Ромашковый лес

Ты знала, что я редко радуюсь общению с незнакомыми людьми и тем более – со знакомыми. Больше никто не знал. Да и тебе я не говорил об этом. Не приходилось. Ты всё чувствовала. Никто кроме тебя никогда не видел моих слез, ведь слезы – высшая степень доверия.

Я знаю, что со мной приходилось нелегко. Я знаю, что ты прикрывала меня, когда мне было это так нужно, и давала возможность прикрыть себя, когда это нужно было нам обоим. Но снова настала твоя очередь. Я так боялся своих похорон! Как представлял себе: толпа людей, половина из которых понятия не имеет, стоило ли вообще приходить. Все они будут целый день говорить обо мне, слушать обо мне, переглядываться обо мне. А я дни рождения-то не любил за эти бесконечные оды имениннику, а дни кончины не люблю и подавно!

Милая, какой расчет! Спасибо тебе, что не ушла раньше меня – я бы этого не пережил. Спасибо, что не заставила себя долго ждать здесь. И спасибо, что своей смертью отвлекла внимание от моей.

Если хоть раз в жизни… – смешно звучит это здесь, в облаках – …и всё же, если хоть раз в жизни я посмел усомниться в том, насколько хорошо ты знаешь меня, я не достоин рая! Другие не знают, а ты…я жду тебя! Лети ко мне. Будем жить.

Про жизнь

Невозможно…Невозможно было так просто лежать на столе абсолютно безмолвно, недвижимо и ни о чем не думать…Но она старалась не думать. Конечно, у нее ничего не получалось. А она всё равно старалась. И всё равно не получалось.

–Почему? Почему всё так? Зачем всё это? Я так устала…Я не хочу. Больше ничего.

Отдыхавшая от долгого письма ручка, расположившаяся на другом конце стола, заметила, что с тетрадкой сегодня творится что-то не ладное. Обычно она увлеченно и здорово шуршит своими листочками, перелистывая их то по несколько штук, то все сразу. А друзья всегда так жадно и весело ловят ветерок, которым она нежно дотрагивается до них, когда, подобно бабочке, машет обложкой. Но сегодня она просто поразительно не похожа на себя. Такая тихая и встревоженная.

–Милая, – ручка медленно подкатилась к подруге, – милая, что случилось?

–Да так, ничего, – ответила тетрадка таким тоном, чтобы ручке непременно захотелось настоять на том, чтобы ей на вопрос ответили правдой.

Ручка хорошо знала свою подругу, поэтому она сразу же переспросила:

–Я же вижу. Рассказывай, что стряслось?

Тетрадка так обрадовалась тому, что ручке не все равно, что с ней происходит, что она мгновенно готова была рассказать всё-всё! Но потом вдруг осеклась и подумала: «Зачем ей это надо?»

Ручка, видно, угадала, что за мысли терзают тетрадку, и она одной фразой уничтожила сразу все сомнения, даже те, которые и так никогда бы у подруги не появились:

–Мне это очень важно.

Тетрадка перестала делать вид, что хочет посопротивляться и умолчать о своих переживаниях:

–Понимаешь, я стала задумываться над тем, зачем это всё?

Ручка не понимала.

–Зачем мир? Зачем я? Зачем всё, если снова и снова приходится начинать с чистого листа? Вот есть я, есть моя история. И каждый раз эта история длиной всего в один разворот. А что потом? Страница переворачивается, и я начинаю всё с начала! Понимаешь? Совсем с начала! От того, что было раньше, не остается и следа.

–Ты не права. Ты ведь можешь вернуться назад, – перебила ее ручка, которая догадалась о том, что так тревожит ее любимую тетрадку, – ты можешь пролистнуть странички и вспомнить о том, что было с тобой. Главное – не останавливаться на страницах, пусть даже самых чистых или заполненных, но после которых в тебе еще много чего написано. Ты можешь просто вспомнить, а потом вернуться к своему листу, на котором только предстоит что-то написать. И, кстати, ты не права, что каждый раз приходится начинать всё с чистого листа! Ты посмотри на него: какой же он чистый? Здесь клеточки! Правильные и прямые. Они – твоя дорожка. Они помогают тебе, указывают верный путь, а ты уже решаешь, стоит ли писать в них идеально ровные, одинаковые буквы, или лучше побаловаться с наклоном шрифта, с высотой. А может вообще нарисовать рожицу? Клеточки – это только помощь. Чтобы ты не запуталась и видела, где писать дальше, чтобы ты не застряла где-нибудь посреди листа. И они есть! Значит лист уже не белый и не чистый.

