Гусь

Жаф окликнул её.

– Дорогая, ты опоздаешь на работу, – повторил он.

Девушка молчала, не реагируя на слова, словно всё живое в ней ушло вместе с сигналом, оставив лишь пустую телесную оболочку.

Неужели последние четыре месяца он встречался с этой странной куклой. Нет уж, начинается самое интересное. Сейчас не время впадать в прострацию. Жизнь полна приключений. Найдя в шкафу фотоаппарат, он нацепил его на шею и выскочил в подъезд.

На всех этажах бряцали двери, выпуская сонных соседей, рвущихся узнать, в чём же дело. Одетые в ночные рубашки и семейные трусы, они трясли в руках гаверофоны. Никто не спешил на работу, не собирал детей в климадосты. Удивлённые лица ждали сигнала. Но сигналов не было. Никаких. Лишь только один, не заглушаемый никакими другими информационными помехами. Сегодня на площади их ждёт Гусь. Лишь только это стало темой разговоров.

Уже много лет соседи не общались между собой. Спеша по своим делам, они мимоходом приветствовали друг друга, улыбаясь сквозь зубы. Их пристальное внимание привлекало лишь электронное табло на первом этаже, ежедневно обновляющее рейтинг и список Достижений, каждый день напоминая им, кто они есть в Аскерии.

Но сегодня и оно не подавало признаков жизни.

Жители пытались распределить полураздетых соседей по фамилиям из рейтингового списка. Но видели лишь себе подобных – растерянных и неспособных принимать решения людей, грубо вырванных из привычного, сложившегося ритма жизни в системе.

Они впервые начали задавать вопросы. Скучковавшись группами, люди обсуждали приключившееся событие, пытаясь совместно найти выход. Разучившись думать, все пришли лишь к одному выводу: нужно выполнить приказ последнего сигнала. Всем – на площадь. К Гусю.

Толпа росла и мешала Жафу пробираться к лестнице, а если и удавалось протиснуться сквозь поток людей, следующий этаж встречал его новой пробкой.

Заплаканный, сопливый ребёнок лет пяти, дёргал за юбку мать, пытаясь привлечь к себе внимание. Его детское устройство с играми тоже предательски молчало. Разозлившись, он бросил его в сторону лестницы. Игрушка врезалась в спускавшегося Жафа и, отскочив, со свистом унеслась между лестничными проёмами вниз. Детский рёв усилился.

Перед самым выходом, на последней ступеньке, сидел молодой мужчина с первого этажа, держа в руках безжизненный электронный прибор. Жаф часто видел его входящим и выходящим из подъезда, всё время смотрящим в гаверофон, что-то перебирающим пальцем на экране. Мужчина посмотрел на Жафа, не узнавая его. Да и откуда он мог его знать. На лице мужчины отражалось явное горе. Глаза тускло и безжизненно смотрели на журналиста, нижняя губа по детски выпятилась вперёд, тёмная богатая шевелюра разлохматилась.

– Что будет со всеми нами? Как я теперь узнаю свой рейтинг? – слезливо промямлил сосед.

– Не печалься! Твой рейтинг высок! – Жаф похлопал мужчину по плечу.

– Откуда вы знаете? – прогнусавил он. – Ваши слова не подтверждены последними данными. Да вы, вообще, кто такой?

– Сосед я твой! Живу я здесь! Ты – на первом этаже, а я – на пятом!

– Сосед? – лицо мужчины перекосило удивлением.

– Сосед, сосед! – Жаф направился к выходу. – Сделай только лицо попроще, а то мне за тебя страшно становится.

С ума, что ли, все посходили, думал Жаф, фотографируя на ходу ошарашенных соседей, вбегающих в подъезд.

Выскочив на улицу, он двинулся в сторону остановки общественного транспорта. Вызволить клаер со двора Хониха пока не удалось. Остановка пустовала, впрочем, и утренние гаверобусы отсутствовали на ней. Зато по дороге вышагивали аскерийцы. Людские потоки тонкими ручейками сливались в один широкий, двигавшийся по направлению к площади.

