Три главные темы человечества

– Везде хорошо, где нас нет.

– Почему же вы терпите это?

– А что же делать-то? – усмехнулась она. Кажется, я действительно развеселила ее.

– Ну как же, найти другую работу, сменить дом. Наконец, сказать Рите, что вы не скотина какая-нибудь, чтобы вас в бобину впрягать!

– У госпожи свое разумение, ей виднее.

– Да почему же вы ставите себя ниже ее! Вы тоже человек!

– Знаю я таких. Говорят «без царя в голове», потому ересь всякую и несешь, тьфу на тебя! – говорит, и плюет мне под ноги, – Госпожа работу дает, жалованье плотит. Вот уж тебе самой какое удовольствие безродной дворняжкой по свету мытарствовать, никак в толк не возьму!

– Я человек, я личность, я сама себе хозяйка.

– Дворняжка ты, поди прочь, меня хозяйка ждет.

С этим словами, она пошла на меня, и мне не оставалось ничего другого, кроме как отступить, и вернуться к Рите. Делаю максимально безэмоциональное выражение лица, и молча подхожу к стерве.

– Понравилось? – ухмыляется она.

– Она считает, что там ее место, – говорю я, а сама понимаю, что мне никак не удержать лицо в безэмоциональности. Надо было просто молчать, а теперь оно расплывается в растерянности.

– Вот, вот за этим, – кивает мне в лицо, – За этим я тебя к ней отправила, – и смеется.

– Мне кажется, она даже человеком себя не считает, – я начинаю злиться.

– Да нет у нее таких категорий! – она начинает смеяться, – Понимаешь? Я для нее хозяйка, а о себе она просто не задумывается. Никого не напоминает? Ты же из сельской местности.

– И что? – говорю я с вызовом, а сама понимаю, что никак мне не тягаться с Ритой, и чувствую себя запряженной в бобину.

– Да не о тебе речь, оставь свои комплексы при себе. Ты же видела стада баранов там у себя на Кленовой? Вспомни, как они ведут себя. Для них есть только пастух, но их самих словно не существует. Я тебя уверяю, что люди – это такое же стадо, и не нужно никаких ухищрений с чувством собственного достоинства.

– Но и пользоваться этим никто не заставляет! – возражаю я.

– Вот именно поэтому ты позавчера секретарша, а я послезавтра – эмиссар Ада.

Мне было нечего возразить. Только теперь я поняла, что мой пинок был лишним доказательством моего бессилия перед ней. Совершенно лишним доказательством.

Я услышала шум, и посмотрела в море, к нам приближалась лодка с двумя фигурами разной высоты и ширины в птичьих масках..

– А вот и мои мальчики! – обрадовалась Рита.

«А вот и моя новая жизнь,» – подумала я.

– Ты справилась? – спросил толстый, неожиданно резво перепрыгнув с лодки на пристань, держа в руке швартов, который в прыжке ловко накинул на кнехт.

– А то как же, – говорю.

– Смутно припоминаю, что вы с Доктором Лавом расстались не очень-то хорошо. Могла не дерзить?

– Я решила, что так ему будет проще пакостить людям в дальнейшем.

– Ну и дура, можешь теперь забыть про ваш с детективом процент от его крайней выгоды, – говорит.

– Да что мне процент с выгоды этого сводника или, чего хуже, сутенера или, чего хуже, мелкого жирного бессовестного и не развитого, не разностороннего, не талантливого и не особо умного пройдохи.

Толстый обильно сплюнул.

– Да ладно, ты же теперь эмиссар Ада, не расплачься мне тут, – говорю.

– Сука! – бросил он, и отошел к Рите, которая все еще держала длинный тонкий мундштук с сигаретой. Толстый учтиво достал бензиновую зажигалку и дал ей прикурить.

– Рита, а вы знаете, что ваш сынуля балуется с огнем? – говорю.

– О чем ты, девочка? – безразлично отозвалась она.

– Ну вот например Доктор Лав на самом деле был недостаточно хорош, чтобы стать…

– Заткнись, – прошипел толстый, пряча зажигалку в карман.

