Под солнцем и богом

На трапе «Люфтганзы» показался прогнувшийся медбрат с держаками носилок в руках. Несколько секунд приноравливался сделать первый шаг.

Харви заметался в поисках лучшего ракурса для снимка. Вспыхнула вспышка, потом вторая. Когда напарник парамедика покинул лайнер и на носилках обозначилось прикрытое одеялом тело, Ачерсон уже клацал безостановочно.

Подъехал минибус без окон с открывающимися сзади дверцами. Из кабины выскочили два рослых парня в темно-зеленых комбинезонах и куртках. Перехватили у парамедиков носилки с грузом, распахнули зев авто, сноровисто просунули внутрь. Затем оперлись спинами о боковую панель и, как по команде, сложили руки на груди, нечто выжидая. Харви сообразил: морг ждет заключение врача.

И на самом деле спустя минуту по трапу сбежал мужчина в белом халате. В руке – несколько бланков. Испросил у «морга» служебное удостоверение, внес в формуляры какую-то запись, один экземпляр оставил у себя, а другой – вручил «зеленым».

С интервалом в несколько минут автомобили парамедиков и морга исчезли из виду. Полицейские же затолкались греться в свой «Ауди».

Казалось, эпизод себя исчерпал, и экс-журналисту время определиться, в какой терминал путь держать – прибытия или транзита – улететь домой. Но Ачерсон, ежась от холода, от трапа не отходил.

Наконец, приблизительно через двадцать минут, дверь лайнера отворилась. В проеме – фактурный мужчина в гражданском, возраст – в районе сорока. Ачерсон вскинул фотоаппарат, но тут же обмяк. Интуитивно ухватил: это – следователь, лучше не связываться. Ведь он, Харви Ачерсон, не кто иной, как нарушитель правил поведения в аэропорту, причем злостный. Недалеко и загреметь в подследственные.

Нарушитель юркнул под трап. Как только «Ауди» отъехал, по ступенькам трапа застучали его шаги, неуклонно ускорявшиеся – дверь лайнера закрывалась.

– Постойте, я забыл свои вещи! – крикнул Ачерсон.

– Какие? Вы не летели… – Опешив, стюардесса придержала дверь.

– Я все объясню! – Ачерсон юркнул в узкий проем.

– Вы не наш пассажир, сэр! – повысила голос бортпроводница. – Пассажиры рейса давно минули паспортный контроль!

– Я журналист! – вымученно улыбнулся Ачерсон, с трудом переводя дыхание.

– Какой еще… – Через шторку в бизнес-классе просунулась голова второго пилота.

– Я журналист «Дейли Миррор», Лондон. Только что прилетел, – отрапортовал Харви Ачерсон с детским задором.

– Минутку. – Голова летчика скрылась из виду. Через щель Харви успел заметить: командир корабля проводит в салоне совещание с экипажем.

– Ваши документы! – Отбросив шторку, командир резко шагнул в бизнес-класс. – Журналистам не место за пределами здания аэропорта!

– Я прилетел рейсом «Бритиш Эавейс»…

– Что?! Они давно разгрузились!

– Мой профессиональный долг…

– Долг, говорите… Бортинженер, вызвать полицию! Немедленно!

Последняя фраза прозвучала на немецком, но слово «полиция» Харви разобрал.

Ачерсон подался назад и, разворачиваясь, увидел карман с газетами, застыл. Но через мгновение-другое, точно «укушен» неким откровением, бросился стремглав из самолета, испугав до смерти стюардессу, и без того шокированную ЧП на борту.

На счастье Ачерсона, в три ночи зона высадки практически пустовала. Через четверть часа он, безошибочно сориентировавшись, вошел в зал паспортного контроля, где, кроме скучающего контролера, прочей активности не замечалось.

– Вы откуда? – удивился контролер.

– Из Лондона.

– Как это? Лондонский приземлился давным-давно!

