Гусь

Что случилось с женщиной, которую он любил? Какая разница: Птица он или Человек? Так ли уж это важно, если любишь. Но ведь в глубине души он на каждом шагу замечал своё отличие от людей. Пытался спрятаться, не замечать, принять всё, как есть. Но сейчас непонимание и боль бурным потоком поднимали в нём удивление от пребывания в мире людей и осознания собственной чужеродности.

– Кто-то должен вам всем – людям – сказать об этом! – Гус менялся каждую секунду. – Сказать о том, что вы перестали видеть и слышать, сохранив глаза и уши. Сказать о том, что вы растворились в вещах, событиях, начали исчезать в собственной возне. Вы, как заведённые, бежите от своей природы, превращаетесь в механические существа. Ваш снобизм, ваше заносчивое превосходство над всем живым – это ваше великое заблуждение!

Линда зачарованно смотрела на Гуса. Казалось, в одно мгновение он стал выше, крепче, сильнее. Собственные слова превратили его в совсем другого человека, не того, каким его знала Линда прежде. На её глазах он рождался, менялся, рвался вперёд, расправляя крылья не птицы, но и не человека в её понимании. Ничего аскерийского. Она слушала его и не понимала ни слова. Кто он? О чём говорит? Зачем лезет в привычный строй аскерийской жизни? Нет ничего идеальнее Аскерии.

– Очнитесь! – Гус продолжил. – Очнитесь от этой игры в превосходство себя над всеми. Прекратите гонку за гаверами. Остановите колесо Достижений. Иначе вы исчезнете, умрёте при жизни, начнёте разлагаться на глазах. Ваша возня приведёт к агонии, переходящей в смердящую вонь. Смрад, заполнит всю Аскерию. Накапливая, собирая богатства, давя друг друга в погоне за ними, вы протухнете. Дух не вынесет гнили. Человек исчезнет. Аскерия потеряет людей. Опустошённые биологические роботы будут продолжать борьбу. Вот что вас ждёт.

– Ты говоришь ерунду! Да это смешно! – Линда поедала Гуса возмущённым взглядом.

– Кто-то должен оживить человека, вытащить из запрограммированной гибели.

– Почему гибели?

– Потому что человек гибнет, переставая думать. Каждый человек в отдельности имеет право думать сам, своими мыслями, прислушиваться к внутреннему голосу и истинным потребностям. Взять ответственность за свою жизнь, осознать себя и выбрать свой путь, подсказанный сердцем, а не толпой, серой массой нестись в указанном кем-то направлении Достижений.

– Ты заблуждаешься! – Линда иронично рассмеялась. – Они не могут выбирать, брать ответственность и сами творить свою жизнь.

– Они обречены на это, если хотят выжить. Ваша система Достижений до капли выжала из людей жизнь, выхолостила всё живое. Превратила человека в управляемый гаверофонами набор кожи и костей, бездушную часть массы.

– Ты – ненормальный! Может, ты – странный? – Линда сверкала глазами. – Гус, замолчи! Ты не говорил этого! Ты не мог говорить весь этот неизвестно откуда пришедший к тебе бред. Ты останешься здесь и дождёшься меня. Слышишь? – Линда взяла Гуса за руку и приблизила к себе.

– Я – странный? – Гус отшатнулся. – Я понял, вы считаете всех не похожих на себя странными. Может, и наша любовь – это странность? Может странно испытывать любое чувство, кроме желания достигать и обгонять друг друга?

– Пойми, Аскерия – лучшее, что придумано для человека, это идеальное устройство жизни людей. Мне нужно срочно уйти. Я вернусь и всё расскажу тебе, – Линда заметалась по комнате в поисках гаверофона и сумочки. – Ты не должен никуда уходить. Ты останешься здесь!

– Нет, – запротестовал Гус. – Мне нужно на работу.

– Тогда я запру тебя! – Линда решительным шагом вышла за дверь и поставила новый код на электронный замок. Через минуту её клаер взмыл в небо в неизвестном направлении.