За дело взялся обычный.

– Кристина, я думаю, вам не стоит сходу портить отношения. Особенно теперь, когда все стало налаживаться.

– Все наладится, когда вы вернете мне долг!

– Все, что вам нужно – лечь спать сегодня пораньше, вы увидите седьмой сон, и на этом ваше приключение закончится.

– А что будет с Лидией?

– Ну, – усмехнулся он, – Сегодня утром она проснулась в прекрасном расположении духа и всеоружии, но уже сегодня ночью от ее кистей не останется и следа.

– Она это заслужила, а я хочу, чтобы вы расплатились со мной иным образом.

– Ха! – неожиданно встрял толстый, – Денег не получишь!

Настал мой черед смеяться.

– Пожалуйста, не смеши меня так больше, скупердяйчик.

– Чего вы хотите, Кристина?

– Видите этого человека? – показала я им на отца, который все это время безучастно стоял в сторонке и наблюдал.

– Насколько я понимаю, Кристина, это не совсем человек…

– Все верно, для меня это даже чуть больше, чем человек. Это мой отец. Я хочу, чтобы вы вернули мне долг, решив его проблему.

– Какие такие проблемы могут быть у этой падали? – усмехнулась Рита.

– Жилищное управление не дает ему упокоиться в могиле из-за долгов по квартире, размер которых они сами же не в состоянии посчитать. Черт с ними, со снами, я прошу вас помочь переправить его на тот свет, и долг будет закрыт.

– Святоша, – сплюнул толстый.

– В такие моменты она мне просто омерзительна, – закатила глаза Рита.

– Кристина, вы понимаете, о чем просите нас? Я вас уверяю, что это НЕ самый простой способ решить проблему. Сделайте необходимые справки, дайте взятку в жилищном управлении, не мне вас учить.

– Это не работает – проверено, – говорю.

– Вы думаете, у нас меньше бюрократии? С чего вы вообще взяли, что я или мой коллега такое можем?

– Послушайте, я же вас не спрашивала, как мне расследовать ваши сраные никчемные дела.

– Потому что нас это не волнует, – говорит толстый.

– Ну а с какой стати меня должны волновать ваши проблемы? На минуточку, это вы мне должны, а не наоборот.

– Послушайте, Кристина, чтобы это провернуть, вашему отцу придется и самому немало постараться.

– Я готов! – вдруг отозвался отец.

– Вы даже не знаете, что вам придется делать! – возразил обычный.

– На покой мне надо, сынок. На все готов.

– Как они все надоели! – пожаловался толстый Рите, и загрыз семечки.

Обычный молча посмотрел на него.

– Не смотри на меня! Сам решай!

– Послушайте, – говорит обычный отцу, – Мы можем забрать вас прямо сейчас.

– Я готов!

– Я не договорил.

– Прошу меня извинить!

– Извиняю. Так вот, мы можем забрать вас сейчас, но мы эмиссары Ада, ваша дочь не говорила вам?

– Да я слов-то таких не знаю! – говорит отец, – Это как комиссар, что ли?

– Я думаю, можно и так сказать, – задумался обычный.

– Ну так бы и говорили, а то навыдумывают херни…

– Пап, не ворчи, пожалуйста.

– Так вот, – продолжил обычный, – Мы – эмиссары Ада, и поэтому если вы согласитесь пойти с нами, то только в Ад.

– Тьфу ты! – возмутился отец, – Это из-за этого ты мне голову крутишь, сынок? – говорит, – Ты в жилищном управлении бывал хоть раз? – а сам уже лезет в лодку, – В Аду тебе плохо, щенок? Совсем зажрались! – плюнул и уселся на корме.

– Что же… – начал обычный.

– Пусть сука наслаждается! – сказал толстый, и засмеялся мне в лицо, отойдя от Риты.

– Послушайте, – говорю я обычному, – Фантомному Писателю ведь пришлось немало дерьма наделать, чтобы стать вами?