– Я, знаете ли, отравился, в туалете терминала просидел, – беспардонно соврал Ачерсон. Как-то прочувствовал: капитан от вызова полиции воздержался. Скорее всего, посчитал, что на сегодня и одного злоключения довольно.

– Что-то непохоже… – засомневался контролер. – Из туалета с фотоаппаратом на шее?

– Так прихватило, что и снять не успел.

– Н-да… – оценивающе протянул пограничник, но вдруг оживился: – Не зря кем-то сказано: не имея своей кухни, англичане сто лет с французами воевали.

– Сто лет живут лишь враки, люди меньше… – патриотично вздохнул Ачерсон.

– Следующий раз летите «Люфтганзой»! – Контролер протянул проштампованный паспорт.

Три ночи – пик сновидений, до утренних экзерсисов еще рано… Харви между тем все нипочем. Запрыгнув в головное такси, он распорядился: «Штаб-квартира «Зюддойче цайтунг».

Дежурный секьюрити «Зюддойче цайтунг» по-английски – ни слова (надо же!), но, разобрав «Айзенкрот», обратился к журналу допусков. Записи аудиенции, однако, не нашел и развел руками.

Харви окинул взором лобби. Увидев уголок для посетителей, потопал туда и, завалившись в кресло, вскоре заснул.

Ровно в 9:00 главный редактор стремительно вошел в лобби, расстегивая на ходу пальто. Остановился и, здороваясь с охранником, заметил: в секторе для посетителей дрыхнет респектабельно одетый мужчина.

– А это кто?! – возмутился Айзенкрот.

– Сменщик сказал, иностранец, но все, что разобрал – «Айзенкрот».

– Эрих, немедленно разбудите. Выясните, почему он здесь. Если очередной параноик, спровадьте! – Айзенкрот направился к лифту.

– Будет сделано, господин главный редактор!

Харви вновь угрожали полицией и в очередной раз ему удалось отбиться. Подскочивший на шум спортивный репортер, сносно говоривший по-английски, погасил конфликт. Позвонив завканцелярии главного редактора, разъяснил: к шефу на прием рвется английский журналист Харви Ачерсон. По его словам, близко с ним знакомый.

– Ачерсон? Хм… В лобби говорите? Пусть подождет.

Через полчаса Харви принял начальник отдела новостей.

– Дорогой господин Ачерсон! Шеф просил передать: он высоко ценит наше с вами сотрудничество, надеется на продолжение… Мы готовы рассмотреть любую ценную наработку. В качестве фрилансера, так сказать… Жаль, не созвонились прежде…

– Не утруждайте себя подтекстами, Фриц, все ясно, – грубо оборвал собеседника Ачерсон. – Скажите лучше: в сегодняшнем номере есть заметка о смерти пассажира на борту «Йоханнесбург-Мюнхен»?

– Откуда? Я едва узнал об этом…

– Всплыли подробности?

– Пока никаких. Наши источники в полиции не всегда эффективны. Нередко слить – себя подставить…

– Я заснял серию снимков…

– Каких?

– Когда выгружали усопшего.

– Прелестно! Купим их у вас, снесусь лишь с шефом.

– Вот-вот… Только с шефом переговорите о другом.

– О чем же?

– Напрягите всю цепочку: «Люфтганза», полиция, врачи. И продуйте их насквозь! Сколько бы это не стоило!

– Постойте, у вас что, зацепки, помимо снимков?

– У меня, представьте себе, голая интуиция.

– Ну, знаете… На повестке, возможно, рядовой инфаркт…

– Фриц, передайте шефу все слово в слово, именно так, как я сказал. Я же в гостиницу – выспаться. Встретимся после обеда, в часика три. Не забудьте предупредить секьюрити. Удачи!

Айзенкрот пытливо рассматривал Харви Ачерсона, чем британца ничуть не тревожил. Более того, внушал здоровый оптимизм.

