Гусь

– Я бы хотел взять интервью у одной из работниц! – журналист на полном ходу останавливает репортаж, направляя его в новое русло.

Что же он у неё спрашивал? Он не помнит. В этот же день встретил её у проходной фабрики с огромным букетом цветов. Маленькая комнатка, тяжёлые зелёные шторы на окнах. Скрипучая кровать. Они еле дотянули до двери её квартиры, расположенной в доме, рядом с фабрикой. Зайдя в подъезд, он сразу прижал её к стене, губы слились, руки сами опустились до мягкого шёлка узеньких трусиков. Шум открывающейся двери наверху. Лестница. Нескончаемое количество ступенек.

– Ты на каком этаже?

– На самом верхнем!

– О, ужас!

Мужчина с собакой спускается на встречу. Удивлённый взгляд, аккуратно подстриженные усы. Визг собаки, давно томящейся по улице. Наконец старенькая дверь. Замок, ключи, один поворот, второй. Одежда, летящая в разные углы комнаты. Почему же кровать так скрипит? Казалось, что скрипит на весь мир, жалобно отчаянно, прогибаясь под бешеной страстью их движений.

– Это любовь с первого взгляда? – она смотрит на него, искрясь счастьем.

Жаф сидит на краю кровати, жадно потягивая папиросу. Как же в этот раз всё удачно получилось. Он давно хотел быть у кого-то первым мужчиной. Сколько раз пытался, пробовал, верил словам, а в этот раз – молча, непредсказуемо попал в цель. Понравилось. Чувствовалась чистая неопытность, неподдельное волнение. Реакции, движения, не ради простого, очередного удовольствия, а в надежде на что-то особое, великое, обязательно должное стать началом счастья. Он чувствовал её, внутренне смеялся над ней, но не мог не воспользоваться. Получить те ощущения, которые никто кроме неё не мог ему дать.

– Любовь, любовь! – Жаф оборачивается.

– Мы вместе навсегда?

Он закашлялся, поперхнувшись дымом.

– Конечно, дорогая!

– А ты, сколько детей хочешь?

– Детей?

– Да! – она искренне сверкает лучистыми карими глазками.

– Ну… Когда-нибудь потом…

Дети существовали в тот период для него просто словом, журналистским инструментом, профессиональным призывом для статей и репортажей. Он видел детей, сам был ребёнком. Иметь детей? Зачем? Жизнь так интересна, захватывающа! Дети могут украсть у него вечера в барах, деньги на развлечения и красивых женщин, заставят скучать долгими вечерами. Дети могут украсть у него жизнь! Нет! Жаф не создан для детей.

Она начала ходить к нему в редакцию «Аскерийских новостей». Главред смеялся над ним, похлопывая по плечу. Жаф помнил её лицо, когда впервые сказал ей своё мнение о детях.

– Как ты мог? – глаза девушки вмиг наполнились слезами. – Ты обманул меня, ты врал? Ты говорил, что это любовь с первого взгляда!

Длинная осенняя алея, шуршащие под ногами листья, порывы холодного ветра. Он помнит попытку сунуть ей несколько гаверов на аборт. Она бросает гаверы ему в лицо. Помнит её спину, которую он провожал взглядом до самого конца аллеи. Помнит зазвонивший в этот момент гаверофон с призывным голосом главреда. Надо было срочно бежать, снимать, писать, рожать статьи.

Помнит пьянку в одном из баров, после которой утром он пытался её найти. Помнит того мужчину с собакой, снова шедшего навстречу. Закрытая дверь. Владелец собаки скажет потом, что она съехала с этой квартиры. Куда съехала, он не знает. Дальше пустота. Годы метаний, суеты, убеганий от других и себя.

Теперь вот этот день тишины. Она на другой стороне улицы с ребёнком, тем самым, о котором она так мечтала, тем самым, о котором ему некогда было узнать долгие десять лет. С мальчиком, про которого он врал самому себе, делая вид, что его нет. Он, Жаф, врал сам себе, врал о собственном сыне!