Гус стукнул кулаком по столу. Последняя опрокинутая чашка упала на пол и разлетелась на острые осколки.

Он должен отсюда выбраться. Он не может подвести Крума. Обследовав все комнаты, он добрался до спальни. Сердце сжалось новой болью. Память безжалостно подбрасывала ему картинки сладостных минут, проведённых здесь с Линдой. К чистому чувству любви уже тянули свои щупальца обида, раздражение и гнев. По рукам пробежал холодок. Ванная. Окно. Она забыла закрыть окно. Свобода, снова свобода!

46

В пекарне Крума кипела работа. Семь белых колпаков, четырнадцать рук и неисчерпаемый кладезь энергии. Запах корицы привычно ласкал ноздри, тянущееся повидло радовало глаз, печи низвергали огненный жар.

– Так, ребятушки! – командовал Крум, стоя посередине пекарни. – Загружай булочки, вынимай багеты. – Ар, давай скорее, а то корочка слишком подрумянится. Да и вы, ребята, поторапливайтесь, печи просят новой порции.

Крум скользил взглядом по всем участкам своего хлебного королевства, удовлетворённо теребя ус. В этот момент счастье охватывало его, накрывая с головой. Сердце колотилось чуть быстрее обычного, а душа пела хлебные песни, периодически растягивая рот удовлетворённой улыбкой. Он, будто дирижёр, взмахивал руками, раздавал указания. Работники весело поглядывали на Крума. Своё дело они знали хорошо, но Крум вносил в их жизнь особый заряд энергии, вдохновляя не просто делать свою работу механически, а творить, находить в простых процессах радость, каждый раз будто-бы рождая хлеб.

– Мы с вами все бабки-повитухи хлебных жизней! Хлеб рождаться должен, а не выпекаться! – любил поговаривать Крум.

Налаженный ритм работы прервал Хоних, резко открывший дверь в пекарню. Крум сразу почуял неладное. Глаза Хониха тревожно бегали, руки нервно подрагивали.

– Хоних, дружище! Проходи скорее! – Крум подхватил нежданного гостя под руку и повёл в свой закуток за самой большой печью. – Ар, принимай руководство в свои руки, я отвлекусь ненадолго.

– Ты видел это? – Хоних протянул Круму свежий выпуск «Аскерийских новостей».

– Ты же знаешь, – пекарь виновато поглядел на друга, – я газет не читаю, некогда. Да и запах их сильно отличается от хлебного!

Хоних молча, трясущимися руками развернул перед Крумом газету с фотографией Гуса.

– Наш мальчик попал в беду! – Крум всплеснул руками. – Не приводят к добру эти газеты.

– Мой сын попал в беду! – голос Хониха срывался, дребезжа накатывающимися слезами. – Я ищу его, думал, он у тебя.

– Да, должен быть, сейчас подойдёт, у него рабочий день начинается, когда первая партия хлеба готова. Будет с минуты на минуту…

Крум усадил друга на лавку, засуетился, сотрясая и без того перегретый воздух пекарни беспорядочным размахиванием рук.

– А вот, ктой-то пришел, дверь стукнула! – вскочил Хоних, бросаясь к выходу. – Гус, мой мальчик! – Хоних схватил его за руку и потащил к Круму.

– Вы всё знаете … – Гус увидел лежащую на лавке газету со своей фотографией.

– Да, сынок! – Хоних с волнением подобрал газету.

– Гус! – Крум посмотрел на него серьёзным взглядом. – Что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на меня, да и ребята наши тебя поддержат. Что собираешься делать дальше?

– Спасибо, Крум! Спасибо, Хоних! – в глазах Гуса защипало. – Работать, печь хлеб, жить!

– Газеты жить не дадут! – Крум покачал головой. – Популярность, она не всегда работе помогает, скорее наоборот.