–Всё равно, это всегда так сложно начинать с «красной строки»! Кажется, что то, что было, повторить невозможно.

–В точности – конечно нет. Но зато можно создать новый разворот, не похожий ни на один другой. Можно даже попробовать заглянуть в будущее, только ты ничего там не увидишь, кроме клеточек. Но если захочешь – можно придумать, каким оно будет.

–Мне иногда кажется, что я трачу свои листы впустую…

–Зря! Зря кажется! Ты только посмотри, сколько листов уже исписано! И все впустую?

–Но на мне оставляли кляксы…А карандаши так больно водили по мне своими острыми грифелями…

–Пойми, если бы не было этих клякс, этих острых грифелей, ты бы никогда не смогла перевернуть страницу, у тебя не хватило бы сил идти по своим клеточкам дальше. Все мы – часть тебя. Мы заполняем тебя! То, что будет написано в тебе, зависит от тех, кто рядом с тобой, зависит от чернил, мягкости, цвета. Бывают ошибки, бывают неправильные штрихи. Точно попадать в клетку получается нечасто. Да и скучно было бы, если б это всегда удавалось. Но те, кому ты даешь писать свою историю, поверь, они очень стараются сделать так, чтобы, листая страницы назад, ты улыбалась! Чтобы тебе не страшно было вспоминать, немножко грустить, но все равно начинать заново. Встречаются те, кто прорывается к тебе на бумагу внезапно и резко. Но нас, тех, кто любит тебя, нас больше, и мы не дадим никому испортить твои листочки. Мы поможем тебе перелистнуться.

–Ты говоришь, что начать жизнь с чистого листа невозможно. А что, если вырвать все предыдущие страницы и стереть клетку?

–Стереть клетку не получится – это твой идеальный путь. Ни один, даже самый злобный ластик, не справится с въевшимися в страницы линиями. А вот вырвать страницы можно. Только что останется? Обрывки! Но и по ним ты сможешь все вспомнить…А те уничтоженные с корнем листы разлетятся кто куда, но все равно, рано или поздно, они вернутся к тебе, и в самый неподходящий момент напомнят о том, как ты с ними обошлась. Цени каждую свою страничку! Береги каждую из них! Всегда помни, что начать с чистого листа невозможно. Сначала можно, а с чистого листа – нет. И хорошо, что так. Каждый из нас всё равно нуждается в клеточках. Не трать свои страницы впустую! Пока есть силы – заполняй их! Не бойся! Ошибайся, пачкай, исправляй, но заполняй! Пускай ни одна из них не останется ненужной!

Тетрадь так впечатлилась разговором и была так рада, что ручка наконец-то избавила её от страха начинать с новой клетки, что тут же попросила:

–Ты мне очень нужна сейчас. Напиши что-нибудь в самом начале. Я хочу, чтобы эту страницу заполнила именно ты.

Ручка улыбнулась и, конечно же, написала: «Никогда не уставай. Тебе предстоит удивительнейшая работа: впереди еще столько не исписанных страниц».

Про избавление от мук

–Помчали играть?

–В догонялки? Ну давай.

Догонялки были ее любимым занятием. Ей нравилось смотреть на огромные тени, которые она с облачком оставляла на земле, она любила убегать, но когда речь заходила о том, чтобы догонять, игра становилась для нее скучной и она отказывалась играть дальше. Ей просто нравилось плыть по дуновению ветра. Плыть, ускоряясь и замедляясь в зависимости от его настроения. Плыть, потому что так было проще.

Она всегда была повторяющееся-обыденная. Никто и никогда не видел, чтобы она была хоть чуточку разной. На всё всегда она реагировала одинаково. Раскаты грома не пугали ее, щекочущее воздушные бока солнце – не радовало, догоняющее во время игры облако – не расстраивало. Тучка ни с кем не делилась своей искренностью, она зарывала ее в себе и от этого раздувалась всё больше, и больше. Иногда всем казалось, что терпеть она больше не в силах и вот-вот разразится выплеском эмоций, но этого не происходило. Тучка была уверена, что от лишнего выхлопа своих ощущений лучше не станет.

