Убийца для оборотня

– И когда он что-то требует, просто нет возможности поступить ему наперекор, – продолжила наемница. – Хозяин пришел ко мне и задал всего три вопроса, и я выложила все, что знаю.

– Какие три вопроса? – спросила, понизив голос.

– Кто я, кто ты и третий, – Касия тяжело вздохнула, – как я к тебе отношусь.

– И..?

– Я не могу ему соврать, помнишь? – подруга отвернулась и стала смотреть на одинокую свечу на столе, будто ничего интересней в жизни не видела. – Я ответила, что боюсь быть рядом с тобой.

– Что? – из груди вырвался нервный смех. – Ты? Боишься? Хоть раз я дала тебе повод?..

– Дохрена раз, если быть честной, – девушка перевела унылый взгляд на меня. – Я просто твое оружие или что-то вроде. Тебе постоянно нужна помощь, а у меня никогда не хватает сил отказать. И всегда это дерьмово заканчивается.

– Вовсе нет! – выкрикнула я настолько спешно и категорично, что поняла – это самозащита. – Я тебя люблю, – добавила уже спокойней.

– Тогда это чертовски странная любовь.

– Но теперь я отхожу от дел, все будет иначе. Давай уедем, и я докажу, что готова ради тебя на все.

– Вожак запретил мне быть с тобой, – она сделала долгую паузу и снова уставилась на свечу. – Но я буду скучать.

Вот как ты наказал меня, гребаный оборотень? Не только выставил вон, но и забрал единственную родную душу. Проклятье! Как же жалею, что не убила тебя в день нашей первой встречи. Тогда бы, наверное, рука не дрогнула.

В груди зародился истошный крик ярости, обиды, боли. Он жег изнутри, распирал ребра, но я держала его в себе, когда целовала Касию на прощание, когда ехала по узкой улице Волчьего угла. Лишь в десятке миль от деревни остановила лошадь, упала на землю и выпустила горький вопль в непроглядную темноту осеннего леса.

– Не страшно? – женщина, ласково трепала кобылу за гриву и внимательно глядела на меня. О чем она спрашивает, я поняла не сразу.

– Что?

– Одной не страшно?

– Нет. Но есть вещи страшнее страха.

41. Милый Эмиль

До декабря еще месяц, а на побережье уже выпал первый снег. Слишком рано для Тилаты. Но я не узнавала эту страну не только из-за зимней погоды в начале ноября, здесь с моего последнего визита изменилось многое. Страна – а я проехала по нескольким городам – поизносилась, обнищала, поблекла. Даже центральные улицы столицы, Лазура, потеряли былой лоск. Чахло все. На пристани, когда в день приезда я спросила, в какой день ждать ближайший корабль до Порака, меня подняли на смех.

– Не раньше февраля, милашка, – переведя дух, заявил тощий рыбак с папиросой, кутающийся во фланелевую куртку.

– А торговый?

– Так вот его в феврале и ждем. Пассажирские с начала года вообще не ходят.

– Как? – не поверила своим ушам. Раньше судна курсировали между Тилатой и Пораком дважды в неделю. Эти страны многие века были связующими звеньями двух континентов.

– А вот так, – развел руками мужчина. – Нынче моя шхуна – самое больше судно в порту. Но я тебя могу разве что до Ланк-Руда прокатить, если не боишься, что нас обстреляют.

– И почему так вышло?

– Темные нынче времена, – глубокомысленно заявил он и выпустил мне в лицо дым.

Решила ждать, ничего больше не оставалось: возвращаться назад бессмысленно, а надеяться, что в соседнем Ланк-Руде ситуация лучше, не смела, там всегда жили много скромнее, чем в Тилате. Сняла номер с видом на унылое остывшее море и пыталась делать вид, что все идет по плану. Моя безмерная тоска здесь быстро заменилась скукой, хотя я даже умудрилась найти себе утешение и развлечение.

Его, что казалось весьма забавным, звали Эмиль Саттон, он был градоначальником. Наша первая встреча произошла в единственном сохранившем прежний вид ресторане в первые дни прозябания в Лазуре. Когда он пришел, каждый посетитель, казалось, стал сидеть ровнее и поглощать свой ужин аккуратней, официанты начали бегать с подносами в два раза быстрее, а шеф-повар то и дело выглядывал из-за двери с озабоченным лицом. Тогда я не знала, кто сидит передо мной, но сразу догадалась, что это важная шишка, хоть и был незнакомец для высоких должностей до неприличия молод. Но, что особенно радовало, до неприличия же красив. Светлые почти до белизны волосы, тонкое строгое лицо и сосредоточенный умный взгляд. Я сразу решила, что этот великолепный джентльмен должен стать моим лекарством.

