Гусь

Он окинул взглядом столпившихся людей. Несколько человек отделились от толпы и продолжили подъём по лестнице. Оставшиеся опустили глаза. Линда прижалась к Гусу, который прямо смотрел на гитариста.

– Доктора решили за меня всё. После этого моя жизнь круто перевернулась. Как лощёные карты с одинаковыми рубашками, одним взмахом руки раскрылись неприглядными истинными лицами. Справку разослали по всем гаверодомам, которые потребовали досрочного возвращения бредитов. Накопление моего рейтинга приостановилось, баланс заморозили в счёт долгов. Дом и санер отобрали. Жена ушла от меня. Я проиграл свою жизнь, больше ставки делать не на что. Всё, что у меня осталось – гитара, подаренная ещё в детстве родителями.

Толпа зашуршала голосами. Люди невольно стали свидетелями смятого правилами бредитной кабалы больного человека. Как подгнивший лимон, его подрезали, выжали соки и выбросили на улицу оставшиеся от него ошмётки.

– Почему же вы до сих пор живы? Может, врачи ошиблись? – спросила пожилая дама.

– Кто их знает… Может, и ошиблись. – гитарист моргнул, стараясь скрыть подкатывающиеся слёзы. – Только раньше я готовился к жизни. Думал, вот еще этого достигну, это приобрету, и жизнь начнётся. Но красная жирная черта, словно извивающаяся змея, разделила всё на до и после.

Люди отворачивались, но по-прежнему топтались на месте.

– Не постепенно, а разом, в один момент жизнь стала ничем, застыла. Мысли в голове ещё какой-то период пытались бежать в будущее, но исчезали в полной пустоте. Все попытки вернуться в прошлое натыкались на бессмысленность всего пройденного. Я оказался в голом, жестоком настоящем без права чего-то ждать и оглядываться назад.

Женщины в толпе мяли уже порядком мокрые платки. Линда нервно тормошила за рукав Гуса, но он единственный продолжал прямо смотреть на гитариста.

– Боль, она заполнила всего меня. Не имея сил сопротивляться, я привык к ней, перестал её замечать. Однажды, проснувшись ранним утром на лавочке в сквере, я открыл глаза. Голубое пространство неба, не заслонённое клаерами, смотрело на меня спокойным безмятежным смыслом. Лучи солнца бегали по лицу, заставляя жмуриться и улыбаться. Птицы, не заглушённые рингтонами гаверофона, наполнили мир звуками. Я не видел и не слышал всего этого раньше. Я проснулся в иной реальности, в настоящем. Тело начало двигаться помимо моей воли. Пальцы, перебирая струны, подбирали мелодии к слетающим с губ словам. Теперь, – он улыбнулся, – я живу. И каждый день, выигранный у смерти, как большая целая жизнь.

– Пойдём! Мне плохо! – Линда сильно сжала руку Гуса.

Через несколько пролётов лестницы жизнь гитариста осталась позади.

– Страшно, когда Достижения закрывают настоящее. Может, люди боятся жить здесь и сейчас? Прячутся от самих себя за балансами и рейтингами? А что было до Достижений, Линда? Кто их придумал?

– Мистер Гавер! – нервно ответила Линда и побледнела. – Нам пора, надо еще подготовиться к концерту.

37

Гус занял место в первом ряду. Витиеватые хрустальные люстры спускались с потолка сотнями лампочек, запрятанных в блеск дорогого стекла. Свет преломлялся и осыпался в зал искусственным потоком, отражаясь в зеркалах, женских украшениях из драгоценных камней и экранах включённых гаверофонов. Свет позволял видеть друг друга, общаться, оставляя до начала концерта в полумраке основное место действия – сцену. Всё разыгрывалось как по нотам. Сначала лестницы или лифт, потом – неминуемое общение со знакомыми, и только лишь затем – музыка. Три акта приобщения людей к творчеству.

Невесомые прозрачные тюлевые шторы на окнах холла, начищенный до блеска паркет. Гардероб, наполненный одеждой на выход. Зеркала, отражающие стремление выглядеть лучше, чем ты есть. Осторожные движения, ищущие взгляды, тисканье гаверофонов. Наконец, возгласы приветствия. Диалоги. Долгожданная возможность высказаться. Напускные эмоции с тайной надеждой кого-то удивить, выделиться, стать заметным, убедиться или иллюзорно поверить, что ты кому-то интересен.