Жаф двинулся первым. Толкался плечами со встречным потоком аскерийцев, шёл, не в силах опустить глаза, не видя людей. Шёл, как сейчас понимал, в правильном направлении.

Что он им скажет?

Ей, имени которой он даже не помнил. Ему, которого он никогда не видел. Нет! Ему, который никогда не видел своего отца. Он шёл целую вечность. Слова исчезли. Они растворились в незнакомой для него ситуации. Опустошённый, но уверенный, что должен сейчас идти именно к ним. Надеясь, что не струсит, что ничто его не отвлечёт, не заставит свернуть.

Он остановился, глядя прямо ей в глаза, когда их разделял метр. Сын что-то спрашивал её, теребил за руку. Он не слышал. В голове шумело, менялось, не складывалось. Он не знал тех слов, которые надо сказать. Он владел словом, как мастер, профессионал, но не как человек.

Жаф опустил голову. Вернее она опустилась сама.

– Прости… – это вырвалось помимо него, вырвалось откуда-то изнутри, из самой глубины.

В этот момент теплая рука коснулась его руки, обжигая всё тело импульсом совершенно нового для него чувства. А потом слух оглушила фраза, отбросившая его взрывной волной в другой мир.

– Сынок! Это твой папа!

Папа! Он – папа! Мир, привычный для него мир, померк. Большущий главред стал совсем маленьким, лилипутиком. Клаер превратился в игрушку, гаверы – в бумажки. Он, его сын, эта женщина с забытым именем выросли. Все трое, они возвышались над всем миром, сделались главными, гигантскими, самыми важными.

– Папа? – мальчик повторил это взрывное для Жафа слово. – Папа! Разве он не погиб? Он жив?

Жаф поднял глаза. Слёзы, неизвестно откуда взявшиеся слёзы мешали смотреть на сына. Жаф смахнул их, смахнул неопытно, неумело. Он никогда не плакал, он забыл, как плакать. Он слишком любил себя, чтобы позволить это. Он, своими репортажами вызывавший слёзы миллионов, не знал плача. Слёзы как инструмент воздействия на людей теперь больно били по нему самому, били жестоко, выворачивая душу, не оставляя живого места, но меняя его, вымывая прежнего Жафа.

Били по делу! За то, что он до этого момента писал не тот текст, неправильный текст. Он, Жаф, писал про неправильную жизнь, что самое страшное, свою жизнь. В этом тексте он совершил самую ужасную ошибку – он потерял главное, потерял себя.

– Жив, сынок, жив! – слёзы душили, подступая к горлу, не давая говорить. – Сначала погиб, а теперь жив.

Мальчик, ещё не забывший слёзы, засверкал мокрыми глазами.

– Папа, мама! – мальчик оглядел их. – Вы снова вместе? Помнишь, мама, ты говорила, что всегда любила нашего папу, что он – самый лучший. Но ты говорила, что он погиб. А он жив!!! Жив! Мама! – голос мальчика срывался. – Получается, это Гусь оживил его?

– Снова вместе! – женщина смотрела на Жафа всё таким же взглядом, как тогда, много лет назад, повернувшись от конвейера шоколадной фабрики. В этом взгляде ничего не изменилось.

Она меня любит, она смотрит – любит. Жаф подошёл к ней, обнял, ловя особое тепло. Он раньше не испытывал этого тепла ни с одной женщиной. Он искал его, но не мог найти, меняя рыжих, блондинок, брюнеток, умных, глупеньких. Только сейчас он обнимал не просто женщину, он обнимал женщину, которая подарила ему сына, женщину, которая сделала его отцом.

– Папа, мама! – Жаф выдернул с наслаждением новое для него слово «папа».

Мальчик прильнул к ним. Все трое обнялись.

– Прости меня, – повторил Жаф твёрдо и уверенно, повторил своими, такими новыми для него словами.

