Дети Зари. Книга третья. Песнь жар-птицы

А за два года до упокоения своего нанял Ждан целую артель каменотесов, и принялись они на Трехгорбом острове камень преогромный обтесывать, пока не явилась взору птица диковинная с головой девичьей. Там, у подножия каменной птицы, и схоронили Ждана по его последней воле, но слишком много лет прошло с тех пор, от могилы небось и следа не осталось. Унес Ждан с собой загадку Стратим, пощадившей его юность и красоту. А птица та каменная, сотворенная по воле сказителя Ждана, в народе зовется Крылат-камень.

Алексей Ремизов. «Крылат-Камень»

Глава 4. Что такое «комильфо»?

Клим не зря называл свой видавший виды спорткар «зверюгой»: тот ревел, пыхтел, но три четверти пути одолел махом. Затем все же сделали привал.

Съехав с автобана на узкую дорогу, петляющую среди полей и лугов, ребята оставили машину на обочине, а сами растянулись в тени раскидистого вяза. День клонился к вечеру, но жара еще не спала. Ветерок, колыхавший верхушки трав, у земли был едва ощутим. В густой листве перекликались невидимые пичуги, вдалеке тарахтел трактор: трудолюбивый фермер уже начал сенокос. В воздухе стоял сладкий запах лета. Все трое молчали. Они даже не видели друг друга, разделенные живыми перегородками всевозможных оттенков зелени. Какое-то время так и лежали: вроде бы рядом, но каждый сам по себе, наедине со своими мыслями.

– Эй, вы там не спите? – первым подал голос Вик.

– Нет, – ответили дуэтом.

– О чем думу думаете, добры молодцы? Если не секрет, конечно. Просто интересно сравнить…

– Да какой там секрет! – с готовностью отозвался Тобиас. – Я думал о жене. Представляете, не успел я толком пересказать ей наш ночной разговор, а она уже спросила, когда выезжаем. Иногда мне кажется, что Ева верит в меня даже больше, чем я сам!

– Я же говорю, она стала очень похожа на маму.

– Моя мать тоже старается бороться со страхами, просто ей это труднее дается, – из травы донесся голос Клима, – в силу определенного горького опыта…

– Мы все понимаем, – заверил его Тоб. – Как и то, что Аглая одним своим присутствием преобразила наш старый дом. Я никогда не видел отца таким счастливым… А ты сам, Вик, о чем думал?

– О малышке Эль. Хотя она уже, наверное, не малышка – ей уже семнадцать… Исполнилось бы. Ведь там время течет по-другому.

– Пока неизвестно, что там вообще произошло, быть может, и ход времени изменился, – возразил Тоб. – Моей сестре тоже только семнадцать, а выглядит ровесницей Евы: хоть сегодня замуж выдавай, как говорит мама…

– Я даже представить не могу Эль взрослой! Для меня она все еще моя маленькая сестренка… – Виктор немного помолчал. – Знаете, я ведь понимаю, что хотела сказать Аглая, ну, сегодня утром, мол, Элинор сделала свой выбор… Только есть еще кое-что, о чем я вам не говорил: в тот момент, когда Эль уходила, я поклялся, что верну ее. А она ответила, что будет ждать!

– Раз Элинор так сказала – значит, точно ждет, – твердо сказал Тоб.

– Ты думаешь?

– Уверен. Я провел с ней всего три дня, но одно успел понять: она отвечает за каждый свой шаг, за каждое слово – буквально каждое! – Тоб рывком сел, и его макушка показалась над травой: в темных кудрях торчало несколько былинок – женившись, он перестал стричься под ноль. – В восточных учениях есть такое правило: каждое движение человека должно быть осознанным. Правда, это мало у кого получается… А твоя Элинор именно такая.