Музыка жизни звучит уже давно, еще с лестницы. Настоящий концерт человеческих желаний и томительных ожиданий начался. Здесь скрипкой играет надежда, а совсем рядом виолончелью разливается скука. Громыхает чуть поодаль барабанным боем тщеславие, флейтой извивается зависть, а звуками фортепиано врывается притворство. Контрабасом нарастает страх. Стоит ли сравнивать эти инструменты? Интересны ли они друг другу? Вряд ли. Они – оркестр, организованный ради самих себя, ради общей картины, ради права быть в этом ансамбле, вскакивая и ускоряясь под взмахи дирижёрской палочки.

Последний звонок создаёт упорядоченные потоки в зал. Людской оркестр рассыпается на клавиши и струны, рассаживаясь по одинаковым креслам. Свет вспыхивает на сцене, погружая в темноту зала наряды на показ, лица для других, эмоции на всеобщее обозрение. Тишина. С этой минуты принято говорить шёпотом, мало двигаться и смотреть на сцену. Слушать? Да разве мозг это позволит! Минутная пауза. Период одиночества без гаверофона. Мысли начинают привычно метаться по прошлому и будущему. Страхи по бредитам. Неприятный разговор с начальником. Встреча с любовником. Неудачный секс с соседкой. Сотни тысяч картинок ещё продолжают скакать под взмывшие в воздух аккорды. Вжавшись в концертные кресла, зрители с пустыми широко раскрытыми глазами заново и заново прокручивают старые или вероятные переживания, забывая о скоротечности человеческой жизни. Возможность думать сталкивается с возможностью слушать и слышать.

Линда в длинном струящемся платье цвета морской волны, расшитом переливающимися камнями и бисером, и не уступающей по красоте и богатству маске, неизменно закрывающей её лицо. Скрипка и смычок будто в первый раз встречаясь друг с другом, дарят невообразимое сочетанье семи нот.

Рояль. За ним, также в маске, в чёрном концертном дорогом костюме и белоснежной рубашке – мужчина. Ноги в начищенных до слепящего блеска туфлях лежат на педалях музыкального инструмента. Рояль и скрипка сливаются в едином вихре музыки.

Эти двое всегда в масках. Они редко дают концерты. Но вот уже несколько лет аскерийцы гадают, кто же скрывается под масками. Любопытство и неразгаданная тайна притягивают их внимание, будоражат желание узнать.

Новое восхитительное творение наконец-то захватывает внимание зала и не отпускает до самого антракта. Свет. Передышка. Зрители возвращают себе право снова стать разными, превращаясь в рой разномастных лейблов и натянутых личин. Фойе гудит, движется, вспыхивает новыми встречами, хлопаньем дверей туалетных комнат, играет отражением зеркал, умножая число посетителей концерта.

Очередь в буфет завершается шелестом гаверов. Прикрываясь звоном бокалов и шёпотом, аскерийцы бросают вокруг короткие молниеносные взгляды. Оценки нарядам, причёскам, украшеньям. Антураж для других. Притворный гламур. Зависимость от чужих оценок. Невозможность остаться самим собой.

Даже если аскерийские виртуальные сети полностью поглотят людей в физическом мире, то и там они будут продолжать примыкать к различным группам, накапливать журнальные наряды, припысывать себе несуществующие качества и лепить фальшивый образ. Жизнь ради кого-то, ради тех миллионов, которые забудут о тебе, лишь только ты исчезнешь из сети.

Звонок, ускоряющий всё живое, приближает продолжение концерта. Протискивание между рядами, перевод гаверофонов в бесшумный режим. Эстафета снова переходит к сцене.

Всплеск аплодисментов. Линда ловит на себе сотни восторженных взглядов. Гус в первом ряду. Её Гус. Вот чьё восхищение сегодня стоит обожания целого зала. Почитание публики первично, музыка вторична. Зрители – доноры вдохновения музыканта и обязательный фон для творчества на показ. Поймать кураж, используя энергетику зала. Власть одних над другими под пеленой музыки обретает абсолютный характер. Гус должен слышать коллективный экстаз зала по поводу неё.

Наконец, зрители и исполнители сливаются в неповторимое, яркое и по-особому живое единство. Можно какое-то время не включаться в этот поток, продолжать думать о своём, но нельзя не сдаться нарастающему плену. Мысли, подхваченные волной музыки, сливаются, растворяясь в коллективном сознании зала. Время тормозит, высыпая искры эмоций. Последние взмахи смычка мгновенно тонут в овациях. Соединять ладони до лёгкой боли, оборачиваясь по сторонам до тех пор, пока соседи делают также. Не стать тем, кто положит начало концу аплодисментов. Бежать к сцене, дарить цветы, всматриваясь в маски. Отточенный веками механизм, вечная игра, живущая по твёрдым правилам концерта, движется к концу. Творчество, растворённое в формате публичности, достигает апогея.

