Три года октября

Отогнав оцепенение, я поспешил на помощь. Тело оказалось тяжёлым. Я поразился, как Безбородов справлялся с этим в одиночку, и спросил об этом.

– Да это не только моя работа, – проворчал старик. – Переносить тела и делать прочие мелкие дела должен один никчёмный санитар. Толик, колит ему в… нолик! Видать, пациентка померла поздно ночью, вот он и спустил её на лифте, выкатил в коридор – и был таков. Если меня нет на месте, носа не кажет в прозекторскую. Не пойму, то ли лентяй, то ли трус, то ли всё сразу. Сочетание, скажу тебе, не лучшее. Сам-то ты как по этой части? – спросил он, накрывая белым полотенцем бёдра умершей.

Я заверил его, что не из робких, хотя и не был в этом уверен на все сто.

– Не будь тебя здесь, я бы дождался его прихода. Возможно, до второй половины дня пришлось бы ждать… Ну, чего уставился? Приступай. Вот стол, вот труп, вот инструменты. Покажи, на что способен.

Я не стал ждать повторного приглашения и переместился к другому краю стола, чтобы тело оказалось передо мной в горизонтальном положении. Всё ещё ощущая себя терапевтом, я решил осмотреть усопшую так, словно она была живым пациентом. Начал с головы: мертвенная бледность смешивалась с сыроватостью кожи, лицо одутловатое, и причиной тому явно были не жировые массы. Губы синие, на носу полопавшиеся сосуды – могло ли это быть следствием болезни или просто посмертными изменениями? Надо бы взглянуть на язык, но я решил повременить.

– Ты чё колдуешь над ней? Принимайся за работу! – поторопил меня нетерпеливый «Аид».

Я проигнорировал его слова и продолжил обследование. Обратил внимание на руки умершей. Осторожно, словно боясь побеспокоить её вечный сон, повернул ладонь, чтобы лучше рассмотреть ногти. Они были гладкими и выпуклыми. Будь пациентка жива, я бы поинтересовался, испытывает ли она боль в груди, нет ли приступов страха, нарушения дыхания, скачков давления, не страдает ли потливостью ладоней и ступней? А получив положительный ответ, отправил бы на электрокардиографию и анализ крови, чтобы проверить уровень тропонина. Но моя нынешняя «пациентка» предпочитала молчать, оставляя за мной право делать выводы самому.

– Итак, Лёшка, что будем делать с тобой? – Безбородов прошёл ко мне за спину и чуть ли не на ухо произнёс эти слова издевательским тоном. – Ты напоминаешь мне тех студентиков, которые очень хотели быть врачами, но падали в обморок при виде крови, не говоря уже о внутренностях трупа. Заканчивали они высшее медицинское образование на «отлично», а вот при проверке практических навыков "сыпались" и спешили сменить специальность. Возможно, они стали первоклассными педиатрами или терапевтами. Возможно, их кабинеты побольше моего, и их стены завешены по самое не могу грамотами и дипломами. Возможно, их тошнит от цветов, конфет и коньяка. Но мне стала неинтересна их дальнейшая судьба сразу же, как содержимое их желудка выплеснулось на плитку экзаменационного зала. Именно тогда они лишились моего уважения. Они стали никем, серой массой, недостойными носить белые халаты… А ты, Лёшка, из какого теста? Ты пока не облевал пол моей прозекторской, поэтому я всё ещё с тобой разговариваю. И всё же, я хочу видеть твои дальнейшие действия. А пока тишина…

– Мне нужно открыть ей рот, – только и произнёс я.

– Решил ей зубы посчитать?

Я провёл ладонью над подносом с инструментами и выбрал топорик с крючком на конце. Молясь, чтобы трупное окоченение было не слишком сильным, я принялся за работу, просунув крючок между её губ. Металл коснулся эмали с тонким звяканьем. Крючок с трудом, но втиснулся, затем я осторожно его провернул. Рот приоткрылся слегка – этого оказалось достаточно, чтобы я разглядел кончик языка. Ожидания мои оправдались – он был темнее остальной поверхности. Я отложил топорик и попытался закрыть рот. После трёх неуспешных попыток придавить ей подбородок снизу, я оставил всё как есть.

– У нашей усопшей налицо все признаки инфаркта миокарда. Готов поставить подпись под этим диагнозом.

Я повернулся к Безбородову, желая насладиться своей победой. Но вместо поражения в его глазах читалось негодование.

