Три главные темы человечества

– А больше нет? – раздосадовалась я.

– Все, что удалось собрать, – оправдался официант, потупив взгляд, – Не сезон.

– А хлеба нет? – вспомнил вдруг водитель.

– Странно, но сегодня не приносили. Есть пара вареных яиц.

– Вы как? – спрашивает меня водитель.

– Я пас, – говорю.

Когда официант ушел, мой кавалер разлил водку и сок, мы выпили за встречу, и он продолжил:

– Так вот, в какой-то момент она решила написать тоже докторскую, об особенностях жидкостных практик унижения достоинства в условиях южных широт, и поехала в Австралию собирать материал.

– К сожалению, я не очень сильна в теоретической части, – говорю, – Они там как-то иначе это делают?

– Ну там магнитное поле земли иначе работает, и даже когда воду в ванной сливаете, воронка закручивается в другую сторону. Это влияет на жидкостные практики, понимаете?

– Ну примерно.

– Так вот, уехала она в эту Австралию, и там пропала.

– И что же, никаких следов? Клиенты, коллеги, никто ничего не видел?

– Один местный мужик, который содержит приют для бесхозных крокодилов, показал, что видел как похожая на мою сестру девушка дерется с кенгуру под веселую музыку, но он ничем не смог помочь, потому что музыку в национальном парке включают централизованно, и колонки висят слишком высоко.

– Понятно, а я думала, что маньяки обычно единственные дети в семье.

– Бывают исключения, – улыбнулся он, – Но все остально при мне! – поспешил он заверить меня в своей полноценности.

– То есть безотцовщина, гиперопека, властная мамаша-моралистка, все это было?

– Конечно, и животных в детстве мучил, и в школе обижали, и с девочками не получалось.

– А как же с женой получилось?

– Ну она у меня очень умная женщина, сразу поняла, чем меня завлечь. Я же никогда о семье и не помышлял, а ей уж тридцатник маячил… Выпьем?

– Я разолью, вы рассказывайте, – говорю, и вспомнила, как работала барменом в «Эсхиле, Софокле и Еврипиде», когда они только появились на карте ночного города.

– Ну так вот, ей тридцать через пару лет, я вроде как кстати пришелся.

– Последний вагон? – улыбнулась я.

– Ага. Кстати, а вам сколько?

– Мне двадцать пять или около того, – говорю, – Так что даже не надейтесь! – и мы рассмеялись.

– Совсем молоденькая еще, у вас все впереди, если переживете эту ночь. Просто вы выглядите значительно старше, а когда на вас падает лунный свет, то и откровенно потасканной.

– Не заводитесь, – хихикаю, – Давайте лучше выпьем!

– А давайте! – задорно подхватил он, – За что?

– Давайте за упокой вашей сестры?

– Превосходно!

Мы выпили, закусили, и мне захотелось покурить.

– Давайте сразу еще по одной, за здоровье? Что-то так курить хочется, а до третьей не могу.

– Это почему же?

– А так, – говорю, а сама наполняю стаканы, – старые неврозы.

– Ну тогда давайте за ваше здоровье! – поднимает тост водитель.

– Как же так, давайте уж тогда за наше с вами!

– Да моему-то ничего угрожает ведь, – и улыбается, подлец.

Я поставила стакан на стол, выудила из портупеи невыносимую «Беретту», сняла с предохранителя, дослала патрон в патронник и приставила ствол к его ширинке.

– А так? – спрашиваю.

– Ну если так, тогда и за упокой сразу!

Мы посмеялись, я убрала пистолет, мы выпили, и он продолжил свой рассказ, пока я курила.

– Так вот, ей уж не до жиру было, хотелось поскорее детей и дачу в пригороде, вот уж тогда она за меня крепко взялась. Контролировала каждый мой шаг, часто ругала, иногда била, кормила с ложечки, следила, чтобы вовремя ложился спать, не смотрел «Крестного отца» перед сном, и даже будила по ночам пописать.