Гус и Линда сели в клаер. Яркие букеты ради поддержания таинственности доставлялись домой другим транспортом.

– Тебе понравилось? – Линда томительно ждала похвалы от своего самого главного зрителя.

– Очень. Ты играла прекрасно, дорогая! – Гус обнял Линду и поцеловал её в макушку.

Он любил и принимал её такой, какая она есть. Гус снова видел в ней маленькую девочку, не наигравшуюся в игрушки, жаждущую подарков и одобрения. «Люди искренне верят в то, что возможно стать взрослым», – думал он. Но разве есть возраст у разума? Тело вырастает, взрослеет, меняется. А внутри этой внешней оболочки продолжает бормотать и осматривать себя со всех сторон нестареющий, а лишь получающий опыт разум, зачастую застревающий на каком-то уровне в спирали жизненных обстоятельств.

38

Жаф буквально запрыгнул в кабинет главреда, источая победную улыбку.

– Фу! – главред замахал руками. – Жаф! Да от тебя за версту несёт перегаром.

Обросший недельной щетиной журналист предстал перед главредом в пальто с торчавшим из рукава красным шарфом. Протягивая отпечатанные листки шефу, он хитро улыбался.

– Жаф, что это?

– Новость, шеф! Новость-бомба, которая взорвёт Аскерию! Как просили, для свежего номера «Аскерийских новостей».

– Жафчик! – улыбка главреда потекла к двинувшимся ей навстречу большим ушам. – Я сейчас прочитаю! А ты иди, приведи себя в порядок.

– Приведу, приведу! У вас похмелиться не найдётся? Для расширения сосудов, так сказать, – взмолился Жаф.

Главред покачал головой, вздохнул и достал из сейфа бутылку коньяка. Незамедлительно полстакана спасительного напитка приветливо булькнули в желудок журналиста.

– Вы читайте, шеф! А я прикорну чуток. А то я всю ночь не спал после спецзадания.

Жаф по-свойски лёг на диван, стоящий в углу кабинета, и, завернувшись в пальто, через пару минут захрапел.

Глаза главреда уже привычно неслись по тексту, оценивая материал.

«Самый живой из нас!» – гласил заголовок.

«Мы похоронили его. Мы оплакивали его смерть. Наши сердца рвались от горя. Он стал нашим символом, флагом рыдающей Аскерии. Мы слагали о нём песни, посвящали ему стихи. Мы увековечили память о нём в золотом постаменте. Каждый аскериец где-то в глубине души теплил надежду на его возвращение. Какова стала бы наша жизнь, если бы говорящий гусь не умер? Аскерийцы! Он не просто с нами! Он среди нас! Произошла чудовищная ошибка! В земле лежит обыкновенный гусь. Мы похоронили не того! Блестящий, талантливый учёный Аскерии Керси ввёл гусю человеческий ген. И птица не просто заговорила, она превратилась в человека! Наш герой, символ Аскерии – человек! Ищите его! Разглядите его в своих соседях, незнакомцах, просто проходящих мимо людях. Он необходим каждому, он нужен всем нам! Аскерия обрела новое счастье, найдите его!»

– Шеф, ещё материалы будут? – в дверь просунулась белобрысая голова ответственного верстальщика.

– Жди! – зашипел главред. – Я сказал, жди!

– Понял, понял, – голова исчезла, бесшумно прикрыв дверь.

– Жаф! – главред начал тормошить за плечо журналиста. – Жаф! Просыпайся!

– Зачем же так в ухо орать? – журналист сел, разлепляя глаза.

– Это очередная утка? Нас за это там, – главред поднял глаза к потолку, – по головке не погладят!

– Да какая же это утка? Официальное… почти официальное, – поправился Жаф, – интервью с доктором Керси. Шеф, юридически всё чисто! И научно подтверждено, – заверил Жаф, вытаскивая помятые бумаги с расчётами Керси.

Быстро просмотрев формулы, главред аккуратно расправил листы и спрятал в сейф.

– В номер! – заорал главред, поблескивая глазами. – Есть бомба! Жафчик, ты – гений!

– Погаверите ручку, шеф! – журналист протянул ладонь. – Гениальность Жафа требует материальной подпитки.