– Спасибо…

Вик никогда не делился своими переживаниями, хотя в действительности отчаянно нуждался в поддержке. Слова, сказанные Тобом об Элинор, для него много значили. Со стороны могло показаться странным, что никто из близких не допускает вероятности трагического исхода. Но они чувствовали, что Эль жива. А вот где она, что с ней – этого никто не знал. Даже Эмилия, у которой всегда была сильная чувственная связь с дочерью, пусть и не родной. Они жили надеждой, стараясь не думать о худшем…

– Ну а ты, Клим, о чем размышлял? – спросил Тоб.

Во время их с Виком диалога Клим молчал. И вообще был не похож сам на себя: не дразнил Тоба за его вечную серьезность, не отвечал остротами на каламбуры Вика. И длилось это со вчерашнего вечера. Причин, по разумению приятелей, могло быть две: либо Клим впал в глубокое раздумье, узнав, что является Смотрящим Сквозь Время; либо он впал в глубокую тоску по первой любови. Вику и Тобу хотелось думать, что верен первый вариант.

Как оказалось, зря надеялись.

– Я думал о Надин, – после секундного колебания ответил Клим. И снова умолк.

– Полтора года прошло, брат, – осторожно заметил Вик. – Может, пора ее отпустить?

– Так я и отпустил – еще тогда, полтора года назад… А до этого да, пробовал удержать: понимал, что как только ослаблю хватку, ее унесет далеко и надолго! Затянет в первый попавшийся водоворот… Что, собственно, и произошло.

– Не понимаю, какой смысл удерживать человека от того, куда его тянет? Тем более такого, как Надин. Она у нас барышня своевольная, к тому же дико творческая!

– Да они у нас все такие – своевольные и творческие! – парировал Клим. – Даже ваша тихоня Ева! Вон Тобу пришлось целую школу у себя дома устроить, лишь бы невеста была всегда под боком…

– Ну знаешь, корпеть часами в мастерской над какой-нибудь облезлой брошкой, превращая ее обратно в шедевр ювелирного искусства – это совсем не то, что выделываться перед камерой! – мгновенно вспылил Тобиас.

– Согласен, – не стал спорить Клим. – Надин всегда хотелось мировой славы – да еще такой, чтобы перещеголять родителей, доказать всем, что она не хуже. Но даже с этим я был готов мириться… Пока не выяснилось, что я попросту не соответствую ее имиджу! Ну нет – так нет, я и сам понимаю, что не гожусь в бойфренды теледиве.

– Вы просто очень разные, Клим… – начал Тобиас.

Но друг его резко прервал:

– Вот только не надо больше разговоров о разности! Мне мать уже уши прожужжала своим «твое от тебя никуда не уйдет». И Рауль туда же: «Вы не созданы друг для друга…» Но я-то чувствую иначе. Не просто чувствую – знаю!

– Что знаешь?

– Что это лишь дело времени: твое действительно никуда не уйдет. Вот только неизвестно, когда придет!

– Значит, ты будешь ждать, когда Надин вернется? – Тоб даже не пытался скрыть недоумение.

– Буду.

– И страдать? – вклинился Вик, потеряв всякое терпение.

– Еще чего! – неожиданно усмехнулся Клим.

– Так что же ты второй день ходишь как в воду опущенный? – съязвил Вик. Однако в его голосе слышалась искренняя забота.

И Клим это почувствовал. Поэтому ответил просто и открыто, как раньше, когда между друзьями не было никаких недомолвок:

– Мне больно, что Надин стала такой… ну вы сами видели. Это же все наносное, она просто играет роль. Напялила на себя маску, чтобы угодить ожиданиям публики… Она умная, даже хитрая, и да, с легкостью манипулирует людьми, которые видят в ней лишь красотку с хорошим чувством юмора – Тоб это верно подметил. Пока что Надин получает огромное удовольствие от этого маскарада. Однако маски быстро прирастают! Боюсь, она скоро сама поверит в то, что своим шоу творит великое благо для человечества… Надин мне небезразлична и, естественно, я за нее переживаю. Но я торжественно клянусь, что грустить не буду и всего себя посвящу нашему общему делу – вот прямо сейчас и начну!

