Под солнцем и богом

Прижав носовой платок к лицу, Дина жалобно всхлипывала, но не от бабьего отчаяния – переваривала их первую с ангольцем ночь.

– Тебе, наверно, было трудно, – непринужденно сказал «Анголец», когда Дина, переводя дух от забот по хозяйству, собиралась с мыслями, чтобы дать последние ЦУ. Не проходное будто радушие, в которое облеклась фраза, задело, обогрело чем-то достоверным, искренним. Позже прозвучали еще какие-то слова, вроде, незатейливые, но исподволь приковавшие внимание. Нечеткие, но столь влекущие жесты и еще… густой, будоражащий запах лаванды, заполнивший дом. Ей не только расхотелось уходить, естество затрепетало, возжелало сублимации ощущений – и без того взвинченных зовом таинства, загадки.

– Я проведу тебя к машине, ночь… – предложил «Анголец», подбавив интриги.

Она машинально встала и, поправив на деде плед, направилась к выходу. У машины протянула свою руку, притом что к всевозможным жестам, тем более мужским, была чужда. Почему-то ей захотелось прикоснуться к некрасивой, даже заскорузлой ладони, пощупать тайну, вкусить…

Они вкушали ее до утра, до темных разводов под глазами и на простынях. Дину втянул – без остатку – хлюпающий, порой гикающий, но столь смачный мир. Ее всосала бездна, в диких масках и без них, кусачая, и до слома тормозов – срамная. Небогатый опыт Дины скомкался в своей неуклюжей стыдливости, напоминая фиговый листок, которого стыдишься больше, чем то, что он прикрывает. Все привычные ценности, помыслы о добропорядочной еврейской семье, женские амбиции и чаяния раскрошились в нечто наносное, омерзительно обывательское.

Ее лубочный, столь уютный закуток заполнил многорукий паук из неведомого семейства, одним присутствием обративший Дину в послушный придаток, лебезящую собачонку, заглядывающую хозяину в рот и готовую исполнить любую его прихоть. Но то и дело раскаивающуюся…

Арон таранил воображение Дины не одним даром серцееда-растлителя, охмурял многогранностью натуры: начиная с легенды дезертировавшего из Анголы советского офицера, кончая вселенскими планами разбогатеть.

Без оглядки на свой статус сиделки, Арон делился, каким ему видится кратчайший путь на Олимп. Дина слушала, раскрыв рот, поражаясь, откуда подноготная западного предпринимательства ему до мельчайших деталей знакома.

Проведав о Джейкобе, ее приятеле, сотруднике «Де Бирс», «Анголец» осторожно о нем расспросил. И не праздного любопытства ради, а с конкретной целью, застывшей в цепких глазах. Незаметно подвел: она, встретившись с Джейкобом, кое-что разузнает… Особой сметки не требовалось – внутриведомственную, закрытую информацию, что подразумевало: стать пособницей противоправного, уголовно наказуемого деяния…

Ее отчаянные возражения Арон отмел, обезоружив тривиальной фразой: «Тебе это нужно не меньше, чем мне».

– Собственно почему? – чуть не задохнулась от изумления Дина.

– Мы создадим свой «Де Бирс», тебе не хочется? – огорошил, сама наивность, «Анголец».

– Мне? Не знаю… Где мы, а где «Де Бирс»…

– Совсем рядом, дорогая.

– А если он откажется? Что тогда?

– Ты же женщина. Был бы я… – обезоруживающе рассмеялся Арон.

Джейкоб не один год сох по Дине, но был плюгав и кожа да кости. Их отношения то обрывались, то возвращались в исходную точку, но постель обходили стороной. Дина давно бы порвала с Джейкобом, если бы не его милая застенчивость и, конечно, радужные перспективы бой-френда, завидного жениха, в неполные тридцать прочимого в начальники отдела и ни где-нибудь – в «Де Бирс».

– Я готов за тебя умереть, Дина, но этого не проси! – взмолился Джейкоб, когда обнажился истинный мотив свидания.

– Женщины любят тех, кто жертвуют… – глядя куда-то в сторону, пробормотала она.

– Пойми, переговоры об учреждении концерна-монополиста в Ботсване – вопрос не ко мне. Я от них как от Луны. Какие-то полунамеки – все, что мне известно. Об этом даже в курилках не шепчутся – засекречено так!

