Гусь

– Сами, без программирования, следуя своей природе, они придут, поднимут из своих человеческих глубин совесть! – глаза Гуса светились спокойным, ровным, но очень добрым светом.

– Как ты это понял? Ты это видел?

– Видел! Видел разных людей. В основном заснувших, часто бессовестных, но всегда с искорками надежды. Видел тех, кто не воспринял сигнал, остался думающим. К сожалению, таких было меньшинство. Но даже один такой человек дарил веру, самое главное, коренное, что выделяет человека из всего мира живого – ВЕРУ.

– Веру во что?

– Веру в самого ЧЕЛОВЕКА! Необыкновенно сотворенного, уникального, но заблудшего, заснувшего, в случае пробуждения готового продолжить свой путь!

– Путь? Куда же идёт человек?

– К себе, это путь к себе! Путь любви ко всему, что его окружает! Путь развития. Человек в пути, верным компасом которого должна стать совесть. Чтобы никакие программы не смогли его заставить свернуть с этой важной, безальтернативной дороги.

– Веришь, что нам удастся вернуть людям чувство ответственности за свой путь? Правда, веришь? – Хвостатый менялся в лице, обретая добрые нотки в голосе.

– Верю! Надо только прекратить подачу сигнала! На время оставить человека один на один с собой, чтобы он начал мыслить и чувствовать.

– И всё? Все аскерийцы проснутся? Это же утопия!

– Может, и не все! Но мы должны дать им выбор и показать дорогу! Ты программировал Аскерию, знаешь источник сигнала. Сможешь помочь прервать его на какое-то время? – Гус прямо посмотрел на Хвостатого, не приказывая, не требуя, но прося, прося глазами, прося словами, прося всем своим существом.

Хвостатый снова вскочил, нервно заходил по палатке, ероша волосы.

– Я не знаю место, где стоит главный источник сигнала, – голос его дрожал.

– Я знаю! – голос Гуса отливал уверенностью.

– Откуда?

– Горбун рассказал. Помнишь такого?

– Как не помнить! Он же погиб в пожаре! – Хвостатый охнул, сжал голову руками.

– Погиб, но успел рассказать мне. Невысокое здание из красного кирпича, на втором этаже расположен огромный монитор.

– Сможешь показать это место на карте?

– Да! Он описал мне его местонахождение! Горбуна схватили в этом доме буквально через несколько минут после того, как он туда зашёл.

– Посмотрим! – Хвостатый махнул рукой. – Сигнализацию мы отключим, я подумаю, как это сделать. Но времени у нас будет мало. Отключив сигнал, мы успеем уйти, но всеобщая тишина приведёт туда программистов Рэйфа, которые быстро смогут всё восстановить.

– Нам нужно хотя бы двенадцать часов. Я хочу собрать всех на площади. Люди должны это знать. Понимаешь?

– Понимаю! Я помогу тебе, насколько это возможно, но на площадь с тобой не пойду!

– Почему?

– Я стар, поздно что-то менять! Я нашёл место гармонии для себя. Когда вся Аскерия сходит с ума, счастье можно обрести только среди ненормальных! Моё место здесь. Странные люди не принимали сигнала, они давно сделали свой выбор.

Тем более, что они против сигнала! Они воюют с ним! Наша задача – сделать так, чтобы человек ни с кем не воевал, а принимая сигнал, не реагировал на него, руководствуясь своим внутренним компасом – совестью. Ты можешь повести странных дальше, показать им иной путь.

Хвостатый ненадолго замолчал, опустив глаза.

– У странных ВОЗНИ меньше. Они просто есть, не пытаясь казаться, их жизнь естественнее. Это и есть их выбор и их путь.

Всю ночь Хвостатый возился в своих железяках. Гус сквозь сон слышал его возгласы, ругательства, видел его сгорбившуюся спину над столом. Он писал, рисовал, перебирал написанное.