– Да уж пожалуйста! – подыграл Вик, радуясь, что друг снова шутит. – Может, тогда уже поедем?

– Давно пора, – Клим поднялся с земли, выпрямился во весь рост, потянулся. – Кстати, о клятвах. Я правильно понял, Вик, ты обещал Эль, что вернешь ее?

– Да.

– Значит, так и сделай. А мы поможем. Верно, Тоб?

– Рыцари Пуха и Праха слов на ветер не бросают! – подтвердил тот, стряхивая травинки со штанов – и вдруг задержал руку на правом кармане.

Уже в машине, когда Клим уверенно вырулил обратно на шоссе, Тобиас протянул Вику листок плотной бумаги, вырванный из альбома для эскизов.

– Держи.

– Что это? – Вик лениво взял листок. Он специально пересел на заднее сиденье спорткара, чтобы наконец вздремнуть – ведь ночь не спал.

– Это портрет Элинор.

Сонливость Вика как рукой сняло.

***

– По-ка-тай! По-ка-тай! По-ка-тай! – слаженно скандировали звонкие голоса.

Так близнецы встретили гостей в Эрхарт-холле. Именно гостей. К Вику они не приставали – слишком хорошо знали, чем это может закончиться.

– Вот это по-нашему! – хохотнул Клим, ловко закидывая себе на плечи Дору. – А Сашка, княжеский отпрыск, и не попросит, пока сам не предложишь: навязываться, видишь ли, не комильфо!

– Вот родишь своих, тогда и будешь воспитывать, – отбил выпад Тобиас, пристраивая себе на шею второго попрошайку.

Однако у Вика и без собственных детей накопился приличный педагогический стаж.

– Та-ак! Я не понял, мелюзга, почему вы еще не спите – полночь на дворе? – грозно осведомился старший брат, с любовью глядя на младших.

– Двадцать три сорок! – пискнула Дора с головокружительной высоты.

– Уже сорок две! – важно поправил сестру Тео, тряхнув папиными наручными часами, болтавшимися у него на запястье.

– Зато я выше тебя! – Дора показала ему язык.

– А показывать язык – некрасиво, да, дядя Тобиас?

– Цыц, малявки! – снова рыкнул на близнецов старший брат.

Но те в ответ залились счастливым смехом. Описав круг по двору, «лошадки» понесли наездников в дом.

– Что за ночные бдения, пап? – обратился Вик к отцу, когда тот подошел, закрыв за машиной ворота.

– Кто бы говорил! – Теренс с улыбкой обнял сына. – Первое, что я видел каждый раз, вернувшись с поездки – это ваши носы, приплюснутые к оконному стеклу.

– Так то носы! Нам с Евой и в голову не приходило бессовестно эксплуатировать уставших путников. А уж скромнице Эль тем более.

– Зато в ваши головы приходило много всякого другого… Пошли уже, ужин стынет.

– Мама, само собой, тоже не спит?

– Само собой, – Теренс ступил на ярко освещенное крыльцо.

Тут Вик заметил кота на перилах.

– Ну, тогда дайте и мне кого-нибудь отнести! – он взял кота на руки. – Ты же не против, а, морда рыжая?

Барбос напрягся, но вырываться не стал, лишь недовольно прижал уши.

Так с котом на руках Вик и вошел в столовую, где, как всегда, вкусно пахло едой. Эмилия уже успела встретить гостей, стащить с них двойняшек и даже выпроводить последних обратно в детскую.

– Здравствуй, сын… Ну и видок у тебя! – она убрала былинку из его спутанных волос. – Отпусти, пожалуйста, ни в чем не повинное животное, мой руки – и за стол!

Полчаса спустя накормленные, обогретые и обласканные, путники уселись в ряд на длинном диване в гостиной. Теренс опустился в кресло напротив.

