Гусь

– Надо брать бредит, – помрачнел папа.

– А куда денешься, – ответила мама.

Родители обратились в гаверодом. Менеджер в синей блузке и длинной чёрной юбке помогла им оформить выгодный бредит на специальное обучение Аха.

С мальчиком стали работать лучшие дефектологи Аскерии. Однажды, когда мама пришла в специальную школу для детей с головняком, воспитатель показала ей листок со стихами Аха:

Звуки я слышу за нашим окном,

Птички поют и летают стрекозы,

Хмурится небо несолнечным днём,

Чувствую, близятся страшные грозы.

Слышу я гром, но его ещё нет.

Мне же не верит никто, даже дети.

Кто и когда сможет дать мне ответ?

Или оглохли давно все на свете?

Мне говорят: «все ответы даны», —

Но в голове моей много вопросов.

Может, приходят они через сны,

Но почему на меня смотрят косо?

Или похожими все быть должны,

Путь – Достигать, изучив «Отвечалку»,

Чтоб кошельки оказались полны.

Сумму же можно проверить в «Считалке».

Кажется скучной мне вся эта жизнь.

Хочется просто побыть мне ребёнком,

А не стремиться балансами ввысь,

Так вот и жить до седой бородёнки.

– Ужас! – мама всплеснула руками.

– Он не просто стал не такой, как все! – хмурилась воспитательница. – Он начал творить, собирать хорошие слова в ужасные стихи. Это заразительно, это опасно, мы не можем оставлять его в нашем заведении. А вдруг эти стихи прочитал бы кто-то из детей?

Мама заплакала. Откуда он у них такой? В чём их ошибка?

– Вам необходимо его лечить! – посоветовала воспитательница. – Обратитесь к лучшему специалисту Аскерии по головняку доктору Знаю.

Вечером родители обсудили ситуацию.

– Надо брать бредит, – помрачнел папа.

– А куда денешься, – ответила мама.

Родители обратились в гаверодом. Пожилая менеджер в чёрном костюме помогла им оформить выгодный бредит на консультацию у светилы по головняку.

В кабинете гавероклиники их встретил доктор Знай – молодой человек в дорогом чёрном костюме, выбивавшемся из-под халата.

– В чём наша ошибка? – в один голос спросили родители, рассказав доктору их историю.

– Это же просто! – делая серьёзное лицо, ответил Знай. – Шапочки, которые вы одевали своим близнецам, оставались развязанными. Вы что, не знали, что завязки надо затягивать так, чтобы уши плотно прижимались к голове? Мы специально разработали инструкцию и сделали ролики по обращению с шапочками! Вы что, не видели?

– Но Ух же стал обычным аскерийцем!? – уточнил в надежде папа.

– С Ухом вам повезло! – коротко отрезал доктор Знай.

– И что же делать? – спросила мама сквозь слёзы.

– Будем лечить! – подвёл итог Знай.

Прошли долгие годы. Вся семья собралась на тридцатилетие Аха и Уха. День рожденье близнецов отмечали в большой квартире Аха, в Серебряном районе. Рядом с Ахом, справа от него, сидели родители и его брат Ух, а слева почётное место занимал доктор Знай.

Сначала поздравили Уха. Потом перешли к поздравлению Аха.

– Я рад, что ты успешный аскериец! – начал папа.

– Мы гордимся, что ты имеешь приличный рейтинг! – добавила мама.

– Купил себе новую модель клаера! – поднял бокал Ух.

– Главное, ты Достигаешь! – поздравил доктор Знай.

– Мы желаем тебе переехать в Золотой район! – в один голос сказали родители.

– Желаю купить вторую квартиру и отдать её на время по программе «Уступалка за гаверы»! – сказал Ух.

Лицо Аха светилось счастьем, настоящим аскерийским счастьем. День рожденья удался. Провожая гостей, Ах посмотрел в зеркало. Уши аккуратно и плотно прижимались к голове.

– Какой всё-таки умный, этот доктор Знай! – подумал Ах.

Гус закрыл книгу. Сон брал своё. В голове вертелись мысли, возникало много вопросов. Гус решительно поставил книгу на полку.

Обняв спящую Линду, он радостно поднял глаза к окну. Тёмная, зимняя ночь подмигнула ему. Сны приняли Гуса в свой плен. Ух и Ах схватили его за руку и повели в тёмный лес.