– У вас и с этим были проблемы?

– Конечно, с самого детства, да как у всех уж.

– У меня не было, – говорю.

– Так вы же и не маньяк.

– И то верно.

– Конечно, с таким подходом, как я мог сопротивляться?

– А я вам почему понравилась? Кажется, я гиперопеки не проявляла.

– Вы заботились о своем друге, и угрожали мне пистолетом, вашему обаянию невозможно было сопротивляться!

– Это приятно.

– Да и потом, это сочетание вашей молодости и некоторой уже потасканности – это, знаете, ни один мужчина не устоит, даже самый нормальный!

– Мой детектив устоял, – грустно заметила я, и налила по четвертой, – Давайте за его здоровье.

Выпили.

– Любите его?

– У нас сложные отношения, я многим обязана ему. Фактически – всем, что у меня сейчас есть.

– Значит, вы любите его сугубо из благодарности?

– Я никогда не думала об этом. Мне кажется, что любить из благодарности – это унизительно, и я бы очень не хотела любить так. У нас с ним платонические отношения, очень теплые и доверительные, но без физиологического подтекста.

– Потому что вы потасканная или он слишком старый для вас?

– Я очень сомневаюсь, что недостаточно хороша для него, да и он для меня практически единственный существующий мужчина, я ведь на остальных и не смотрю.

– И работаете вместе, как же так у вас не дошло до полноценных отношений?

– Он всегда говорил, что никаких «нас» нет.

– Возможно, не хотел портить вашу жизнь.

– Да, и потому я люблю его еще больше, – я налила еще, – Давайте выпьем за его здоровье.

– Только что пили за него.

– Так у него два ранения, вот пусть за каждое по тосту.

Выпили, и какое-то время сидели в тишине. Я наблюдала, как в бутылке плещется водка, когда где-то неподалеку проезжал поезд.

– Кстати, – начала я, – У нас с вами осталось не так много времени.

– На дежурство в больницу собираетесь?

– С нашей медициной какие дежурства, мой детектив окружен вниманием и заботой двадцать четыре часа в сутки!

– Давно не был, – он почесал затылок.

– Я сегодня ночью уезжаю, – призналась я, и налила по шестой.

– Далеко?

– На поезде.

– Ого. Бросите детектива в таком положении?

– Так будет лучше для нас обоих, я должна позаботиться о себе и моих детях.

– Как? У вас есть дети? – ужаснулся он.

– Я сегодня днем усыновила двоих по настоящим справкам о том, что у меня добропорядочный муж, огромный дом и две норковые шубы.

– Но зачем?

– Они родились альбиносами, и потому чертова малолетка отказалась от них.

– Я понимаю, зачем это детям и самой малолетке, но зачем это вам?

– Это долгая история. Давайте выпьем за чувство собственного достоинства!

Выпили.

– Где же ваши дети сейчас?

– Отвезла их к матери.

– Она обрадовалась?

– Так сильно, что даже не спросила, откуда они.

– Послушайте, я никак не рассчитывал, что у вас дети. Это несколько меняет дело.

– Что-то я вас не понимаю, – говорю, наливая по седьмой.

– Смотрите, я сейчас уйду минут на десять, и если вас не будет, когда я вернусь, то отпущу вас. Никаких догонялок по ночной лесопосадке, ножей, секса при Луне, я просто отпущу вас.

– Это уж как вам угодно.

– Ну все, я ушел.

– Подождите! Выпейте на дорожку!

– Давайте за вас? А? За вас саму, я прошу, настаиваю.

– Ну давайте, уже можно, я думаю.

Выпили, и он ушел, а я осталась на лужайке одна. Подул сухой холодный ветер, я поежилась и достала пистолет.

Как же это приятно, сходить наконец-то на настоящее нормальное свидание. Я подумала вдруг, что зря водитель ушел. У нас и так совсем немного времени, а теперь я вновь одна.