Харви ни на йоту не сомневался: причина аудиенции – кончина пассажира на борту лайнера «Йоханнесбург-Мюнхен». Никакие прочие мотивы не могли подвинуть этого кашалота масс-медиа к незапланированной встрече. Ибо более идиотского поступка, чем без о’кей примчаться в солиднейшее издание, он в своей карьере не совершал.

– Именно таким я и представлял вас, Харви. Вы такой же, как и на фото: жилистый, подтянутый, неустрашимый. Единственно, чего не выходит разглядеть – печати Шамбалы. Признайтесь, в горы вы стремились за этим? – более чем доброжелательно начал главный редактор.

– Не в моей ситуации спорить… – ехидно хохотнул Харви.

– Вы вновь на коне, осмелюсь вам сказать, – кашлянув в кулак, с ноткой зависти заметил Айзенкрот.

– Я весь внимание, герр Айзенкрот.

– Собственно, задержу вас не надолго. – Айзенкрот увел глаза в сторону. – Чтобы сообщить: мы покупаем снимки. И, конечно, выразить признательность…

– Это все? – опешил экс-журналист.

– А что еще? – искренне удивился Айзенкрот.

– Я не нуждаюсь в той подачке, которую вы из себя выцедили.

– Не понимаю… – смутился главный редактор.

– Я ищу тему, отвечающую моему уровню и, разумеется, с соответствующим гонораром, – заявил британец.

– Харви, понимаю, вы пережили трагедию, хотя и вышли из нее с положительным сальдо – 50.000 марок в кармане. О какой разработке речь? Немецкого вы не знаете, не говоря уже о местных реалиях! – пожал плечами Айзенкрот.

– Совершенно необязательно при сегодняшнем разделении труда! – возразил Ачерсон. – Но не это главное. Я, знаете ли, полагаюсь на спинномозговую чуйку. И, поверьте на слово, привела она меня сюда не зря! В общем, так… Я не уступлю фото, пока не раскроете начинку. Не прочь даже баш на баш обменять…

– Встреваете в сугубо немецкое дело, – поиграв желваками, надменно молвил главный редактор.

– Смотрите, завтра о происшествии напишут другие. Просветившись, я начну торг… – парировал визави.

– Не напишут, на ближайшие три дня – прокурорский запрет.

– Тем более! Значит, натурообмен симметричен.

– Просто гипнотизируете упорством! Пленка с вами?

– Сдал в фотоателье проявить.

– Сходите тогда за ней.

– Никуда я не пойду! – зло отрезал британец. – Вот квитанция, оправьте курьера. И не тяните резину, склонив меня работать за просто так.

– Марта, зайдите ко мне, пожалуйста, – обратился к селектору Айзенкрот. Отдав распоряжения о пленке, продолжил:

– Харви, надеюсь, понимаете, что прокурорский запрет с этой секунды распространяется и на вас.

– Без прописных истин, герр Айзенкрот.

– Признаться, Харви… – Айзенкрот запнулся. – Если бы не мой нажим, копаться в этой, на первый взгляд, рядовой истории «Зюддойче цайтунг» не стала бы. К вашему совету прислушался и не прогадал…

– Вот видите!

– Итак… – Айзенкрот набрал воздух, – Покойный скончался от инфаркта, приключившегося отнюдь не на борту, а накануне. Порой инфарктники не знают, что с ними, но не в этом случае – фигурант поступил на борт судна в инвалидной коляске. Как и почему больной, на грани смерти, отважился на полет – пока остается загадкой. Дальше – больше. Голландский паспорт покойного – поддельный, как и обнаруженная в паспорте медсправка, где указано: пациент, жертва ожогов, следует для лечения в Германию.

Вместо ожогов патологоанатом обнаружил слой несмываемой черной краски – на шее, ушах, кистях рук. На лице – частички клея, назначение которого неизвестно. Общее физическое состояние покойного – крайняя дистрофия.

– Еще не догадались, герр Айзенкрот? – с явной издевкой встрял британец.

– О чем?