Аскерийцы с интересом рассматривали друг друга, смеялись, размахивали деревянными гусями. В полдень они наконец-то увидят живого символа Аскерии, живого лидера! Сигнал, любопытство и ожидание новизны.

Окна домов, обычно наглухо закрытые и зашторенные от чужих глаз, распахивались. Жильцы высовывались наружу, перекрикивались и через несколько минут покидали свои квартиры, присоединяясь к уличному шествию.

Запыхавшись, Жаф добрался до офиса редакции Аскерийских новостей. Коридор не шумел каждодневными разговорами, стук шагов непривычно гулко отзывался в пустоте. Одинокая пальма, стоявшая у огромного оконного витража, наклонилась, пытаясь прорваться сквозь стекло, чтобы узнать последнюю, самую важную новость Аскерии.

Неожиданно Жафа схватили за плечо могучей рукой и резко развернули.

– Жафчик! Какое чудо, что ты догадался прийти сам! – Главред сжал журналиста в объятьях так, что у того захрустели косточки. – Ты видел, что там происходит? Во всей Аскерии исчезла связь. Невозможно никому позвонить. Ещё и последнее сообщение про Гуся. Как думаешь, кто за этим стоит? Надо выяснить, – шепнул он на ухо Жафу. – Сейчас наша газета – единственный источник информации! Это наш шанс повысить продажи!

– События развиваются слишком стремительно, шеф, – Жаф почесал затылок.

– Ты справишься! Давай, Жафчик, надо успеть на площадь раньше всех!

Журналист скептически посмотрел на главреда и с сомнением покачал головой.

– А… Ты об этом?

Главред достал из-за пазухи пухлый конверт и протянул Жафу.

– Давай, не теряй времени!

Он хлопнул Жафа по плечу и выставил на улицу.

55

Рэйф беспокойно ходил по кабинету. Головные боли неотступно преследовали его уже несколько дней. Контроль ситуации в Аскерии и противоречивые сообщения от Гавера создавали постоянное напряжение. Прошедшая ночь стала печальным следствием неизвестно куда развивающейся ситуации.

Катастрофа настигла Аскерию внезапно. Взлом сервера в кирпичном доме, о котором знали единицы, потряс главу СЗА. Беспомощность программистов в восстановлении сигнала стоила Рэйфу нескольких седых волос.

– Как сутки? Почему нельзя восстановить подачу сигнала немедленно? – Рэйф орал на пятерых специалистов, уныло стоящих вокруг потухшего монитора на втором этаже кирпичного дома.

– Это вирус, неизвестный нам, – оправдывались программисты.

– Кто же мог запустить такой вирус? – Рэйф неистовствовал.

– Только тот, кто писал эту программу! – спокойно ответил один из программистов – низенький, лысоватый парень в круглых очках.

– Тот, кто писал? – Рэйф побагровел, понимая, что он не знает имени этого человека. – Делайте, делайте! Скорее! – Рэйф буквально гремел на весь дом.

– Обыскать всё вокруг! – отдал он приказ офицеру СЗА.

Бессилие душило Рэйфа. Восстановить систему не удавалось.

Трое последних суток он не появлялся дома и ночевал в кабинете на твёрдом диване. Ощущение опасности придавливало с каждым днём сильнее. Он превратился в острый нерв, любое прикосновение к которому вызывало невыносимую боль. Правила и нормы, устоявшиеся в Аскерии, рушились, погружая её в пучину хаоса. Отрядам СЗА с трудом удавалось поддерживать безопасность. Система проседала под влиянием человеческих масс, нашедших для себя нового кумира.

«Найти и уничтожить живого Гуся. Мистер Гавер»

«Гуся оставить в живых и доставить лично мне в Иллюзию. Мистер Гавер»

«Гусь будет на площади Золотого района в 12.00. Мистер Гавер»

Полное отсутствие связи сегодня.