34

Шёл третий день бесплодных скитаний Жафа по питейным заведениям Аскерии. «Пьяный аванс» был безвозвратно пропит. Взбесившаяся печень начала отчаянно бунтовать. А новость-бомба так и не находилась. В глубоком унынии Жаф сидел на лавочке под засохшим деревом в самой запущенной части парка. Холодный ветер покусывал помятое и отёкшее лицо журналиста, трепал его, прошивая морозной иглой насквозь до самых потайных уголков нижней одежды. В кармане пальто что-то выпячивалось и мешало. Скосив глаза, Жаф медленно вытащил смятый красный шарф и водрузил его на место, обмотав тощую шею. На душе скребли чёрные жирные коты. Журналист докуривал дешёвую папиросу, бормоча любимую поговорку про курение собственного сочинения: «Нет на свете радости, кроме этой гадости». Плохо слушающимися одеревеневшими пальцами он затушил папиросу прямо об лавочку, сплошь исписанную любовными формулами, ругательствами и прочей ерундой. Окурок тлеющей пепельной точкой впечатался в красную надпись «ГУСЬ ЖИВ!»

– Эх! – Жаф поднялся, разминая окоченевшие части тела, – Гусь, гусь! Где же ты, гусь? – пропел он под нос, сочувственно кивая несчастному дереву, тянувшему к нему голые сучья.

Журналист бесцельно двинулся по аллее парка к выходу, ощупывая несколько помятых гаверов у себя в кармане.

Ветер поддал в спину очередным порывом. Извиваясь, аллея петляла по парку и внезапно оборвалась выросшим на пути скромным одноэтажным заведением с выцветшей вывеской, содержание которой далось Жафу с трудом.

– «Сено» – прочитал он, прищурившись.

Название никак не вязалось с двумя пивными кружками по бокам вывески.

– Нет, не «Сено», – просиял Жаф, – «Пена»! Вот это совсем другое дело!

В животе призывно заурчало. Присоединившаяся к этому «концерту» творческая грусть требовала свою порцию пенного напитка.

Тепло пивного зала разлилось сладостным ручьём, согревая озябшие конечности и возвращая журналиста к привычной жизни. Тёмное помещение гудело и тонуло в сигаретном дыме, размывавшем лица и голоса. Официантки в известном только им танце кружили между столиками, виртуозно собирая опустевшие кружки, меняя их на полные, с белыми пузырящимися шапками. Направляясь к барной стойке, Жаф заприметил знакомое лицо. Молодой бармен, искусно протиравший чистые бокалы и кружки, испуганно посмотрел на журналиста.

– Жаф? Не думал вас здесь увидеть!

– Хм… Обстоятельства.

Бармен понимающе кивнул. Жаф взгромоздился за барную стойку, снова запихивая в карман красный шарф и продолжая мучиться вопросом, где он видел этого парня.

– Что будете пить? Какое пиво? – запинаясь, уточнил заказ бармен, – Может, горячее? Сегодня всё свежее!

Жаф вспомнил. Около года назад он написал заказанную конкурентами разгромную статью про пивной ресторан в центре Золотого района. Материал «Сайгачий беспредел» изобличал нечестных пивоваров, в буквальном смысле слова травящих своих клиентов сосисками из сайгаков. Неприлично огромный обещанный гонорар вынудил журналиста лично выступить в роли наживы. Подстраховавшись завтраком из солёных огурцов и запив их прокисшим молоком, Жаф направился в ресторан. Изрядно удивленный с утра желудок, принявший в себя еще пару кружек пива, приличную порцию жареных сосисок и гору чесночных гренок не выдержал и попытался вытолкнуть всё обратно. Журналиста вырвало рядом со столиком. Сложившись пополам, он корчился на стуле и звал на помощь. При виде бегущих к нему официантов, он картинно рухнул в обморок. Весь персонал ресторана сбежался на зов и окружил неподвижно лежавшее на полу тело. В ожидании врачей молодой бармен зачем-то принялся делать Жафу искусственное дыхание, что чуть не сорвало устроенный спектакль. Жаф, пребывая в сознании, не выдержал жарких мужских губ бармена, дёрнулся, застонал и приоткрыл глаза. Инсценированные кишечные колики прямо в пивном зале были сдобрены быстрым приездом скорой помощи, состоящей из купленных студентов Театрального Климадоста. Сразу после автобиографической статьи пострадавшего журналиста ресторан закрыли, как нарушающий санитарные требования. Мясо сайгаков запретили для употребления по всей Аскерии. Жаф с отвращением вспоминал этот случай, садясь за руль нового клаера последней модели. Чтобы так высоко и комфортно летать, иногда приходится так низко падать.