52

Гус идёт по большому стеклянному коридору, прозрачному с обеих сторон. Он ищет Линду, знает, что скоро её увидит. Полная тишина. Ни единого звука, только его шаги по стеклянному прозрачному полу. Он бросает взгляд вниз. Под ним, под его ногами, ярко, выпукло, сочно, видимая до мельчайших подробностей, раскинулась вся Аскерия. Вот Земляной район. Хоних машет ему рукой, напрягается, что-то кричит. Гус не слышит. «Иллюзия» блестит на солнце, отражая коридор Гуса. Снующие рядом клаеры, внизу санеры, многочисленные пешеходы. Яркое солнце, весна. Аскерия безмолвна. Почему выключили звук? Почему он видит, но не слышит? Гус трёт уши, напрягает слух. Безрезультатно. Он высматривает дом Линды. Вот то место, где он должен быть. Пустота. На этом месте большая яма, кратер, чёрная земля. Словно взрывом вырвали её дом.

Вдруг рядом, в таком же стеклянном коридоре, появляется Линда. Стекло, их разделяет абсолютно прозрачное, невидимое на первый взгляд стекло. Линда одета в длинное чёрное платье, словно змеёй обвивающее её стройную фигуру. Она в маске, в той самой, в которой он видел её на концерте. Она останавливается, кладёт обе ладони на прозрачную стенку, что-то шепчет. Гус подбегает, соединяет с ней свои ладони. Тепло, так хочется чувствовать тепло её рук. Холод, безразличный, стеклянный холод. Она продолжает говорить, он старается читать по губам. Слова отсутствуют. Гус в отчаянии.

– Линда! – его губы произносят имя.

Он не слышит себя, она не слышит его. Безмолвие, отчаяние. Гус кричит, но слова исчезают. Слёзы текут по щекам Линды. Слезинки одна за другой, словно дождинки, скатываются по её лицу вниз, растворяясь в чёрном материале платья. Линда прижимается губами к стеклу. Он пытается поймать тепло её губ. Обман. Жестокий, испепеляющий душу обман стекла. Губы, разделённые миллиметрами бездушной прозрачности, ловят лишь холод и пустоту. Линда вынимает из платья маленькую иголку, втыкает её в палец. Гус видит кровь, одна за другой выступают капли на подушечке указательного пальца. Ему больно за неё. Зачем она это делает? Он опускает глаза, бросает взгляд вниз. Под ними Аскерия. Краски стали ещё сочнее. Он видит улыбки людей, их радость, они общаются, обнимаются. Они за стеклом, он их не слышит, но чувствует, что они стали другими. Гус не знает какими, не знает, что произошло. Ясно только одно: в Аскерии весна.

Линда прижимает раненый палец к стеклу, двигает им, выводя кровавые буквы.

– Линда! – голосовые связки на грани разрыва.

В груди Гуса всё напряжено. Он закрывает глаза, сжимая веки до боли. Невыносимо видеть её кровь на стекле. Буквы кровью складываются в слово, делающее подтёки, скатываясь вниз.

– Линда! Я люблю тебя! Люблю! – больше нет сил кричать.

ПРОСТИ. Краткое слово стекает вниз кровавыми завитушками. Линда стоит спиной к Гусу. Рядом с ней – мужчина в чёрном костюме и чёрном цилиндре. Они уходят, двигаясь в параллельном коридоре.

Гус бежит, стуча в прозрачную стену.

– Линда! – голос начинает прорываться.

Гус бросается вперёд, прямо на стекло. Брызги разбившейся стены, Линда уходящая с мужчиной в чёрном, картинки счастливой Аскерии – всё смешалось в едином потоке, водовороте. Гус открывает глаза.

– Ты чего кричишь? – Хвостатый посмотрел на него весёлыми глазами. – Линду какую-то зовёшь.

– Ты слышал?

– А то! Всю ночь, несколько раз! Но, давай к делу!

– Давай! – Гус поднялся, сел на кровати, протирая глаза.

