Три главные темы человечества

Мы посмотрели туда, куда смотрела она – накрытый стол теперь напоминал картину Дали. Тарелки стояли расплющенные, горлышки пустых бутылок водки медленно клонились вниз. Все оплавлялось и жижилось, медленно и тягуче. Еда, приборы, салфетки, бокалы – все меняло форму, ме-е-едленно извиваясь словно в последних муках предсмертной агонии. Мы втыкали какое-то время в эту смертельную красоту, когда Кирилл, слава Богу, очнулся:

– Чуваки, пора валить отсюда.

– Надо как-то сказать людям, чтобы собирались, – подтвердил я.

– Да ты посмотри на них!

Подчиняясь указующему взмаху его руки, я снова огляделся по сторонам – там все то же, непонятные разговоры, потоки сознания со всех сторон, со стен начали стекать немногочисленные картины и бра. Юля подтвердила, что здесь больше некого спасать.

– Я только Антона возьму, – сказал Кирилл и мы все посмотрели на Антона.

Антон сидел все с той же блаженной улыбкой, уютно пухлый, в очках и рассуждал про кладбища:

– Никто не понимает кладбищ. В лесу есть жизнь, в лесу кипит жизнь. Кипит, как все то, что было спрятано под травой в «Синем бархате», но кладбища – то совершенно другая история.

– Антох, вставай, мой дорогой, нам пора! – Кирилл подхватил его под локотки.

– Я не могу идти, я недопрогнал мою телегу про кладбища!

– Кстати, Кирюх, я прямо сейчас тоже не могу. Мне в туалет нужно, – признался я.

– Отлично, и вы сдохнете, и я вместе с вами, – начала ворчать Юля, – Давайте шустрее, я пока соберу еды в дорогу.

– Стой! – закричал Кирилл на весь зал, но никто даже не обернулся на его голос, окружающее веселье продолжалось как ни в чем ни бывало.

– Ну да, она, конечно, жиденькая, но я выберу что получше.

– Нет, – твердым и спокойным голосом сказал Кирилл, – С собой ничего брать нельзя. Ни в коем случае. Никакие вещи, которые были при себе во время Инцидента нельзя брать, бросайте все здесь!

Я пошел в туалет, Кирилл присел к Антону дослушивать кладбищенскую телегу, а Юля, внезапно лишенная единственного путного занятия, просто ждала. Я вернулся к ним с вопросом:

– А кто-нибудь видел туалетную бумагу?

– А она там в этом, как его, – Кирилл цокнул языком и зажмурил глаза, пытаясь вспомнить, где видел ее в последний раз.

– Посмотри там, у вас в мужском туалете, – подсказала Юля, – Там увидишь, там резьба убирает эркерную нишу, и вот там лежат все рулоны, которыми мы в данный момент располагаем.

– А у вас там, в вашем женском туалете, там тоже есть такое?

– Что именно?

– Ну, резьба убирает эркерную нишу? – стало мне вдруг интересно до чертиков.

– У нас нет эркерной ниши, ваш туалет переделали из куска гостиной, а наш туалет – из старого туалета, а убирает там вообще Нина Петровна.

– Как вы можете сейчас обсуждать, из чего сделаны наши туалеты? – Кирилл все еще слушал кладбищенскую телегу.

– …кладбище – именно ровно то место, которое мало того, что ровное – ну, вы просто не найдете кладбищ на отвесных склонах, где пасется горный баран, так еще и…

– Юль, а ты знаешь, я бы не возражал, если бы у нас тоже убиралась Нина Петровна, – возразил я.

– Скажи ей об этом сам, ты же менеджер.

– Ты тоже менеджер.

– Я вообще у вас не работаю.

– Зачем же ты пришла?

– Я подарила вам водку.

– Но там, где ты работаешь…

– В типографии…

– В типографии, хорошо, ты же там все равно менеджер?

– Я там тоже не менеджер. Я нигде не менеджер. Такое иногда бывает.

– Кто же ты, Юля?

– Я иногда любовница директора типографии, но редко.

– Это тоже должность?

– Ну зарплату платят.