– Гус! – Хоних взял его за руку. – Я сразу почувствовал, что ты особенный! Сынок! – голос снова сорвался, с трудом пробиваясь наружу. – Я говорить-то не мастак, да и помощник из меня неказистый…

Хоних отступил назад, уже не пытаясь скрыть накатывающиеся слёзы. Гус и Крум с волнением наблюдали за ним, понимая, что в его душе творится настоящая буря.

– Ты говори, дружище, говори! – Крум ободрил его. – Душа долгого молчания терпеть не может, её освобождать от тяжести иногда требуется.

– Салли не хотела иметь детей, – начал Хоних. – Сначала мы это простоть откладывали. Она всё считала, сколько гаверов надо. Счёт её всё время с их наличием не сходился. Бредитов мы по молодости уйму набрали, больше нам не давали. А родить в Аскерии бесплатно сталоть практически невозможным. Не просто родить, а родить в знак Достижения. Она всё время детей как убыток рассматривала. Потом и считать перестали, так и остались вдвоём. А я всегда детей любил. Помню, завижу у кого из знакомых, по¬держу на руках, так потом неделю как больной хожу. Сына хотел! – Хоних дёрнул рукой, смахивая слезу. – Годы шли, отец-то во мне и загиб. Только иногда ныть начинает вот здесь! – Хоних потёр грудь в районе сердца. – А ты когдать появился в сарае, грудина так защемила, что перекосило меня всего. Понял, что неспроста это, знак мне был. Судьба позаботилась обо мне. Испугался я только, вот и отпустил тебя сразу. А после что началось, такая ломка, я места себе не находил. Так судьба второй раз надо мной смилостивилась. Появился ты, да ещё помощь моя понадобилась! – Хоних посветлел лицом, на губах заиграла лёгкая улыбка. – Не поверите, но это были самые счастливые дни моей простой жизни. Счастье, как солнышко, показалось, посветило, поиграло со мной. Маленький никчёмный человечишко стал необходим, полезен. Наша жизнь так устроена, что быть кому-то нужным надоть. Человек хоть и рождается один, а в жизни один быть не может. Каждый при жизни разные родные души находит: кто – жену, кто – детей, кто – друзей. Крум, конечно, мой друг, я ему благодарен, но с тобой особый случай. Чтой-то я заговариваюсь… – Хоних осел на лавку, опуская своё мокрое от солёных слёз лицо в рукав куртки.

Гус сел рядом, обнял Хониха. С другой стороны на лавку опустился Крум. Трое разных людей, сведённых обстоятельствами жизни в одно место, молчали каждый о своём.

– Салли говорит, что странный ты! – Хоних посмотрел на Гуса. – А каким же тебе быть, если все нормальные вокруг сошли с ума. Получается, что всё с ног на голову перевернулось. Может, ты и есть самый нормальный среди этого сумасшествия…

Мысли Гуса метались, сталкиваясь в неразрешимых противоречиях. Пекарня, маленькая пекарня сияла ярким пятном человечности на бездушной и расчётливой карте Аскерии. Трагедия двух не договорившихся сердец, история не родившихся детей протестовала против оцифровки и дороговизны жизни, хрипела сопротивлением гаверам. Жизнь пыжилась детьми в виде Достижений, вытряхивая любовь, как грязный половик. Продолжение человеческого рода становилось выгодным или не выгодным делом, зависящим от бредитов. Новый человек имел возможность появиться лишь в долг, взаймы, с последующей отдачей, превращая всё существование людей в бизнес на жизни.

– А, вот вы где? – лицо Салли просияло победной улыбкой. – А я всё волнуюсь. Думаю, где мой муж ненаглядный? Да и Гус, я вижу, здесь!

Женщина появилась неожиданно, прервав молчание. Испуганно, глуповато улыбаясь, Салли топталась на месте, озираясь по сторонам.

– Я пойду! А то дел много! – Салли начала удаляться боком, задевая стеллажи с хлебом.

– Ты чтой приходила-то? – спросил Хоних вслед жене.

Хлопок двери пекарни стал ответом Хониху.