– Я понял, как отключить оповещение о нашем проникновении в этот самый кирпичный дом. Времени, правда, у нас будет немного. Всего тридцать минут, чтобы прекратить подачу сигнала, нарушить программу. С началом наших действий СЗА получает сигнал о вмешательстве в систему. Время реагирования на проблему я программировал сам. Оно составляет сорок минут. Тридцать минут нам на работу и десять минут, чтобы скрыться. За это время я должен установить вирус, который заблокирует программу Достижений.

– На какое время? – Гус окончательно проснулся.

– На сутки! Назовём его «вирус тишины»! – Хвостатый улыбнулся, довольный своими ночными трудами.

– А откуда у тебя этот вирус?

– Вот! – Хвостатый показал Гусу флешку. – Разработал на всякий случай, когда писал программу Достижений. Каждый программист немного хулиган, если выпадает свободная минутка. Теперь вот сгодится! Конечно, через сутки программисты ликвидируют вирус, восстановят действие программы, но у тебя будет двадцать четыре часа.

– А перед сбоем мы сможем отправить всем аскерийцам на гаверофоны сообщение?

– Да, запросто!

– Куда двинемся после установки вируса?

– Обратно в лагерь Странных!

– Не догонят?

– Не знаю! – Хвостатый поёжился. – Что-нибудь придумаем, не беспокойся, у меня есть по этому поводу кое-какие мысли.

– Отлично! Когда выходим?

– Вечером, когда начнёт темнеть!

– Ты гений! – Гус обнял Хвостатого.

– Гений, – Хвостатый почесал затылок. – Кто-то уже говорил мне эти слова.

53

Вечер опускался на Аскерию. Гусу казалось, что в этот раз медленно, неторопясь, постепенно, участок за участком, он овладевал светлым пространством. Сумерки, проверив ситуацию, дали сигнал темноте, которая забрала всё под свой покров. Ночь по-королевски зашла в Аскерию, когда её уже ждали. Верная спутница ночи луна округлилась на небе, давая всем понять: сегодня произойдут важные и судьбоносные дела.

– Пора! – Хвостатый отдал команду, закидывая на плечи небольшой рюкзак, поднимая ворот своей тёплой куртки.

Они прошли среди палаток лагеря Странных, не оглядываясь, уверенно. Охранник в будке дремал. Преодолев забор, они перебрались за территорию лагеря. Гус поднял голову вверх, посмотрел на небо. Снежные тучи тяжело двигались, заволакивая небо, закрывая лунный свет, нарастал ветер.

– Метель! Скоро начнётся снежная буря! – определил Гус.

– Путь не близок! Надо поторапливаться! – кратко отреагировал Хвостатый.

Он был сосредоточен, молчалив, напряжён, но убеждён в том, что двигается верным путём. Короткие фразы, выверенные движения – казалось, что он экономит, сдерживает себя перед важным делом, возможно, делом всей его жизни.

Дорога проходила полем, переходящим в узкие закоулки высоток Песочного района. Ветер нарастал, словно говоря путникам: «ускорьтесь, поторопитесь, я разгоняюсь, скоро меня будет не остановить». Несколько километров по полю дались с трудом. Шли молча, сопротивляясь снежным потокам, мчащимся навстречу, закрывали воротниками лица, опускали головы вниз. Метель добивалась от них покорности, согласия.

Наконец, они нырнули в крайнюю улицу Песочного района, скрываясь от порывов набиравшего уверенность ветра. Дома-великаны могли спорить с метелью, меланхолично принимая на себя потоки холодного воздуха, сдобренного обильным снегом. Окна в домах светились шахматкой редких огней. Пустынные каменные мостовые улиц то накрывались снежным покровом, то оголялись до полной чистоты, сдаваясь отчаянным порывам ветра.

Пройдя длинную, прямую улицу, Гус и Хвостатый завернули направо.

– Стоп! – Хвостатый рванул Гуса за рукав куртки. – Патруль офицеров СЗА, видишь?