– Хватает даже на подарки партнерам?

– Я не жалуюсь. Только ты очень долго, давай поскорее уедем.

– Выглядит так, будто ты жалуешься, – пожаловался я.

– …там ничего не происходит, никогда и ничего. Это кладбище! Ему не положено никаких событий. Медийно, событийно, там ничего нет. Там мертвые все, и у них там как бы своя тусовка мертвичей, но они уже не производят никакого контента, и потому молчат. Им не о чем рассказать, в их смерти уже ничего не происходит.

– Кирилл, – сказал я, – Кажется, он заканчивает толкать кладбищенскую телегу, выводи его, а я сейчас быстро!

Я ушел в туалет, а когда вернулся, все трое ждали меня на улице. Смеркалось.

– Смеркалось, – нашелся я неожиданным и остроумным комментарием.

– Еще не до конца, – заметил Кирилл и резкий порыв ветра заставил нас посмотреть вниз по улице. Улица простиралась далеко в центр на том берегу реки, и на фоне густо-синего, темного, почти черного, невероятно давящего и сверкающего словно глубины океана, на фоне такого вот неба, показалось некое движение.

– Мы все сдохнем внутри этого Шторма – воскликнула Юля, и мы увидели ту волну, которую приняли сперва за небо. Огромная волна возвышалась на городом, медленно обрушиваясь на него. На наших глазах эта волна снесла наш любимый капитальный общественный сортир, который стоял на набережной еще с царских времен.

Мы сели в машину, кресло показалось неудобным и чужим.

– Давление! – потребовал я.

– Все еще 757, – подсказал Кирилл.

Нельзя было тратить ни секунды, но в такие ответственные, важные, суетливые и даже по-своему панически страшные, невероятно тревожные, вот именно в такие минуты, я вспоминал, и оно вспоминало, и может быть даже оно вспоминало обо мне чуть больше, чем я, и, как мне кажется, как минимум раньше, чем вспоминал я, вспоминало обо мне оно таким вот незатейливым образом, мое обсессивно-компульсивное расстройство. Я принялся наворачивать колечко высотного корректора.

– Ты зачем сбил? Там же стояло 757! – вознегодовал Кирилл.

– Я не могу, у меня ритуал, мне надо, подожди, – объяснил я вкратце.

– Нужно ехать как можно скорее! Куда мы поедем? – встревожилась Юля.

– Нужно ехать к каким-то ученым, это однозначно, надо потребовать объяснений.

– Поехали к ученым, – согласился я, продолжая крутить корректор, – Только адрес скажите.

– Да в любой институт, Господи! – обозначил Кирилл.

– Все институты в центре, между прочим, а там волна, – проворковала Юля, поглаживая Антона по голове, пока тот опрокинул свою дебильную будку на ее прекрасные плечи и спасибо, что хоть немного примолк. Хотя и продолжая улыбаться этой блаженной улыбкой.

Я наконец-то сделал один оборот корректора и вновь подходил к отметке в 757 мм, но сразу же понял, что стоит мне лишь на волосок пересечь отметку, и поставить ее не идеально ровно, придется делать еще один оборот, ну а поскольку два оборота я сделать не смогу, придется крутить минимум до трех, но если не удастся и тогда попасть точно в 757, тогда буду крутить до пяти. Я стал перебирать в уме все свои священные цифры и числа. Понятно было, что Антону это дело до лампочки, а Кирилл все понимает и может потерпеть, особенно если попросить и одна только Юля мне этого никогда не простит.

– Все-таки куда мы едем? – спросил я, когда мы все-таки куда-то поехали.

– Давай-ка знаешь что… – задумался Кирилл.

– Поехали в Университет спасения будущего, Антон же там учился на программиста, – подала с заднего ряда дельную мысль Юля, которая едва перестала гладить Антона по голове, потому что он больше не порол чепухи и просто улыбался.

– Кстати, все оставили свои вещи? – убедился Кирилл.

УСБ тоже был в центре, да и поцентрее, чем другие институты, поэтому мы поехали в объезд, через окружную трассу. Пока мы ехали, очень много разговаривали обо всем на свете. Было интересно познать людей, с которыми времени проводишь больше, чем с родной семьей, лучше, чем родную семью.