– Не нравится мне она! – напрягся Крум. – Задумала чего! Я её знаю, просто так тебя искать не будет, – обратился он к Хониху.

– Я пойду, – сказал Гус, вставая. – А то пора, хлеб выпекся, моя работа начинается.

Помощники пекаря дружно приветствовали Гуса. Последнее время его обязательность и пунктуальность снискали ему уважение в пекарне.

Крум и Хоних в задумчивости сидели на лавке, продолжая размышлять о своём. Они привыкли дружить молча. Хоних часто бывал вечерами у Крума. Приходил, садился, погружаясь в атмосферу домашнего тепла и уюта. У окна стояло его кресло со старым цветастым пледом. Кресло друга. Молчали, пили чай, иногда закуривали трубки. Лишних слов не говорили, дружить в их понимании значило находиться рядом.

– Там клаеры пекарню окружают! – Ар забежал в помещение, закрывая за собой дверь на засов. – Офицеров СЗА полный двор!

Помощники пекаря вышли из-за своих рабочих мест. Крум и Хоних встревоженно встали.

– Это Салли привела их! – проговорил Крум. – Говорил же, не будет она просто так сюда приходить.

– Сынок! – Хоних подошёл к Гусу. – Это они за тобой прилетели, хотят схватить.

– Да, нет! Зачем я им? – Гус пытался успокоить Хониха.

– За тобой, за тобой! – спокойно проговорил Крум. – Я чувствую это! Что, друзья, – он посмотрел на свою команду. – Не дадим Гуса в обиду?

– Крум! – Ар выступил вперёд. – Я здесь дольше всех работаю. Скажу прямо, для нас Аскерия – это наша пекарня. Что скажете ребята?

– Пекарь пекаря никогда не предаст! – раздалось с разных сторон.

– Какие идеи? – Крум подмигнул Гусу.

В дверь громко постучали. Шум двора начал пробираться сквозь увесистую дверь пекарни.

– Открывайте! С вами разговаривает офицер СЗА Борни. Мы знаем, что Гус здесь. Мы требуем открыть дверь! – раздалось с улицы.

– Идея проста! – проговорил младший помощник пекаря Рик. – Санер с хлебом уже готов везти его по булочным, он у запасного входа. Предлагаю спрятать Гуса в санере и вывезти из пекарни.

Он что-то хитро зашептал на ухо Круму. Тот в ответ одобрительно кивнул.

Дверь начала ходить ходуном, засов дёргался, проседая под натиском ударов с улицы.

– Я задержу их! – Хоних бросился к двери.

– Приступаем к реализации плана! – скомандовал Крум.

Помощники пекаря замотали Гуса в мешки из-под муки, вывели к санеру и, уложив между хлебными стеллажами, прикрыли ящиками.

Дверь пекарни сорвалась с петель под натиском офицеров СЗА. Группа людей в форме ввалилась в помещение.

– Ктой такие смелые? – Хоних сверлил офицеров СЗА бешеными глазами.

Все работники пекарни дружно перекрыли проход, встав на пути Борни.

– Расступись! – заорал он.

– По какому праву вы врываетесь в пекарню? – мощная фигура Крума остановила Борни. – Я не позволю здесь себя вести таким образом. Это пекарня Крума! Слышите? – Крум сделал шаг навстречу Борни.

Звуки отъезжающего санера послужили сигналом к победе. Помощники пекаря радостно переглянулись.

– Что это за санер там отъехал? Задержать! – Борни снова сделал попытку прорваться к запасному входу.

– Это санер с хлебом! – взревел Крум, удивляя свою команду. – Вы что себе надумали, офицер! Вы будете отвечать за разбой в моей пекарне. Я буду жаловаться… – Крум выпучил глаза, пытаясь вспомнить имена.

– Рэйфу! – подхватил Хоних. – Мы будем жаловаться Рэйфу.

– Мы будем жаловаться! – заорали помощники пекаря.

– Я буду жаловаться на произвол лично Мистеру Гаверу! – добавил писклявым голосом младший помощник пекаря Рик.