– Будет тебе подпитка! – успокоил его главред, попутно давая задание верстальщикам. – Мы, Жафчик, заживём теперь по-новому!

– Не вдохновляйте меня, шеф. Лучше помогите гаверами!

Журналист снова улёгся, водружая ноги в грязных ботинках на диван.

– Ну и свинья же ты, Жаф! – скривился главред. – Весь диван ухрюкал.

– Может я и свинья, шеф, но золотая свинья. Притом преданная вам до глубины души! – сонно пробормотал журналист, и его лёгкий храп воцарился в кабинете главреда.

39

В Аскерии рождался новый день. Солнце рваными лучами пробивалось сквозь тучи и плотный поток ревущих клаеров, проносившихся по небу в обоих направлениях. Как смена дня и ночи, Колесо Достижений неслось без остановки, не давая аскерийцам возможности оглянуться. Бесконечно множащаяся информация на каждом углу без спроса проникала в умы людей. Ешь, всасывай, захлёбывайся. Передавай и копируй дальше новостевые полуфабрикаты. Переродись в вирус. Только не думай, не размышляй. Всё уже давно придумано за тебя! Достигай, переливаясь из одной человеческой массы в другую! Несись, сломя голову! Ну же, смелей, еще быстрее! Если споткнёшься, остановишься – станешь никому не нужен, не интересен!

Сегодня гаверофоны аскерийцев мигали одной лишь новостью: «Самый живой из нас!» В рекордные сроки репосты покрыли всю Аскерию. И не осталось в ней ни одного человека, который бы не знал о герое-гусе, ставшем героем-человеком.

Но где он? Многочисленные версии обрастали новыми подробностями. Энтузиасты по всей Аскерии начали организовывать группы поиска. По сети гаверофонов разнёсся электронный слух, что известно время и место появления гуся-человека. Секретный файл продавался в ограниченном количестве. Аскерийцы охотно клацали «Узнай первым» и, оплатив, жадно скачивали информацию.

Ночные сводки Службы Защиты Аскерии переполнились вызовами бдительных аскерийцев. К шести утра в списке числилось несколько тысяч гусей и даже несколько гусынь в человеческом облике. Особо отличился сотрудник гаверодома, житель Серебряного района. Утром следующего дня он сдал в СЗА своего непосредственного начальника. Связанный руководитель бредитного отдела отчаянно мычал и брыкался, пытаясь распутать крепкие верёвки и извлечь кляп изо рта.

Аскерия забыла о безобразиях странных, индюшьем чёсе и бредитах. Жажда видеть живого лидера захлестнула всё той же вирусной волной. Аскерийцы, внезапно проснувшиеся от лихорадочно несущейся круговерти дней, с удивлением разглядывали своих соседей, коллег и даже собственных детей. Поиски гуся-человека стали важным общеаскерийским делом.

40

Пузырьки обильной пены неслышно лопались в приглушённой атмосфере большой ванны. Массирующие струи воды будоражили спину. Страждущие женские руки обнимали мужскую шею. Губы подбирались к обросшему щетиной подбородку.

– Жафик, ты – чудо! – пропела рыжая девушка с большими грудями, обнажая из-под воды привлекательное женское тело.

– Мур, мур, – басил в ответ Жаф, потягиваясь под пенным покровом.

– Мы могли бы встречаться чаще, – игриво продолжала девушка, наматывая рыжий локон на указательный палец.

– Да, детка! Но, увы, работа мешает. Может, её отменить?

– Это хорошая идея! – девушка радостно всплеснула руками. – Давай сейчас же утопим твой гаверофон.

Только она схватила его в пенные руки, как он тут же завибрировал и засветился надписью «Главред». Гаверофон чуть не выскользнул из мокрых пальцев девушки, намереваясь таки стать утопленником, но Жаф быстро перехватил аппарат.

– Жаф! – голос главреда распорол спокойствие ванной комнаты, как нож китобоя. – Ты куда пропал?

– Шеф, – Жаф вынул из-под пены свои ступни и начал их разглядывать. – Я в работе каждую секунду. Как раз сейчас нахожусь в поиске новых творческих идей.

– Что у тебя там вода булькает?

– Так новая методика, шеф! Говорят, в воде идеи появляются качественнее и быстрее.

– Ерунда всё! У нас тираж снова падает! Вот это – проблема!

– Так он то падает, то поднимается, шеф. Жизнь у него такая.

– Вот и я об этом! Ты видел, что на улицах творится?