Джейкоб все же выведал, скорее всего, разговорив Оппенгеймера-старшего, своего родственника, самого президента «Де Бирс». Но наступившая за сим ночь воздаяния, полная обоюдных слез, омерзительных телодвижений стала для Дины жертвой, принесенной неведомо для кого и чего. Заказчика-то промышленного шпионажа – поминай, как звали!

«Потрошитель» девичьих душ и промышленных секретов исчез и, как у этого выводка водится, в самый непредсказуемый момент. Без записки, звонка, малейшего намека, куда путь свой держит. Унеся все, кроме живота, томящегося не тухнущими головешками воспоминаний.

* * *

Спустя двенадцать часов Шабтай вновь частил шаг по Фредерик Саар – улице, где обитал его подопечный Барух. Но торопился не к старику, отчаявшись найти новый приют, а в противоположном направлении, где на ближайшем перекрестке его дожидалось такси.

Получив штормовое предупреждение, Шабтай судьбу искушать не стал – бросился наутек, но не куда подальше, а в пустующий поблизости дом, в метрах двухстах от Баруха. Выгуливая старика, заметил: жизнь там замерла. Почтовый ящик забит корреспонденцией под завязку, новые газеты просовываются в щели калитки.

Шабтай проник в жилище самым заурядным способом – через окно, поддев раму прихваченной у Баруха стамеской. Распахнув створки, забрался на подоконник. Тут его точно огрело: «Сигнализацию не проверил, черт!» Оглянулся, будто в поиске путей отхода, но тут же сообразил, что «электросторож» «запел» бы давно.

За считанные секунды «Анголец» обошел все комнаты и подсобки. Комплектность мебели и предметов быта не оставляла сомнений: хозяева, скорее всего, в отпуске. Обнаружив в холодильнике кой-какую снедь, баночкой тунца поужинал и не долго думая завалился на боковую.

Такси Шабтай вызвал прямо из дома – телефон, как и прочие коммуникации, работали.

По тротуару Шабтай шел быстро, но уверенно – в окрестностях он примелькался. Соседи с ним даже здоровались, принимая его за близкого родственника Баруха.

– В Преторию, сэр, как заказывали? – уточнил таксист, как только Шабтай открыл дверцу.

– В столицу, друг, в столицу! – изрек Шабтай.

Непривычный для семи утра пафос смутил водителя. Но увидев, что ранний пассажир улыбается, усмехнулся и сам.

– А в Претории, где?

– На месте подскажу, главное – доехать.

– Разумеется, сэр.

– Вам радио или кассету с музыкой?

– «Абба», если есть.

– Найдем… – весело протянул таксист, довольный своей запасливостью, притом что «Абба» голосила в каждой легковушке…

«Лишь бы не доставал…» – подумал Шабтай.

При всем при том «Анголец» был не прочь послушать музыку, но не лиричную «Аббу», а зовущую к свершениям Хавенагилу[93]. Песня вписывалась в его состояние духа, резко воспрянувшего, правда, пока не совсем понятно по какой причине…

Шабтай откинулся на сиденье, показывая всем видом: наслаждаюсь музыкальным утренником. На каждом изящном пассаже оживлялся, имитируя дирижерские выкрутасы-кренделя. Малейшего намека на жизненные неурядицы пассажира, не говоря уже об участи преследуемого, не замечалось.

Предостережение раввина, хоть и вышвырнуло его из надежного убежища, душевную маету примяло, а потом и вовсе растворило. Старец, того не ведая, просветил: в Варфоломее драмы своих оппонентов, зримых и незримых, он, как минимум, на корпус опережал. Переигрывал причем не рядовых функционеров, а, судя по размаху облавы, настоящих воротил. И не из какого-то Рыбнадзора, а дозорных иных, не знающих ни страха, а главное – упрека. Именно они, сливки советской разведки, – он окончательно убедился – записались к нему в компаньоны проекта.

Такси домчало Шабтая до downtown Претории за неполный час.

– Где в центре? – поинтересовался таксист.

– А прямо здесь, – небрежно бросил Шабтай, заметив указатель почтового отделения связи. Расплатившись, энергично зашагал к парадному входу.

Момента открытия терпеливо дожидалась группа из семи человек, сгрудившаяся у входа. Вскоре подтянулись еще трое. Как и Шабтай, бессловесно примкнули к очереди.