– Даже если и так, ты решил, что работа патологоанатома ничем не отличается от терапевта? По-твоему, все эти инструменты лежат здесь для красоты или для того, чтобы в зубах ковыряться? Хватай в руки нож, топор, пилу – что угодно – и начинай вскрывать ей грудную клетку. И раз ты так уверен в своём диагнозе, доставай сердце. Я хочу видеть признаки озвученной болезни. И только тогда я позволю тебе поставить подпись.

Мы почти минуту смотрели друг на друга. У старика получалось даже не моргать всё это время. Затем я взял в руки секционный нож и принялся за дело.

Работал я молча. К счастью, и Безбородов всё это время, в отличие от усопшей, держал язык за зубами. Я произвёл У-образный надрез на её груди, отведя кожный покров в стороны. Затем сделал торакотомию, отложив в сторону часть грудной клетки, по форме напоминающую бабочку. Спустя полчаса с начала операции в моих окровавленных перчатках оказалась мышечная масса, размером с яблоко, что всё это время пряталась испуганным зверьком за мощной костяной решёткой. Во время вскрытия я подумал о том, как Безбородову приходится ой как нелегко заниматься этим в свои семьдесят с лишним лет. Разрезать аккуратно грудную клетку оказалось далеко не простой работой. Почти как дрова колоть. Правда, при рубке щепки летят, а не кровавые брызги и другие плохо пахнущие жидкости.

– На сердце видны три рубцовые раны, – спокойным, бесчувственным тоном произнёс я, – а также признаки некроза.

– Теперь бери нож и разрежь его на части. Я хочу, чтобы ты установил тип инфаркта, – не менее холодно изрёк патологоанатом.

Я проделал и эту процедуру, продолжая бороться с рвотным рефлексом и чёрными «мушками» перед глазами. Скорее всего, моё лицо было бледным, но Безбородов не стал отпускать колких шуточек по этому поводу. Мне пришлось разрезать сердце тонкими слоями, словно картофелину для чипсов, чтобы обнаружить искомое.

– Покойная пережила два субэндокардиальных инфаркта. Третий – интрамуральный – оказался фатальным. Этого достаточно? Или мне ещё пожонглировать нужно для вашей полной сатисфакции?

– Жонглировать не надо. Но и высший балл ты не заслужил.

– Разве я не поставил правильный диагноз? – возмутился я.

– Вот тебе мой первый урок, Лёшка, – Безбородов, продолжая держать руки в карманах, принялся наматывать круги вокруг стола, говоря с надменностью. – Некропсия всегда начинается со вскрытия черепной коробки. Затем вскрывается грудная клетка и извлекается органокомплекс – все органы изымаются в связке. Так легче производить исследование. И только после этой процедуры ты будешь знать наверняка, от чего скончался пациент. Ты же исследовал исключительно сердце. Да, она умерла от инфаркта, но где гарантия, что это была первопричина? Может, у неё был сахарный диабет, который и повлёк за собой осложнения на сердце? Мы этого не узнаем, а всё потому, что ты халатно отнёсся к своим обязанностям.

– Выходит, я провалил вашу проверку? – устало спросил я, борясь с желанием почесать нос.

– Я сказал, что ты не заслужил высшего балла. Это не значит, что ты получил от меня неуд. Красный диплом тебе пока не светит, но в качестве награды я позволю тебе прочесть медкарту покойницы.

Старик поднял с пола папку и чуть ли не торжественно вручил её мне, дождавшись, когда я сниму перчатки и обработаю руки спиртом. Открыв её, я быстро просмотрел диагноз (хирург не ошибся), но больше меня заинтересовал другой пункт в листе.

– Здесь стоит подпись родственников, которые отказались от некропсии.

Мои слова не возымели никакого эффекта на старого сумасброда. Он только громко чихнул в марлевую повязку, после чего пожелал себе здоровья.

– Мы ведь им ничего не расскажем. Пусть это останется нашим маленьким секретиком.

Старик явно оттаял, и даже в его глазах появились искорки уважения ко мне, но моему негодованию не было предела.

– Да разве так можно?! А вдруг им религия не позволяет делать вскрытие?! Вы понимаете, что они могут подать на нас в суд?!

– Не на нас, а на тебя. Формально ты провёл вскрытие, не изучив сопроводительных листов.

Злость забурлила во мне, и я пошёл на старика, сжав кулаки.