– А что там может твориться? После моей статьи все ищут живого гуся, наверное. Кстати, не нашли еще?

– Так ты ничего не знаешь?

– Шеф, я же говорю, по специальной методике вдохновляюсь. Она исключает столкновение с жёсткой реальностью. А что случилось то?

– Жаф, ты хотя бы по гаверофону посмотрел! Везде уже об этом трубят. Там такое творится! Странные обозлились против гуся.

– Странные против гуся? Шеф, не смешите меня. Странные не могут против кого-то обозлиться, они мухи не обидят. Был я у них в лагере, материал хотел собрать. По-моему, им там до гуся вообще никакого дела нет.

– В том-то и суть! Я тоже так думал. Однако… Что там у тебя булькает? Выключи ты эту воду!

– Вода, выключись! – Жаф вежливо кивнул девушке на дверь, подавая полотенце.

Рыжая длинноногая красотка недовольно хмыкнула, вылезла из ванны, отказав Жафу в полотенце, укуталась в его халат и исчезла за дверью.

– У тебя что, вода голосом выключается? – удивился главред.

– Ага. При этом уходя из ванны в моём халате!

– Жафчик, чует моё сердце, что методики расслабления у тебя стары, как мир.

– Шеф, мы не ищем новых путей в простых вопросах. Но совершенствовать и их необходимо.

– В общем, слушай! Странные начали безобразничать. Вчера вечером разбили витрину кофейни в самом центре Золотого района. Перед этим оккупировали её, бесплатно напились там кофе, наелись яблочных штруделей, заперли официантов в туалете, а бармена засунули в холодильник.

– И что?

– Что-что! Офицеры СЗА почему-то прилетели поздно, когда хулиганы уже разбежались. В кафе они обнаружили только исписанные баллончиком стены да орущих официантов.

– А что пишут?

– Не поверишь! «Гусь сдох, потому что лох!» Ты представляешь, какова может быть реакция аскерийцев на это? Конечно, вызвали бригаду ремонтников, которые всё закрасили. Но нам прислали анонимное фото.

– Не верится мне, что это странные сделали.

– И тем не менее! – голос главреда нарастал в гаверофоне.– Между прочим, наш новый золотой символ – памятник Гусю – сегодня утром обнаружили в неприглядном виде. Весь исписан неприличными словами. Его до сих пор не могут отмыть. Короче, ты кончай там развлекаться и живо ко мне в кабинет. Надо думать, как эти события обставить, чтобы тираж поднять. Мы уже несколько дней всей редакцией сидим, руками головы обхватив. Но пока ни одной умной мысли. Вчера даже известный психолог приезжал, семинар специально для нас проводил «Активизация мыслительных процессов за одну секунду». Не помогает…

– Это он посоветовал вам головы руками обхватывать?

– Он самый! Ты прилетай, Жафчик! Одна надежда на тебя!

– Мне бы аванс, шеф. Хотя бы небольшой, – начал привычную песню журналист.

– Будет тебе аванс!

– Ладно, еду, – довольный Жаф сдул с плеча лохмотья пены и вылез из ванны.

41

Клаер Жафа вертляво поднялся в небо, совершая пируэты. Журналист, пребывая в хорошем настроении, любил шалить в воздухе, играя скоростями и высотой. Улётная девочка! Так Жаф любил называть свой клаер, пренебрегая его техническим полом. Все должны знать, что летит Жаф. Расступайтесь перед его талантом, неординарностью, восхищайтесь им. Клаер журналиста поравнялся с другим. За окном дешёвой модели с прозрачным верхом за пультом управления сидела молоденькая аскерийка с прямыми, гладкими чёрными, как смоль, волосами. Её длинные ноги в чёрных колготках с нарисованными бегемотиками призывно выглядывали из-под короткой юбки. Жаф игриво послал девушке в прямом смысле воздушный поцелуй и увёл клаер резко вверх.

Вот это да! Сколько народу! Жаф снизил клаер. Толпа аскерийцев шумела внизу, размахивая плакатами. «Мы за Гуся» – прочитал Жаф. «Наведите порядок! Накажите странных!» Понеслась родная. «Гавер, покажись!» Сердце Жафа заколотилось. Он никогда не видел лозунгов, обращённых лично к Мистеру Гаверу. События, как снежный ком, обрастали негативными подробностями. Надо взять аванс побольше, а то мало ли что. Ускорившись, Жаф рванул в сторону здания Аскерийских новостей.

Десять человек сидели в кабинете главреда, обхватив головы, в полной тишине.