«Обстановка располагает… – рассуждал «йоханнесбуржец». – Чем представительнее массовка, тем проще уйти незамеченным, что немаловажно, если, запеленговав, развернут облаву на автора звонка».

Дисциплинированные налогоплательщики молчаливо распределились между окошками. У каждого в руках – по несколько платежек. Лишь благообразной, притащившей бандероль бабусе не хватило свободного кассира.

Застрекотали кассовые аппараты. Под шумок Шабтай прошмыгнул в одну из трех переговорных кабинок. Из карманов брюк достал мелочь и сложенный вдвое листок бумаги. Пробросив в прорезь несколько монет, стал набирать на диске номер, причем по памяти, не раскрывая записку. Судя по первым двум оборотам «4» и «9» (после международного кода), в наборе – немецкий номер. Последующие цифры, замельтешив, смазались.

– Алло, – прозвучало после третьего гудка.

– Гутен морген, герр Мюллер. Манфред Курц, – радостно проговорил Шабтай. – Не разбудил?

– Не беспокойтесь, давно на ногах, – ответил абонент.

– Будем работать? – подбавил оптимизма Шабтай.

– С вами, Манфред, всегда рад.

Шабтай распрямил бумажку и начал степенно зачитывать густо исписанный листок. По содержанию – техническая спецификация: комплектующие в обрамлении цифр и букв. К середине читки проклюнулось – автоматическая линия, предположительно, конечно… Но взыскательное техническое ухо признало бы в нагромождении знаков и символов полную белиберду. Между тем, общеизвестно, инженерной полиции, как таковой, не существует, в телефонном поле – тем паче.

Чтецом Шабтай оказался отменным – за пять минут стенографирования Мельник[94] его ни разу не переспросил. Поинтересовавшись здоровьем Моники, инициатор звонка радушно распрощался.

«Йоханнесбуржец» придержал руками дверь кабинки, чтобы не хлопнула, вышел. Заторопился на выход, не оглядываясь. Не удостоил даже взглядом старушку, уносившую бандероль, – забыла дома кошелек.

У первого газетного киоска Шабтай остановился, купил свежий номер «Таймс». Чуть отойдя в сторону, развернул. Скулы лица напряглись, тут же голова мелкими рывками поскакала по колонкам и в какой-то момент замерла. Лицевые мышцы постепенно воспрянули, ожили. В глазах даже мелькнуло вдохновение, но не виршеплетства – дела.

Через час такси с преторийскими номерами подкатило к молодежному хостелю, выходившему фасадом на привокзальную площадь Йоханнесбурга. В убогом двухэтажном здании где-то прорвало водопровод. Домчала вода и до крыльца.

Студенты-американцы с легкими рюкзаками за спиной, обкурившиеся с утра марихуаной, лыбились, квело отгребая от себя поток. Их автобус с экскурсоводом опаздывал. В распорядке тура: в 9:00 обзорная экскурсия по городу.

Как и студентов, пассажира такси авария не смутила. На пятках он бодро прошагал через крыльцо, обходя торчавших (хоть как) юнцов и по кромке лужу.

Администратор хостеля – под стать гостям, чуть больше двадцати – не сразу обратил на визитера внимание. Не исключено, потому, что в расхлябанный антураж молодежной деревни, а местами – коммуны хиппи тот не вписывался: гладко выбрит, модно подстрижен и немыслимо – в брюках со стрелками. Фасадом – преуспевающий биржевой брокер. Должно быть, таксист адресом ошибся…

– Одинарный в наличии? – «Яппи» небрежно бросил на стойку «Таймс».

– Одинарный?

– Номер на одного.

– Это хостель, а не «Crown Plaza», сэр!

– Прочитал…

– На четырех – самый маленький. Душ в коридоре.

– Свободен? В смысле, без подселения…

Давно нечесаный консьерж вознес руку в движении, напоминавшем поиск пробора. Не обнаружив оного, шмыгнул носом.

– Друзья на подходе? – поинтересовался консьерж.

– Именно! – воскликнул не столь незваный, как необычный гость. Казалось, версия метрдотеля пришлась ему ко двору.

– Имейте в виду… – Дежурный по чреватой сантехническими авариями вольнице поджал губы. – У нас оплата – исключительно вперед. Исключения – только иностранцам, под заклад паспорта.

– Посчитайте… – Отутюженный гость полез за бумажником.

Спустя минуту вновь прибывший прыгал через лужи, высматривая шестой номер и умудряясь при этом покручивать ключом. Как он и предполагал, в хостеле не только удостоверения личности – имени не спросили.