– Не бойтесь! Я сегодня не отравлюсь! – глядя на знакомого по искусственному дыханию бармена, проговорил Жаф.

Бармен засуетился, принялся извиняться, периодически ныряя под стойку. Перед журналистом, словно из воздуха, материализовалась большая кружка янтарного напитка с норовящей сползти вниз густой пеной.

– Это за счёт заведения! Точнее, за мой счёт… – молодой человек опустил глаза, ещё ближе пододвигая кружку Жафу. – А сегодня у нас новинка от шеф-повара. Нежные сосиски с острым соусом, – заученно начал он и осёкся.

– Давай сосиски! – журналист махнул рукой, – Глядишь, дотравишь старину Жафа со второй попытки. Шучу, шучу! – похлопал он по плечу бармена.

Бармен попытался натянуть улыбку, боязливо косясь в сторону Жафа. Страх выступал не самым плохим инструментом для выманивания информации. Хотя и выманивать-то особо не приходилось. Люди сами забалтывали свой страх, боясь остаться наедине со своими мыслями, переживаниями и болью. Страх рождал информацию, а информация множила еще больший страх. Главное, не перестараться. Жаф любил размышлять об информационной кухне. Он мнил себя настоящим шеф-поваром аскерийских новостей. Секреты новостевых блюд, как водится и на настоящей кухне, потребителям информации не раскрывались. Собирая факты, он очищал их от лишнего мусора, отделял самое вкусное, резал на кусочки, соединяя и перемешивая между собой. Для достижения необходимого вкуса новости приправлялись разнообразными соусами и специями. Блюдо делалось кислым, приторным, горьким, острым, вызывающим смех или слёзы, но ни в коем случае не пресным. Только жареные факты и самые свежие продукты! Жаф слыл мастером пропорций. Аскерийцы читали, плакали, плевались, сморкались, смеялись. Хорошее новостное блюдо рождало эмоции.

Очень скоро правда и ложь стали для Жафа лишь ингредиентами. Ложь – как красный острый перец. Как без неё? Вкус не тот, но перестараешься – есть никто не будет. Не подать сырым, не пережарить и не пересолить!

Бармен поставил перед Жафом тарелку с аппетитными сосисками, тушеной капустой и очередную кружку холодного пива. Журналист невольно вывалился из собственных раздумий.

– Ваши сосиски и пиво!

– Благодарю! – Жаф достал из кармана одну из помятых бумажек. – Держи! Плачу вперёд.

– Здесь на несколько кружек пива с сосисками! – купюра мгновенно исчезла в руках удивленного бармена.

– Угу! Тебя звать-то как?

– Моб.

– Ёмкое имя. Хорошо звучит.

– Говорят, что в переводе с древнеаскерийского означает «добрый».

– Добрый Моб… Поддерживаю древнеаскерийское толкование. Как вообще народ? Наработал постоянных клиентов, добрый Моб?

– Я тут недавно. Клиенты разные. Кто на пару кружек забегает, а кто-то пьет по-чёрному, но для бара это хорошо. Вон тот, – бармен указал на одинокого мужчину в дальнем углу зала, – приходит каждый день.

– Кто такой? – спросил Жаф, вытянув шею и пытаясь разглядеть завсегдатая пивного бара «Пена».

– Учёный, вроде… Ну тот, от которого гусь сбежал. Керси, кажется. Помните эту историю?

– А как же? – оживился Жаф. – Истории – моя профессия! он возбужденно облизал губы. – И что? Пьёт по-чёрному, как ты выражаешься?

– Не сказать, что по-чёрному, но регулярно.

– Ну-ка, налей ему от меня кружку самого вкусного пива, – журналист протянул бармену вторую бумажку.

– Будет сделано! – радостно подсчитывая чаевые, выпалил бармен.

Жаф развернулся в сторону Керси и стал ждать. В мгновение Моб оказался рядом с учёным и что-то зашептал на ухо, указывая на журналиста. Изрядно помятый парами алкоголя учёный удивлённо вскинул на бармена пьяные глаза, а затем подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть источник благодати. Жаф весело помахал рукой. Керси расплылся в улыбке и жестом пригласил за свой столик.