– Привет думающей братии, – весело присвистнул Жаф, увидев открывшуюся картину.

– Садись, – поднося палец к губам, тихо прошептал главред.– Не видишь? Думаем.

– И как? – также шёпотом уточнил Жаф.

– Через минуту по методике берём обратную связь. Говоря научно, вскрываем мыслительный процесс в том месте, где он сейчас,– главред поднял указательный палец.

– Аванс! – губы Жафа беззвучно задвигались, сохраняя тишину и уважение к методике.

– Держи, – главред протянул журналисту конверт.

– Сейчас придёт мысль! – подмигнул Жаф главреду, забирая конверт, на ощупь пытаясь определить сумму.

– Время! – гаркнул главред.

Собравшиеся мыслители вздрогнули и зашевелились на стульях.

– Тётка на сцене! – выкрикнул веснушчатый журналист, не открывая глаз.

– Что «тётка на сцене»? – удивился главред.

– Как учили вчера, извлёк из памяти образ, – заикаясь, пробормотал испуганно веснушчатый.

Уши главреда с надеждой зашевелились.

– Салли, что ли, её зовут? – выпалил неожиданно для себя Жаф. – Та, что видела говорящего гуся живым, пока он не… – журналист скрестил руки у шеи.

– Гениально! – взревел главред. – Работает, однако, методика!

Уши его радостно заёрзали по бокам головы, покраснев от радости.

– Все свободны!

Жаф победно развалился в кресле.

– Поедешь к этой Салли. Поговоришь с ней.

– Шеф, – Жаф наклонился через стол, сминая бумаги. – Можно фото гуся достать, то есть уже Человека! Представляете, что будет, если мы первые его напечатаем?

Главред сдавил Жафа огромными ручищами за плечи и приподнял над полом.

– Мне нужны еще гаверы! Много гаверов! – прохрипел Жаф, болтая ногами и пытаясь вырваться из тисков.

Уши главреда побагровели и он резко отпустил журналиста.

– Сколько?

– Сантиметров пять, – Жаф показал высоту пачки пальцами. Купюрами по 500.

– Давай хотя бы половину, – взмолился главред.

– Шеф, вы меня удивляете! Там такая награда объявлена за поимку, что за такие суммы со мной никто и разговаривать-то не станет.

– А точно добудешь фото?

– Вы же меня знаете! Когда я вас подводил? Сердце журналиста, – Жаф приложил руку к груди, – бьётся исключительно ради Аскерийских новостей.

42

Рэйф закрыл глаза. Вооружённые офицеры СЗА наполняют улицы. Красота мундиров, блеск оружия на солнце, опасливые взгляды аскерийцев. Служебные санеры быстро и аккуратно собирают с улицы всех попрошаек. Лагерь странных окружён специальным отрядом офицеров. Личность каждого странного определена, сфотографирована, сгоревшее досье восстановлено. Все нищие, напрягающие обстановку, приписаны к странным и изолированы от общества. Неужели Чертингс и Сурри думали, что справятся с ситуацией уговорами и листовками? Нет, победное слово останется за ним. Со временем Аскерия оценит его действия. Возможно, его представят к награде – Ордену Почёта Аскерии. В прошлом году ОПА дали Чертингсу. За что? За бумаги? Кто вспомнит потом болтуна Сурри, никчёмных Астера и Фертона, неотёсанного Руба? Они – исполнители. А он, Рэйф – деятель и спаситель! После получения награды он потребует от Мистера Гавера личной встречи. Будет настаивать на усилении своих полномочий вопреки мнению большинства. Рэйф станет первым после Мистера Гавера. В последние дни он многое для этого сделал, проявив себя как хит¬рый и опытный лидер. Пусть ему пришлось переступить границы дозволенного, пойти на сомнительные с точки зрения морали действия. Всё это оправдано результатом. Ради спасения будущего всей Аскерии малые дозы негативных событий, как прививка для общества. Аскерия легко переболеет и наступит вожделенное выздоровление. Всё под его бдительным контролем.

Завибрировавший гаверофон прервал размышления Рэйфа о сладостном триумфе. «Найти и уничтожить живого Гуся. Мистер Гавер» Он уже прочитал статью в Аскерийских новостях. В том, что там не написано ни слова правды, он не сомневался. Но приказ есть приказ.

Часы пробили двенадцать, обозначив как всегда точное появление Борни.

– Докладывайте.

– План «Б» реализован полностью. Всё прошло гладко. Последствия уже начались.