– Каждому эмиссару Ада необходимо сделать немало стоящего дерьма, – говорит.

– А что, если вдруг выяснится, что какой-нибудь эмиссарчик вдруг смухлевал, сделал грязную работку вместо себя, потому что, например, был слишком трусливым или, чего хуже, мелким или, чего хуже, слишком жирным, чтобы…

– Прыгай в лодку! – крикнул толстый обычному.

– Подожди, Кристина хочет мне что-то сказать.

– К черту эту суку, мы ей больше ничего не должны.

– Мы – нет, – говорит, – Но ты прав, я пойду в лодку, надену головные телефоны, и буду слушать Рихтера. А ты все же выслушай ее, пожалуйста.

Толстый опять сплюнул, и подошел ко мне.

– Чего ты хочешь, сука? – шепотом.

– Я хочу седьмой сон.

– А то что?

– А то я расскажу всем, как ты смухлевал при поступлении. Особенно когда сама окажусь в Аду за проституцию.

– Я тебя умоляю, кому ты там нужна!

– Седьмой сон, – напомнила я.

– При таком раскладе, остальные шесть никуда не денутся.

– Как-нибудь переживу, – говорю, – Седьмой и правда обрадует меня?

– Его он писал, – ткнул он в сторону лодки.

– Тогда по рукам?

– Чертова сука, – прошипел он, еще раз сплюнул и запрыгнул в лодку.

– Постойте! – закричал отец, – Дочь!

Он достал из-за пазухи большой полиэтиленовый сверток, весь в черной зловонной слизи, и швырнул на причал.

– Возьми! Мне они теперь без надобности.

– Что это?

– Это мои похоронные!

– Подожди, а как же похороны, оградка, камень через год, вот это все?

Обычный встал перед отцом, и распахнул его плащ.

– Кристина, тут уже нечего хоронить, – бросил он через плечо, – Не переживайте.

– Ты с нами, мам? – спрашивает толстый.

– Да, секунду, – отвечает Рита и поворачивается к гувернантке, – В Аду мне служить будешь?

– Как скажете уж, – говорит та.

– Ну тогда полезай в лодку.

Гувернантка выпряглась из бобины и опустила на землю телефонный аппарат:

– Как же это здесь оставить? – спрашивает хозяйку.

– Ну позвони этому в клуб, пусть заберет, – затем Рита подошла ко мне, выбросила окурок, и убрала мундштук в сумочку, – Теперь ты все поняла?

– Алло? Опять баклуши бьешь на работе? А ну приходи-ка на пристань, телефон забери.

– А то как же, – говорю я, оглядываясь на гувернантку с телефоном.

– Мне даже интересно, как ты распорядишься этой информацией.

– А то вы не знаете?

– Теперь я ни в чем не уверена, – говорит, и ступает на лодку своей царственной походкой, а я смотрю на нее, а внизу у меня все горит. Чертова стерва умеет разжечь огонь.

Обычный пропустил толстого к корме, а сам произнес:

– Ну что, господа, рад приветствовать вас на борту этого великолепного судна!

Толстый в это время открутил двигатель и сбросил его в воду.

– Доставать? – спрашивает обычного.

– Да, конечно.

Затем они вручили гувернантке и моему отцу по два смазанных маслом весла, а себе троим – по два электрических хлыста, усеянных отравленными шипами в огне.

– Ваш Ад начинается прямо сейчас, – улыбнулся обычный, а потом, под шлепки весел, удары хлыстов и стоны мучеников, они уплыли в туман.

– Затейник, – улыбнулась я, и пошла доставать похоронные из вонючего свертка.

Я вернулась домой за полночь. Оставила саквояж у двери, а я все остальное аккуратно повесила на вешалку. Теперь надо было пойти в душ и отмыться, хотя бы даже морально, от трупной жижи, в которой я оказалась по локоть.

И вот, наконец, я в кресле, и готова ко сну. Я успела подумать, что с моей стороны было крайне опрометчиво вверить свои сны пожизненно эмиссарам Ада, ведь мне теперь никогда не приснится ничего другого, но почти сразу уснула.