– Прощаю, – женщина прижалась к нему.

Фантастика! Она его простила! Жаф поднял глаза к небу. Она его любит. Сын, его сын любит его.

– Мама! – вскричал радостно мальчик. – Вот мы и дождались своего папу. Наш папа жив, он вернулся.

– Мы семья, – Жаф сказал, испугавшись и зажмурившись, боясь, что это слово испарится, исчезнет.

Они влились в толпу, направляясь к площади. Крепко держась за руки, трое счастливых людей шли к Гусю, шли вместе, шли семьёй.

Шелуха общества, копившаяся годами, отлетала под резкими рывками очищения, обозначая близость финала, гаммы аккордов, которые, нарастая, в один миг вспыхнули ярким светом.

58

Тревога, терзающая Линду, изматывала, уничтожала сон и требовала снотворных. Наглотавшись таблеток, она наконец-то сомкнула глаза и провалилась в чёрную бездну, глубокую пропасть без сновидений.

Скрежет ключей в замке входной двери заставил её подскочить. Голова раскалывалась, сон не принёс облегчения. Временная изоляция в пустой камере между сном и явью прервалась. Гус! Линда вскочила с постели, на ходу накидывая прозрачный халат. Он вернулся! Босиком она кинулась к двери.

На пороге стоял Сурри.

– Ты? Что ты здесь делаешь? – Линда поспешно завязывала пояс на халате. – Откуда у тебя ключи? – недовольно спросила она.

Сурри замялся, молча облизывая её глазами.

– На всякий случай оставил себе дубликат, – быстро пряча ключи в карман, оправдался Сурри. – Я уже и забыл, что ты прекрасна не только в концертном платье. Мне очень тебя не хватает…

– Не начинай опять! Между нами давно всё кончено! – перебила его Линда.

– Линда, мы могли бы начать всё сначала…

– Жить в вечном ожидании? Снова стать отголоском тебя? Всего лишь новым красивым носовым платком в кармане твоего пиджака? Нет уж, совместная жизнь в личном одиночестве не для меня! Только не надо врать про мифическую любовь. Человек, которого ты любишь больше жизни на земле только один. Это ты сам!

Изумрудные глаза Линды засверкали, наливаясь чернотой.

– Зачем ты приехал? Я тебя хорошо знаю, Сурри! Ты просто так ничего не делаешь. А богатых женщин вокруг тебя вьётся миллион.

– Мне нужно поговорить с тобой.

– Ты мог воспользоваться гаверофоном, не так ли?

– Так ты ещё ничего не знаешь?

Линда непонимающе уставилась на Сурри.

– Связь отключена во всей Аскерии. Взломаны сервера. Никаких сигналов нет. Полная тишина. И этот проходимец, назвавшийся ожившим Гусём, собирается пудрить мозги нашим дорогим аскерийцам. Мне нужен твой совет.

Линда, не дослушав его, схватила гаверофон. Ужас в её глазах нарастал с каждой секундой. Как же она пропустила это сообщение?

– Я искренне не понимаю, почему Мистер Гавер допускает такие вещи. Это же противоречит всем принципам Аскерии, – продолжил Сурри, успокоившись из-за того, что разговор удалось перевести в нужное русло.

Линда побледнела. Она лихорадочно соображала. Гус будет на площади. Он жив! Его не поймали. Нервы накалились до предела. Нужно спасти… Времени почти не осталось.

– Сурри, ты знаешь, мне некогда, – начала она торопливо, схватив его за локоть, и потащила к двери.

– Но, дорогая, что же мне делать? – Сурри сопротивлялся.

Подталкиваемый Линдой, он неуклюже пытался её обнять, но она проявляла силу, отнюдь не присущую хрупкой женщине.

– Ты же министр информации? Вот и лети на площадь к аскерийцам! Выступишь перед народом! Давай, давай, занимайся своими прямыми обязанностями, тем, чему ты посвящаешь всё своё время, двадцать четыре часа в сутки!