* * *

Зепп Мюллер, торговец системами автоматизированной упаковки из Мангейма, не хватающий с неба звезд, зато преуспевающий, высокооплачиваемый агент восточногерманской разведки, дешифровал «заказ» анонимного Манфреда без особых усилий. Но, оказалось, не в плоть донесения, а в промежуточную шифровку-полуфабрикат.

Зепп служил информационным ретранслятором особо секретных операций Восточного блока, требовавших сверхнадежного информационного обеспечения. При этом ни с какими тайнами он не соприкасался, поскольку донесения к нему шли дважды закодированные. Его функция – раскодировка первого уровня. Если доступнее, Зепп обладал лишь дужкой дешифровочного ключа. О чем шифровки, Ретранслятор даже не догадывался.

Полученный сырец Зепп через полчаса преобразовал в милую беседу, которую, используя промежуточный шифр, доверил телефонным проводам. Позвонил по номеру, зарегистрированному в телефонном справочнике Восточного Берлина. Абонент – Томас Мюллер, официально – владелец маленького кафе. Важно отметить: никакой не однофамилец, а самый что ни на есть по линии отца родственник, двоюродный брат Зеппа. В придачу к семейным узам, сотрудник Штази.

Око восточногерманской разведки пало на Зеппа неспроста. Его поездки за железный занавес, частые телефонные звонки кузену представлялись естественным движением родственных чувств и, по крайней мере внешне, выглядели невинно. Находилось оправдание и частым международным звонкам, беспокоившим офис посредника, – две трети продукции он сбывал на экспорт. Нелишне заметить: с некоторых пор – себе в убыток. Был бы товарооборот…

Через два часа застенографированная беседа раскиданных войной кузенов поступила в центр связи Первого управления КГБ. Пройдя предварительную селекцию, оказалась на столе капитана Сорокина, подлинного асса шифровального дела.

В отличие от Зеппа Мюллера Сорокину пришлось изрядно попотеть. Из многочисленных повторов «Взялся ли наконец Фриц за ум?», «Как здоровье тетушки Ингрид?», «Какие лекарства ей привезти в следующий раз?» «Страшно по вам скучаю» и прочих фамильных реверансов капитан – через мудреный лексический дешифратор – составил короткий, но довольно нетипичный для шпионской текучки текст:

«Чем вызваны широкомасштабные меры, нацеленные на мою физическую ликвидацию? Малейшего повода, указывавшего бы на измену, не давал. К сведению: на днях меня стала разыскивать структура, как видится, ворвавшаяся со стороны, извне операции. Представляет ее не кто иной, как начальник Полицейского управления Йоханнесбурга. В его распоряжении – мое современное фото и фото моего связника, что и подтолкнуло к догадке. Вам, несомненно, известно, что связник выжил и, судя по газетным сводкам, следует варианту «Б» задания. Создается впечатление, что авария внесла неразбериху, перевернув все вверх дном. И, похоже, сцепились конфликтующие интересы. Получив гарантии личной безопасности, готов приступить к реализации последней фазы проекта. Крис».

Сорокин закрыл футляром машинку, отодвинул ее от себя. Размял онемевшие от полуторачасового бдения шейные мышцы, потянулся к стопке папок – слева от него – несколько раз перебрал, задумался.

В его богатом служебном опыте ничего подобного не припоминалось. По классификатору – шифровка максимального уровня секретности, что означало: вручить исполнителю операции лично. Именно в руки, под расписку, где будет фигурировать лишь дата, время и код донесения. Либо лицу, назначенному Главным в приказном порядке вместо выбывшего или замещенного сотрудника.

Исполнитель операции – Куницын, заместитель Главного, внезапно исчезнувший две с половиной недели назад. Причем не по причине должностного перемещения, а фигурой умолчания. В тот самый день, когда Управление облетела весть о трагической гибели ревизора Ефимова.

Вместе с тем приказ о переводе Куницына на другую работу или смещении с должности пока не доводился. Слухами же и домыслами в аппарате не пробавлялись, не то учреждение. Тот самый случай, когда «язык мой – не враг и не прокурор, а председатель «тройки».

Между тем на днях Главный поднял в полночь на уши весь центр и в нарушение элементарных норм устройства разведки ошарашил вводной: отобрать досье информационных мероприятий, которые курировал либо непосредственно вел Куницын. Вычленив таковые, перекрыть выходящую составную.