– Когда я выходила замуж, на примерке свадебного платья мама меня отругала за стремное белье. Типа, говорит, херня какая-то на мне надета. Я говорю это же свадьба, странно будет, если кто-то станет невесте под юбку заглядывать. Мужу после ресторана я очень вряд ли понадоблюсь, поэтому лучше «парашютов» для свадьбы ничего нет. А прикиньте, что мне мама говорит! Говорит: «Юля, а в морге-то посмотрят, вот стыдобища-то будет!» Я такая ей говорю, типа ну ты мам в своей уме, нет? Это же свадьба, ну ЗАГС там, ресторан, при чем тут вообще морг? А она мне: «Ну, знаешь, на свадьбах всякое случается!» Главное – всякое!

– И что ты сделала?

– А что тут сделаешь, пошла надела беленькое такое комплектное, с кружевами. Ну там чулочки, пояс. В общем, нормально.

– А она что?

– А она что, она ничего. Говорит, мол, патологоанатом подумает, что я несусветная блядища.

– Блядуница, – подсказал Кирилл.

– Шлюшенция! – внезапно подал голос Антон и обильно пустил слюну на плечо Юли. Юля инстинктивно пихнула его плечом, он отлетел и вмазался башкой в стекло, однако ни единый вздох сожаления не покинул его рта.

– Что? – переспросила Юля.

– Блядуница, – повторил Кирилл, – Как будто бы немного лучше звучит. Мертвая блядуница. Необычно.

– Да что я, в самом деле, патологоанатома, что ли, соблазнять собралась! – вознегодовала Юля, – Пошла снова переоделась, короче. Попроще, но так, чтобы мама не воняла.

– В итоге-то что на тебе было на церемонии? – не выдержал даже я.

– Не знаю, я не пошла. Меня родственники мужа еще на венчании достали, от них говном воняет. Я просто надела опять свои «парашюты», купила бутылку водку и принесла вам подарить.

– Ну это уже некая поза, – сказал Кирилл.

– Впоследствии слон был убит, – закончил Антон, – Впоследствии. Воспоследствии слон был убит. Вопо.. Вопо… – продолжал Антон, – Вопо-вопо, вопо-вопо-вопо! Мойте чаще жопу! Мойте чаще жопу! – он начал пританцовывать, – Мойте чаще жопу! Не то будете убит! Вопоследствии слон был убит, – грустно закончил он еще раз. Все надеялись, что вопоследний.

Немного помолчав, мы слегка отошли и разговор продолжился.

– Жаль, конечно, что мы не смогли взять никакие вещи. Я бы сейчас чего-нибудь съел, – пожаловался Кирилл, хоть на то и была прерогатива Юли.

– А ты глянь там, в бардачке. Там, кажется, были пакетики с сахаром. Можно засыпать в себя или, если разведем водой, получится гидрат углевода, и его можно пить, – мне надоело, что Кирилл вечно умничает, как будто он один догадался захотеть пожрать. Я блеснул химией.

Кирилл нашарил что-то в бардачке, и достал. Недобитая пачка Стюардессы.

– Ого! А давайте курить!

Я воткнул прикуриватель, а потом мы закурили. Антону пришлось всунуть в зубы уже прикуренную сигарету, но на пыхтеть самостоятельно его пока хватало.