Она сняла волосинку с лацкана его пиджака, ловко выхватила торчавший из кармана ключ и выставила Сурри за дверь.

– Линда, умоляю тебя, открой!

Сурри стучал в дверь, заглядывал в окна.

– Вам нужна помощь? – осведомился подошедший офицер СЗА.

Сурри вздрогнул.

– Нет-нет… – поспешно ответил он, отряхивая пальто. – Летим на площадь!

59

Лучи полуденного солнца пробивались сквозь забитое зимними тучами небо. Площадь наполнялась людьми. Аскерийцы стекались к самому главному месту этого дня – на центральную площадь Золотого района. Привыкшие бывать здесь на ежегодном Дне Достижений, они удивлённо оглядывались вокруг. Сегодня всё было по-другому. Световые рекламные баннеры молчали чёрной пустотой экранов. Картонные плакаты оставались на своих местах, окружая площадь, но глаза лишь скользили по ним, не отправляя в мозг никаких сигналов. Не издавая привычных звуков молчали гаверофоны. При входе на площадь улыбки исчезали с лиц людей, разговоры уступали место задумчивости.

Тишина. Она забирала любого в свой плен. Тишина до слышимости движений рядом стоящих, до пронзительной сосредоточенности в боязни что-то пропустить. Отсутствие любых сигналов, указаний, призывов. Нескончаемые внутренние диалоги с самим собой, заканчивающиеся одним вопросом: «Что дальше?»

Леденящий холод отступал на второй план. Коллективный жар ожидания грел воздух на площади. Весенние надежды душ оказывались сильнее зимних реалий улицы.

Все ждали! Ждали Гуся. Ждали его слов. Ждали нового сигнала от нового лидера.

Живого лидера.

Каждый пришедший на площадь мучился неизвестностью. Определённости не было. Минуты ожидания давались с трудом. Сердца бились чаще, взгляды становились тревожнее, лица наполнялись выражением несостоявшегося, несбывшегося, не случившегося. Это был старт без видимости финиша, движение в неизвестном направлении для привыкших Достигать аскерийцев. Новая, пусть длившаяся всего несколько часов жизнь без рейтингов и балансов, жизнь, в которой все уравнивались ожиданием на центральной площади по-старому называемого Золотого района.

Ожидание по-новому равных, по-старому ждущих очередного сигнала.

Сурри пробирался сквозь толпу широко расправив плечи. Он двигался к сцене. Двигался, как ему казалось, к решающему моменту своей жизни. Он двигался менять историю Аскерии в одиночку, менять раз и навсегда, так, как он считал необходимым. Он умел говорить, он знал, что его слушают. Сурри был мастером производить эффект, строителем сигналов, технологом влияния на людей.

– Пропустите, пропустите! – министр информации, наконец, добрался до сцены, преодолев молчаливые ряды аскерийцев. – Расступись! – проговорил он перед самыми ступеньками.

Легко взбежав на сцену, дойдя до её центра, Сурри оторопел. Его не приветствуют? Полное безобразие! Он поймал себя на мысли, что не умеет начинать говорить без привычных аплодисментов.

Аскерийцы, насупившись, глядя исподлобья, мерили его тысячами глаз, полных колючести, недоверия. Ждали не его! В этот раз его не ждали совсем.

Сурри сделал паузу, приходя в себя, зачем-то махнул рукой снизу вверх, словно самому себе, давая сигнал. Он нервничал.

– Гусь мёртв! – начал министр информации. – Мёртв совсем! – зачем-то добавил он, сам же понимая, что говорит глупость. – Мы его похоронили, поставили памятник, он наш, но – мёртвый герой!

Тёплый воздух облачком пара вырвался изо рта Сурри. Он овладевал ситуацией. Слова привычно начинали выстраиваться в слаженные предложения. Люди напряжённо молчали. – Ничего! Я сейчас им покажу! Пущу в ход испытанное средство!