Гус остановился. Четыре силуэта виднелись вдалеке, рядом находился мигающий огнями санер. Офицеры двигались прямо по направлению к ним.

– Оставайтесь на месте, не двигаться! – прозвучал голос из громкоговорителя с другой стороны. – Поднимите руки и выйдите на середину улицы.

Яркий луч прожектора забегал между домами, заставив сердца Гуса и Хвостатого заколотиться с небывалой силой. Хвостатый резко обернулся. В другом конце улицы метались два человека, пытаясь скрыться от офицеров СЗА. Свет настиг беглецов. В небе сквозь рёв ветра послышался звук снижающегося клаера. Хвостатый и Гус прижались к стене, мимо них пронёсся санер с офицерами СЗА. Сердце Гуса сотрясало грудную клетку, обильный пот выступил на лбу. Свет ушел в сторону беглецов.

– Сдавай…тесь! – доносились рвущиеся ветром звуки из громкоговорителя.

Крики, толкотня, переходящая в драку. Хвостатый и Гус обратились в слух.

– Су…ки! – возгласы пойманных утонули, унеслись ветром.

Клаер поднялся. Санер рванул с места. СЗА чётко и без промедления выполнила свою работу. Наступила долгожданная тишина. Ветер завывал теперь уже не грозно и ревуще, а ласкал слух путников. Тишина стала спасительной. Они находились в шаге от катастрофы, в шаге от возможности быть схваченными.

– Испугался? – голос Хвостатого прозвучал в темноте как-то по новому.

– Да, – ответил Гус, вытирая пот со лба.

– Не буря страшна – человек страшен сегодня ночью! – сделал вывод Хвостатый. – Страх – вот двигатель управления людьми. Так устроен человек, не деться ему никуда от страха. Страх – самое сильное чувство у людей.

Гус не видел лица Хвостатого, но чувствовал его, понимал. Впервые Гус поймал себя на мысли, что сейчас во всей Аскерии Хвостатый стал для него ещё одним близким человеком, близким по духу.

– Вот ты говорил, что вера в человека должна на любви быть основана, а я говорю тебе – на страхе. Так всегда было, так надёжнее, – продолжил Хвостатый. – Достижения! Гавер так красиво пел про Достижения, а и они тоже на страхе замешаны. Страх не успеть, отстать, оказаться на обочине жизни. Рейтинг запускает этот страх. Он проникает в самую суть человека, пронизывает его до мозга и костей, въедается в мембраны клеток. Страх – это единственное чувство, которое передаётся по наследству. Королевство страха так многообразно, начиная от рейтинга и заканчивая светом спускающегося сверху клаера СЗА, топотом сапог офицеров по лестнице. Что скажешь? Гибнет твоя любовь в этом страхе, потому что человеку, который бежит, спасается, забивается в щели не до любви. Страх древнее, сильнее любви.

– Всё не так! Вы, люди, так давно боитесь, что забыли любовь. Но именно она единственная спасает от страха, потому что позволяет принять страх, разрешить себе бояться. В этом позволении и есть гармония всей жизни, не отрицать ничего, даже страх, любить его. Страх в любви гибнет, растворяется. Вера на любви – вот основа человека.

Двое мужчин, прижавшись к холодной стене дома, искали ответы на главные для них, ставшие жизненно важными для всей Аскерии, вопросы. Они двигались к кирпичному дому, к остановке сигнала, к всеаскерийской тишине, двигались единым порывом мысли и духа.

– Вперёд! – Хвостатый первым оторвался от стены, озираясь по сторонам.

Его глаза блестели. Теперь ветер и снег стали надёжными спутниками и помощниками в их нелёгком деле. Словно в подтверждении этого факта порывы ветра устремились им в спины, подгоняя, неся к заветной цели.

Дорога виляла, изгибаясь, покоряясь упорству Хвостатого и Гуса. Невысокое здание из красного кирпича показалось среди деревьев в тот момент, когда путники почувствовали усталость.