Рэйф тщетно пытался разгадать части головоломки. Какую игру затеял Гавер? Здесь уже не пахнет никакой системой. Куда он смотрит? Необходимо его найти. Нельзя тянуть дальше.

Но что-то ещё, мучительное, томилось и пыталось прорваться сквозь поток мыслей об Аскерии. Что-то, терзавшее сердце и совесть. Он взглянул на календарь, висевший на стене комнаты с не подающим признаков жизни монитором. 22 декабря. Знакомые цифры пронзили мозг раскалённой иглой.

Мама… Сегодня день рождения мамы. Как же он забыл? Проклятый гаверофон. Он с презрением ощупал в кармане бесполезный мёртвый чёрный кусок, напичканный микросхемами. Каждый год гаверофон напоминал ему об этой дате. И Рэйф, постоянно погруженный в дела, звонил, чтобы произнести скупые сыновьи поздравления и ежемесячно переводил ей гаверы. Уже пять лет он не видел её. Она всегда радовалась его редким звонкам, звала в гости и печально сокрушалась о его занятости. Служба. Она понимала, вздыхала и просила беречь себя.

Рэйф спустился вниз. Рыбки безмятежно плавали в аквариуме. Лишь только прозрачная стена отделяла мир людей от мира рыб. Их не интересовали гаверофоны и сигналы. Удивленно выпучив глаза, водные обитатели поглядывали на снующих и орущих за стеклянной стенкой людей, словно кто-то включил для них сериал про двуногих существ. Рэйф устало опустился на диван. Шум вокруг прекратился. В комнате наверху программисты притихли, напряжённо раздумывая над решением проблемы. Давящая тишина постепенно разъезжалась, окутывала, позволяя струйкам памяти вытекать из него, унося с собой, в далёкое детство.

Крошечная комната с втиснутой узкой ванной. Стена, отделанная белым кафелем. По ней плывут разноцветные рыбки. Пахнет апельсиновым мылом. Тёплая вода приятно булькает под ладошками и даже иногда попадает в рот, оставляя солёный привкус. Когда он вырастет, то станет капитаном дальнего плавания, будет вести свой корабль к неизведанным берегам. Ему покорятся моря и океаны.

Пятилетний мальчишка задорно хохочет и изворачивается в маминых мыльных руках. Ему щекотно и смешно. Мама хочет отмыть грязное пятно на его лодыжке, тщательно оттирая его вехоткой. Детский смех разносится по ванной комнате, звонко отскакивая от стен.

Женщина строжится, чтобы стоял смирно, но сама начинает смеяться. Шапки мыльной пены разлетаются в разные стороны и попадают на нос малышу. Мама нежно сдувает их и целует раскрасневшегося сына. Ребёнок увлекается новой забавой и сам начинает дуть на пенные островки и вытягивать из них вершины заколдованных дворцов.

Дав ему наиграться вдоволь, женщина вытаскивает голого малыша из водного царства и начинает вытирать мягким полотенцем.

Мама. Как вкусно пахнет мама. Какое счастье, когда рядом мама. Такая заботливая, весёлая. Рядом с ней ты всегда в безопасности. На минуту он вдруг представляет свою жизнь без неё. Ему становится страшно и больно. Нет! Никогда, этого не должно случиться!

– Мамочка, ты же всегда будешь рядом? Ты никогда меня не оставишь? – глаза малыша широко раскрыты, ещё чуть-чуть и две огромные слезы, уже плещущиеся и рвущиеся наружу, упадут на лицо.

– Глупенький мой! – женщина удивлённо смотрит на сына. – Я всегда буду с тобой!

– Всегда-всегда?

Она прижимает к себе малыша и начинает покрывать его поцелуями: в мокрые щёчки, пахнущий апельсиновым мылом затылок.

– Всегда, мой любимый, всегда!

Ребёнок успокаивается. Ему тепло и хорошо. Только лишь от того, что мама с ним.