Однажды, когда они снова играли с облачком в догонялки, облако очень быстро догнало тучку, просто потому, что от тяжести собственных размышлений и чувств она стала просто толстенной и огромной. Убегать ей было тяжело, и игра потеряла всякий смысл.

–Послушай, тучка, так нельзя! – облачко было совсем расстроено, что догонялки не получились, ведь оно так любило тучку и так любило догонялки.

–Можно. – Грубо ответила тучка.

–Ты всегда всё держишь в себе! Посмотри на себя! Ты же скоро лопнешь или закроешь собой весь небосклон, и ни один лучик солнца не сможет проскочить сквозь твою непробиваемость!

–Но что мне делать? Мне так плохо… – смягчилась тучка.

–Плохо? Раз плохо, значит поплачь!

–Но я никогда этого не делала…Это так стыдно…

–Ничего стыдного в этом нет! Слезы очищают тебя изнутри. Поплачь, ты почувствуешь, какой легкой ты станешь снова. Плачь, не бойся.

Тучка собрала всю свою боль и как зарыдала! Проливным дождем выпрыснулось всё то, что она накапливала в себе с таким трепетом. Она рыдала беспрестанно! От сильнейших ударов ее слёз в лужах образовывались пузыри, похожие на хрустальные шарики. Деревья жадно хватали ее слёзы, шумели и вторили ее боли, ветер выжимал из нее последние слезинки, а люди прятались от слёзного потопа в своих домах.

Это был долгий поток слёз, нескончаемый ливень. Как только она позволила выйти из себя последней слезинке, она глубоко вздохнула и глянула на облачко. Оно подвисло в ожидании.

–Ты право, мне и правда стало намного легче. Помчали играть? Догоняй!

И они поплыли. Теперь тучка знала, что не надо хранить всё в себе, достаточно выплакаться, тогда станет легче. И она стала плакать всегда. Даже тогда, когда слезы еще не успели накопиться, она уже старалась как можно скорей от них избавиться. Она плакала, плакала, плакала. Становилось плохо – плакала, ошибалась и летела не туда – плакала. Ведь она знала, что именно так она могла избавиться от всего того, что тревожит ее, что делает ее тяжелей. Другие способы ей были неведомы.

Когда в очередной раз облачко играло с тучкой в догонялки, и посреди самой игры тучка заплакала, облачко не выдержало.

–Да сколько ж можно слякоть разводить?

Тучка от неожиданности успокоилась, не успев вылить на землю все свои слезинки.

–Ты что, землю затопить решила? Ты прекратишь когда-нибудь или нет?

Каждое слово облачка как ведро воды добавляло все больше и больше жидкости в итак набухшее от не выплесканного страдания тело.

–Послушай, невозможно же всегда только плакать!

–Но ты ведь само говорило не бояться и плакать, если хочется, – собравшись, всхлипывая сказала тучка.

–Говорило. После того, как вырыдаешься, иногда действительно становится легче. Но есть еще другой способ, после которого оживаешь.

–Какой? – удивилась тучка.

–Смех.

–Смех?

–Да, смех! Ты же никогда не смеялась! Никогда!

–А что это такое? Смех.

И облачко захохотало. Захохотало так звонко, что сложно было после такого еще раз спросить, что такое смех. Тучка сначала не понимала, что происходит с облаком, но потом смешинка чудесным образом попала и на нее и, сама не зная как, она вдруг засмеялась. Она не понимала, как она это делает, но ее было уже не остановить. Она заливалась хохотом и не могла удержаться. Смеясь, она взглянула на себя и увидела, как уменьшается. Но еще она заметила, что от смеха ее слезинки превращаются в удивительной красоты снежинки. Боль узорчатыми комочками падала на землю, деревья не пропускали ни одной снежиночки и устраивали их к себе на ветви, ветер подхватывал каждую и, кружа, нежно укладывал на землю, а люди бегали, ловили их на ладошки, любовались ими или старались проглотить. Весь мир как будто сошел с ума от ее смеха, как будто преобразился.

Она перестала смеяться, и заворожено глянула вниз. На тех, с кем только что поделилась своей радостью.

Она прожигающее-счастливым взглядом посмотрела на облачко.