– Ладно, поберегу ваши нервы. Простите, что перебил.

– Паспорт, как выяснилось, принадлежит двадцатилетнему голландцу, недавно вылетевшему в составе туристской группы из Амстердама в Йоханнесбург, – продолжал главный редактор. – В нем заменена фотография и цифра в дате рождения – 1940 вместо 1960. Подделка столь искусна, что визуальный осмотр документа ничего не дал. Лишь экспертиза выявила отклонения. Причем, полагают они, использованы технологии, криминалистике неизвестные. Одно из предположений: применялись элементарные подручные средства, но руками Микеланджело подделок. И последнее: к расследованию подключилась контрразведка: какая-то еще бумаженция – под подкладкой пиджака…

– Версии? – воспользовавшись паузой, озвучил Ачерсон.

– Пока никаких. В полицейской базе данных, как и в картотеке Интерпола, покойный не значится.

– С чего бы ему? – хмыкнул британец.

– Что за ирония, Харви?

– В чадской эпопее все детали помните? – спросил Ачерсон, нечто перебрав в уме.

– Чад здесь при чем? Лишний раз напомнить о своей персоне?

– Так вот. – Харви не повелся на колкость. – На юге Чада наш герой был замечен еще раз. Правда, марку мотоцикла полицейский определить не смог, как и невнятно воспроизвел приметы мотоциклиста, что и породило скепсис к его показаниям.

– Харви, что за умозрительная параллель?!

– Да не параллель это, герр Айзенкрот, а прямая линия, нанизавшая на себя фрагменты одного и то же события!

– Линия между чем и чем? – Чуть придвинувшись, главный редактор застыл.

– Представьте себе, из Мюнхена в Мюнхен, то есть город, в котором мы имеем честь быть. Но вначале дослушайте. Так вот, тот полицейский сообщил, что у мотоциклиста был рюкзак. Причем покоился он на спине, а не на заднем сиденье. Переварив обстоятельство, я впервые приоткрыл для себя мотив поведения героя.

– Какого героя, Харви, черт побери! – вспылил Айзенкрот. Но по его округлившимся глазам угадывалось: он скорее не в силах поверить в вызревающую догадку, нежели сбит с толку.

Экс-журналист обрел снисходительно-журливый вид и мягко спросил: «Разжевать?» Не дождавшись ответа, повысил голос: «Герой чадской эпопеи и труп на борту «Йоханнесбург-Мюнхен» – одно и то же лицо! Не зря говорил: жалею ваши нервы».

Айзенкрот хлопнул по крышке стола кулаком, оглашая:

– Надо же, связался! И раза ведь хватило!

– Что за истерика? – журил Ачерсон. – Жалко оставшихся пятидесяти тысяч? Они, не сомневаюсь, согласование акционеров прошли. Ждут меня в Нджамене дожидаются. Вы их, общеизвестно, окупили с лихвой, а сокрушаться, рассыпая дурные манеры, не стоит. Впору переключаться на рубрику: «Смерть призрака. Кто за кулисами?»

– Ой, Харви, детством от вас так и тянет! – Айзенкрот вскочил на ноги, бросился к окну. Раздвинул пальцами жалюзи, не пытаясь что-либо высмотреть. Отпустил, стремительно вернулся обратно. – Куда вляпались, знаете?! Вот что вам скажу!

– Угроза или как понимать? – насторожился британец.

– Вам видна одна верхушка, хоть и насквозь. Что внутри, ни сном ни духом!

– Интересно… – протянул Ачерсон.

– Ладно, об этом потом! Выкладывайте свои аргументы, Шамбалы посыльной.

Ачерсон встал, поставил на место барельеф Ремарка, опрокинувшийся на столе визави после удара, уселся обратно.