Он заказал какое-то мясо и тилатский виски, я поморщилась: как можно пить это пойло? Подозвала официанта и попросила:

– Принесите мужчине за тем столиком алабский односолодовый «Шикот».

– Что? – гарсон в ужасе покосился на блондина. – Ему?

– Многие говорили, что у меня идеальный тилатский, удивительно, что вы не понимаете, – раздраженно ответила я. – Именно этому светленькому красавчику, который с таким сосредоточенным видом что-то записывает на салфетках. До чего милая привычка…

– Увы, это невозможно, госпожа.

– Ха, я вас поняла. Сколько стоит невозможное сделать возможным?

Глаза официанта забегали, он думал, сомневался, но принял верное решение:

– Сорок.

Кивнула: приемлемо.

Эмиль Саттон по достоинству оценил односолодовый виски, ему также понравилась я, а еще он полюбил трахаться со мной. Мне же пришлись по душе его шелковые волосы, приятный голос и чуткие пальцы. И, конечно, он сам был блистательно великолепен. Не верилось, что этот мистически прекрасный мужчина просто человек. Уверена, его выбрали градоначальником – а в Тилате демократия – в первую очередь из-за идеального лица и тела, а то, что он совсем не глуп, стало для горожан полной неожиданностью, с которой, так уж и быть, они смирились.

Снова не спалось. Каждую ночь перед рассветом что-то будило меня. Прекрасный принц видел сны, его волосы разметались по подушке, ресницы едва заметно дрожали. Я тихо поднялась с постели, подошла к окну и отодвинула штору. В морской глади отражалась безупречно круглый диск. Тяжелый вздох вырвался из груди, по телу пробежала нервная дрожь. Тот, кого пытаюсь забыть, становился так близок, когда я видела луну – его покровительницу. Из болота памяти, в котором старалась утопить образ, всплывали картины, до того живые, что они казались более настоящими, чем реальность здесь. Бесцеремонные прикосновения, грубые пальцы, смыкающиеся на шее, сильные руки, разводящие мои колени, дикий напор похоти… Дьявол! Он заставляет меня намокать даже из другой страны.

Нужно все это вычеркнуть из жизни навсегда. Именно поэтому я сейчас не одна, чтобы в эти долгие лунные ночи не сойти с ума.

– Эмиль, – прерывисто дыша, наклонилась над любовником, – проснись.

Глаза открылись, смотрят сонно и лениво, но я прикасаюсь к его естеству одной рукой, другой – стягиваю пеньюар, провожу ладонью по соскам, они сжимаются, твердея. Молодой, выносливый и такой любвеобильный Саттон сразу понимает, для чего его разбудила, и теперь он тоже не прочь предаться страсти. Сейчас я не хочу прелюдий, мне было достаточно воспоминаний, распаливших огонь желания. Эмиль бормочет что-то, кладет ладони мне на талию и усаживает на свой возбужденный орган. Издав стон, сразу начинаю двигаться, быстро, стараясь как можно скорее избавиться от наваждения. Он стремится мне навстречу, проникает все глубже.

– Я тебя люблю, – неожиданно шепчет он.

Опускаюсь на его грудь, обнимаю и отвечаю на внезапное признание горячим поцелуем.

Еще чуть-чуть, и прошлое оставит меня.

42. Война близко

Следующее утро было снежным и туманным. Я принесла две чашки сваренного по-алабски кофе в постель и внезапно для себя заговорила. Эти слова желали быть произнесенными с того момента, как въехала в страну и увидела, как она переменилась. Пусть сама я вышла из игры, решив исчезнуть из поля зрения короля, забыть о его жутких планах было так же сложно, как и чертовом Грире.

– Ты знаешь, что готовится война? – спросила, вручая мужчине чашку с ароматным напитком.

– Война уже идет, – отозвался он, сделав глоток.

– Я не о ваших местечковых драках с Ланк-Рудом. На Тилату нападет Алабия, Айзек грезит о том, что захватит весь континент.

Тоскливый взгляд глубоких синих с зеленоватыми прожилками глаз дал понять, что Саттон если и не знал об этом, то догадывался.