–Я всё поняла. Я поняла! Когда плачешь – становится легче, когда смеешься – тоже. Только когда смеешься, ты осыпаешь своей радостью и других, и становится не просто легче, становится хорошо. Иногда, чтобы избавиться от всего плохого и ужасного, что в тебе накопилось, нужно просто засмеяться! Смех – притягательная вещь. Он притягивает к себе такой же смех, такую же радость. Чем больше искренней радости в тебе, тем большим количеством той же искренности и радости поделятся с тобой другие. Тем более смешинки – гораздо красивее слёз! Помчали играть?

–В догонялки? Помчали!

И они, весело смеясь и догоняя друг друга, носились по небосклону, оставляя на земле свои огромные тени и выбрасывая миллиарды смешинок. Громадные, но легкие и счастливые – они были как дети.

Про индивидуальность

Как-то раз она надломилась. Не то чтобы она была очень слабой и от малейшего прикосновения с чем-то твердым готова была разлететься на части. Нет. Она была всегда очень сильной и самоотверженной, поэтому ее так любило пальто, на котором она висела. Пальто было уверено: что бы ни случилось, пуговка всегда будет цельной и никогда от него не отвалится.

Пуговка надломилась, когда человек, носивший ее вместе с ее сестрами на пальто, случайно ударился ей об угол двери, выходя из дома. Точнее не ударился – зацепился. Она долго старалась выкарабкаться, но ничего не получалось и она поняла, что единственный выход – надломиться.

Ей жутко не нравилось то, как она стала выглядеть. Она ненавидела смотреть в зеркало, перестала любить много и часто болтать со своими сестричками. Она ото всех старалась скрыть свое надломленное тело вместе с исковерканной душой.

Но от пальто она больше скрывать своей слабости не могла – слишком она его любила, и слишком хотелось быть открытой ему. Хотелось быть совершенно прозрачной для него. И она открылась. Зря она так. Пальто не могло поверить, что так долго не замечало, как жутко пуговица была изуродована с одной из сторон. Видимо, оно всегда ее наблюдало с других ракурсов, не выдающих глубокотрещинную рану. Пальто было разочаровано. Оно всегда особенно любило эту пуговицу, потому что на остальных было много мелких трещинок, а на этой оно не видело не одной. Ему казалось, что эта пуговица не повредится никогда.

Что-то изменилось с того дня, как пуговица рассказала о себе. Пальто стало таким холодным и совсем не согревающим. Пуговица чувствовала, что все это из-за нее. Ей безумно сейчас хотелось казаться лучше, чем она была на самом деле, она пыталась сделать все, чтобы перестать разочаровывать. Но у пальто было только так: единожды разочаровав, завоевывать доверие нужно катастрофически долго. Пальто предпочитало тратить бесценную жизнь на обиды. Пуговица теряла себя.

Каждый день пальто просило показать ему тот самый надломленный кусок, ведь увидеть его было не так-то просто, тем более что через пару дней пуговицу отдали мастеру, который меньше чем за час вернул ей часть её. Остался только шрамик. Но пальто хотело видеть шрамик. Поэтому пуговица проворачивалась на нитках из стороны в сторону, с болью демонстрируя рану. И каждый раз, глянув на нее, пальто молило убрать этот шрам и больше его не показывать. А на следующий день просило продемонстрировать его снова, и так же ужасаясь от него отворачивалось.

Прошло не так много времени, но нитки, связующие пальто и пуговицу, стали совсем ослабевать, а после – и вовсе рваться. Дотянули до того, что между пальто и пуговкой осталась одна-единственная ниточка. А пальто никак не хотело понять, что если хотя бы еще несколько раз оно попросит пуговку повернуться и показать рубец, последняя нитка просто не выдержит, и пуговица сорвется. Не потому что она не любит пальто. Она очень его любит, поэтому и быть лучше хочется. Но она другая. Стоит только пальто принять ее такой, какая она есть, даже если оказалось, что она не так хороша, как о ней думали, и пуговица снова будет рядом. Просто принять все, как есть, без додумок к образу и фантазирований. В конце концов, может оказаться, что настоящая пуговица не так плоха. Даже больше – гораздо интереснее и живее в этом ощущении себя. Дать ей волю быть собой, и она сумеет удивить своей искренностью. Пальто думало, что связующие нити между ними окажутся прочнее, но ежедневные развороты и показательный показ шрама не могли не ослабить и канаты.