– Как мы сейчас поступим? Наверное, вам лучше сначала выспаться, отдохнуть как следует…

– Да мы по очереди вели машину, и каждый успел вздремнуть, – ответил Клим, поскольку Теренс обращался именно к нему. – Я, по крайней мере, точно спать не хочу.

– Я тоже не засну, – поддакнул Вик.

Тобиас просто кивнул.

– Ладно, тогда давайте дождемся Эмилию. Мы уже посовещались, что можно сделать, чтобы помочь Климу вспомнить недостающие детали…

– Боюсь, я ничего больше не увижу, – прервал его Клим, заметно нервничая. – В том видении действительно не было ни даты, ни времени.

– Успокойся, мой мальчик! – во взгляде Теренса было столько уверенности, что Клима немного отпустило. – Я все подробно объясню. Дело в том, что Эмилия обладает некой способностью проникать в воспоминания других людей и видеть там то, что они сами забыли либо не заметили. Однажды она узрела в моих воспоминаниях одну очень важную деталь, о которой я сам и знать не знал… Элинор, кстати, тоже так могла, помнишь, Тобиас?

Тоб кивнул.

– Малышка Эль разглядела шрам на пальце у незнакомца из моего давнего прошлого, – продолжал Теренс, – и по этому шраму фактически опознала Мастера Вальда…

Тут в комнату вошла Эмилия. Рыжий Барбос преспокойно лежал у нее на руках.

– Спят непоседы, будто два ангелочка, – сообщила она. – Есть надежда, что завтра позже встанут… Ну и что вы решили?

– Клим готов начать немедля, – сообщил Теренс. – Ты ведь хочешь вновь погрузиться в свое последнее видение?

Клим моргнул, отчаянно стараясь сохранять решительное выражение лица: ему все еще было страшновато. Хотя чего, в сущности, бояться? Больше всего он опасался, что ничего дополнительного не заметит и этим всех подведет. Но раз Эмилия тоже будет присутствовать в его видениях, пусть она и разбирается, что важно, а что нет…

– Нужен огонь? – уточнила хозяйка, с пониманием глядя на взволнованного парня.

Тот еще не успел ответить, а Вик уже ринулся разжигать камин: дрова были сложены в топке аккуратным колодцем, осталось только чиркнуть спичкой и поджечь сухую стружку. Тобиас тем временем коротко пожал напряженную руку Клима: мол, все будет хорошо.

Огонь быстро разгорался. Глядя на острые язычки пламени, Клим несколько раз нервно сглотнул.

– Я тоже люблю смотреть на пламя – отлично прочищает мозг, – тихо, но очень четко проговорил Теренс. – А струящаяся вода успокаивает чувства… У тебя так бывает, Клим?

– Да, – ответил тот, машинально поднимая глаза – и не увидел лица Эрхарта.

Перед ним был совсем другой человек – старый, но не дряхлый, одетый в толстый шерстяной свитер грубой вязки. Он сидел в темном помещении, где из бревенчатых стен торчал сухой мох, а с низкого потолка свисали полотняные мешочки. Суровое морщинистое лицо старика освещало не пламя камина, а экран допотопного ноутбука, узловатые пальцы лежали на потертой клавиатуре. Вот старик задумчиво провел рукой по седым, коротко стриженным волосам, почесал густую, на удивление ухоженную бороду – словно только что из цирюльни. Затем мышкой открыл другую страницу.

Клим тут же перевел взгляд на текст, который читал белоголовый. Под заголовком «Землетрясение в Горной Шории: сейсмологи в потрясении!» шли более мелкие строчки: «Намедни жителей этой сказочно красивой местности, не зря называемой Сибирской Швейцарией, а также многочисленных любителей горного туризма потряс небывалый инцидент – причем потряс в буквальном смысле слова. В горах на стыке Алтая, Саян и Кузнецкого Алатау – напомним, они считаются не подверженными особой сейсмической активности – мощный подземный толчок разрушил до основания группу скал. Гранитные столбы, расположенные на территории заповедника, в стороне от популярных туристических маршрутов, рассыпались на мелкий щебень. Специалисты считают, что именно там, на высоте более 1000 м, находился эпицентр землетрясения магнитудой не менее 6,5. Волна, докатившаяся до жилых районов, не превышала по интенсивности 4-5 баллов. Других разрушений нет».