У сослуживцев прямо глаза полезли на лоб. Что бы ни случилось, зачем рубить с плеча? Одним махом гробит добрый десяток проектов. Но главное – подставляет агентов, а то и целые резидентуры!

В ту злосчастную ночь капитан раскопал четыре досье, где в той или иной мере фигурировал Куницын в роли заказчика информационного обеспечения. Контакты перекрыл и своему непосредственному шефу, подполковнику Лисовскому, отрапортовал.

Нынешняя адресованная Куницыну шифровка подпадала под категорию «входящие». То есть приказ Остроухова на ее формально не распространялся. Но по инструкции, пока никем не отмененной, могла быть вручена лишь Куницыну лично. Разве что…

Сорокин раздул щеки, одновременно двигая челюстью, будто полощет водой зубы. Потянулся к верхней папке, помеченной буквой «Н» (сокращение «Начальнику»), раскрыл, просунул в нее шифровку. Набрав номер приемной Главного, представился и сказал:

– Дело к Рему Ивановичу, срочное. Если на месте, доложите.

– Не так быстро, капитан. Появится окошко – вызову. – Помощник Остроухова разъединился.

На лице шифровальщика обозначилось скорее недоумение, нежели досада. Должно быть, переваривал услышанное, а скорее, просто задумался. Лики розмыслов столь обманчивы…

Вариться в соку самоощущений Сорокину долго не довелось, в считанные минуты помощник к нему вернулся.

Неся на себе печать архиважной миссии, капитан с папкой заторопился в приемную.

По пути ему встретился полковник Кривошапко, активно ассистировавший шефу в ночь охоты на ведьм. По их частым летучкам с Остроуховым угадывалось: назначение полковника замом Главного – вопрос времени. Соответственно отдавали и почести.

– Послушай, Сорокин… – остановился полковник. – В ночных бдениях как-то выпало из виду. А входящие Куницыну поступали? В последние недели…

Капитан источал априорную готовность услужить. При этом, казалось, тужится вникнуть в озвученное, а зажигание чуть запаздывает. Перебросил папку с правой руки в левую, мельком взглянул на нее. Несколько театрально вскинул голову и простодушно молвил:

– У Лисовского все… Я человек маленький.

– Маленький… хм… да удаленький! – Кривошапко возобновил движение, не прощаясь.

Спустя минуту Сорокин располагался напротив генерал-полковника, протягивая папку с вензелем «Н».

Ровно в 15:00 капитан вновь засел за «верстак». Задача – ничуть не проще, чем прежняя: передать ту же спецификацию, поступившую сегодня из Претории в Мангейм. В расфасовке, правда, иной. И опять, пользуясь словарем семейного быта.

– Отвечаешь головой, не напутай, – напоследок напутствовал Сорокина Остроухов.

Депеша-ответ отдавала не меньшей драмой, чем вошедшая: «Неприкосновенность гарантируем. В качестве гарантийного векселя готовы перевести премию в размере 50.000 долларов США – на любой указанный вами счет. Гипотеза о вторжении незваных гостей верна. По мере возможностей, их нейтрализуем. Предостерегаем: гости – крайне влиятельны и оснащены. По техническим причинам связь с курьером пока отсутствует. Если передача груза состоится, обеспечьте сохранность, немедленно сообщите координаты. Делать вложения в проект между тем запрещаем. От сотрудничества при этом не отказываемся, переносим на более поздний срок. Удачи».

* * *

В последующие двое суток на европейском театре действа свершились события, от внимания широкой публики ускользнувшие, но судьбоносные для развития сюжета.

Полковник Кривошапко вновь совершил головокружительный прыжок, но приземлился на сей раз не в Вене или, скажем, в Ля Рошель[95], а на азиатском материке – в Душанбе, столице Советского Таджикистана. Под стать крутой смене координат Кривошапко взмыл ввысь и по карьерной лестнице: был назначен на генеральскую должность, первым заместителем Председателя КГБ республики, а фактически, его головой, поскольку подобрать из местных кадров достойную кандидатуру не получалось.