Мне было жаль Эмиля, вынужденного в эти тяжелые времена управлять городом, в котором уже поселились нищета и голод. У людей имелись деньги, но заканчивались товары, на которые их можно потратить. В стране не было своих полезных ископаемых, она жила за счет производства и торговли, однако сырье перестали поставлять, а рынок зачах.

Сначала правительство Алабии расторгло контракт, представив вышибающий слезу жалостный отчет, в котором говорилось, что залежи полезных ископаемых почти иссякли, и все скудные остатки теперь пойдут на собственные нужды. Выход для Тилаты был: новые соглашения с заморскими соседями, но неожиданно объявились… пираты, топившие каждое судно, идущее в страну или из нее. Целая флотилия неуловимых флибустьеров, которые, казалось, даже не старались поживиться, их целью было уничтожение. Редкие суда теперь проходили по морю лишь в сопровождении нескольких военных кораблей, это тоже увеличивало затраты, но все равно не гарантировало, что груз придет, а экипаж и пассажиры выживут. Не удивлюсь, если и к этому приложил руку Айзек. Великолепно представляла, как Мирт или кто-то вроде него с гадкой ухмылкой сидел за одним столом со смуглыми одноглазыми бородачами, вываливал перед ними из кожаного мешочка сверкающую кучу золота и делал предложение, от которого нельзя отказаться.

В подобной же ситуации оказались другие страны, включая Ланк-Руд, с которым беда Тилату не объединила. Сейчас шли ожесточенные бои за остров Нол – ничейную, в общем-то, территорию, где обнаружились небогатые залежи железной руды, угля и чего-то еще.

– Я слышал разговоры в правительстве о том, что, быть может, все наши и соседей беды – это происки Алабии. Да, ходят такие слухи. Однако разведка не смогла обнаружить ничего подозрительного: все ровно как в документах, ни одного лишнего фунта железа, – ответил Эмиль.

– В Тилате у меня был… друг, которому, кажется, известно о готовящихся событиях больше, чем другим. Его смерти, кстати, хочет король.

Лишь сейчас, спустя долгие недели разлуки, произнеся эту фразу, поняла, что герцогу угрожает серьезная опасность. Если его уже не уничтожили подручные короля, а в склепе на кладбище святого Персиваля не появилась табличка «Ланс Грир». Эта мысль была для меня как ведро холодной воды, вылитое на голову. Грир умен, силен, но не неуязвим. Однажды на него уже надели наручники. Конечно, после ареста и признания Касии он наверняка стал осторожней, но помогло ли это?

– И что же известно твоему другу? – Эмиль не заметил, как я переменилась в лице, он смотрел в окно на падающие снежинки.

– Не знаю, – старалась, чтобы голос звучал спокойно.

– Он не говорил?

– Не успела спросить.

Саттон отставил пустую чашку на стол, усмехнулся, но ничего не сказал. А я, досчитав до десяти, взяла себя в руки и продолжила:

– Ты же общаешься с президентом, так? Почему не продвинешь идею о том, что нужно всем соседним странам заключить союз, объединиться против Алабии, чтобы выстоять, когда она нападет? У вас по отдельности мало ресурсов и оружия, но вместе…

– Иногда я удивляюсь: ты очень умная, но такая наивная, – произнес любовник. Когда он говорил таким тоном, казалось, что в этом молодом и сильном теле живет глубокий мудрый старец. – Если война случится, то каждый будет сам за себя. Более того, пока бьют одних, другие будут радоваться. Такое было тысячи раз. Знаешь, какая самая страшная книга на свете? Учебник истории. К тому же, что, по-твоему, должно объединить все страны? Догадки? Нет ни одного доказательства о готовящемся вторжении.

– Пф-ф! – фыркнула я. – В чем проблема? Если бы ваши шпионы поймали и допросили с зельем правды кого-то из приближенных короля…

– …это был бы грандиозный политический скандал, – живо перебил Эмиль.

– А война, что, лучше?

– Ты еще предложи Айзека убить!

– А почему бы и нет? – ответила абсолютно серьезно. – Ликвидируем короля – устраним основной источник угрозы.

Саттон засмеялся и притянул меня к себе, он принял слова об уничтожении кровожадного монарха за шутку. Слишком долго я общалась с Миртом, Гриром, Касией и другими ненормальным, потому забыла, что в мире обычных людей, параллельном вселенной жестокости, иные законы и отличная от нашей мораль.

43. Берег воспоминаний

Когда Саттон уходил на службу, где пытался распределить скудный городской бюджет на все нужды Лазура, я шла к морю. Вдыхала прохладный воздух, всматривалась в спокойную даль, наблюдала за рыбаками. Пару раз среди всех прочих видела худого старика, с которым познакомилась в первый день пребывания здесь. Сегодня он решил подойти ко мне.