– Всё! Мы у цели! – воскликнул Гус. – Сил хватило, давай отдышимся – и внутрь.

Они облокотились о заветную кирпичную стену, тяжело дыша.

Хвостатый дал старт началу их операции.

– Удаляем решётку! – с этими словами он достал два напильника, отдал один Гусу, а вторым начал перепиливать решётку на окне первого этажа.

Звук напильника тонул в ветре, пустынность вокруг стала их верным соратником.

Решётка поддалась быстро. Оголённое окно тёмными стёклами смотрело на них.

– У нас всего пять секунд! – глаза Хвостатого сияли. – Вырезаем стекло, я первый, ты за мной. Затем светишь фонарём, ищем щиток с сигналкой. Я вставлю пластинку, и первый барьер взят.

– Почему считаешь, что он на первом этаже?

– Я знаю все виды сигнализации в Аскерии!

Взятие окна прошло слаженно. Щиток оказался справа от него.

– Двадцать шесть секунд! – выкрикнул Гус, когда Хвостатый воткнул в щиток заветную пластинку.

Описание Горбуна подтверждало неизменность помещения. Затхлость с годами пропитала стены этого дома. Гус чиркнул выключателем. Диван. Горшки и кадки с искусственными цветами. Гигантский аквариум.

– Стоп! – лёгкий холодок пробежал по спине Гуса. – Смотри в аквариуме рыбки, диван чист от пыли. В кадках настоящие цветы. Здесь кто-то бывает!

Гус подбежал к одному из цветков, потрогал пальцем землю.

– Она сырая! У этого дома есть свой хозяин! – с тревогой сказал Гус.

– Наверх, надо работать! – оборвал его Хвостатый. – Помнишь порядок действий? Сначала отправляем сообщение, потом запускаем вирус.

Четыре ноги застучали по лестнице. Тёмный закуток. Сердце Гуса защемило воспоминанием о рассказе Горбуна. Тяжёлая дверь. Перед ними пустая комната без окон, на столе – огромный монитор.

Хвостатый начал свою работу. Пальцы задвигались по клавиатуре, словно руки пианиста по клавишам. Хвостатого окатил восторг: после долгого перерыва он снова делал то, что было главным в его жизни. Тело напряжено, внимание сконцентрировано. Цифры носятся по экрану, окна сменяют друг друга. Он хватает из кармана куртки свои записи, вводит новые слова и цифры.

– Всё! Мы в системе! – он орёт на всю комнату, сотрясая многолетнюю тишину. – Какой текст сообщения?

– Гусь будет на площади Золотого района в 12.00, – отчеканивает Гус каждое слово.

Хвостатый печатает, аккуратно вдавливая клавиши.

– Предлагаю усложнить ситуацию, – он смеётся. – Добавим подпись «Мистер Гавер».

– А ты – игрок! – Гус улыбается широкой, тёплой улыбкой.

– Первое дело сделано! Сообщение доставлено на все гаверофоны Аскерии. – Хвостатый довольно потирает бородатый подбородок. – Теперь засекай время! Мы начинаем вторжение в систему.

Флешка появляется в руках Хвостатого. Он засаживает её в разъём машины на передней панели. Монитор издаёт странный писк, потухает. Капельки пота выступают на лбу Хвостатого. Он разворачивается, сбрасывает на пол куртку. Экран вспыхивает ярко красным цветом, появляется шкала загрузки. Десять, двадцать, пятьдесят процентов. Время тянется неумолимо медленно. Хвостатый складывает руки на груди. Полная тишина, писк машины. Сто процентов. Монитор заливается жёлтым цветом. Хвостатый хватается за мышку и начинает завершающие действия.

– Сколько? – он режет комнату свои осипшим от напряжения голосом.

– Двадцать восемь минут! – Гус считывает показания часов.

Хвостатый делает последний щелчок мышкой. Экран гаснет.