Под текстом красовалась фотография той самой кучи щебня. А ниже еще одна, демонстрирующая, как выглядело это место всего несколько дней назад: массивные вертикальные глыбы, пять или шесть, чернели на фоне голубого неба, словно гигантские пальцы, вылезшие из недр лысой горы…

Старик громко хмыкнул, закрывая страницу, и уже потянулся к крышке ноутбука, когда взгляд Клима зацепился за время и дату в правом нижнем углу экрана: 23:14, 01.07…

– Нет! – закричал Клим.

Видение резко оборвалось.

– Клим! – позвал его голос Эрхарта-старшего, спокойный и властный. – Возвращайся, Клим!

Клим открыл глаза, поморгал, огляделся: он полулежал на диване, а все собравшиеся – трое Эрхартов и Тоб – склонились над ним. Он тут же сел прямо и помотал головой, стряхивая с себя оцепенение.

– Ты в порядке, сынок? – Эмилия глядела на него с материнской заботой.

– Я увидел… – с трудом выдавил Клим. – Сам! – он повернулся к Теренсу, который пристально смотрел на него, почему-то улыбаясь в ус. – Но вы же говорили, что Эмилия…

– Я отвлекал твое внимание, дабы ты перестал бояться и расслабился. А затем, признаюсь, применил гипноз – совсем чуть-чуть… Нет, я тебя не обманывал! – поспешно добавил он, увидев, как вытянулось лицо Клима. – Эмилия и вправду способна проникать в чужие воспоминания, и она бы сделала это, если бы ты сам не справился. Но ты справился. Молодец!

– Да уж… – Клим невесело ухмыльнулся.

– Так ты видел дату выхода статьи или нет? – не вытерпев, прямо спросил Виктор.

– В самой статье – нет. Ее сочинял какой-то осел с литературными замашками: вместо времени происшествия написано «намедни», можете себе представить? – Клим пытался шутить, но не смел смотреть в глаза другу. – Зато я видел время внизу экрана: время и день, когда Мастер Илларион читал это сообщение.

– И?

– В общем, мы порядком опоздали – это было седьмого января…

В комнате повисла тяжелая, вязкая тишина. Виктор обреченно уронил голову на руки, Тобиас и Теренс одинаково нахмурили брови. И тут неожиданно прозвучал тихий смех Эмилии.

Мужчины дружно уставились на нее.

– Клим, мальчик мой, ты как будто не в России родился! – проговорила хозяйка ласково, словно обращаясь к маленькому ребенку. – Все-таки правду говорят, что Калининград – не русский город… А ну-ка, вспомни еще раз цифры, только по порядку.

– Двадцать три – четырнадцать, это время. А ниже ноль один – ноль семь… Елки-палки, так это же первое июля!

– Ну ты даешь! – Вик в сердцах хлопнул друга по спине, да так, что у самого руку чуть не отшибло.

Тоб ошарашено покачал головой, а затем оба с Виком навалились на Клима и устроили на диване кучу-малу и бой подушками.

– Ну прямо детский сад! – снисходительно изрекла Эмилия, не подозревая, что прошлым вечером ее дочь твердила то же самое.

Зато Теренс не обратил никакого внимания на ребячество приятелей. Он не сводил взгляда с жены.

– Ой, милый, не надо смотреть на меня так, как будто ты чем-то недоволен! – она обезоруживающе улыбнулась.

– Значит, ты все-таки пробралась туда?