Все мое существо сегодня противилось тому, чтобы ехать на Кленовую, но я должна была попрощаться с мамой, и хотя бы одним глазком посмотреть на Лидию. Сегодня я поняла, наконец, что никогда не любила ее по-настоящему, как стоило бы старшей сестре. Даже получив ее письмо тогда, когда я еще училась в институте, и она рассказывала мне о своем сне, я не скучала и тосковала по ней. Я лишь немного стыдилась того, что ее любовь ко мне безответна, и от неопытности приняла это за тоску, а значит – и любовь, но ее не было. Сегодня днем, пока мама сходу принялась хлопотать с близнецами, Лидия спустилась вниз и поздоровалась на меня, с ужасом косясь на коляску. Выцветшая, безжизненная, и единственное яркое, что в ней было – красные глаза и черные мешки под глазами. Никакой радости и соков жизни. Она никогда не увидит седьмой сон, а мне было плевать. В ней и прежде не было ни соков, ни радости, и теперь она сможет как следует отдаться своему унынию. Зато мама уж точно будет под присмотром.

– Вы все еще здесь, – услышала я огорченный голос водителя.

– Идите скорей сюда, водка стынет, – говорю ему, приглашая к столу, а сама беру в руку пистолет.

– А это вы правильно, – кивает он моей «Беретте», – Мне так и самому спокойнее.

– А я исключительно для вас его и достала. За Луну! – и выплескиваю рюмку в рот, – Расскажите, где вы были.

– Да так, прошелся, поболтали с мужиками.

– И в домино перекинулись?

– Нет, что вы! Мы же при исполнении!

– В прошлый раз на меня хотел напасть один тип с шахматами и молотком.

– Да, знаю, – рассмеялся водитель, – Хороший парень, ни разу никого не мучил и не насиловал. Убьет быстренько, и все. Это я у него научился оставлять жертву на десять минут.

– Мне он показался жалким.

– Да вы просто не дали ему шанса!

– Ну что ж я теперь, каждому встречному маньяку шансы должна раздавать? – улыбнулась я.

– Согласен, к черту его! – рассмеялся водитель, – Давайте выпьем за удачу! – и глядя на мой пистолет, он налил сам.

– А от чего бы не выпить! Только не надейтесь, что вам сегодня повезет! – подмигнула я, закинув ногу на ногу и помахивая пушкой перед его лицом.

В бутылке оставалось на один раз. Как же хорошо, что мы не дома, а то просидели бы так до утра, напились как сволочи, и я бы никуда не уехала, а то и вовсе проснулась бы под мостом через пару месяцев. Я поморщилась.

– Вам нехорошо? Может, стакан воды?

– Да нет, просто тягостные мысли полезли.

– Это напрасно, уезжать надо с легким сердцем.

– Мне еще предстоит как-то выбраться отсюда живой.

– Хотите, я подвезу вас потом к матери?

– Просто проводите меня до выхода, я не хочу, чтобы вы знали адрес моих родных.

– Можно вас обнять?

– Только без резких движений, – говорю, и обхватываю рукой его шею, а второй приставляю пистолет к его животу.

Он обнимает меня двумя руками искренне, крепко и горячо. Я закрыла на мгновение глаза, и представила себя в объятиях моего детектива. Так хорошо.

– Я уже решил, что ничего вам не сделаю, – шепчет он.

– Мне проще прострелить вам желудок, чем хотя бы представить, что я верю в этот бред, – шепчу я в ответ.

– Я даже подумал на миг, что лучше завяжу с убийствами и расчлененкой, чем с такси.

– У вас слишком много пороков, и стоит избавиться хотя бы от одного.

– Кажется, я зауважал в вашем лице всех женщин, и больше не буду сексистом.

– И скорострелить завязывайте, с нашей медициной это легко поправимо.

– Обещаю вам. Выпьем на посошок?

– Уберите руки, и наливайте. Медленно. Пустую бутылку отбросьте в кусты.

