.

Но они не были тупыми дикарями. В них тоже горел дух божества-прародителя. Между набегами и сварами они занимались философией и искусствами, многие сочиняли прекрасные стихи и писали саги. Даже паргоронскую письменность придумали гохерримы.


– Подожди, а разве не сурдиты? – усомнился Бельзедор. – Я слышал…

– Ты ошибаешься, – твердо сказал Янгфанхофен. – Гохерримы.


А когда песчаная пустыня стала переходить в каменистую, начали попадаться и нактархимы. Они жили в менее жарких местах, вели более оседлый образ жизни и строили в скалах крепости. Будучи яйцекладущими, они сильнее были заинтересованы в скрытном существовании и постепенно смещались к краям Чаши, к Ледовому Поясу.

Но туда Оргротор не отправился – он уже достиг цели. В самом низу Каменистых Земель, на границе с Пекельной Чашей высилась огромная башня. Она не скрывалась, она была видна отовсюду, но ее не тревожили ни гохерримы, ни нактархимы. Даже не боящиеся никого кульминаты обходили ее стороной, ибо здесь жил один из Органов.

Мазед, Язык Древнейшего.

Он почувствовал Оргротора издали и уже встречал на балконе. В отличие от Отца Чудовищ, летать Оратор не умел – он и ходил-то с трудом, опираясь на трость.

На то, чем был изначально, на язык, Мазед был совершенно не похож – он скорее напоминал гохеррима, только огромного, толстого и носатого. У него тоже были рога, были красные глаза, но сзади рос хвост, а по всему телу колыхались крохотные отростки.

Он носил одежду. Если Оргротор не видел смысла скрывать свою красоту, то Мазед, напротив, стремился спрятать свое безобразие. В первую очередь – следы болезни, ибо он был одним из тех, кого покалечил яд Ралеос.

И покалечил значительно. Мазед не погиб, как Пищевод, и не мучился от постоянной боли, как один из Зубов, Худайшидан, но и не мог просто загнать язву вглубь, как Гламмгольдриг. Его кожу сплошь покрывали рубцы – и иногда они раскрывались. В эти минуты Мазед страдал – и случались подобные приступы все чаще.

На страницу:
9 из 14