– Простите! – немного оторопел Борни. – В вашей пекарне спрятался Гус. Мы его ищем!

– Никакого Гуса здесь нет! – заорал на него Крум. – Я должен понимать, кто мне исправит дверь.

– Это беспредел, – вышибать двери в добропорядочной пекарне! – не унимался Рик, фотографируя сцену разгрома на свой гаверофон.

Помощники пекаря дружно достали гаверофоны и направили на Борни фотокамеры.

– Простите! – Борни побледнел под вспышками гаверофонов. – Но мы вынуждены осмотреть помещение. Повторюсь, у меня есть приказ.

– Покажите приказ! – запротестовал Крум.

– Вот! – Борни развернул перед ним бумагу.

– Хорошо! – Крум всплеснул руками. – Так бы и сказали, что есть приказ! Проходите, осматривайте помещение! Только никакого Гуса сейчас тут нет!

– Борни! – офицер СЗА приложил руку к виску, докладывая командиру. – Мы задержали санер с хлебом.

Помощники пекаря переглянулись.

Хоних сжал кулаки.

– Вот и отлично! Провести осмотр.

– Вы не имеете права! – дружно завопили помощники пекаря.

– Я сбросил фото в «Аскерийские новости»! – победно заявил Рик, демонстрируя экран гаверофона.

– Осматриваем санер! – невозмутимо настаивал Борни. – Где у вас запасной выход? – обратился он к Круму.

– Запасной – здесь! – показал Крум. – Но это полное бесчинство!

– Полное бесчинство! – дружно вторили ему работники пекарни.

Офицеры СЗА во главе с Борни последовали к запасной двери. Санер успел отъехать пару сотен метров от пекарни, оказавшись у дома предприимчивого мальчишки. Отряд Борни и помощники пекаря под предводительством Крума и Хониха окружили санер. Тощий и длинный, как каланча, водитель ругался с офицером СЗА.

– Что происходит? По какому праву вы задерживаете санер? Вы знаете, сколько аскерийцев ждут сейчас хлеба?

– Разберёмся, – спокойно отвечал офицер. – Не волнуйтесь. Осмотрим санер и, если в нём нет Гуса, отпустим.

– Какого Гуса? – водитель эмоционально размахивал руками, периодически сплёвывая на землю. – Я развожу хлеб! Не знаю я никакого Гуса!

– Так, – подошедший Борни взял управление ситуацией в свои руки. – Открывайте санер, – потребовал он, суя под нос водителю официальную бумажку.

Водитель в очередной раз выругался и распахнул двери санера под дружный вой и вспышки гаверофонов. Четыре стройных ряда лотков с хлебом предстали перед взором Борни. Узкое пространство между ними не давало возможности проникнуть внутрь санера и произвести осмотр.

– Осмотреть лотки, – отдал он команду самому худому офицеру. Сделав попытку протиснуться между лотками, офицер виновато посмотрел на Борни.

– Я вижу, у вас проблемы? – мальчик, облокотившись об ограду, изучающе смотрел на Борни.

– Давай, залезай в санер! Посмотри, есть кто там или нет. В самом конце, за ящиками.

– Осмотр чужих санеров – это можно. По определённому тарифу, – спокойно ответил мальчик.

– Какому ещё тарифу? – Борни побагровел. – Ты обязан оказать помощь Службе Защиты Аскерии.

– Я не оказываю бескорыстной помощи, я работаю за гаверы, – не мигая, ответил мальчишка.

– Я тебе покажу «за гаверы»! – Борни подскочил к ограде и схватил юного предпринимателя за ухо. – Снимай куртку, лезь в санер!

– А-а-а… – завопил мальчишка.

– Они издеваются над детьми! – зашумели пекари. – Отпустите мальчишку! Свободу детскому предпринимательству!

Борни, удерживая ухо мальчишки, подвёл его к санеру.

– Лезь, – приказал он. – Твоя задача определить, есть кто живой в санере, или нет. Я напишу письмо в твой климадост, и тебе зачислят Достижений.