– Притормози-притормози! – закричал он, выставив вперёд руки. – Я просто пошутил. Согласен, виноват. Виноват даже больше твоего. Но, поверь мне, даже если про религию – правда, родственники Галины Фёдоровны Савченко никогда не узнают о том, что мы провели вскрытие. К счастью, для новичка ты аккуратно поработал с её грудной клеткой. Мы ей вернём первоначальный вид. И сейчас я тебе покажу другую сторону нашей работы, после которой Фёдоровна будет выглядеть как после дорогого салона красоты. Можем покрасить ей волосы в фиолетовый цвет… шучу я, шучу.

Ушёл я с работы к семи вечера. От усталости я с трудом стоял на ногах, и всё же, прежде чем отправиться домой, заглянул в магазин. Продавщица была другой. Я купил пакетик молока, стараясь не смотреть на мясной отдел холодильника. Лишь от одного вида свежего мяса мне становилось дурно.

Тимофей ждал меня у двери. Во рту он держал очередного грызуна, в этот раз размером поменьше. Его жёлто-зелёный глаз довольно блестел. Я откупорил пакет и налил ему молока в блюдце. Заслужил. Затем я поставил на подоконник небольшую тарелочку и налил молока и в неё. На всякий случай.

Мне же совсем не хотелось есть, несмотря на то, что позавтракал я более чем двенадцать часов назад. Я решил, что один день без обеда и ужина никак не повлияет на моё здоровье и бодрость. Тогда я даже не подозревал, что пройдёт целых три дня, прежде чем я смогу заставить себя что-нибудь съесть, и то – это будут три солёных сухаря да зелёное яблоко.

Глава 2

Кошмар в поселке Старые Вязы

1.

День, когда пропала Марина Федосеева, я запомню на всю оставшуюся жизнь. И не только потому, что для шестнадцатилетней девочки все закончилось ужасно, но и потому, что в тот день я впервые услышал о «Вязовском душителе».

Утром, едва я пришел на работу, как в коридоре столкнулся с Анатолием Красновым – широкоплечим и круглолицым санитаром, который вел каталку в секционный зал. На ней лежало тело, укрытое простыней.

– О, здорово, Лёха! – воскликнул он, вытирая пот со лба рукавом халата.

Краснов всегда сильно потел, даже в прохладных помещениях. Причиной тому была расшатанная нервная система. Он, как и я, познал все прелести развода. Правда, в отличие от меня, он судился со своей бывшей женой вот уже два года. Делили они не детей, а совместно нажитое имущество. Уж не знаю, сколько они накопили за пятилетний брак, но ни он, ни она не хотели уступать ни копейки. На этом фоне у него часто случались приступы необоснованной агрессии, и в такие моменты лучше было не попадаться ему под руку. А кулаки у него были огромные, запястья – крепкие. Такими руками нетрудно было вскрывать черепные коробки и грудные клетки. Но в морге его работа заключалась лишь в «подай-принеси». Из-за его буйного нрава никто из врачей не хотел иметь с ним дело. Однажды дошло до рукоприкладства с другим санитаром, и Селин был решительно настроен уволить дебошира. Тогда Краснов пошел к главврачу с повинной, выпросив себе испытательный срок и любую самую грязную работу. Так он и попал в морг в качестве помощника патологоанатома, где работал уже второй год. Безбородов не был в восторге от подчиненного, но наверняка принял его менее враждебно, чем меня. Оно и понятно: Краснов точно не метил на его место, и не из-за отсутствия амбиций, а из-за скромного умственного развития.

– Я вам с Бородой покушать принес.

Юмор у него был, кстати, довольно «черный» и не слишком остроумный.

Я взял историю болезни, что лежала поверх простыни у ног покойного, и быстро пробежался по ней. Пол – мужской, 51 год, третья группа крови. Причина смерти – почечная недостаточность, уремия.

– Нинка сказала, что провозилась с ним до трех ночи, – продолжил Краснов, завозя каталку в прозекторскую.

Нинкой звали сорокалетнюю медсестру, которая работала в ночную смену. Не замужем, растила двух четырнадцатилетних близнецов. Со слов Безбородова, у нее с Красновым был продолжительный роман, который длился практически вдвое дольше, чем его брак.