– Неужели вы думаете, что я стал бы бить вас бутылкой по голове? У меня есть маленький нож в пряжке ремня, и еще один болтается на щиколотке.

– А вы не могли бы одновременно говорить, и что-то делать при этом? А то у меня поезд.

Он убрал от меня руки, и захлопотал над десятым тостом.

– Вы же знали, что у меня будет пистолет, почему же взяли только холодное оружие?

– За кого вы меня принимаете! – оскорбился он, – Я вам не дилетант какой-нибудь!

– Да тише вы.

– Думаете, я что, трахающиеся парочки на трассе отстреливаю? Я, тут между прочим, серьезными делами занимаюсь! У меня есть подземный бункер, и топор, который мне мама у себя на заводе заказала!

– Ну простите, я же не знала.

– Настоящему маньяку вообще не нужен никакой инструмент! Только руки и язык! Это высшая категория мастерства, а вы меня своей некрасивой «Береттой» попрекаете! – он раздраженно выбил ее из моих рук.

– Честно, не хотела вас обидеть. Давайте выпьем, – говорю, вспоминаю о том, что у меня на щиколотке висит револьвер.

– Вы извиняетесь и становитесь такой обычной, такой неинтересной и скучной. Я начинаю злиться, и хочется вас убить, – в уголках рта проступила слюна.

– Подождите-подождите. Я только шнурки завяжу!

Я присела, чтобы достать револьвер, и в этот момент он пнул меня в грудь, я упала на спину, не в силах вздохнуть, а он возвышался надо мной, хищно улыбаясь.

– Я тебе говорил, чтобы уходила. Не послушалась, вот теперь я тебя накажу! – он расстегнул ремень, и одним ловким движением вытащил его из штанов, а затем – достал из пряжки маленький нож.

Он хлестнул меня ремнем, а потом еще, и еще, и еще. Я закрывалась от ударов как могла, но было так больно, и я все еще не могла дышать, а потом он прыгнул на меня сверху, обмотал шею ремнем и стал душить, вспарывая мою рубашку ножом. Я понимала, что это не конец. Подтянула ногу к себе, выхватила револьвер, взвела курок, и всадила пулю ему под ребра. Хватка ослабла, и он свалился с меня. Я освободила шею, встала и посмотрела на него. Из его рта струилась кровь, он не мог дышать, и умирал, глядя на меня широко открытыми глазами.

– Что случилось? – официант прибежал на шум выстрела.

– Тут человеку плохо! – говорю, – Срочно стакан воды!

Водитель все еще сжимал нож в руке. Я наступила на его запястье до хруста, пальцы ослабли, и нож выпал. Я отбросила его ногой в сторону, и присела рядом с водителем.

– Ну так что, выпьешь водички? – говорю.

Подоспел официант и подал мне стакан воды.

– Держи, пей, – говорю я, придерживая ему голову, и подношу стакан к губам, – Ну что же ты, когда кому-то плохо, всегда воду предлагают. Пей!

Он не пил.

– Давай я тебе помогу, – делаю глоток и выплевываю ему на лицо, – Как там тебе? Получше?

А он уже умер с этим удивленным выражением лица. Слишком легкая смерть для этого ублюдка. Я почему-то посмотрела на недопитую бутылку водки, и быстро ушла оттуда.

У самого входа меня догнал официант.

– Постойте! Вы не оплатили счет! – говорит.

– Предъявите его моему кавалеру.

– Но ведь он умер, – возражает еще, надо же.

– А вы попробуйте с ним поговорить после похорон, – подмигнула я.

– Как это? – кричит официант вслед уходящей мне.

– В противогазе! – бросаю я, и ловлю такси.

А во-вторых, когда я забирала у мамы близнецов, то крепко обняла и поцеловала ее.

– Сейчас позову Лидию.

– Не надо, мам, пусть спит.

– Не больно-то она спит в последнее время, заболела, что ли.