На корабле

Безысходность. Я снова здесь, в этой темноте, передо мной лишь дверь с кучей замков, и у меня нет рук. Только пульсирующий плеск воды, и шум волн. Становится холодно, я покрываюсь гусиной кожей, и только теперь понимаю, что я вся мокрая, с моих волос стекает вода, и дует холодный ветер, срывая с меня последние остатки тепла.

Кажется, я больше не боюсь, теперь уже все равно, что будет дальше. Я потеряла моих щенков, я потеряла руки, и саму себя. Я осталась в этой темноте одна. Больше никого нет, и никто ко мне не придет. Я была бы рада пусть даже Дьяволу, лишь бы не быть одной, но у него нет того сострадания, в котором я сейчас нуждаюсь.

Я чувствую, как уплотняется воздух вокруг, становится густым и вязким. Моих легких недостаточно, чтобы вдохнуть его, я бы рвала его на куски и клала в рот, но нечем. Я начинаю задыхаться и пытаюсь откусить кусочек воздуха, но каждый раз мои челюсти вгрызаются в пустоту.

Я опускаюсь на колени, и припадаю лицом к полу, чтобы воздуху некуда было деться, и вот когда я уже почти ухватила его, оказывается, что пола тоже нет. Я срываюсь и лечу вниз.

Как это страшно – падать вниз в полной темноте, не имея рук. Хочется взмахнуть ими, чтобы взлететь как птица. Хочется поймать равновесие и лететь глядя прямо вниз. Хочется иметь руки, и попробовать схватиться за что-нибудь. Хочется выставить руки вперед, и защититься.

У меня больше нет ничего, я просто лечу с огромной скоростью вниз, меня кружит, болтает и бьет. Кажется, меня самой больше нет, и какая теперь разница, что будет дальше? Кажется, так немного легче. Так существенно легче. Я больше не боюсь, а главное – я больше не сожалею, и больше не думаю. Так хорошо.

Я даже не понимаю, а вниз ли я лечу? Может быть, я наоборот, возвышаюсь? Или качусь куда-нибудь вбок?

Воздух вокруг меняется, рядом что-то есть, что-то близко. Это конец? Я разбиваюсь.

Я открываю глаза.

Я сижу, а вокруг темнота. Я все еще не вижу ничего. Нет пульсирующего плеска воды, нет злой тьмы, и с меня не течет вода. Где я?

Я прижимаюсь спиной к стене, и пытаюсь подняться. Кажется, у меня получается. Я трогаю ногой пол перед собой. Он есть, и я могу сделать шаг. Трогаю вновь, и снова шаг.Я иду вперед в полной темноте, ощупывая дорогу перед собой, прежде, чем сделать новый шаг. Кажется, еще не все потеряно, и возвращается страх, и возвращается сожаление. Страх грядущего и сожаление о прошлом. Я ведь уже смирилась, и почему же все это не могло закончиться?

Я иду и, кажется, слышу что-то. Волны, и шум воды. Вновь. Они там, впереди. Приближаются. Я больше не хочу идти туда, но что меня ждет позади? Быть может, развернуться и бежать изо всех сил? А может, просто лечь? Вдруг я понимаю, что мои глаза открыты. Что, если открыть их…

Я открываю глаза, и их до боли обжигает белой вспышкой, я закрываю глаза. Я чувствую, как что-то там, внизу, у моих ног, оно подбирается ко мне, хочется вскарабкаться по мне.

Я открываю глаза, и снова белая вспышка, но теперь я могу ее терпеть. Это очень яркое и горячее солнце. Шум волн, и меня качает из стороны в сторону. Я слышу крики чаек. Я вижу, как передо мной возвышаются белоснежные палубы.

Я открываю глаза, и смотрю вниз, где у моих ног радуются мои подросшие щеночки, виляют хвостиками, звонко лают и встают на задние лапки. Я присаживаюсь к ним, и тогда они облизывают мне лицо под шум волн, бьющихся где-то внизу и крики чаек сверху. Все залито солнцем, и над нами яркое кобальтовое небо. Я обнимаю моих щеночков и крепко прижимаю к себе. Я счастлива, я плачу, и зажмуриваюсь от счастья как кошка.