– Не удержалась – уж очень любопытно было…

– Ну ты и проныра! Я бы даже сказал, авантюристка!

Последнее услышали и ребята, прекратив, наконец, возню на диване. Все рассмеялись. Они испытывали настоящее облегчение: даже учитывая дурацкое «намедни», у них в запасе была еще целая неделя. Правда, следовало за это время добраться до загадочной Горной Шории: до настоящей Швейцарии рукой подать, а до Сибирской пилить и пилить… Затем предстояло найти в тайге белоголового старика, который ничем не отличался от тысячи таких же стариков – разве что был старше их на тысячу лет, да и зваться мог как угодно…

– Мальчики, а не пора ли вам баиньки? – ненавязчиво намекнула Эмилия, видя, что парни все никак не угомонятся. – Утро вечера мудренее и все такое…

– Вот было бы здорово, если бы вообще не нужно было тратить время на сон! – заявил в ответ Вик, а Тобиас согласно покивал. – Я и половины намеченного на день сделать не успеваю.

– Потому что суетишься, – подкинув в топку еще пару поленьев, Теренс вновь устроился в кресле перед камином, готовый к назревающему философскому диспуту: было очевидно, что ребята не успокоятся, пока не выговорятся. – Но зачем спешить, если впереди вечность?

– А как же известная мудрость: «Жить надо так, словно каждый день – последний»? – тут же спросил Клим.

– Ну и что бы ты сделал, если бы и вправду узнал, что жить осталось один день?

– Ничего особенного, – поколебавшись, признался Клим. – Наверное, просто привел бы в порядок дела, хотя бы те, что от меня зависят. И постарался бы сделать что-то приятное для близких людей… если уж не успел осчастливить человечество в целом!

– Но ведь так и надо проживать каждый день, разве нет? – Теренс глядел на притихших парней с лукавым прищуром. – Держать свои дела в порядке и делать счастливыми людей, по воле судьбы оказавшихся рядом. На мой взгляд, это и значит «жить одним днем».

– что тогда значит «жить вечностью»? – спросил Тобиас. – Не знаю, как вам, но мне ни мозгов, ни воображения не хватает, чтобы представить себе вечность!

– Ну да, она мыслится скорее как математическая абстракция, – согласился Клим.

– А вы исходите от обратного, – посоветовал Эрхарт-старший, пряча в усах улыбку. – Вместо того, чтобы пытаться объять необъятное, просто перестаньте ограничивать себя надуманными временными интервалами…

– Кстати, о временных интервалах! – прервал отца Виктор.

Его взгляд вдруг наполнился мрачной решимости. Собеседники сразу притихли. Эмилия, молча слушавшая мужчин, напряглась. А Виктор достал из кармана джинсов вчетверо сложенный лист и аккуратно расправил его на колене. Теренс подозрительно нахмурился: неужели снова рисунок Кауница-младшего?

Как всегда, интуиция его не обманула.

– Это портрет Элинор. Автор, как понимаете – один из присутствующих, – Виктор пустил рисунок по кругу.

– Однако! – вскинул брови Клим.

Эмилия ахнула.

Теренс глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Этот тот портрет, что ты рисовал на горе за Оломоуцем… а мне так и не показал? – наконец проговорил он.

Тобиас кивнул. Он выглядел немного растерянным, но отнюдь не виноватым.

– Наш чудо-художник, наверное, просто забыл о каком-то там рисунке – у него ведь столько забот! – съехидничал Вик.

– Я не забыл… – начал было Тобиас.

Но Вик не дал ему и слова сказать:

– Дай угадаю! Ты наверняка подумал, что было бы нетактично показывать его нам сейчас, когда Элинор уже нет, верно? Как-то не комильфо. Такое вот благородное воспитание!

Тут вмешался Теренс:

– Сын, мы понимаем, что тебе больно, но не тебе одному. Поэтому помолчи и дай другу возможность объясниться!