– Не переживай за нее, мам. Дело молодое, свои переживания всякие. Может, книжку какую остросюжетную читает.

– Да как же ты так уедешь, не попрощавшись с ней?

– Ой, да мы с ней постоянно переписываемся! Ладно, мне пора!

Я уже собралась вдруг уходить, но вдруг задумалась, а не спросить ли, кто является отцом Лидии? Нет, неинтересно. Я вышла за порог, еще раз простилась с мамой, и закрыла дверь.

– Они никогда тебя не поймут, – говорю я в закрытую дверь, – Слышишь? Никогда. Понимаешь, все люди разные. Лишь собираясь огромной толпой мы превращаемся в единую массу, но когда по отдельности, то между нами нет ничего общего. Это не значит, что они плохие или что я хорошая. Мы все – просто какие-то. Прими это пожалуйста, не пытайся чему-то научить, но я тебя очень прошу, если сможешь – помогай им иногда. Я буду думать, что помогаешь, и мне будет легче, потому что ты мой единственный и самый настоящий друг.

Я взялась за ручку, потянула на себя и поцеловала дверь.

– Может быть, еще увидимся, – улыбнулась я, и ушла.

Вот, пожалуй, и все, что мне хотелось бы сказать о трех главных темах человечества: как каждого из нас в детстве покалечили родители, как складывались наши отношения с любимыми людьми, и как нам стыдно за свои ошибки.

А за всем этим стоят лишь глупость, страх, похоть, лень, жадность, честолюбие и уныние, и все – наши, что характерно.

Подошел мой поезд.

Все, надо добавить этот лист к остальным и запечатать их в толстый конверт с тем, чтобы отправить это письмом самой себе в далекое будущее, когда я вдруг забуду, что нельзя забывать важные вещи. Я наверняка забуду, но не со зла, а просто от счастья и смысла, которым наполню каждый день своей новой жизни и жизни этих малышей.

Возможно, это будет последнее на свете бумажное письмо, но я знаю, что оно меня найдет, и конечно, я не стану отвечать. Ну во-первых, кому? А во-вторых, это кем надо быть, чтобы ответить на последнее на свете бумажное письмо?

Эпилог

Корпоратив не задался почти сразу. Я возлагал на него большие надежды, но увидев на столе единственную бутылку водки, недоброе что-то прилипло к моей голове. Чуть позже пришла Юля и подарила нам еще одну. Стало веселее, но как-то неокончательно.

Порядочно убравшись толпой, уже было собрались за добавкой, но когда я сел в свою «Ниву» и попытался завести двигатель, стало понятно, что ни одна сука никуда не уедет.

С трудом собрав мысли, я взглянул на регулировочное кольцо высотного корректора над зеркалом заднего вида. Кольцо было на отметке 785 мм ртутного столба. Я не стал долго размышлять над тем, какой идиот мог это сделать, но попросил окружающих срочно раздобыть прогноз погоды. Оказалось, что сейчас атмосферное давление составляет всего лишь 757 мм ртутного столба. Отмотав кольцо на нужную величину, я спокойно завел двигатель и мы, наконец, тронулись с места.

Я все думал о салате, который нам подавали. В нем было какое-то сено, просто политое соусом и мясо, которое просто таяло во рту. Еще было якобы гранатовое якобы вино, и это могло бы объяснить, почему была только одна бутылка водки и почему все так напились, но только это якобы гранатовое якобы вино не было ни гранатовым, ни вином. Это был просто какой-то обалденный напиток. Самое странное, это когда к столу вынесли все, что хорошо жрётся с утра – блины, сырники, оладьи. Кому они нужны в такой час? Правда, я добавил к ним сена с соусом, и было почти вкусно, но утром было бы вкуснее.

Не отрывая взгляда от проезжавшего мимо автомобиля в ритуальном кузове, я обратился к коллегам:

– Мне в принципе всегда были любопытны способы, которые люди изобрели для лишения живота ближнего своего.