У пальто был выбор – выбор есть всегда: – продолжить напоминать пуговице о том, что та разочаровала его и еще пару раз поглумиться над шрамом, или полюбить так же сильно, как любило когда-то ее образ, ее саму. Реальную, без излишней мистики. Пока пуговица не убедилась окончательно в том, что здесь ей не рады, и на другом пальто, где никто не знает о ее надломе и слабости, она будет смотреться лучше. Но она верит, что нужна именно здесь. И пока верит, она тоненькой нитюлечкой будет держаться за пальто до тех пор, пока то не протянет ей более прочную нить.

Про ласку

Его создали для того, чтобы он согревал. Он нежно прикасался к телу, обволакивал его своим существом, впитывал весь холод и делился теплом, пропитывая им каждую клеточку того, кого укрывал собой. Он никогда не задумывался о жизни и о том, кто он в ней. Он просто жил и просто отдавал всю свою душу ради тех, кому нужно было в нее укутаться. Плед до восторга любил, когда утром, просыпаясь, человек бережно отодвигал его от себя, сладко потягивался и благодарил этот мир за еще одну прекрасную теплую ночь.

Всё было чудесно до тех пор, пока однажды, пробудившись после очередной затягивающей в свой темный мир ночи, человек не обнаружил на своем теле мурашки. Мурашки от холода. Эти сонные восемь часов были очень, безумно, просто сумасшедше холодными. Мужчина подумал, что, наверное, он просто заболел, поэтому замерз. Померил температуру – 36.6. Куда уж идеальней? Потом подумал, что, наверное, забыл закрыть окно перед сном, и успокоился. Но проснувшись на следующий день, когда тучи укрыли солнце своими мощными и воздушными, как сахарная вата, телами, он снова ощутил пробегающий по всем клеткам тела холодок. Человек решил: всё дело в пледе. Это он его больше не греет.

Плед начал чувствовать, что силы его теплоты вот-вот закончатся, уже давно. Больше месяца прошло с того дня, как он это заметил. Ему поначалу казалось, что дело в его каком-то временном состоянии, но потом ощутил, что охладевает, и с каждым днем всё больше и больше, пока, в конце концов, не охладел до того, что перестал греть. Он перестал обращать на это внимание. Ему казалось, что он становится ледянее именно потому, что много об этом думает. Перестанет думать – снова погорячеет. Но это не сработало, и он остыл.

По-настоящему это тревожить его начало тогда, когда и человек заметил, что плед больше не греет. Мужчине было проще: он положил плед на кресло, которое стояло рядом с кроватью, и взял себе одеяло, решив, что в нем ему будет куда уютней и теплее. А вот плед переживал. Переживал безумно, ведь раньше он и не думал никогда, что может случиться так, что он просто потеряет себя. Его создали для того, чтобы он согревал. Он никогда раньше не задумывался о жизни и о том, кто он в ней, но сейчас ему казалось, что что-то безвозвратно ускользает от него, что это что-то надо поймать, пока оно не самоуничтожилось.

Плед искал, но всё было настолько бесполезно, что он готов был уже смириться с тем, что до конца своих дней пролежит здесь, на этом кресле, на которое и собака-то редко запрыгивает, пока не….

Как-то раз человек пришел не один. С ним был огромный пакет с чем-то. С чем? – этого плед тогда еще не знал, но он ясно почувствовал, что хозяин принес что-то безумно важное! Присев на кровать, мужчина достал из своей полиэтиленовой упаковки нечто, на первый взгляд, бесформенное и воздушное. Это был пододеяльник. Плед внимательно следил за человеком: за тем, как он доставал вещь, за тем, как он ее расправлял, за тем, как…он потянулся рукой! К нему, к пледу. Мужчина схватил плед за уголок и затянул в пододеяльник. Если бы плед мог сопротивляться, он бы так и сделал, но перечить мужчине он не привык и, подталкиваемый человеческой ладонью, плед протиснулся в пододеяльник.

Каким он был глупым, что не хотел сюда пролезать! Здесь, в одеяле одеяла было так согревающее-хорошо, что если однажды сюда залез, вылезти уже совсем невозможно! Тепло убаюкивало плед, он впитывал его в себя и наслаждался им.

Ночью человек вновь взял плед к себе и доверил ему себя до самого утра.