– Что, – сказал без приветствия, будто наш разговор прервался несколько минут назад, – не дождалась еще своего парусника?

– Разве не очевидно?

– И не дождешься, я думаю. Ведь теперь корабли ходят только в сопровождения военных, а нынче, мне только что сказали, у Нола ланрудцы два наших фрегата взорвали, – он покачал головой и тяжело вздохнул, будто сам только что узнал эту новость от меня.

– Печально, – только и смогла ответить. – Есть погибшие?

– Наверняка, – обреченно ответил рыбак. – Ты ж не местная, да? Уезжай отсюда по суше. В Алабии-то, говорят, еще не так плохо, как тут. Это у нас здесь корни, никуда не денешься.

– Мне нечего делать в Алабии.

– Занятие-то всегда найдется, коль руки на месте, – мужчина, видимо, решил, что я боюсь не найти там работу. – Да ты и из благородных, как будто. Тебе и замуж можно просто выйти и жить себе. За герцога какого-нибудь.

Он что, издевается? Конечно же, нет, просто сочувствует и по-стариковски учит жизни.

– Спасибо за совет, но, пожалуй, мне без герцогов лучше.

– А замуж-то все равно надо бы, – решил продолжить нравоучения рыбак. – Каждому семья нужна.

– Мне – нет.

И зачем он вообще завел этот разговор?

– А чего это?

Я хмуро посмотрела на деда, понимая, что объяснять что-то или спорить с ним бессмысленно.

– Так исторически сложилось, – ответила, не слишком хорошо скрывая раздражение, и, сославшись на срочное дело, пошла от него подальше. Топала размашистым шагом вдоль берега, сжимала кулаки так, что ногти впивались в ладонь. Это немного отрезвляло.

Вопросы и разговоры о семье даже спустя почти два десятилетия после смерти родителей были для меня болезненными. Рана казалась зажившей, пока не заденешь.

Если бы не чахотка, если бы не война, если бы не все остальное, то… Я бы осталась жить где-то в предгорье, недалеко от родового гнезда, не стала покидать те прекрасные места по своей воле. Мы бы с семьей разводили лошадей, ездили с отцом на охоту, мать встречала нас в дверях и шутливо ругала за то, что опять слишком задержались в лесу. Вечером собирались бы за сытным ужином, папа весело рассказывал, как к нему за конем приехал какой-нибудь граф, который не знает, какой стороной в седло садиться, мама бы закатывала глаза и вздыхала. Красивый кузнец с большущими руками и широченной улыбкой, подковывающий наших лошадей, носил бы мне цветы и кидал камушек в окно, когда на мир опускается ночь.

Жизнь, которой никогда не будет, проносилась перед мысленным взором, а я шагала и шагала вперед, пока не поняла, что уже вышла за пределы города.

Здесь не слышен шум улицы, досюда не долетал многоголосый гомон, тут царило спокойствие. Низенькие волны набегали на берег, слизывая падающие снежинки, тихие всплески успокаивали разбушевавшийся разум. Маленький домик, судя по всему, заброшенный, смотрел на меня темными оконцами, на покосившейся скамейке у крыльца примостилась чайка. Я отогнала ее, смахнула снег и устало опустилась на лавку.

– Ты ничего не решаешь в этой жизни, – сказала себе. – Она просто идет.

Зябко поежилась и подняла воротник пальто. Кажется, зима утвердилась тут окончательно. Вдалеке разглядела лодку с одиноким рыбарем – сначала приняла темный силуэт за дрейфующую по морю корягу, пока человек после долгого сидения на месте не зашевелился, подсекая и вытягивая улов.

Снова вернулась серая чайка, подлетела, уселась на другой край скамьи и нагло, с вызовом, смотрела. Могла бы говорить, наверняка, ничего хорошего в мой адрес не сказала.

– Чего тебе надо? – поинтересовалась у птицы. – Лети по своим делам.

Раздался громкий всплеск. Я сразу посмотрела в сторону суденышка, и поняла, что рыбак с нее куда-то исчез. Да понятное дело куда. Несколько секунд смотрела на воду, ожидая, что вот-вот покажется голова и раздастся крик или ругань, однако это все не происходило.

Кажется, кто-то сегодня умер. И я даже не при чем.