– А мне кажется, что из всех таких способов, наиболее гуманным, развитым и цивилизованным является высвобождение скелета.

– Слишком много крови.

– Ну да, и крови, и мяса, но поскольку скелету они не нужны, это не является препятствием к тому, чтобы так делать и считать такой способ лишения живота варварским. Я считаю, что содержать скелет взаперти собственного тела – это издевательство над природой. Он пытается развиваться, танцевать, вырваться, но как же ему это сделать? Скелет всякого человека должен быть свободен. Это мое крепкое убеждение.

Я почувствовал вдруг, как он заговаривается. Заговаривается и несет полную чушь. Это была первая весточка того, что началось что-то неправильное. Невозможно было это терпеть, и потом я уж более не провоцировал его и не пытался вызвать на разговор. Остальные тоже молчали.

Помню, как мы подъехали к офису. Первый этаж, огромное витринное остекление, внутри свет, стол, сущее веселье. Всегда у нас так, и всегда толпы зевак за окном, и порой даже репортеры, но в этот раз никого не было. Некому даже было позавидовать, что мы все оттуда и сейчас будем пить водку дальше.

Вечеринка была в самом разгаре. Я увидел, как Олег танцевал с Ольгой, что было и неудивительно, ведь они не только были женаты весь последний год, но и были сводными между собой. А еще скольки-то юродными. Сильно юродными, настолько, что уже можно есть из одной тарелки. Впрочем, с танцем дела пошли на спад, и Олег начал чистить морду Ольге. Кто-то хотел вмешаться, но потом вспомнили, что у них в семье так, оказывается, принято, и неважно, кем приходится тебе эта женщина. Будь она хоть жена, хоть сестра, хоть подруга сестры жены, хоть двоюродная кошка бабушки! Не угодила – можешь чистить морду.

– Главное в боксе – вовремя снять очки, – философски заметил Антон, глядя как мастерски, отточенным движением Ольга подныривает под левую руку Олега, а ее очки съезжают с переносицы на самый кончик носа.

В то же время под люстрой электрики городили друг из друга невероятную природную конструкцию в попытке заменить лампочку.

Тут со своим мнением как нельзя кстати, пока эта конструкция еще держалась на плаву хоть как-нибудь, подоспел Кирилл:

– Мужики, вам бы стремянку!

А бригадир, стоящий на полу раком, держащий на спине двух увальней, на плечах которых стоит самый мощный из них и держит под колени пусть самого толстого, но хотя бы квалифицированного, вот этот самый бригадир четко заявляет:

– Стремянку украли… – и как будто бы не договорил, кто именно.

Я его спрашиваю: «А кто все-таки попёр стремянку? Вы?»

– Нет! «Стремянку украли» – это все, это Россия, это законченная мысль.

Стало понятнее, хотя лампочку они в тот раз так и не допоменяли, потому что как оказалось впоследствии, это была не люстра, а хорошо замаскированный крюк для лишения живота теми, кто неудачно вложился, хотя и под напряжением.

Я огляделся по сторонам. Странное что-то, все как будто бы как-то не так. Антон присел за стол и с блаженным видом рассказывал:

– Вы не понимаете маяки. Никто не понимает. Маяк – это свидетель! Свидетель моря, свидетель набережной. Он стоит и наблюдает за всем, что там происходит. Мы должны относиться к ним с уважением.

Если до того были только отдельные признаки того, что все теперь изменилось, то именно в тот момент я почувствовал аварию. Я стал оглядываться по сторонам, на все эти кучки людей, сбившихся по интересам – кто за столом, кто в зале, все они веселились, радовались, баловались, но только я совершенно не мог разобрать того, что они несли. Они заговаривались, забывали слова, говорили что-то несусветное, а те, кто говорил четко, те несли совершенную ахинею.

Ко мне подошел Кирилл:

– Ты не в курсе, что происходит? Что-то недоброе.

Подбежала взволнованная Юля и накидала поверху:

– Мальчишки! А что это?