– Вы меня хорошо знаете! – Сурри довольный, сделал паузу, ожидая оживления в толпе. – Я – министр информации всей, – он подчеркнул, – всей Аскерии!

– Нет больше твоей информации, над которой ты министр! – донеслось откуда-то сбоку.

– Вам на гаверофоны пришло сообщение о том, что здесь будет Гусь! – Сурри говорил, пытаясь игнорировать нарастающий в толпе рокот. – Это не Гусь, это самозванец! Настоящий Гусь мёртв!

Толпа зашумела, редкие выкрики переросли в нарастающий гул недовольства.

– Хватит врать! – голос из глубины сцены толкнул Сурри в спину.

Толпа вмиг заликовала, многие начали привставать на цыпочки, кто-то охнул. Взметнулись вверх деревянные палочки с гусями.

Сурри стоял, боясь пошевелиться, язык прилип к нёбу, губы сомкнулись.

Гус, широко расправив плечи, вышел к краю сцены, поравнявшись с Сурри.

– Хватит врать! – повторил он. – Я жив, я здесь! Как и обещал, я пришёл к вам, чтобы сказать правду!

Безмолвие воцарилось в толпе. Тысячи глаз устремились на Гуса. Он стоял, открыто глядя аскерийцам в глаза, стоял, излучая уверенность. Сурри съёжился, испугался, ноги сами понесли его вбок, спуская со сцены. Незамеченный, ненужный, неудавшийся, он соскользнул вниз, прячась за спинами охранников.

Тишина. Редкая, невозможная тишина поглотила площадь. Люди ждали так долго, что лишние минуты безмолвия казались уже привычными. Он молчал, они слушали. Слушали себя, свои мысли.

Он заговорил!

– Научный эксперимент по превращению птицы в человека состоялся. Его результаты перед вами. Я прошёл путь из сарая в Земляном районе до этой площади, став человеком. Я успел многое испытать, побывать в Доме Странных Людей, потерять друзей, влюбиться и, как мне кажется, стать любимым, обрести популярность. Я жил человеком. Я скажу вам просто: быть человеком – это великое счастье!

Толпа зашумела, задвигалась. Люди словно удивились, что обыденное, каждодневное может быть счастьем. То, что они искали так далеко, оказалось таким близким и доступным.

– Но, – Гус сделал паузу, обводя взглядом людей, – Человек попал в беду! Вы все в большой беде, в шаге от катастрофы. Петля потребительства, накопления, гонки за Достижениями всё явственнее затягивается на шее, удавливая человека. Раздвиньте этот аркан. Вставьте свои, человеческие руки в эти верёвки баланса и рейтинга на вашей шее, не дайте им удушить себя.

Петля иллюзии, накинутая на вас, – это не есть жизнь. Это великая подмена жизни, давно забытых её истин с целью управлять вами. Посмотрите на это!

Гус выдернул из-под куртки пук проводов, вытащенных из компьютера в кирпичном доме.

– Я буду говорить правду! В одном маленьком доме стоит компьютер, окутанный вот этими проводами, посылает вам сигналы, каждый день, каждую минуту, управляя вашим мозгом, вашими действиями. Схватитесь за голову, поймите эту великую глупость, разорвите эту петлю управления, как я вчера остановил подачу сигнала.

Толпа выдохнула, напряглась, завибрировала осмыслением простоты того, над чем они раньше никогда не задумывались.

– Вы говорите: Мистер Гавер? Его нет, он давно умер. Мистер Гавер, которого вы считаете своим лидером, – это программа. Вами управляет распиаренный мертвец, управляет с помощью этих проводов и микросхем. Можете ли вы оставаться живыми, если мертвецы, безжизненные символы правят Аскерией? По его заказу давным-давно написали программу – набор сигналов, который регулирует вашу жизнь. Вы все бегаете по кругу, кругу Достижений, потому что так написано в этой программе.