Вик угрюмо уставился в пол. Тобиас благодарно взглянул на Эрхарта-старшего и продолжил:

– Тактичность тут ни при чем. Просто было еще не время… Не знаю, как объяснить. Я вообще не хотел никому показывать этот рисунок. Вы не поверите, у меня даже возникло острое желание уничтожить его, разорвать или сжечь – прежде со мной никогда такого не случалось! Но Элинор попросила показать…

– И ты не посмел ей отказать? – подбодрил его Теренс. – Понимаю… И что она сказала? Удивилась?

– Ничего не сказала. И не удивилась. Лишь слегка улыбнулась, как будто чего-то подобного и ожидала…. Но при этом у меня сложилось четкое впечатление, что она не хочет, чтобы я показывал портрет кому-либо еще!

– Возможно, именно такую просьбу Эль выразила мысленно, – предположил Теренс. – Ну хорошо, а почему ты решил показать нам портрет сейчас?

– Утром Аглая с Виком говорили об Элинор, о ее личном выборе. А потом я пошел к себе собираться в дорогу. И вдруг четко понял, что надо взять с собой тот рисунок: он хранился у меня в столе…

– Вроде как время пришло? – подсказал Теренс.

– Именно так, время пришло! – судорожно выдохнул Тоб. Его аж трясло от напряжения.

Эмилия это заметила, встала, подошла и положила руки ему на плечи.

– Не волнуйся, ты все правильно сделал. А то, что не умеешь облекать свои ощущения в слова – так это не беда. Ты всегда можешь их нарисовать… – Ребята, предлагаю всем идти отдыхать. Завтра будем думать, что делать дальше.

В этот раз спорить никто не стал. Пожелав хозяевам доброй ночи, парни послушно направились к двери. Эмилия задержала Вика, уходившего последним.

– Сынок, дай мне портрет. На одну ночь.

– Хочешь, я тебе отсканирую?

– Нет, мне нужен именно этот листок.

Вик протянул матери рисунок, еще раз пожелал ей спокойной ночи и вышел. Клим и Тоб привычно расположились в его комнате, расстелив на полу коврики и спальники.

Теренс задержался в кабинете, и Эмилия поднялась к себе одна. Проходя мимо детской, она заглянула в приоткрытую дверь: близнецы крепко спали. Из комнаты Вика тоже не раздавалось ни звука. Она вошла в спальню, включила старинную прикроватную лампу с шелковым абажуром, быстро переоделась и скользнула под одеяло.

Явившись час или два спустя, Теренс нашел жену спящей, но ее волосы, прилипшие к щеке, были еще влажными от слез. Рядом на белой кружевной подушке лежал плотный листок бумаги. Теренс со вздохом взял рисунок и пристроил на тумбочке. Затем выключил свет, лег, легонько обняв жену, и вскоре уснул.

Эрхарт-холл погрузился в предрассветный покой. Не спал только рыжий кот. Он вылез из-под кровати и устроился в ногах у Эмилии – сторожить. Янтарные глазищи то и дело поблескивали, косясь на портрет под лампой.

Юная дева, прекрасная, как королева эльфов, глядела на всех с нежной улыбкой, но в глазах ее застыла глубокая тоска…

Глава 5. Сила воображения

Эмилия с надеждой погрузилась в сон. Лес-Храм встретил ее привычной тишиной. Лишь едва ощутимая пульсация недр земли поднималась по стволам-колоннам, заставляя трепетать золотисто-зеленые кроны высоко над головой. Бесшумно ступая по мягкому ковру из мха и палых листьев, Эмилия шла вдоль нефа, вглядываясь в просветы между деревами, но чем дальше шла, тем яснее понимала: никто ее здесь не ждет. Эль не пришла. И не придет!

Материнское сердце болезненно сжалось от страха и отчаяния. И в тот же миг Лес выставил ее вон: вечное Сердце планеты не терпит смертоносных эмоций…