– Чисто, подача сигнала прекращена, – Хвостатый смотрит на Гуса. – Наступает новая эпоха в жизни Аскерии. Я сделал своё дело, теперь твоя очередь. Тишина ждёт слов, важно, каковы они будут.

Тридцать минут. Гус и Хвостатый выбегают в морозную ночь. Впереди обратная дорога в лагерь странных людей. Десяти минут достаточно, чтобы добраться до высоток Песочного района. Они оборачиваются. Позади них небо освещается светом клаеров, безмолвие разрывается сиренами СЗА, слышатся звуки санеров, мчащихся к кирпичному дому.

– Работает программа! – Хвостатый смеётся. Сам писал. Работает по минутам.

Они неслись по улочкам Песочного района, лавируя, прижимаясь к стенам. Лучи света преследовали их, небо наполнилось клаерами СЗА. Огоньки окон вспыхивали в темноте. Разбуженная Аскерия пока ещё не знала, что её ждёт. Многие уже успели прочитать последнее сообщение от Мистера Гавера. Они трясли потухшими гаверофонами, впервые в их жизни ничего не значащими темными «кирпичами» из металла и пластмассы.

Песочный район остался позади, впереди – поле, большое поле перед лагерем Странных. Они остановились, успевая оценить обстановку. Поле встретило их клаерами СЗА, извергающими яркий свет прожекторов. Их заметили.

– Назад! – взревел Хвостатый. – В Песочный район.

Поздно. Несколько клаеров взмыли в воздух. Гус с Хвостатым успели скрыться в лабиринтах многоэтажек. Луч света преследовал их. Доносились звуки санеров. Одна за другой улицы перекрывались. Ожили громкоговорители с призывами остановиться.

– Мы не уйдём вдвоём, – Хвостатый задыхался, утирая налипший на лицо снег рукавом.

– Уйдём! – Гус посмотрел прямо ему в глаза.

– Ты спрашивал, почему я не приду на площадь? Так вот, это тот вариант, в котором кроется мой ответ. Слушай и не перебивай. Ты должен в двенадцать часов быть на площади, Аскерия ждёт твоих слов. Поэтому, – Хвостатый тяжело дышал, прерывая свою речь, – поэтому я выбегаю под луч света, отвлекаю их, увожу погоню за собой. Ты бежишь в обратном направлении, они оставят тебя в покое, когда увидят реальную добычу.

– Нет, – слёзы выступили на глаза Гуса. – Сколько жертв. Горбун, теперь ты.

– Зато я поступаю по совести, по велению моего внутреннего голоса. Неважно кто ты, главное – слушать свою совесть. Прощай! Время с тобой было лучшим, что я знал в этой жизни! – с этими словами Хвостатый развернулся и бросился в сторону лучей света от клаеров.

Он замахал руками, заорал, не снижая темп бега.

– Эй, вы! – Хвостатый ликовал, привлекая к себе внимание. – СЗА, мать вашу, чего не хватаете, я же здесь, гады позорные!

Голос Хвостатого удалялся, утопая в порывах ветра и звуке моторов клаеров. Гус перешёл на бег. Тёмные улочки сменяли друг друга. Он бежал один, бежал к площади в Золотом районе.

Выстрелы. Они заставили его остановиться, прислушаться. Один, второй, третий. Выстрелы. В Аскерии стреляли. Сердце сжалось. Он поднял глаза к небу. Рассвет нового дня пробивался сквозь уставшие сыпать снег тучи. Начинался новый день.

54

Будильник Жафа задребезжал командным голосом главреда. Вставать по будильнику для Жафа было всегда травмой. Сны, его сны прерывали! Это казалось недопустимым! Весь день после этого Жаф чувствовал себя разбитым, несчастным, неожиданно повергнутым в пучину несправедливсти.