– Доктор Керси! – играя глубокое почтение, журналист протянул руку учёному. – Когда я узнал, что вы здесь, то не мог не угостить вас кружкой хорошего пива! Благодарю, что не отказались.

– Ну что вы, что вы! – маленькие глазки Керси часто заморгав, забегали, превозмогая опьянение. – Пресса, знаете ли, всегда у нас, учёных, в почёте.

– Приятно слышать! Пресса мало у кого в почёте, только у самых передовых и известных, таких, как вы, например, доктор Керси, – Жаф начал лить комплименты на мельницу голодного тщеславия недоласканного славой учёного.

Сочинять не только истории, но и комплименты Жаф любил настолько, что, убеждая собеседников, сам начинал в них верить.

– Любезный! – Жаф обернулся к Мобу. – Принесите-ка нам горячее и что-нибудь покрепче.

– Доктор Керси! – Жаф искрился радостью. – Для меня большая удача вот так просто поговорить с вами. Не для репортажа, а по-человечески, по душам.

– Хороший человеческий контакт сегодня в дефиците, – согласился учёный.

– Именно! – Жаф поднял бокал с пивом. – За встречу!

Мужчины столкнули бокалы. Подошедший Моб поставил перед гостями графин с холодной аскерийкой и огромную сковородку со скворчащим сладковато-пряным мясом.

– Мне, право, неудобно! – Керси приложил руку к сердцу.

– Ерунда! Деловые люди должны по-серьёзному отметить встречу! – Жаф наполнил рюмки крепкой аскерийкой. – За вас, доктор, за настоящего учёного!

Мужчины выпили. Жаф умел ждать. Опыт подсказывал, что начинать расспрашивать надо не раньше третьей рюмки.

– Сейчас стало тяжело, – начал Жаф свой журналистский плач. – Всё ушло в цифру. Гаверофоны практически уничтожили все газеты. За ними на очереди стоят книги. Кругом электроника и но¬вейшие технологии. В Аскерии скоро не останется ни одного бумажного издания. Керси понимающе закивал. Жаф налил по второй.

– За вас, Жаф! – Керси вытер салфеткой пот со своей блестящей лысины. – Как это мне знакомо. Мы все становимся жертвами технического прогресса. Так мало осталось всего естественного, скоро и птиц будут выращивать в пробирках, искусственным путём, – сокрушался профессор орнитологии.

– Но мы прорвёмся! – Жаф снова поднял рюмку.

– Думаете, нам в науке легко?

– Вы мужественный человек, Керси. Я не представляю, как вы выдерживаете такое напряжение. Тем более с этой гусиной историей. Вам, наверное, крепко досталось?

Глаза учёного помутнели. Потеряв контроль, он начал опрокидывать в себя жгучий дурманящий напиток одну стопку за другой. Обнажив крик души учёного, Жаф ждал, собирая свою пьяную волю в кулак, чокаясь, но более не притрагиваясь к аскерийке.

– Я был на грани мирового открытия! На меня обратил внимание сам Мистер Гавер! Но это сучье племя! – и без того маленькие глаза Керси зло сузились, превратившись в огненные щёлочки. – Эта сволочь Дайлон! Он снова влез не в своё дело! Но я его прикончу, я удушу его собственными руками! – вскричал Керси, схватив скатерть в кулак и едва не устроив погром, оплачивать который у Жафа гаверов уже не было.

– Тише, тише, профессор! – журналист усадил обратно вскочившего Керси. – Не волнуйтесь, Дайлона накажем, пригвоздим к позорному информационному столбу, припечатаем, так сказать, словом! Вы лучше выпейте, выпейте, будет легче!

– Они все идиоты! Они ничего не знают! Носятся, как придурки со своими деревянными гусями! Герой, герой! Тьфу! – зашептал Керси, наклонившись к журналисту через стол, забираясь локтём в тарелку.

– Так он же умер, гусь то! – тоже шёпотом уточнил Жаф.

Профессор разразился хохотом. Он торжествующе выпрямился, сопротивляясь нарастающему давлению всасывающегося алкоголя. Глаза учёного победно блестели. Наконец-то он обрёл свою трибуну, здесь, за столом, в пивной. Слова правды так давно рвались наружу, что даже единственный слушатель стал для него подарком.