– Доказательства! – раздались с нескольких сторон выкрики. – Почему мы тебе должны верить?

– Доказательства? – Гус усмехнулся. – А кто-нибудь в последние годы видел Мистера Гавера живым? Может быть, ушедший с этой сцены несколько минут назад Сурри? Или стягивающий офицеров СЗА к площади Рэйф. Может быть, кто-то из вас видел его на этой сцене? Молчите?

Крикуны опустили головы. Движение на площади прекратилось. Гус заметил невзрачного человека в чёрной кепке, пробирающегося к сцене. Он увидел Хониха, который стоял совсем рядом, смотрел на него восхищённым взглядом.

– Доказательства? Подтверждение действия программы Достижений? – Гус вскинул руки к толпе. – Вспомните ваших детей. Посмотрите на них прямо сейчас! Вы старались определить их в лучшие Климадосты, выбрать для них перспективу, решить всё за них. Воспитание в детях успешности, а не доброты, богатства, а не любви. Воспитание не человека, а товара. Взращивание красивого, умного, хорошо упакованного маленького товара, но не человека.

Зачем? Так делают все.

Детьми, в том числе, измеряется уровень ваших Достижений. Сначала Климадост, затем престижный Великий Аскерийский Климадост, потом обязательно клаер и дом, да подороже. Набор того, к чему стремятся все! А как иначе? – спросите вы. Иначе – это воспитывать человека, а не циничного достигатора-потребителя, рассматривающего жизнь как коммерческий проект. Дети ради любви, а не хвастовства. Дети не как реванш за собственные несбывшиеся надежды. Передаваемое из поколения в поколение стремление Достигать детьми должно быть прервано. Вместе с детьми Аскерия должна научиться рождать любовь, доброту, веру, совесть.

Многие в толпе прижали своих детей к себе, подняли на Гуса глаза. Он видел слёзы, чувствовал, что говорит не зря, надеясь не на многих, надеясь на прозревших, осознавших, надеясь на начало движения к человеку.

– Доказательства? – Гус снова выделил в толпе человека в чёр¬ной кепке, нескольких офицеров СЗА, двигающихся за ним. – Любовь! Подменённая, искажённая расчетом, проданная за благополучие, преданная вами самими. Любовь как средство обмена, исключающая бескорыстие, обязательно требующая ответа. Безусловная любовь забыта. Любовь как высшая ценность растоптана в гонке Достижений.

Шаги и движения офицеров СЗА во главе с человеком в чёрной кепке стали слышны в замолчавшей толпе.

Это не относится ко мне, так мыслили многие. Это то, над чем я давно не задумывался, решали для себя другие.

Дорогой чёрный клаер завис над сценой, демонстрируя намерение спуститься вниз.

– Семья! – Гус сделал паузу. – Семья, маркированная рейтингом, клаером, домом в престижном районе. Выбор не человека, а его Достижений, подбор не партнера, а его обёртки. Возбуждение от статуса и баланса. Необходим поворот к семье, в которой сердца начинают биться в такт жизни. Семья, когда двое нашли друг друга, самого главного человека на земле. Семья как поток счастья глаз, гаммы ощущений, нескончаемой радости быть рядом, не мысля себе в отдельности. Семья как осознание единого целого. Семья, когда так радостно засыпать рядом с любимым человеком, улыбаясь, якоря счастье и, просыпаясь, встречать новый день, открывая глаза, видеть любимое лицо. Семья как великое, вселенское состояние взращивания и сохранения любви, рождения в этой любви детей.

– Какая наивность. Что ты несёшь, Гусь? – в толпе послышались смешки и фырканье молодых аскерийцев.

– Если высшие ценности объявляются наивными, то это – первый знак приближающейся катастрофы, гибели Человека.

Офицеры СЗА и человек в чёрной кепке вплотную подошли к сцене. Гус чётко различал их лица, напряженные, злые, но думающие. Человек в кепке поднял глаза. Перед Гусом стоял Борни. Чёрный клаер приземлился на сцену.