Пора возвращаться домой. Поднялась, вновь спугнув чайку, и пошла к морю, волны легонько поцеловали носки ботинок. Нет, я не полезу туда. Очень холодно, к тому же я не самый лучший пловец. Но главное – мне нет никакого дела до незнакомого человека.

Никто так и не вынырнул. Повернулась в сторону города, прошла десяток шагов, но остановилась и опять уставилась на пустую лодчонку. Почему не могу просто так уйти?..

– Проклятье, – процедила, расстегивая пальто. – Что я делаю?

44. Маленькая рыбачка

Спешно скинула одежду и побежала в обжигающее морозом свинцовое море, если заходить медленно, то точно передумаю. На мгновение, когда ноги уже не доставали до дна, показалось, что все мышцы свело, а потом парализовало, даже сердце остановилось как будто. Значит, вскоре местные рыбаки выловят не один, а сразу два трупа. Остановилась на мгновение, сгруппировалась – немного отпустило, хотя по-прежнему части тела слушались плохо и вообще ощущались какими-то чужими, словно управляла не собой, а марионеткой. Я поплыла в сторону суденышка, которое казалось таким далеким, дыхание сбивалось, каждое движение давалось тяжелее, чем предыдущее. Если развернуться к берегу сейчас, то точно выживу. Но я, вопреки здравому смыслу, все отдалялась от него.

Время перестало существовать, я не понимала, сколько уже плыву. По ощущениям, прошло полчаса, а на самом деле – пара минут, наверное. По крайней мере, преодолела я расстояние футов в триста. Лодка приближалась. Вот я могу уже разглядеть ее, вот – прикасаюсь. Дерево кажется теплым, когда хватаюсь за борт. Ныряю, ничего уже не соображая. Холод проникает в уши, бьет озноб, я глотаю соленую воду. Барахтаясь, выныриваю, отплевываюсь. Вторая попытка, на этот раз получилось погрузиться глубже, но найти или даже разглядеть никого не могу. Наверное, течение отнесло рыбака в сторону.

Теперь точно бесполезно его искать. Уверена, что утопленнику конец, никаких шансов у него нет, и мои тоже тают с каждой секундой, проведенной тут. Надо возвращаться. Но вместо этого опять глубоко вдыхаю до боли в груди и опускаюсь под воду, на этот раз плыву не под лодкой, а немного влево. Голову обручем сжимает боль, ломота в теле становится почти невыносимой, но я продолжаю погружение. Понимаю, что воздуха не хватает, я не смогу никого спасти. Для рыбака точно все кончено. По крайней мере, я пыталась.

Но когда уже начинаю подниматься наверх, замечаю что-то темное совсем рядом. Легкие разрываются, но все равно плыву в ту сторону, сама не понимая, зачем. Хватаю, тащу. Кажется, надо взять за волосы, ведь так говорят? Но я не понимаю, где у этого человека голова и есть ли она вообще. Волоку как придется, грести одной рукой невероятно сложно, вода заливается в рот и в нос, я дрожу, трясусь, но продолжаю борьбу со стихией, со смертью. Берег приближается слишком медленно…

Несколько секунд или минут выпали из памяти: вот я плыла, тащила кого-то, и вот уже выползаю на берег, крепко – пальцы, кажется, окостенели – держу маленькое тельце. На суше, как будто, еще холоднее, да еще и ветер… Слышу, как стучат собственные зубы. А ребенок, девочка, не дышит, вроде бы. Да, конечно же, не дышит, ей пришлось провести под водой не меньше пяти минут.

Что в таких случаях делают? В голове сотни способов убийств, а вот про первую помощь так просто не вспомнишь…

Кладу рыбачку, напоминающую фарфоровую куклу, на спину, зажимаю нос. Делаю два глубоких выдоха ей в рот. Прислушиваюсь, приникнув к костлявой груди, но улавливаю только бешеный ритм собственного сердца. Раз, два, три… Надавливаю на ребра… Тридцать. Ничего. Снова прижимаю свои губы к ее, опять два выдоха. Повторяю. Сбиваюсь со счета.

– Дыши, идиотка! – злюсь, потому что не хочу верить, что все зря. – Если сдохнешь, сильно пожалеешь!

Два выдоха – тридцать нажатий. Еще раз. И еще.

Наверное, пора прекратить, но сдаваться – не в моих правилах. Как заведенная, повторяю одни и те же движения, в голове – почти никаких мыслей.