В этот раз он видел во сне море. Оно плескалось, омывая его волосатые ноги. Он брёл по берегу, любуясь чайками. Почему-то они были жёлтыми, нагло кричали, опускались низко, заглядывая в глаза журналисту. Вдруг на небосклоне, на месте, где должно было быть солнце, появилось лицо главреда. Яркая картинка моря осыпалась как новогоднее конфетти. Жаф проснулся.

Что у нас сегодня? Мысли Жафа заметались. Необходимо срочно закончить и сдать статью про хлебный скандал. Разлепив сонные глаза, он потянулся и сел в кровати. Рыжая красавица сладко сопела, по-детски подложив ладошки под щёку.

Открыв стеклянную дверь балкона на кухне, он закурил сигарету. Рабочее утро встретило его особой звенящей тишиной. Жаф беспокойно оглянулся. С улицы не доносилось ни единого звука. Высунувшись наружу и почёсывая голую волосатую грудь, он зажмурился, снова открыл глаза.

За окном простиралась его улица, но отчего-то непривычная и чужая. Рекламные и новостные дисплеи чёрными засасывающими глазницами молча таращились по сторонам, сами удивляясь несвойственной им тишине. В это утро никто не призывал аскерийцев купить новый вид зубной пасты или тонкие, невидимые глазу, гигиенические прокладки самого нового поколения. Не бегали строчки рейтингов, побуждающие стремиться к покорению новых вершин Достижений. Не мелькало уже известное всему аскерийскому народу лицо Гуса. Никаких новостей, происшествий и трагичных случаев.

Взглянув на гаверофон, Жаф увидел ночное сообщение: «Гусь будет на площади Золотого района в 12.00. Мистер Гавер».

Крякнув от удивления, он начал водить пальцем по экрану. Никакой реакции. Гаверонет не открывается. Доступ к личным кабинетам и всей новостной паутине заблокирован. Рабочие данные по статьям также надёжно защищены, но сегодня даже от самого владельца. Что за чертовщина? Попытки позвонить главреду и другим знакомым наткнулись на глубокую тишину. Под ложечкой засосало. Информационный голод требовал своей утренней порции. Оставалась последняя надежда на гаверовизор. Привычным движением Жаф нажал на кнопку пульта. Гаверовизор засветился, вспыхнул синевой и зашипел от натуги и отсутствия сигнала. Беготня по кнопкам не принесла результата. Все каналы солидарно мычали или не подавали вообще никаких признаков жизни. Маленькие глазки Жафа с каждой минутой расширялись от удивления. Не сон ли это?

В комнате заверещала Рыжая.

– Жафчик, что-то случилось с моим гаверофоном!

Девушка выскочила из спальни, на ходу накидывая прозрачный пеньюар на стройное обнажённое тело.

Хоть это осталось прежним, с облегчением подумал Жаф, с наслаждением разглядывая длинные стройные ноги и выпирающие бугорки.

– Жаф, у меня сломался гаверофон! Мне срочно нужен новый! Он не реагирует. О, ужас! Я не смогу сегодня выставить в гаверонет свои новые селфи, – глаза девушки заблестели от подступающих слёз.

– Не волнуйся, милая! Наверное, перебои в сети. Скоро всё наладят, – попытался успокоить её Жаф.

Однако интуиция подсказывала ему, что этой ночью случилось что-то серьёзное. В Аскерии ещё ни разу не прекращалась подача сигналов. Нужно идти по следу. Отсутствие связи журналисту не помеха. У него есть глаза и уши. Самые талантливые глаза и уши Аскерии.

Рыжая ходила по комнате и заламывала руки. Надевая чистую голубую рубашку и натягивая джинсы, Жаф бросал на девушку короткие взгляды. Гримаса несчастья и искреннее глубокое расстройство так исказили лицо девушки, что падающие на него спутанные волосы превратили её в разъярённую ведьму. На этом фоне красивая фигура быстро меркла. Наревевшись, Рыжая присела на краешек дивана и, уставившись в одну точку, начала раскачиваться взад-вперёд, убаюкивая на руках гаверофон, ставший бесполезной штуковиной.