– Не вижу, что разжевывать, Конрад, – заговорил несколько опешивший британец. – Все просто, как горох[106]. 10 января из Мюнхена в Йоханнесбург вылетает с грузом Некто. В небе над Ливией самолет терпит аварию. Некто и груз уцелевают, оставшись, к своему счастью или несчастью, в системе банальных земных координат. Тех самых, которые у нас зовутся обязательствами, а в мире декларативного равенства – долгом. Этот кисло-сладкий императив гласит: дуй-ка ты парень по маршруту дальше, коль сел не в тот салон.

Некто, оказалось, не отставной десантник, а самый что ни на есть отлично подготовленный агент. Расстояние до Йоханнесбурга покрывает когда пехом, а когда – как придется. Испытывает при этом одну-единственную тягость – дефицит документов. Ибо все прочие трудности – как физические, так и духовные – ему, можно сказать, нипочем. Собственно, не будь той преграды, мы бы и не прознали о герое. На околопаспортных движениях он и засветился в Ебби-Бу, введя в транс местного фотографа и француза-инженера, а спустя некоторое время, судя по услышанному, безвестного пока юношу-голландца, который, как представляется, обивает ныне пороги консульства, доказывая: я – тот самый я, а не примазавшийся бур.

Из-за злосчастных корок, то работавших, то нет, Некто менял облик, прыгая из одной расы в другую. Свидетельство тому – черная краска на теле и остатки клея на лице. Великодушно поясню: клеем крепилась негроидных черт маска. Передав в Йоханнесбурге, либо в округе упомянутый рюкзак, Некто с заданием расквитался. Тут, к превеликому сожалению, его настигает инфаркт, что, тем не менее, не мешает ему вылететь обратно. Думаю, отчитаться, никакого иного разумного объяснения не нахожу.

Природа к фанатикам, хоть и снисходительна (сама изваяна на пределе риска), при откровенном глумлении над собой пускает их в расход. Прибирает в царство теней и многострадального Некто. Собственно… все, за исключением нашего баланса, разумеется. Призрак Сахары – на блюдечке, герр Айзенкрот, простите, на анатомическом столе. Осталось за малым – рассчитаться.

Айзенкрот застучал пальцами по столу. Склонил ухо, прислушался, выказывая внешне: к лешему всех – намордники, фанатиков, природы коварный оскал! Код сущего – в этих щелчках, ладных, ритмичных. Успокоят, подскажут.

– Вот что, Харви. – Айзенкрот все еще стучал по столу. – Возвыситься над природой, ее стихией – свойство, которое и в моем почтенном возрасте изумляет. В этом вы и Некто – как две капли воды. Хорошо, что у меня две дочери, а не сыновья. А то, слушая вас, исходил бы от зависти. Но гениально вычислив неуловимого, а чуть позже нюхом ищейки вырыв его из могилы, вы почему-то не задумались: какие дьявольские силы запустили сверхгероя? Неужели «Географическое общество» или «Лига альпинистов»? Вы, Харви, оказали мне сегодня неоценимую услугу, закрыв, как бы мне поначалу не казалось это бредовым, последнюю страницу эпопеи с Некто. Отныне я могу спать спокойно.

А теперь слушайте как можно внимательнее. Не успели мы опубликовать свой первый репортаж о призраке Сахары, взбаламутивший всю Европу, десятки ее наисерьезнейших газет, как мне позвонили. Отнюдь не из Бонна или, на худой конец, из Претории, а из той епархии, перед которой «Коза Ностра» или «Каморра» меркнут как сорванцы из неблагополучных районов на фоне бойцов «Дельты». Она – невидимое мировое правительство. Во фраках, но хлюпающее по колено в крови. Когорта, которая не поперхнулась убрать обоих Кеннеди, выставив хваленую американскую демократию курам на смех. Белый дом и через сорок лет не отважится рассказать правду – кишка тонка. Да что там Белый дом, все правительства пляшут под их дудку. За исключением разве что стран Варшавского пакта.