– А-а-а… – продолжал верещать мальчик. – Не нужны мне Достижения! Я же сказал, что работаю за наличные гаверы.

Борни втолкнул мальчишку в проём между лотками. Хоних и Крум с тревогой переглянулись. Мальчишка на четвереньках пополз вперёд по первому ряду.

– Никого, – донеслось из глубины санера.

– Поворачивай голову налево!

Мальчик повиновался.

– Направо! Видишь кого-нибудь?

– Хлеб, – раздался детский голос.

– Только хлеб? – уточнил Борни.

– Ага.

Полная тишина наступила вокруг санера. Хоних побледнел, глаза налились кровью. Казалось, он вот-вот бросится на офицеров СЗА.

– Что будем делать? – шёпотом спросил Хоних Крума.

Ар подошёл к ним.

– Гус в третьем ряду лотков, – тихо проговорил Ар.

Мальчик спустился с санера.

– Давай в следующий ряд! – скомандовал Борни.

– Холодно. Можно я погреюсь, накину куртку.

– Только недолго, – разрешил Борни.

Крум оглядел помощников. Встретившись глазами с каждым, он получил утвердительный ответ.

– Пусть водитель займёт место в кабине, – шепнул он Ару. – А мы задержим офицеров. Хоних, – обратился он к другу, – ты возьмёшь на себя Борни.

Борни боковым зрением наблюдал за пекарями. Ситуация ему не нравилась.

– Я погреюсь в кабине, – водитель вопросительно посмотрел на Борни.

– Стоять! Всем оставаться на местах.

Борни сделал указующий жест мальчику.

– Снимай куртку, лезь!

Водитель пожал плечами, посмотрев на Ара. Глаза работников пекарни сигнализировали полную готовность к бою.

Мальчик медленно начал двигаться по второму ряду между лотками.

– Дошёл до конца? – Борни говорил громко и чётко.

– Да.

– Смотри на второй ряд лотков.

– Смотрю.

– Есть кто?

– Нет.

– Поворачивай голову. Смотри на третий ряд.

Пекари обменялись взглядами. Хоних сделал шаг к Борни.

– Что там? – заорал Борни, отслеживая движения Хониха.

Глаза мальчика и Гуса встретились. Секунду мальчик смотрел, а затем отвёл взгляд.

За время работы в пекарне мальчишка и Гус сдружились. Гус часто угощал его вкусными булочками просто так. Мальчик с детства усвоил, что ничего бесплатно не бывает. На всё нужны гаверы. Да и щедростью аскерийцы не особо отличались. Поначалу мальчишка удивлялся новому другу, который задавал странные вопросы про Аскерию, будто никогда не учился в климадосте или вообще прилетел с другой планеты. Вздёрнув нос, сложив руки за спиной, он важно, как петух, выхаживал рядом, рассказывая о местной жизни и жителях. Терять такого ценного клиента ему не хотелось.

– Никого! – громко и уверенно крикнул мальчишка.

– Лезь в следующий!

– Никого,¬ – повторил он.

– Ребёнок совсем замёрз! – взмолился Хоних, делая ещё один шаг к Борни.

– Точно никого? – грозно повторил Борни.

– Точно.

Мальчик двинулся назад.

– Как платят, так и работаю, – буркнул он себе под нос.

– Всех приветствуют «Аскерийские новости» – раздался весёлый голос Жафа.

Журналист бодро делал снимки один за другим, стараясь оставаться в стороне от зло глядевшего на него Хониха.

– Съёмка запрещена! – строго предупредил Борни. – Снимки придётся изъять! – пригрозил он.

– Пресса в Аскерии – лицо свободное. Кто-то должен осветить хлебный скандал, – язвительно парировал Жаф. – Иди ко мне! – Жаф подозвал мальчишку. – Юный герой хочет рассказать мне о происходящем?

– Договоримся, – увидев знакомого клиента, подтвердил синими, замёрзшими губами мальчишка и пожал руку Жафу.