Она задышала, извергла из себя воду на десятом, наверное, круге. Я так устала, что когда поняла, что девка жива, упала рядом, какое-то время просто слушала ее хрип, и этот звук был прекрасен. Возвращать жизнь приятнее, чем ее забирать. Хотелось торжествующе засмеяться, но сил на это не было.

Небо серое, как и море. Снежинки касаются кожи и не тают… И так хочется спать…

С трудом встала, перебарывая слабость и окостенение мышц, нашла брошенное пальто, завернула в него девчонку и понесла в дом. Дверь, к счастью, была не заперта, а лачуга оказалась жилой. Наверное, юная рыбачка, здесь и живет. Стянула с девочки одежду, хотя пальцы почти не повиновались, швырнула все шмотки на пол, саму малышку уронила на кровать, скинула с себя мокрое белье и легла рядом. Наверное, здесь была печка, но сил ни на что уже не осталось, я слепо нашарила руками и натянула на нас какие-то тряпки и одеяла, обняла холодное худющее тельце и впала в болезненное забытье.

– Мама? Мама? – голос девочки слабый, но пробивается сквозь пелену нездоровой дремы.

Открыла глаза – темнота, на фоне окна, через которое лился лунный свет, увидела только силуэт спасенной. До сих пор знобит, рыбачка трясет меня за плечо.

– Мама, я умерла?

– Да черта с два я тебе дам сдохнуть, – прохрипела, поднимая голову. Хотелось выпить чего-нибудь горячего, а лучше – горячительного.

– Кто вы? – девочка испуганно отшатнулась и вскочила с кровати.

– Твой ангел-хранитель, судя по всему. Проходила мимо, когда ты плюхнулась в воду.

– Вы меня спасли?

– Как видишь.

– С… спасибо, – она поблагодарила очень неуверенно.

– Всегда пожалуйста, – села и накинула на плечи плед, в комнате было холодно. – Это твой дом?

– Ага-а, – нетвердо ответила рыбачка.

– Тогда будь гостеприимной хозяйкой, затопи печь и вскипяти воды. Еще не мешало бы свечу зажечь, конечно, – распорядилась я, по-прежнему дрожа.

– Да-да, – мелкая стащила с кровати одеяло, закуталась в него и начала хозяйничать, украдкой поглядывая на незнакомку, примостившуюся на краю постели.

Я тоже рассматривала стриженую под мальчика рыбачку, суетившуюся рядом с печью. Хозяйке этой нищей разваливающейся лачуги было, судя по всему, лет двенадцать, хотя за счет худобы и низкого роста выглядела она года на три младше. Выдавали голос и глаза.

– Как тебя зовут?

– Марика.

– Ты одна тут?

Мотнула головой.

– И где же твои родители?

– Папка в больнице с братом, мать умерла летом, – буднично сообщила она, черпая воду из большой бадьи.

– Соболезную.

– Ага, спасибо, – дернула плечиками и пошла в угол к печке.

– А что с братом?

– Не знаю. Просто умирает.

– «Просто» никто не умирает, – уж я-то это отлично знала.

Девочка засопела, молча продолжая попытки разжечь огонь, который все никак не занимался. Мне показалось, что еще чуть-чуть – и она заплачет.

– А ты почему в школу не ходишь?

– Я рыбу ловлю, – с вызовом ответила Марика и зыркнула большими темными глазами.

– Это я видела.

– На самом деле я хорошо плаваю, – упрямо сказала юная хозяйка, распознав сарказм. Сообразительная.

– Верю, ты же живешь на берегу моря. А рыбу зачем ловишь?

– Чтобы есть, – раздраженно буркнула она.

Впрочем, меня это не остановило, задала еще один вопрос, ответ на который был очевидным.

– Тебе самой приходится добывать себе пропитание?

Девочка встала, резко повернулась, смотрела с вызовом.

– Мне ваши придирки неприятны! – заявила звенящим голосом. – Мы живем так, как можем!

Не люблю детей, но эта храбрая мелочь мне понравилась. Она станет очень сильной женщиной, если не потонет раньше. И я сейчас не только о морских водах…

– Ты не подумай, – примирительно проговорила, поднимаясь с кровати, – я никого не осуждаю. Просто спрашиваю.

Марика насупилась и вернулась к делам. Огонь, наконец, разгорелся. Я взяла с пола мокрую одежду и повесила ее рядом с печью. Ничего не говоря, девочка залезла в шкаф, покопалась там, достала рубашку со штанами для себя, а затем извлекла старомодное поношенное платье, видимо, принадлежавшее матери, и вручила мне.