Проснувшись, человек бережно отодвинул плед от себя, сладко потянулся и поблагодарил этот мир за еще одну прекрасную теплую ночь. Плед был счастлив! Он снова мог дарить тепло! Его восторгу не было предела. Теперь он понял, почему разучился согревать: его самого никто не грел. К нему всегда были так холодны, что ему просто не от кого было подпитывать свою горячую душу, и он остыл. Даже тому, чье призвание – согревать, нужен кто-то, кто согревал бы его. Человека греет плед, плед греет пододеяльник, пододеяльник – лучи света, лучи света – солнце, солнце – человеческие улыбки…Это – круговорот тепла в мире, и если какое-то звено выпадает – холодно становится всем. Если хоть кто-то перестает греть или перестают согревать кого-то – мир останавливается и леденеет. Чтобы артерия жизни билась неустанно, каждому из нас нужно тепло, каждому из нас этим теплом нужно делиться.

Про любовь

Единственное о чем она мечтала – нарисовать лицо. Идеальное. Такое, чтобы одного взгляда на картину хватало, чтобы понять, что с нее смотрит человек. Живой, яркий, красивый. Казалось бы, что в этом может быть сложного? Тем более для кисточки. Ведь она уже была мастером геометрических фигур, у нее получались восхитительные натюрморты, она великолепно справлялась с пейзажами. Да и портреты она рисовала, удивительно тонко улавливая душу того, кого писала. Ее работами восхищались и не понимали, почему она остается недовольна людьми, вглядывающимися в нее с холста. Она и сама не понимала. Ей нравилось, как у нее выходили черно-белые, даже, скорее, серые портреты. Но когда она бралась за краски, то всегда ошибалась: ей никогда не удавалось уловить цвет, идеальный цвет кожи. Ей хотелось, чтобы он был настоящим. Не какой-нибудь искусной подделкой, а настоящим. Ей хотелось, чтобы она чувствовала, что это – тот самый цвет, который она так долго подбирала. Но у нее не получалось, а ведь она искала уже очень, очень-очень долго…Она мечтала, что когда-нибудь ее мечта сбудется.

Кисточка была очень упорной, поэтому, если она что-то решила, все знали, что она обязательно сделает так, чтобы решение ее было не напрасным. И она искала. Сначала сама. Она мешала оранжевый с розовым, но получался какой-то гранатовый сок. Она старалась добавить в цвет лица коричневатый оттенок, но он казался ей грязным и совершенно бесполезным. К тому же, она так много добавила коричневого, что испортила весь портрет, и его пришлось закрасить чернотой, а потом и вовсе уничтожить.

Но кисточка не сдавалась. Она попросила своих друзей, живущих с ней в стакане по соседству, помочь в поисках цвета. Кто-то советовал ей добавить белизны, кто-то уверял в том, что только алый сможет придать лицу естественный оттенок, кто-то рекомендовал охристый или желтый. Но ни один из советов так и не помог кисточке определиться с тем, какой же цвет она все-таки ищет. Она перепробовала всё, но ничего не вышло. Ей даже стало обидно, что она истратила уже столько своих сил и столько краски, что даже почти разочаровалась в своей мечте и в себе.

Один мудрый тюбик, с травяной краской внутри себя, очень любил кисточку, поэтому всегда старался ей во всем помочь. Вот и сейчас он подбодрил её и сказал, что надо быть смелей и смешивать самые неожиданные цвета, не боясь ничего. Сначала кисточке показалось, что тюбик бредит, но потом она решила попробовать. Она смешала лимонный с розовым, а потом с ультрамариновым, добавила немного рыжего и алого, выделила тени на лице поярче и осталась безумно довольна результатом! Совсем другое дело! То, что надо!

Кисточка была так счастлива из-за того, что наконец-то нашла цвет лица, что, тщательно искупавшись в чистейшей воде, тут же отправилась спать к себе в банку.

Наутро, как только она проснулась, она тут же покатилась смотреть на свой портрет. Улыбаясь, она примчалась к нему, бросила на него свой залитый радостью взгляд, и тут же осеклась о свою восторженность. Портрет был не идеальным. Этот цвет…Он похож на тот, который она искала, но совсем не тот…И как она сразу не заметила…

Кисточка отчаялась. Она устала искать, устала мечтать о своем идеале и решила, пусть лицо остается таким: близким к тому, чего она хотела всю жизнь. Как-никак лучше такой результат, чем пустота.

Но так она выдержала не долго. Уж такой она была: раз решила, что в её портрете цвет должен быть абсолютно совершенным, значит, он или будет таким, или портрета не будет вовсе! И она снова, уже в который раз, залила своё творение чёрным, и убрала куда подальше.