Все мы жертвы этой дряни для промывания горла. Даже удивительно, как человек может обратить против себя даже то благое, что изредка подкидывает наука. Да, это было прекрасно, когда появился сироп. Ты мог буквально за пару дней избавиться от всей слизи и мокроты, восстановить вкусовые рецепторы, начать жить новую жизнь, в которой возможность заболеть раком всего 5%. Конечно, ты сразу бросал курить, какие могут быть варианты. Сигареты сразу становятся противны, и ты понимаешь заодно, как сильно ты пересаливал еду в последнее время, а потом понимал, что «последнее время» – это никак не меньше десяти лет. Стоило лишь немного потерпеть, чтобы сделать еще одну затяжечку, убедиться, как вдруг ты понимал, что нет ничего вкуснее свежескрученной сигаретки и датского табака. Ароматно, пряно, вкусно. Вот ты уже выкуриваешь пачку, понимаешь, что не чувствуешь вкус, два дня держишься, пьешь сироп, промываешь горло, и снова закуриваешь, и снова вкусно, и снова нет, и снова да, и снова, снова, снова. Ты курил, ругал себя за это, стыдил, а теперь ты еще и выпиваешь по бутылочке сиропа для горла каждый день, чтобы неизменно чувствовать тот самый вкусный вкус первой сигареты. Конечно, ты уже не сыпешь столько соли в тарелку в любом случае, теперь еда – это чистое наслаждение с твоими бесконечно свежими вкусовыми рецепторами, но и вода тебе больше не нужна. Ты просто ешь, куришь и пьешь. Сироп. Ешь, куришь и пьешь. Его изобрели как самое действенное средство, чтобы бросить курить, но теперь курят все и в пять раз больше, вообще разучились вытаскивать изо рта сигареты.

– Сколько же мы не курили, – подивился я!

– Никак не меньше часа, – отозвался Кирилл.

– Я украдкой перетянулась пару раз, пока вы садились в тачку, – прихвастнула Юля. Невозможно было даже позлиться на нее, все мы лишь искренне радовались, что человек может уделять себе внимания столько, сколько потребуется, в должном, и в изрядном, а главное – достаточном для собственного себя количестве. Редкое качество, очень редкое.

В наслаждении вкусом первых сигарет, мы доехали до УСБ. Людей почти не было, но ученых внутри мы все-таки нашли.

– Это вы ученые? – деловито потребовал Кирилл. Умный, уска, чувствует своих. Я на его фоне вечно теряюсь, что та волна на небе, и на этой волне даже простейшее слово из пяти букв не могу ни написать, ни выговорить, ни даже подумать. Или из четырёх. Я просто стоял и молчал, помогая Юле придерживать Антоху на его ватных пухлых ляжках.

Мне было странным, что Кирилл не оставил его там веселиться дальше, ведь они никогда не были дружны особо. О чем, собственно, им дружить – программисту и продавцу спецодежды. Про какие-нибудь, что ли, комбинезоны для айтишников? Или про какие-нибудь специальные программы для продавцов? Наверное, все это есть, но среди всей этой суматохи не было времени задуматься, а теперь я доковылял, что мы будем есть воспоследствии, когда слон будет убит. Кирилл умный.

– Да, это мы, – виновато озираясь по сторонам ответили три мужика. Один такой круглый, толстый, при усах. Собственно, на Круга и похож. Другой сухой, с залысиной и тонких очках с овальными стеклами. Третьего я не запомнил.

– А почему на вас нет белых халатов? – пристально сощурился на них Кирилл. Я бы обосрался от такого взгляда сразу же, но эти держались молодцом, не обсираясь.

– Халаты в лаборатории, – оправдался тот, который был похож на Круга. А я думал он сейчас вот только допоет песню про Тверь, и сбегает за халатом.

– Мы хотим знать, что происходит, – не выдержала Юля.

– Да! – я громко подтвердил наше намерение узнать, но в тишине так орать стало неловко, и даже немножко холодно.

– Объясните нам… – начал было Кирилл.

– Сарынь на кичку! – потребовал Антоха, и тело его налилось такой тяжестью, что мы с Юлей немножко не уследили, и он рухнул на пол. Хотя, учитывая его замечания, правильнее было бы сказать, что «опал как озимые». Я на минутку задумался, когда же теперь у меня появится свободное время и возможность пересмотреть «ДМБ».

– Объясните нам, что происходит!

Ученые начали мямлить что-то про подземные толчки. Я, как человек, который буквально час назад видел, как огромная волна снесла царский общественный сортир капитального строительства, сразу подумал про это самое.

– Тут подземные толчки, – все мямлили они, озираясь по сторонам, словно за нами присматривают, а потом мы услышали взрыв где-то вдалеке. Глаза ученых забегали еще быстрее, воспоследствии чего они просто извинились, что им пора и спешно ретировались, как было ясно, сматывать удочки.