Солёные слёзы скатились на небритый подбородок. Как в детстве, Рэйфу захотелось снова прижаться к ней, спрятаться от проблем и ни о чём не думать.

Клаер Рэйфа приземлился в одном из дворов Земляного района. Маленький, ничем не примечательный домишко, хоть и старый, но всегда аккуратный, кольнул воспоминаниями и какой-то не проходящей тоской.

Отворив дверь, он полной грудью вдохнул знакомый запах. С кухни доносился аромат пирогов с яблоками и жареной курицы. Вычищенная до блеска комната. Все вещи, как и прежде, на своих местах.

– Рэйф, сыночек!

Женщина, вышедшая к гостю, вытирала руки о передник. Седые волосы, гладко зачёсанные назад и собранные на затылке гребнем, отливали серебром. Морщинки, пролёгшие тонкой сеточкой на её лице, не портили, а лишь по-особому оттеняли её красоту. Глаза, по-прежнему яркие и весёлые, светились задором и хитринкой.

Она крепко обняла сына. Он уже забыл, как это приятно, – видеть её улыбку, искать в глубине серых бездонных глаз маленьких чёртиков и радоваться жизни.

– С днём рождения, мама!

Рэйф протянул букет белых хризантем, её любимых.

– Я чувствовала, что ты придёшь. Как же ты исхудал, сынок, осунулся, – женщина погладила его дрожащей ладонью по щеке.

Она вглядывалась в его лицо, не отрывая глаз, пытаясь запомнить каждую чёрточку.

– Иди же скорей, мой руки.

Рэйф прошёл в ванную. Рыбки на кафеле почти стёрлись, едва виднелись лишь ошмётки осыпавшейся краски. Апельсиновое мыло пузырилось под струями воды. Он снова попал в другой мир, мир другого Рэйфа.

Люди растут, меняются, набираются опыта и проживают не одну, а несколько разных жизней за один человеческий срок. Оглянувшись назад, понимаешь, что вчерашний ты, а тем более прошлогодний – это совершенно разные люди. Время беспощадно. Оно убивает в тебе одну личность, наслаивая на неё другую. Меняются окружающие вещи, люди, события, и человек меняется вместе с ними. Умирает, засыпая, и рождается утром уже немного иным. И вот уже ты – это не ты, а вереница призраков предыдущего тебя. Стоит ли таскать этот хвост повсюду за собой? Хвост старых установок, утраченных надежд, потерянного времени, невыполненных обещаний. Не лучше ли, проснувшись поутру, взять кисти и создать нового себя. Человек творит себя сам каждую минуту своей жизни. У него есть такое право не быть чьей-то иллюстрацией, размалёванным рисунком, в который советчики добавляют свои мазки, в котором гноятся старые раны, кровоточат обиды, надрывается злоба и зависть. Только человек, написанный собой, может источать внутренний свет и счастье.

Взрослый Рэйф смотрел на себя в зеркале, наблюдая всех других Рэйфов, накопившихся в его жизни. Грудь сдавило будто тисками. Уязвило детской мечтой, несостоявшимся капитаном дальнего плавания, забывчивым сыном. Что с ним? Почему именно сейчас он думал об этом? Тишина, отсутствие гаверофона, события последних дней – вот что изменило Рэйфа. В этот момент вдруг всё стало бессмысленным, страшным. Может, он уже не способен меняться? Может, дни Рэйфа сочтены? Нет! Он отогнал от себя эту глупую мысль, вышел из ванны, обнял мать.

Рэйф сел за стол, погрузившись в атмосферу тепла и заботы. Руки матери забегали по столу, накладывая то одно, то другое в его детскую тарелку. Потрясающе! Она сохранила эту тарелку с изображением поросят. Он вспомнил, как прихрюкивал, видя эти два радостных розовых пятачка. Долго прихрюкивал, даже, когда уже почти вырос. Он надул ноздри, но в этот раз прихрюкнуть не смог, совсем не смог, не потому что вырос, а потому что забыл, как это делается, разучился.