– Селин в последний раз осмотрел его часов в девять, после чего ушел домой, сказав, чтоб проверяла его каждые полчаса. Она так и делала, но после часу ночи началась веселуха. Пациент попросил ее подойти и, стоило Нинке это сделать, как он зажал ее запястье и давай травить анекдоты.

– Душевный подъем и веселое настроение характерны для больных уремией.

– Уре… чего?

– Уремия. Это болезнь почек.

– Аааа, ну не повезло мужику, что тут сказать. Так вот, рассказывает он анекдоты, а Нина его слушает: вроде и работа идет, и время убивает. Правда, говорит, у него изо рта мочой несло. Но это только цветочки, ягодки потом пошли. Мужик начал блевать. Не успела Нинка принести тазик с водой и тряпку, чтоб вытереть ему рот, как у него начался понос. Пришлось бежать за другой тряпкой.

Во время рассказа Анатолий начал хохотать. Мне же смеяться не хотелось, учитывая, что человек, о котором шла речь, сейчас лежал передо мной на каталке.

– Представляю надпись на его надгробии: «Он был Цезарем нашего времени. Мог делать три вещи сразу: рассказывать анекдоты, блевать и сра…»

– Помоги мне перекинуть его на стол, – перебил я, сбросив простыню и обнажив иссохшее тело с желтым оттенком кожи.

Труп был совсем легким. Болезнь съела больше половины его прежнего веса. Краснов бросил тело на стол так, словно разгружал мешки с картошкой. Я же осторожно уложил ноги на холодный металл.

– Слушай, Леха, тут такое дело,… – начал Краснов, почесывая затылок.

Я уже знал, что он хочет сказать, прежде чем эти слова сорвались с его губ.

– Мне через час надо встретиться с адвокатом. Может, ты сам после вскрытия приберешься? К тому же Борода уже должен скоро прийти. Вдвоем вы справитесь и без меня, а?

За месяц работы в морге Краснов уже третий раз просил меня выполнить за него работу, всегда мотивируя это необходимостью встречи с адвокатом. В первый раз я согласился, войдя в положение товарища по несчастью. Во второй раз – решил, что дополнительная практика пойдет мне только на пользу. А в третий раз я твердо решил отказать, поскольку Краснов явно пользовался моей добротой, расценив ее за слабость.

– Во-первых, мое имя не «Лёха», а Алексей Дмитриевич. Во-вторых, не «Борода», а Александр Викторович. В-третьих, у нас с Александром Викторовичем много работы. У него три гистологических исследования, у меня – заполнение журналов и подготовка отчета для главврача. Времени и сил на сторонние обязанности у нас нет. А потому, Анатолий Иванович, будьте так добры подготовить инструменты, дезинфицирующее средство и формалин.

Лицо санитара обильно покрылось красными пятнами. Брови нахмурились, лоб прочертили три глубокие складки. Он сделал шаг в мою сторону. Я, проявив стойкость, устоял на месте, размышляя о том, что если случится стычка, мне потребуется нанести удар первым. Быстрый, точный, в солнечное сплетение. Иначе он мне сломает нос или выбьет зубы.

– Отлично сказано, Алексей Дмитриевич! – раздался за спиной Краснова голос Безбородова.

Лоб бугая слегка разгладился, и он сделал шаг назад. Напряжение между нами быстро сошло на нет.

– За одним исключением: он не Анатолий Иванович, а просто Толик. Имени-отчества он пока не достоин.

Безбородов был гладко выбрит и трезв как стеклышко. С тех пор, как мы стали работать вместе, я ни разу не видел его пьяным и даже запаха алкоголя не чувствовал. У старого профессора была феноменальная сила воли.

– Я бы попросил вас, Александр Викторович, вести себя уважительно по отношению ко мне, – словно обиженный ребенок, произнес Краснов, не рискнув взглянуть в глаза Безбородову. Уж не знаю почему, но мне всегда казалось, что здоровенный детина побаивался своего непосредственного начальника или же стыдился. Каковы были тому причины, я тогда не знал.

– Не дорос ты до таких требований, и вряд ли дорастешь.

Патанатом встал между нами, окруженный терпким запахом одеколона «Сашка», и погладил по голове усопшего.