Мы вышли на улицу, придерживая Антоху втроем. С одной стороны, непонятно было, почему или зачем мы не оставили его в машине, а с другой понятно.

– Давайте поедем куда-то, – устало попросила Юля.

Когда я открыл машину, и уже готов был плюхнуться в кресло, увидел, что кожа на сидениях вся потрескалась, и местами облезла.

В машине были сигареты, и нам стало сперва вкуснее, а потом и настроения прибавилось. Мы ехали по городу, проезжали мимо черных облезлых деревьев без листьев. Везде было очень много людей. Кто-то демонтировал электрические провода, кто-то – снимал дорожные знаки, кто-то вывески магазинов. Все эти люди, которые были одеты в те самые комбинезоны, которые продавал Кирилл, сматывали удочки. Словно готовился гигантский переезд.

– А бывали в том аттракционе, в котором переживаешь свою смерть? – спросил я, – Давно хотел побывать, все нахваливают. Мне на День рождения сертификат подарили, я только недавно отоварил.

– Я сразу сходила, когда они только появились, – Юля что-то много хвасталась сегодня, – Хочу сказать, это познавательно – узнать и чувствовать, чем все закончится.

– А там это как, виртуальная реальность или типа того? – этот каннибал, хоть и умный, но душнила, и об этом все знали.

– Нет уж, какая виртуальная реальность! – возмутился я! – Там взаправду все!

– Ты должен сам свою смерть пережить, это бесполезно объяснять, – поддержала меня Юля.

– Ну хорошо, ты вот, например, – Кирилл повернулся к ней, – Ты вот, например, что там испытала?

– Я мыла окна и сорвалась с подоконника, все было очень быстро. Я сперва даже не поняла, за что отвалила такую кучу денег. Очень обидно было – вот сидишь, сразу летишь, сразу это чувство…

– Боли?

– Смерти, как будто… это ни с чем не сравнить, это не описать. Раньше никто не мог испытать это, а потом рассказать, а теперь каждый может.

– А нельзя было попросить, чтобы они показали тебе другую смерть, подлиньше? Можно было бы и судом запугать.

– Там же не это, – вставил я, – Там же испытываешь свою реальную смерть, ту, от которой воспоследствии умрешь. Как же они ей покажут, что она умирает от другой смерти, если она умрет от смерти воспоследствие выпадения из окна.

– А как там это происходит вообще?

– Ну раздеваешься полностью, ложишься в такую капсулу с водой, лежишь, релаксируешь, и потом оно приходит. Как очень-очень реалистичный сон, в котором ты все понимаешь, все чувствуешь, и боль, и страх, и можешь даже осознавать, что это невзаправду…

– Вообще такое слово дебильное, – нагло перебил я, – Как в детском саду.

Я решил еще как-то художественно подчеркнуть свою мысль и негодование, опустил стекло и как харкну.

– Короче, тебе надо самому сходить, – невозмутимо продолжала Юля, мне о таком только мечтать, – Ты просто не можешь контролировать, что там происходит, а как только умрешь окончательно – сразу очухиваешься. Они потом чай с ромашкой предлагают, а то некоторых жестко колбасит прям.

– Я только что сдох, а мне еще и чай с ромашкой суют. Сразу думаешь, что лучше бы не очухивался.

– Ну а у тебя что было? – Кирилл теперь смотрел на меня, а Антон спал.

– Я, короче, под прессом сдохну. Там был какой-то завод, и передо мной два огромных пресса, и это единственный выход оттуда. Я прополз под первый, а второй он то опускается, то поднимается, с непонятной частотой. Я долго решался, а потом выгадал момент, и прыгнул под него, и он сразу же опустился немножко придавив меня. Я лежал, прижатый этим прессом к полу, и смотрел вперед, на свои руки.

– И все? – не вытерпела Юля.

– Я сперва подумал, что зря это все, зря полез под этот пресс, а потом я понял, что это моя смерть.

– Кончина, – подсказал Кирилл.