Предшественник Кривошапко на пару с председателем «доловили басмачей» до того, что из соседнего Афганистана протопталась опиумная тропа, причем задолго до вторжения. Кроме того, ходили слухи, топфункционеры имели с нее еженедельный навар, измерявшийся в годовом исчислении многими нулями. Ну а то, что сам Таджикистан сподобился в огромную опиумную плантацию – при полном попустительства властей – с этим, похоже, все смирились. В результате СССР, один из немногих в мире наркотически чистых заповедников (южные окраины не в счет), неуклонно подсаживался на иглу…

К вящему удивлению подчиненных, новый хозяин, хоть и с приставкой ВРИО, никаких инаугурационных речей произность не стал. Не созвал даже совещание с начальниками отделов, дабы, как водится, постращать чисткой и кровопусканием. Напротив, как и вверенный ему контингент, растворился на своем рабочем месте, затаившись тише воды и ниже травы. За первый рабочий день покинул стены кабинета лишь единожды – и то по нужде. Выглядел бледным, растерянным, если не сказать более – подавленным.

Ближе к вечеру, так и не дождавшись распоряжений, помощник решился на знак внимания: заварил местный чай и наполнил вазочку сладостями нежнейшей выпечки. Постучался и, не дождавшись ответа, открыл дверь, но тут же закрыл ее.

Вмяв подбородок в сложенные на столе руки, хозяин с невыразимой тоской смотрел на карту мира, висевшую слева от него на стене. Помощнику, старшему лейтенанту Абдурахманову, показалось – не бессмысленно, а в какую-то определенную точку…

– Товарищ полковник, за нами охрана или что? – обратился к Кривошапко водитель, доставлявший его домой по завершении рабочего дня. Спросил, помня, что никакой эскорт за председателем, не говоря уже о ВРИО, прежде не клеился.

– На дорогу смотри! – сориентировал ВРИО.

В зеркало заднего обзора водитель больше не смотрел, как, впрочем, не делал это и сам сановный пассажир.

Дон Перуцци, совладелец «Оливетти», прочей нерядовой собственности на севере Италии, закончил этот день намного хуже Кривошапко. Последний, доехав до дому, повалился в собственную приготовленную экономкой закрытого правительственного городка постель. Итальянец же мыкался на надувном матрасе при полном параде и до утра не сомкнул глаз. Пристанище – охотничий домик в итальянских Альпах, на границе с Швейцарией, без электрического освещения, с отхожим местом во дворе, но окруженный тремя рядами до зубов вооруженной охраны.

Накануне, в четыре часа по полудню, в его фешенебельном офисе раздался звонок, оповестивший: его родовое имение объято пламенем, а вернее, догорает. Слуги и домочадцы бросились наутек, не успев даже вызвать пожарных. Пожар, мгновенно распространившись, уничтожил телефонную связь.

Пожарные прибыли с почти часовым опозданием, рассмотрев клубы дыма со смотровой вышки, но далеко не сразу. Фазенда от пункта их базирования изрядно удалена, в сельской глубинке, да и то на отшибе.

Дон Перуцци в панике рылся в карманах, когда раздался новый звонок, с интервалом в несколько минут после первого. По-видимому, он искал записную книжку с номерами служб экстренной помощи. Как все обремененные общественной нагрузкой люди, он их наверняка на память не знал.

Голос отличали врожденные ораторские данные, но не это главное. Его распирала, чуть потрескивая, редкая убежденность в том, что за словами стоит. Важно заметить: то была единственная тональность, которую Дон Перуцци понимал, ибо при возведении крепости Корпорации сам ее нещадно эксплуатировал. Тональность, не оставляющая выбора и сомнений.

– Вы нарушили негласный кодекс, сеньор Перуцци. Причем именно тот, который трепыхаетесь всему миру навязать. – Голос вдавился в виски Перуцци, обратив язык в полено. – В этом своде границ, как таковых, и заповедей не существует, но сферы влияния строго очерчены. Вы залезли не в свой огород, пусть он без плетней. Для пущей ясности поясню: с себе равными в век интеграции сотрудничают. Эра оголтелого пиратства, вселенского разбоя канула в Лету. Веление дня: власть предержащие договариваются, размечают зоны интересов и неуклонно их блюдут. Ливийский чемодан не из вашей широты. Срам им не то чтобы воспользоваться, а реанимировать нравы пещер. Допустив сбой, к тому же двукратный, сиречь, неуместный торг вокруг медицинского досье, из-под юрисдикции кодекса себя вывели. Потеряв иммунитет, сомкнулись с разрозненной массой простолюдинов, сирых и беззащитных.