– Беспокоюсь за тебя, Рэйфик! – такой вариант его имени резанул ухо. – Сон плохой видела накануне. Будто ты скачешь на коне.

– Что ж плохого-то, мама?

– Так конь-то чёрный, полностью чёрный, как смоль!

– Ерунда! – Рэйф погладил мать по руке, хватая особое тепло пальцами, разнося его по всему телу.

Почему так хорошо? Почему он раньше не ощущал этой теплоты? Почему так приятно, когда кто-то за тебя беспокоится? Что вообще это за ощущения, неожиданно нахлынувшие, захватившие его? Вопросы теснились в голове.

Он поднял глаза от тарелки, перестал жевать. Мать смотрела на него, как тогда, когда он был маленький, смотрела глазами любви. Она его любит по-прежнему, как в детстве. Так вот почему так тепло. Всегда тепло, когда тебя любят – он это понял именно сейчас. Только мать умеет любить своего ребёнка раз и навсегда, с первого крика при рождении до последнего вздоха при смерти. Любить, не требуя взаимности, ответа, любить, не видя годами, любить по-настоящему, любить, как может любить человек человека.

Он обнял её, опустил свою голову на плечо, обмяк.

– Спасибо, мама! – прошептал Рэйф. – Надо спешить.

– К Гусю? На площадь? – вопрос заставил закрыть глаза, сглотнуть скопившуюся слюну.

– Почему так решила?

– Знаю! В жизни случаются такие минуты, когда всем со всеми нужно встретиться и взглянуть друг другу в глаза. Вспомнить. Опустить головы, разделить этот всеобщий стыд за многие годы своей жизни. Очнуться, чтобы дальше жить! Такие минуты необходимы!

– Что вспомнить, мама?

– Жизнь свою, сынок! Оглянуться, остановиться, прекратить бег! Вот для этого Гусь к нам и прилетел!

– В чём стыд, мама? Твой стыд! Скажи в чём?

– Мой? – мать опустила глаза. – В тебе, сынок! Каждая мать верит, что её ребёнок рождён для счастья, для добра. А потом, когда дети вырастают, они жизнь свою живут, сталкиваясь с другими, соревноваться начинают, воевать, теряя материнскую любовь в себе. Мечутся, страдают, стараются друг другу что-то доказать. Несчастными становятся. Вот тут-то зло их и подстерегает. Страшное зло, зло великой и бесцельной возни, вызывающее слёзы всех матерей Аскерии. Неужели мы такими и для того своих детей рожали? Вот в этом и есть мой стыд!

Рэйф слушал, опустив глаза. Cлова потрясли его. Внутри снова заныло, засвербело, закололо, ожило. Родилось что-то новое, непонятное ему, но такое необходимое.

– Прости, мама! – Рэйф смахнул скупую слезу.

– Береги себя, сынок! Иди на площадь, смотри людям в глаза, будь со всеми.

Он вышел из дома матери. Солнце, яркое зимнее солнце искрилось лучами на снежных сугробах. Рэйф зажмурился. Он вспомнил, что не смог отменить приказ Борни об уничтожении Гуся. Его агент искал Гуся, искал, чтобы уничтожить. Почему он об этом подумал так поздно? Рэйф вскочил в клаер, запуская машину высоко в воздух.

56

Сурри долго мучился бессонницей. А странное сообщение от Мистера Гавера поздней ночью и вовсе украло всякую надежду на покой. Сурри пытался позвонить Рэйфу, но связь отсутствовала. Он не мог взять себя в руки, метался по комнате. Густая темнота за окном пугала его неизвестностью. За каждым деревом мерещились опасные личности. На улице залаяла собака. Сурри резко отпрянул от окна и поплотнее задёрнул шторы. Охрана, выделенная Рэйфом, мирно спала в прихожей. Отпускать их с весточкой к Рэйфу он не решился. Кто бы тогда остался его охранять? Гаверофоны сотрудников СЗА солидарно молчали, ещё больше убеждая министра в серьёзности положения. В сомнениях Сурри надел свою розовую пижаму, особо тёплую, с начёсом. Он всегда надевал её в трудную минуту, она согревала, спасая от страха. Чтобы не бояться, надо согреться! Эту истину он хорошо помнил от своей бабушки, которая нянчила маленького Сурри. Под одеялом стало тепло и спокойно.