– Я понял, что это моя смерть, – я всегда мечтал продолжить невозмутимо, и, наконец, смог, – Понял ее, ощутил. Понял, что никогда раньше не испытывал такого чувства. Оно такое короткое, быстротечное, но при этом очень явственное, и необычное. Ты понимаешь, что это не голод, не любовь, не оргазм или недосып, что это что-то совершенно особенное. Не приятное, но и не гадкое. Только у меня оно было с привкусом какого-то очень сильного сожаления, вот прямо до слез. Ну и тогда пресс еще чуть-чуть поднажал и вопоследствии резко опустился до конца, но я уже ничего не почувствовал, просто очнулся и все.

– Да, круто, – позавидовал Кирилл. Явно позавидовал, – Думаешь, что все в жизни перепробовал, а оказывается – кроме смерти. Прямо особенное что-то?

– Да! – хором ответили мы все трое.

– Надо попробовать. А вы бы еще пошли? Подождите, то есть, если вы пойдете еще раз, будет все то же самое?

– Да, – подтвердили мы с Юлей.

– Ну и как, вы хотели бы вновь испытать чувство смерти?

– Это называется танасенс, – похвасталась Юля.

– Либо еще некоторые говорят танатасенс, – дополнил я.

– Ну так пошли бы снова, чтобы испытать это?

– Я бы не пошел, умирать неприятно. Интересно, но неприятно.

– Я ходила за компанию с подружкой, ей одной страшно было. Смысла нет, все точно то же самое, и все эмоции те же, не притупляются от раза к разу. Это скучно.

Наш разговор прервал звук телевизионных помех. Все вокруг трещало и шипело, звук был в самом воздухе, он не шел откуда-то, направленно, он был повсюду. Мы увидели, как вдали вспыхнул луч прожектора и устремился в небо, и еще один, и еще, и еще, много лучей, из самых разных мест города, и даже за его пределами. Шипение и треск помех все усиливались, пока небо не покрылось рябью телевизионных помех, сквозь которые вдруг проступила заставка «Юниверсал Пикчерз», но сразу же прервалась заставкой новостей.

– Ишь, чего откопали, – подивился Кирилл, – Эту технологию, я помню, забросили еще в девяностые, когда пролетала комета Галлея.

– Галилея, – поправил я с важным видом.

– Галлея, – упорствовал он.

– Когда я был маленьким, и вышел однажды на улицу ночью, чтобы что-то, то увидел, что на небе показывают кино, – проснулся Антон, – Там был проектор и коротенький луч. Между прочим, это не каждый день бывает.

– Странно, паники нет, но все сваливают, – Юля задумчиво смотрела в окно, на улицу, где только что множество людей укладывало множество вещей во множество машин, неторопливо разъезжаясь во множество сторон, не толпясь и не создавая опасных ситуаций в своем множестве.

Впрочем, теперь почти все стояли, задрав голову и смотрели на небо. Нам сказали, что правительство хочет, что бы в этот нелегкий час все смотрели телевизор, и потому им пришлось откопать эту технологию, которую забросили в девяностые. Потом они еще много говорили о чем-то, про какой-то катаклизм, но мы уже не слушали. Мы просто ехали, и по пути нам встретился мой двор, в котором люди, продолжая поглядывать на небо, собирали свои вещи, грузились в машины и потихонечку разъезжались.

– С тех пор я всегда открываю дверь квартиры, когда идут мыть окна, – процедила Юля.

– Да? И зачем?

– Чтобы подняться в квартиру, если вдруг упаду.

– Ты же умрешь?

– А вдруг меня откачают, вдруг я видела клиническую смерть, мне же как-то надо будет попасть в квартиру после выписки, да и вообще, даже если не откачают, чтобы хоть замки не ломали. Мама потом эту квартиру сдавать сможет, не хочу, чтобы тратилась на новые.

Мы помолчали какое-то время, продолжая ехать и курить, когда Юля заговорила вновь:

– Получается, ехать некуда?

– Получается, что так, – сказал я, и даже Кирилл кивнул.

– А куда ты едешь?

– Я хочу доехать до ближайшего выезда из города, посмотреть, что там.