– Привет, Дениска, – обратился он к трупу. – Год не виделись. Я помню тебя еще мальчишкой, с криком проносящегося мимо на велике в компании таких же сорванцов. И вот теперь ты на этом столе. А я, хоть и старик, все еще живой. Помнишь Толика? – Безбородов кивнул в сторону смущенного санитара, продолжая обращаться к умершему. – И не говори, ничего путного из него так и не вышло. А ведь когда-то был главарем местной шпаны. В его оправдание могу сказать, что никто из их банды не выбился в люди. Этот хоть не спился, не сел по статье. Ну да ладно, много чести о нем судачить… А вот познакомься – это Алексей Родионов.

Что я, что Краснов – молча смотрели на этот странный монолог и хлопали глазами. За этот месяц я более-менее узнал Безбородова, а потому начал привыкать к его эксцентричности. Хотя данная сцена меня смутила. На миг я даже решил, что он просто сошел с ума.

– Это мой новый помощник… Да, сам знаю, что приемник, просто я еще не свыкся с тем, что скоро расстанусь с любимой работой и буду целыми днями затворником сидеть в квартире. Одна радость: человек он вроде хороший, и специалист из него выйдет отличный. А потому могу со спокойным сердцем уходить через пару месяцев. Ну да ладно, отдыхай. Отцу с мамкой передавай привет и скажи им, чтоб приберегли и мне местечко получше, если таковое там найдется.

Безбородов снова погладил по голове мертвеца, затем взглянул на меня. В глазах читалась печаль и смирение. Слез не было. Так же как и безумия.

– Это сын моего старого друга. Именно в такие мгновения понимаешь, что время не стоит на месте, и ты ничего не можешь с этим поделать.

Я молчал, боясь пошевелиться. Краснов тоже не издавал ни звука, нависая над старовязовским Аидом, словно Цербер на задних лапах.

– Я опоздал немного, – продолжил он, пользуясь нашим смиренным молчанием. – Встретил местного участкового и разговорился с ним. Говорит, Марина Федосеева пропала. Уже сутки не приходит домой. Она живет с родителями в том же общежитии, что и ты.

Марина Федосеева – юная «блондинка», которая в первый день моего приезда подсказала мне, как найти квартиру Каринэ Еприкян. На тот момент ее имя мне ни о чем не говорило, но к концу дня я увидел ее на фотографии, которую держала в руках мать, стоя перед участниками добровольной поисковой группы.

2.

Я закончил работу к восьми вечера, выжатый как лимон. За день в морг поступило четыре тела – впервые столько умерших за все время моей работы в поселке. Вдобавок пришлось подготовить и сдать месячные отчеты. К концу дня у меня болела спина, ныли руки и ноги, даже глаза резало от усталости. Я мечтал лишь о том, чтобы принять душ, поужинать и прилечь на кровать – почитать книжку, если хватит сил, или просто отключиться и спать до десяти утра. Благо следующий день был выходным, хотя из-за усталости это радостное чувство притупилось.

К тому моменту я уже позабыл слова Безбородова о пропавшей девушке, поэтому с удивлением наблюдал за вереницей местных жителей, неспешно движущихся в одном направлении. У подъезда я столкнулся с Пахомовым, который держал в руках Тимофея – его кот выглядел встревоженным, нервно шевеля хвостом.

– О, Алексей, добрый вечер. Мы сегодня так и не пересеклись, – поздоровался он.

– Добрый. Куда это вы все направляетесь? – спросил я, пропуская соседей, которые неторопливо сливались с людским потоком.

– В дом культуры. Там зал для общих собраний.

– И что на повестке дня?

– Пропажа Марины Федосеевой. – Тимофей в его руках неожиданно заволновался и протяжно мяукнул, словно слова хозяина причинили ему физическую боль. – Тише-тише, Тимофей… Девочка пропала больше суток назад. Участковый собирает поисковую группу.

– Да, слышал об этом. Безбородов еще утром рассказывал, – кивнул я.

– Надеюсь, с ней ничего плохого не случилось.

– Я могу пойти с вами? – спросил я, хотя тело протестовало против этой идеи тупой ноющей болью.

– Конечно, помощь в таком деле никогда не будет лишней.

Краем глаза взглянув на темное окно своей квартиры, я развернулся, затем вместе с Пахомовым и Тимофеем направился в сторону дома культуры.

Зал собраний был небольшим квадратным помещением, сохранившим дух советской эпохи. Стены зала украшали росписи на темы классических произведений: «Ромео и Джульетта» (влюбленный юноша взбирался по вьющемуся кусту к своей любимой, ожидавшей его на балконе), «Руслан и Людмила» (богатырь, сидя на коне, взирал на возвышающуюся над ним голову великана), «Сказка о рыбаке и рыбке» (старик, сжимая в руках шапку, стоял у синего моря, вновь прося чего-то у Золотой рыбки), «Три мушкетера» (собственно, сами мушкетеры и были изображены).