Харви, мы переправляли им новости из Чада прежде, чем начинали их обработку! И редактировал их не я, а назначенный сообществом куратор. Тему призрака свернули – вопреки сотням звонков от читателей – не потому что тот бесследно исчез, а получив от верхушки Корпорации устный приказ. Кстати, задумайтесь: ваше увольнение – не их ли рук дело? Нами попользовались как шлюхой, отфутболив в ночлежку с копеечной вывеской «Демократия»!

А теперь ответьте мне: в проекции сказанного есть ли у вас моральное право на замороженную часть гонорара? О юридическом просто молчу: трупами торгуют лишь на Ближнем Востоке, идентифицированными причем.

Резюме. Вы прямо сейчас встаете и идете в мою канцелярию. Называете Марте любой аэропорт мира, куда бы хотели улететь. «Зюддойче цайтунг» оплатит билет и навсегда с вами распрощается. Слышите меня, Харви, навсегда! И, пока я руковожу редакцией, вам запрещены любые контакты с нами – ни открытки, ни телеграммы, ни телефонного звонка. Даже если оседлаете Даунинг 10. Последнее… – Хозяин кабинета неловко задвигался в кресле, будто от внутреннего дискомфорта. – Упритесь буйволом, но не делайтесь мулом… – Айзенкрот как-то размазано махнул в сторону окна.

Через несколько секунд дверь в кабинете Айзенкрота громко хлопнула.

22 апреля 1999 года – 19 лет спустя

Глава 35

Где-то к полудню Каунас стал стекаться в советскую толкучку, казалось бы, давно почившую в Бозе, как и сама империя зла, все чаще поминаемая в Литве без пены у рта, с двусмысленными вздохами – не исключено, неосознанной ностальгии.

Жизненный уровень некогда самой дремучей европейской окраины (о не знавшем трактора сельском хозяйстве речь) за годы оккупации резко возрос, обосновавшись в табеле благосостояния между Грецией и Португалией. О чем соседи по Общаге Народов лишь мечтать могли…

Впрочем, толкучку Каунас напоминает лишь скоплением люду, в подавляющей массе – мужского. Женщины, ее передовой отряд, как попрятались.

Сильный пол стихийно кучкуется в подворотнях, скверах, кафе, разворачивая форумы дискуссий. В фокусе общегородского интереса – финал Евролиги по баскетболу, где впервые играет «Жальгирис», гордость, да что там – национальное наваждение литовцев. Жаль только, что не дома, в «Спортхалле», а в далеком Мюнхене. Поддержали бы, конфетти да матюгами «Киндер»[107] закидав!

Фанаты, многие опохмелившись, (воскресенье как-никак!) схватываются из-за сущих пустяков, отчаянно спорят. Все же преобладает трезвый, уравновешенный настрой. Куда не смотри, крохотная Литва – баскетбольная держава. Чего только два литовца в NBA стоят, притом что у французов и итальянцев ни одного! А рассредоточившиеся по всей Европе десятки восходящих звезд!

Аромат победы витает в воздухе – слишком уж уверенно, с запасом прочности, «Жальгирис» прорвался в финал. Впрочем, мяч круглый, а судьи привередливы, нередко верша судьбу матча по настроению – на каком боку спалось…

Каунасцы столь поглощены дебатами о поединке, что, сообщи им о внезапной отставке правительства, отмахнулись бы: «Туда им, демагогам, и дорога. Отстань! Лучше статистику по «Киндеру» скажи!»

И, конечно, горожанам до лампочки, что устроитель вечернего бала в их издерганной сменой эпох жизни – мало кому известный меценат, уроженец Каунаса, некто Шабтай Калманович. Именно он, на пару с национальной иконой Сабонисом, рискнул воскресить былое величие клуба. Не сделай он миллионных вливаний в трещавший по швам бюджет, от «Жальгириса» осталась бы одна «Галерея Славы» с пылящимися кубками советской чеканки на стеллажах.