– И, наконец, – ваше призвание, то, зачем вы пришли в Аскерию, то, зачем вы родились! – продолжал Гус. – Кто вы? Вы, конечно же, ответите – сотрудник Гаверодома, водитель санера, офицер СЗА.

Борни отдал офицерам СЗА приказ. Они не двигались, оставаясь на месте. Слушали.

– Услышьте меня! – Гус заметил, что Хоних взбирался на сцену. – Люди! На вопрос «кто вы?», – ответ один: «я есть человек!»

Борни перешёл на крик. Офицеры СЗА попятились, исчезая в толпе. Борни выхватил пистолет. Хоних рванулся к Гусу.

Выстрел.

Жёсткий, гадкий, разрывающий историю Аскерии на части выстрел громыхнул из пистолета, направленного на Гуса. Хоних сделал шаг, закрывая его собой.

Толпа дёрнулась. Несколько человек схватили Борни, потащили назад. Мужчины один за другим наносили удары. Борни упал. Разъярённая толпа накинулась на него.

Гус подхватил раненного Хониха. Он хрипел, кровавая пена выступила на губах.

– Сын! – Хоних перебирал губами.

– Отец! – слёзы подкатили к горлу Гуса.

– Я услышал… Услышал это слово! – Хоних терял жизнь с каждой секундой. – Ты молодец, сын. Всё говорил правильно. Я тобой горжусь. Благодарю тебя.

– Отец! – Гус заорал на всю площадь, сотрясая всё вокруг, словно стараясь словом вернуть Хониха. – Отец!

Взгляд Хониха замер, жадно цепляя последние секунды, устремившись на Гуса.

Из чёрного клаера выбежали офицеры СЗА во главе с Рэйфом. Сильные руки схватили Гуса сзади. Рэйф, вытащив пистолет, наставил его на аскерийцев, ринувшихся на сцену защищать своего героя.

– Приказано доставить вас к Мистеру Гаверу! – раскатисто пробасил Рэйф.

Последнее, что увидел Гус на площади – это закрывающиеся глаза Хониха. Всё остальное померкло. Офицеры СЗА подхватили Гуса, потащили в клаер. Он не сопротивлялся. Родное, подёрнутое морщинами, спокойное лицо Хониха следовало за ним. Лицо его отца, отца по духу.

Сурри, не растерявшись, бросился к клаеру Рэйфа и, коротко поприветствовав главу СЗА, втиснулся на заднее сиденье.

Клаер взмыл в небо. Гус бросил взгляд вниз. Толпа двинулась за клаером. Аскерийцы, высоко подняв головы, бежали за своим героем.

– Прибавь скорости! – командовал Рэйф. – Мы должны приземлиться в «Иллюзии» раньше, чем толпа наводнит площадь перед ней.

«Иллюзия» ждала Гуса. Клаер приземлился рядом с зеркальными дверями, которые распахнулись в тот же миг. Офицеры СЗА втолкнули Гуса внутрь. Человек в чёрной маске, полностью закрывавшей лицо, цепко схватил его за руку. Лифт. Последний этаж. Лифт открывается. Человек в маске подталкивает Гуса к выходу, сам оставаясь в лифте. Гус погружается в полумрак верхнего этажа.

60

И что дальше? – Рэйф вглядывается в глаза Сурри. – Ты и сейчас не намерен действовать? Посмотри, что творится внизу.

– Ждём известий от Мистера Гавера! – Сурри одарил бегающим испуганным взглядом Рэйфа.

– Ты опять ждёшь? – Глава СЗА взорвался. – Надо самим идти к Мистеру Гаверу, идти сейчас.

– Иди! – Сурри открыл дверь клаера. – Прямо сейчас выходи.

Снизу нарастал гул человеческих голосов. Толпа бушевала вокруг «Иллюзии», взяв зеркальное здание в кольцо.

61