– Отпустить санер! – с досадой отдал команду Борни.

Санер резво двинулся по дороге, оставляя позади незадачливых офицеров СЗА, снова приставших с расспросами к работникам пекарни.

47

Санер пересёк границу территории лагеря странных людей и затормозил у палатки с большой вывеской «Столовая».

– Разгружайте! – водитель вышел из кабины, поприветствовал Хвостатого. – Ты сегодня ответственный за хлеб?

– Допустим, моя очередь, и что? – буркнул Хвостатый.

– Ты, это… – водитель взял Хвостатого за рукав и, оглядываясь, отвёл чуть в сторону. – Ты когда весь хлеб разгрузишь, не удивляйся. Там за лотками человек будет, его спрятать надо. Поможешь?

– Спрятать? – Хвостатый удивлённо поднял вверх мохнатые брови. – Нашли место, где прятать!

– Вряд ли кто сюда по доброй воле сбежит. Потому здесь искать точно не будут.

– А кого прятать?

Водитель посмотрел на Хвостатого, цепляя глазами его настрой. Словно убедившись в надёжности варианта, он ответил:

– Гус. Знаешь такого?

– Гус? – лицо Хвостатого просияло. – Этого спрячу! Значит, жив?

– Жив, – водитель снова осмотрелся по сторонам. – Ищут его везде. К нам в пекарню СЗА нагрянуло, еле вывезли его.

– Ладно, разберёмся, – Хвостатый улыбнулся уголками губ. – В любом случае, нормальным без боя не отдадим. Он же наш, да ещё и со стажем. Мы здесь своих бережём.

– Надеюсь, – водитель хлопнул Хвостатого по плечу и вернулся в кабину.

Помощники Хвостатого быстро разгрузили лотки с хлебом.

– Там за ящиками ещё мешок какой-то в углу.

– Идите в столовую, с мешком я сам разберусь, – указал он помощникам.

Хвостатый запрыгнул в санер, похлопал заваленного мешками Гуса.

– Эй, Гус! Это я, Хвостатый. Приехали. Ты дома!

Гус сбросил с себя мешки и с опаской посмотрел на Хвостатого.

– Ты? – заулыбался он. – Жив?

– А то! Такие, как я, в огне не горят. Я сам огонь!

Мужчины крепко обнялись, силясь унять подступающие слёзы.

– А что наши друзья по палате? – спросил Гус.

– Их огонь не пощадил. Нашли только обгорелые трупы. Такая вот история, – Хвостатый опустил глаза. – Но мы-то с тобой живы, слышишь, живы! Давай ко мне в палатку. Я сейчас один живу. Сосед был, да исчез куда-то, увлёкся попрошайничеством в Золотом районе. А я сказал, что если подселят кого ко мне, то буду орать на весь лагерь. Вот они меня одного и оставили. Нормальные шума боятся, – Хвостатый злобно усмехнулся.

– Спасибо! – глаза Гуса заблестели благодарностью.

– Ладно, давай к делу.

Он замотал Гуса в мешки и донёс на плечах до своей палатки.

В жилище Хвостатого было тепло и спокойно. Печка потрескивала сухими дровами. Воздух пропитался запахом сигарет и каких-то трав. Две аккуратно заправленные лежанки-кровати разделялись небольшим ящиком для одежды, который одновременно служил столом. На нём стояла пара чистых кружек, сахар и чай. Из-под лежанки Хвостатого торчала коробка с какими-то железными деталями, проводами и инструментами. Ничего более из вещей не обременяло обстановку палатки.

– Хорошо тут у тебя, просторно.

– Скромно, но жить можно, – Хвостатый удовлетворённо потёр бороду, погладил по собранным сзади седеющим волосам.

Вечер спускался на лагерь странных людей. Закончив обязанности дежурного по столовой, Хвостатый вернулся в палатку, неся под мышкой скромный ужин для Гуса. Несколько печёных картофелин, солёный огурец и два ломтя хлеба.