Как и полагается владельцу клуба, он в эти минуты рядом с командой, в Мюнхене. Закинув руки за голову, откинулся в кресле – почивает в номере-люкс «Президент-отеля». Сама же команда убыла на тренировку, последнюю прикидку перед финалом. Делать ему там нечего, утомлять тренера назиданиями в такой момент – все равно, что ассистировать жене при родах.

На письменном столе – две стопки газет. В одной – немецкие, которые утром заказал доставить в номер, вторая – из Москвы, откуда прибыл в Мюнхен. Захватил, чтобы поразвлечься на досуге.

На Мариенплац, Максимиллианштрассе – не тянет, почтил своим присутствием с десяток раз. Больше в Мюнхене смотреть особо нечего. Американцы с англичанами постарались…

Шабтай потянулся к стопке местных изданий. На самом верху «Франкфуртер Альгемайне».

«Ба, вот это заголовок: «В Литве победу «Жальгириса» ждут больше, чем вступление страны в ЕС»! Читай дальше, гляди. Составы, комментарии тренеров, статистика, ставки букмекеров, два к одному ставят на «Жальгирис». Здорово! Обо мне, правда, ни слова… Ничего, завтра фамилия Калманович будет у всей Литвы на устах. Если верить обещанному, одарят престижным орденом и княжеским титулом в придачу. Вот он венец славы, о чем мечталось, что так ждалось! Интересно, в пятьдесят два – не поздно или в самый раз?»

Шабтай склонился над столом, подпер голову рукой, задумался.

«То ли ты обрел? – в конце концов озадачился Шабтай. – Прославиться в крохотной Литве – шел к этому? Все, на что способен?»

«Подожди, – ответил невидимый оппонент, – у миллионов других в биографии одни записи гражданского состояния: родился, женился… В три бумажки жизнь обернута! Ну, не стал ты Онассисом – что из этого? Кто знал о его миллиардах, не женись он на знаменитейшей вдове?»

«Хм, получается, формула паблисити у нашей братии такая… Разнимся лишь невестами! Без них – ни славы не почестей? А моя суженная – «Жальгирис»? Но, если разобраться, и хорошо, что газетчикам не интересны владельцы клубов. Пронюхав прошлое, раздули бы до небес. Не время сейчас… А завтра – победителей не судят! Прошлое… Сколько там всего – скручено-намучено…» – Шабтая завертело и, приподняв, унесло.

Он приземлился на вилле президента Ботсваны в восьмидесятом, оставившем кучу мозолей в душе, но на просеку удачи выведшем.

– Понимаю ваш выбор, мистер Лукас. «Де Бирс» в добыче алмазов – та же величина, что «Локхид» в самолетостроении, – откликнулся Шабтай, проведав о судьбе своего проекта, на сей раз похороненного бесповоротно.

– Вы куда-то пропали, Шабтай, канарейка выпорхнула… – Лукас неотрывно смотрел на прислоненный к ногам посетителя кейс.

Сагу, развернувшуюся после крушения в Сахаре «Боинга», Шабтай, по понятным причинам, живописать не стал. Заметил лишь: «Были трудности, но все позади».

– Сочувствую, но сами понимаете… И, собственно, чем могу быть полезен? – удивленно взглянул на гостя Лукас.

– Наш уговор в силе, господин президент. Приступить к исполнению готов хоть сейчас.

– Вы серьезно? Сами сказали: «Де Бирс» – это… – ухмыльнулся президент.

«Неужели думаешь, что я ставил только на алмазный тендер? – усмехнулся в ответ Шабтай, но про себя. – Мечтал, фантазировал, да! Жить без мечты – до скончания века икрой минтая давиться. За идею ухватился скорее, чтобы воображение Совмина сразить. На честолюбии играл: смотрите, у большого бизнеса оттяпаем, заодно и поддержим континент. Купились, хоть и не в Совмине… Но какие нехилые ребята повелись!»

– В Ботсване острая нехватка строителей, половина госзаказов не осваивается… – вернулся к разговору после недолгой паузы Шабтай, словно начиная с чистого листа.