Утро не принесло облегчения. Сурри очнулся, сбросил с головы остывший за ночь компресс, нащупал на прикроватной тумбочке свой гаверофон. Связи не было до сих пор.

Сурри расхаживал по комнате, приглаживая волосы. Тишина действовала на него пугающе. Ниточки, за которые он дёргал, устраивая театр живых марионеток в Аскерии, вдруг внезапно лопнули, оставив его с голыми руками. Его магия, его власть лишилась инструментов. Министр перестал управлять информацией и сам же страдал от её недостатка. Контрастный душ не добавил бодрости. Сурри глубоко вдохнул и шумно длительно выдохнул. Дыхательная гимнастика слегка отрезвила его и придала уверенности. «Нужно срочно прекратить этот балаган. Рэйф начал заигрываться в свои игрушки. Из охранных они очень быстро могут превратиться в военные. Никак нельзя этого допустить» – думал Сурри, поправляя шёлковый галстук цвета индиго. Синий костюм и жемчужная рубашка сидели на нём идеально. В очередной раз крутанувшись перед зеркалом и придирчиво оценив безупречность каждой детали, Сурри решительно направился к выходу.

– К Рэйфу! – приказал он вскочившим при его виде офицерам СЗА.

Пролетая над Аскерией, Сурри, сидя на заднем сиденье клаера между двумя охранниками, вытягивал шею, чтобы оценить масштабы бедствия. Людские ручейки стекались к площади.

– Бездельники! – вскричал он. – Рабочий день, а они прогулки решили устроить! Безобразие! Он схватился за гаверофон, но опомнившись, тут же спрятал его обратно в карман пиджака.

Здание СЗА пустовало. На входе их остановил заспанный молодой дежурный. Увидев Сурри, паренёк вытянулся по струнке и отдал честь.

– Никого нет! – отрапортовал он.

Сурри сердито уставился на дежурного.

– И где же глава СЗА в столь сложный для Аскерии час? – язвительно осведомился он.

– На объекте. Взломаны сервера подачи сигнала.

– Ну, и где этот объект? – Сурри начал раздражаться.

– Секретная информация! Никому не велено говорить!

– Какая ещё такая секретная информация? – Сурри трясло. – Вся информация принадлежит мне! – рявкнул он.

– У меня приказ, – паренёк пожал плечами.

Слова удивления и раздражения одновременно попытались вылететь изо рта Сурри, превратившись в нечленораздельное мычание. Он тряхнул головой, развернулся и вышел на улицу.

Вытащив сигару, Сурри нервно закурил. Власть над людьми. Он всегда упивался ею. Он получил всё. Шикарный дом с дорогой антикварной мебелью, счета в гаверодомах, переполненные гаверами. Самолюбование и творческая натура доставляли ему удовольствие в процессе властвования. Он любил играть в жизнь. Играть по своим правилам, аккуратно лавируя между остальными министрами, обостряя или сглаживая отношения в зависимости от ситуации. Но правила внезапно и стремительно начали меняться. И в этой ситуации сохранять влияние становилось крайне сложно. В один миг можно потерять всё.

Сурри взглянул на золотые часы. Запас времени ещё оставался.