Вдоль набережной вальяжно идут два джентльмена. Один, расфранченный, повыше, в костюме-тройке, и с тросточкой, а второй чуть ниже, важно выпятив живот, приподнимает свой котелок и протирает под ним платочком. Сегодня чертовски солнечный и жаркий день, который, впрочем, уже близится к закату.

– Скажите мне, любезный, отчего же мы приехали сюда в этот час? Не лучше ли было насладиться обществом прекрасных дам за бокалом прохладного игристого вина и преферансами?

Джентльменов сопровождает роскошный черный фаэтон, мимо которого проходят редкие гужевые повозки.

– Прошу вас, не извольте беспокоиться! Вот увидите, вам будет совершенно не о чем сожалеть воспоследствии! Минуточку…

Господин достает из кармана золотые часы на цепочке, и, удовлетворенно, убирает назад.

– Вот-с! Взгляните-ка сюда!

Он указывает в сторону причала, и тот, что в котелочке, заинтересованно скользит взглядом вслед за рукой своего компаньона.

В этот час от пристани уходил белоснежный пассажирский пароход, а джентльмены следили за ним, и никак не могли оторвать глаз.

Солнце клонилось к закату, и в его теперь уже алеющих лучах, корабль шел вперед, медленно погружаясь под воду. Вода уже прошла ватер-линию, когда джентльмен в котелке спросил:

– Сказать по правде, вы меня обрадовали. Давно не видел нечто настолько прекрасное. Что это?

– Не спешите радоваться, мой друг! Не спешите радоваться прежде, чем узнаете эту великолепную историю.

– Что ж, я весь – внимание, любезный, – господин в котелочке все так же завороженно смотрел на пароход, который поглощало море, а он, невозмутимо, шел вперед.

– Это особенный корабль.

– Я вижу.

– Вы можете увидеть его только в этот час, и только в этот день, и только в таких предзакатных лучах.

– Но кто там?

– О, там несчастная девушка, которая утопила своих новорожденных детей, испугавшись позора, который навлекла бы на свою семью. Так ее наказали, и теперь она каждую неделю ступает на борт этого парохода.

– Великолепно, но как же она это выносит?

Корабль уже почти скрылся под водой.

– Сказать по правде, я не хотел бы это знать.

Джентльмены рассмеялись, и дождавшись, когда судно полностью уйдет под воду, остановились. Остановился и сопровождавший их фаэтон, водитель которого вышел, и открыв дверь, помог джентльменам забраться внутрь. Когда все двери захлопнулись, фаэтон посигналил гужевой повозке, требуя дороги, и уехал.

Несколько чаек кружили над набережной и шумел прибой. Это было на закате жаркого солнечного дня.

Я открыла глаза, и сладко потянулась в своем кресле до хруста в спине. Сегодня прекрасный день, и я иду в душ, не глядя в окно, я знаю, что сегодня солнце, чайки и кобальтовое небо.

После душа я оделась, прихватила саквояж, и уже у самой дверь взглянула на старую вешалку, на которой нашли свое упокоение пожелтевший плащ и серая шляпа моего детектива.

– До свидания, я буду скучать, – сказала я, взялась за дверную ручку, справа что-то зашелестело, и посмотрев туда, я увидела, как рядом с плащом и шляпой покачиваются, только появившись, еще одни. Я засмеялась.

– И по тебе тоже, – сказала я, и провела по плащам рукой.

Я закрываю дверь, и впереди у меня прекрасный день с кучей дел, который закончится так быстро, что я не успею и глазом моргнуть, но сначала мне нужно сделать пару справок.

Вокзал

Так и вышло. Теперь уже ночь, и я сижу на вокзале, скоро прибудет мой поезд, и у меня осталось лишь одно дело.