Из четырех люстр на потолке горели лишь две, их свет ложился на относительно ровную поверхность, скрывая в тени места, где штукатурка уже успела осыпаться. Стулья, как в старом кинотеатре, имели мягкую обивку, но большинство давно утратили свой поролон. В зале могли разместиться около двухсот человек, и этим вечером он заполнился целиком и даже с запасом. Среди собравшихся преобладали женщины зрелого и пожилого возраста. Молодежь до двадцати пяти лет можно было пересчитать по пальцам одной руки.

На сцене стояла трибуна, за которой разместился мужчина лет сорока в форме участкового. Высокий, худощавый, с черными волосами и усами в форме подковы, он выглядел как типичный милиционер, которых частенько показывали по телевизору «Горизонт-723». По левую сторону от трибуны стоял светло-коричневый стол, за которым сидели трое: двое мужчин и одна женщина. Одним из мужчин был председатель городского совета, перед ним лежала стопка бумаг формата А4. Остальные оказались моими соседями. Женщина держала в руках портрет Марины Федосеевой. Я не сразу разглядел его, так как мы с Пахомовым заняли места в предпоследнем ряду и долго ждали, пока остальные участники собрания расселятся и перестанут загораживать обзор.

Когда мне удалось рассмотреть портрет пропавшей, я коротко взглянул на своего пожилого спутника. Тот понимающе кивнул. Мы молча продолжили сидеть, дожидаясь начала собрания. Спустя пять минут, когда в зале воцарилась относительная тишина, участковый, кашлянув в кулак, заговорил:

– Уважаемые односельчане, мы собрались здесь с единственной целью: найти пропавшую Марину Федосееву. Все вы ее знаете, но, тем не менее, я распорядился размножить ее фотографию на копире и раздать всем присутствующим. – Участковый бросил взгляд на стопку бумаг, и в тот же момент мать пропавшей приподняла фото над головой, словно опасаясь, что кто-то мог уже забыть о цели собрания. – В последний раз ее видели поздним вечером в четверг. Она была одета в желтую болоньевую куртку, синие джинсы, высокие коричневые сапожки и тонкий серый свитер с надписью… кхе-кхе «How bad can a good girl get».

Чтобы произнести по буквам эту нехитрую английскую фразу, участковому пришлось изрядно напрячься. После этого он незамедлительно пригубил воды из стакана.

– На шее у нее был ремешок с металлическим колечком, – добавила мать звонким, дрожащим голосом. – Она очень любила это украшение.

– У нее ведь был парень! – раздался голос из зала. – Поспрашивайте его, он наверняка знает больше нас!

– С ним уже говорили! – встрепенулась мать пропавшей. – Он ничего не знает, хотя я…

– Валентина Васильевна! – строго обратился к ней участковый, и, призвав ее к молчанию, продолжил: – Поверьте, все это время я не сидел сложа руки и провел все необходимые в таких случаях процедуры. Я опросил не одного человека, осмотрел несколько учреждений и мест, где пропавшая часто бывала. К сожалению, это не дало ожидаемых результатов. Именно поэтому мы решились на следующий шаг – создание поисковой группы. Я проконсультировался с городским полицейским управлением и получил подробный инструктаж. Таким образом, я рассчитываю провести поисковую операцию по трем направлениям.

Первое направление: формирование десяти-двенадцати (в идеале) групп, состоящих из двух-трех мужчин, одетых в теплую непромокаемую одежду и удобные сапоги, желательно из резины. Они обследуют ближайшие поля, лесополосы, реку, болота и заброшенные здания. Один из участников каждой группы возьмет с собой рюкзак с теплым пледом, аптечкой, термосом и контейнером с едой. Другой – деревянный посох и фонарь. Оружие брать категорически запрещено: ни холодное, ни огнестрельное, ни тупое.

– А если ее похитил «Федор Крюков»? – раздался тревожный голос из зала. – У него наверняка есть нож или обрез!

Участковый замолчал. Все люди принялись оборачиваться в сторону сказавшего эти слова. Отец Марины Федосеевой тут же побелел, а мать, не выдержав, разрыдалась. Зал быстро заполнился тревожными голосами.