57

Жаф пробирался сквозь толпу аскерийцев, двигавшуюся на площадь. Глаза журналиста, похожие на объективы фотокамер, привычно выхватывали и фиксировали интересные моменты. Периодически он щёлкал своим инструментом, делая кадры для статьи в «Аскерийских новостях». Объектив скрывал открытость и наглость его взгляда при виде женских прелестей. Жаф обшаривал глазами красивые ноги, упругие груди, статные фигурки. Репортаж репортажем, а мужская натура пробивалась в Жафе даже сквозь оптику. Женщины были не просто его слабостью, они являлись его катализатором, двигателем творческой мысли, да и жизни вообще. Он просыпался с мыслями о них, он засыпал, удовлетворённый ими.

– Дяденька, дяденька! – маленькая девочка потянула Жафа за куртку. – Сфотографируй нас!

– Не трогай чужого дядю! – строго осадила её мама, рыжеватая толстушка. – Извините нашу дочку, на неё и в Доме Маленьких Достигаторов жалуются: она постоянно что-то выдумывает.

– Милый ребёнок! Милый! – Жаф поймал на себе строгий взгляд папы девочки. – Чик, чик! – проговорил журналист, делая вид, что фотографирует её.

– Не-е-ет! – девочка насупилась. – Вы же обманываете, вы не фотографируете. Вы же врёте!

Вру!? Жаф задумался. Он всё время кому-то врал, обманывал, от кого-то убегал, кого-то догонял. Враньё и бег! Бег вранья! Формулировки запрыгали в голове Жафа. Эй! Ты чего? Мозг журналиста начал привычно создавать тексты. Сегодня они получались какие-то особенные, как и люди вокруг.

Толпа унесла семью с девочкой далеко вперёд. Жаф огляделся. Что же в людях сегодня другого? Они ничем не заняты, медленнее, чем обычно, ходят. Головы подняты. Они смотрят друг на друга. Прямо, открыто. Смеются, радуются знакомым. Не боятся вступать в контакт. Общение без гаверофонов, общение глазами, эмоциями, словами. Общение людей, а не электронных приборов.

Оказывается, люди совсем другие! Эта мысль пронеслась в голове Жафа и остановилась. Он поймал себя на том, что не знал людей такими, не видел их открытыми, добрыми, смеющимися, счастливыми. Может, он вообще никогда не видел людей? Как же быстро они изменились! Часы электронной тишины, призыв Гуся. Аскерия становилась другой.

Ужас! Его охватило странное ощущение потерянности. Взгляд не через объектив, ничем не прикрытый взгляд начал блуждать по рядам идущих людей. Лица. Одно за другим они проходили перед Жафом. Глаза. Десятки глаз, с которыми он встречался.

Миг, секундное пересечение. Жафа бросило в пот. Яркие, искристые глаза, подёрнутые вокруг первыми морщинками, но отчего-то знакомые ему, следили за ним. Он их знал. Вернее, узнал. Потоки людей померкли рядом с этими глазами. Она остановилась на другом конце улицы, держа за руку мальчика лет десяти. Она держала за руку маленького Жафа. Журналист зажмурился, открыл глаза. Женщина с мальчиком стояли и смотрели на него. Ребёнок дёргал её за руку, что-то спрашивал. Как же мальчик похож на него! Майка под курткой прилипла к телу Жафа, сердце заколотило набат, страх от неожиданности увиденного сковал движения. Они стояли и смотрели друг на друга. Удивительно, что они смогли увидеть, узнать, выцепить друг друга из толпы, одновременно встретиться глазами. Нет! Этого не может быть! Надо спешить, бежать, торопиться. Глупо останавливаться на разных концах улицы и стоять, смотреть! Глупо! Но Жаф стоял, как вкопанный. Смотрел на мальчика, как две капли воды похожего на него.

Такого не бывает! Жаф, он один.

Не может кто-то на него быть похож.

Он один! Или не один?

Жафа колотило, переворачивало.

В памяти начало бушевать цунами, сметая всё на своём пути, оставляя только это. Имя? Он не помнил! Репортаж о шоколадной фабрике. Цех, конвейер. Она оборачивается. Как и сейчас, их глаза встречаются. Сколько в них кокетства, игривости, радости. А она – ничего! Жаф мысленно снимает рабочий халатик.