Рядом со мной коляска с очаровательными новорожденными близнецами, от которых отказалась какая-то малолетка. Под моим саквояжем стопка отпечатанных листов, к которым осталось добавить совсем немного.

Во-первых, я сегодня выплатила свой последний долг, и сходила на свидание с маньяком-таксистом. Он позвонил на следующий же день.

– Давайте завтра вечером, – говорю.

– Мне заехать за вами? – спросил он.

– Нет уж, давайте встретимся прямо в лесопосадке, а то вдруг вы меня просто в лес увезете.

– Больно плохо вы обо мне думаете, а я, между тем, даже не знаю, как вас зовут.

– Учитывая обстоятельства, не больно-то мне хочется вам свое имя называть.

– Можно я тогда сам что-нибудь придумаю?

– Ну это уж как вам сердце подскажет, – говорю.

Так мы и встретились.

Он ждал меня у входа в лесопосадку с букетом могильных цветов.

– Матильдочка, это для вас!

– Я, конечно, польщена, – говорю, принимая букет и стряхивая с него землю, – Но с Матильдочкой – это перебор.

– А как?

– Разберемся, пойдемте внутрь.

Мы шли по тропинке, и теперь, ночью, из кустов доносилось куда меньше топотов, стонов и криков, но они стали не в пример громче.

– Вы не сворачивали с этой тропинки позавчера? – говорит.

– У меня не было времени осмотреться тут как следует.

– Здесь направо, – показал он, – Я забронировал для нас отличную скамейку под Луной.

Скамейка и правда оказалась замечательной с небольшим столиком и уютной кованой оградкой вокруг. На лужайке вокруг росли ивы, трава была низко скошена, и все вокруг убеждало меня, что вечер будет прекрасным. Очень кстати подошел официант, по счастью – другой.

– Добрый вечер. Чего изволите сегодня?

– Я думаю, – уверенно начал водитель, – Нам для начала бутылку водки…

– Желаете отравить? – уточнил официант.

– Возможно, позже, благодарю.

– Сегодня скидка на все снотворные.

– Вы как? – посмотрел на меня таксист.

– Пока не хочется.

– Да, ну значит нам бутылочку водки, два стакана томатного сока, и тарелку «Докторской» колбасы.

– Отлично! Что-нибудь еще? – спросил официант, переводя взгляд с водителя на меня и обратно.

– У вас есть лимонные карамельки? – говорю.

– К сожалению, это только в сезон.

– Ну сделай, – попросил водитель.

– Сложно… – опустил глаза официант.

– Сделай-сделай.

– Для вас – сделаем. Что-нибудь еще? Нет? – и ушел.

Пару минут спустя он вернулся, поставил на стол пару свечей, и вазу с водой для моих цветов.

– Приятное место, – говорю, оглядываясь.

– Неплохое, – заметил водитель, откинулся на спинку скамьи, и невзначай приобнял меня.

– Смотрите, – говорю я, снимая его руку с плеча, – Вы маньяк, таксист, сексист, игрок, а еще женаты и с детьми. Я согласилась пойти с вами, но это не значит, что у наших отношений есть будущее.

– Ну знаете, мне не привыкать к отказам. Почти все мои отношения начинались подобным образом, ну кроме брака.

– Я понимаю, но заполучить меня силом будет проблематично. Очень жаль, что мы не познакомились пару лет назад, когда я я была доступна под мостом за пять мелких купюр.

– Да вы что! – восхитился он, – Вы были шлюхой?

– А то как же, – говорю, – Но это было временной ошибкой.

– Моя сестра всю жизнь была шлюхой, но потом пропала без вести.

– Вы постарались?

– Да нет, – рассмеялся он, – Она подавала большие надежды, много училась, практику проходила в Восточной Европе, и даже ездила на шлюший конгресс в Берлин, часто выступала с докладами в Амстердаме, и мы все время твердили ей, что она должна сосредоточиться на преподавании, но она считала, что теория немыслима без постоянной практики.

Нам принесли водку, сок, одноразовые стаканчики, колбасу в одноразовой же тарелке, и три лимонные карамельки.