– Они списали меня со счетов! Они хотели упечь меня в Дом Странных Людей! Им не нужна правда! Устроили цирк с похоронами. – Керси снова сплюнул и сморщился. – Похоронили обычного гуся, раздули геройство на пустом месте! Прикрыли фальшивкой своё срамное место, своё неумение работать!

– Так он что, не умер? – удивился Жаф.

– Я открою вам тайну. К тому времени, как объявили о смерти гуся, он уже мог стать человеком! – глаза Керси дьявольски сверкнули. – И он среди нас!

– Чем докажете? – Жаф мгновенно протрезвел.

Керси достал из кармана помятые листы и начал тыкать пальцем в какие-то формулы.

– Я уверен. Это доказывают все расчёты. Уже через несколько часов после исчезновения начался процесс полного превращения.

– Вы гений, Керси! Вы – великий Достигатор! Я пью за вас, за великого и непревзойденного учёного! – на этот раз Жаф опрокинул победную стопку.

Учёный облегченно вздохнул, глядя в наполненную рюмку. Глаза его затуманились. Он пытался их открыть, но лишь обессиленно моргнул, пару раз качнулся и примостился на столе рядом с тарелкой. Лежавший на ней одинокий лист зелёного салата страдальчески трепетал от горячего дыхания Керси.

Жаф встал, аккуратно собрал все записи и спрятал в карман.

– Это вам не индюший чёс! Это будет гусиная лихорадка, которая перевернёт всю Аскерию!– победно прошептал он и покинул славный бар «Пена».

35

На границе Золотого и Серебряного районов возвышалась одна из главных достопримечательностей Аскерии – гора Муза. Своё название она получила еще в древние времена, когда уличные музыканты облюбовали это место для своих песнопений, располагаясь от подножия до вершины. Самая грандиозная стройка Аскерии явила на свет новый концертный зал, спроектированный в виде огромного распускающегося цветка лотоса на пике горы. Зеркальные лепестки, окаймленные золотым контуром, переливались на солнце, сверкали гранями и множили блики.

От здания вниз по кругу спускались двенадцать широких лестниц, каждая из которых носила своё название и состояла из 333 ступенек. Через каждые 111 ступенек лестницы переходили в небольшие площадки со скамейками для отдыха и полукруглыми прилавками с напитками и мороженым. Но не только музыкальные таланты блистали на вершине знаменитой горы. Считалось великим Достижением и честью получить право творить на пространствах между лестницами. Четыре раза в год известнейшие флористы и дизайнеры Аскерии боролись за возможность создавать здесь свои произведения искусства. Цветочные скульптуры и фонтаны летом сменялись ледовыми изваяниями и переливающимися огнями кружевными звездами, которые украшали заснеженные кусты остролиста зимой. Осенью и весной фейерверк красок также завораживал и притягивал любителей прекрасного. Гора Муза стала излюбленным местом встреч и фотосессий. Со временем построили скоростной лифт. Он за считанные минуты поднимал по несколько десятков человек наверх, доставляя посетителей сразу в холл концертного здания. Однако аскерийцы обожали свои лестницы и предпочитали не торопясь, прогуливаясь, подниматься наверх или, как они называли это, «лестничать на концерт». Во время подъема люди встречали знакомых и друзей. Утоляли жажду стаканчиком прохладительного напитка или согревались чашкой горячего аскерийского глинтвейна. Пространство вокруг лестниц наполнялось разнообразными оттенками человеческих голосов. Эмоции струились хвастовством и демонстрацией друг перед другом своих Достижений. Особо среди всех выделялась центральная Золотая лестница с ярко светящейся рубиновой полосой посередине. По ней поднимались самые успешные и рейтинговые аскерийцы.

Предприимчивые жёны специально выглядывали на соседних лестницах знакомые лица.

– Вот видишь! – говорила тощая блондинка сверкая глазами и показывая на идущих по Изумрудной лестнице соседей, – Ханусы живут лучше нас, а ты не верил. Я не говорю, что надо тянуться до самих Кинусов, но взять бредит и купить нормальную модель клаера мы обязаны! Мне уже стыдно летать на нашей развалюхе, – кривила она губы.

Муж обречённо кивал головой, тяжело вздыхая и поглядывая на лифт.

– Вот эти вообще, наверное, на санерах ездят, и ничего! – оправдывался он, указывая на людей в лифте.

– Не равняй себя с ними! Так и опуститься на дно не долго, стать полным неудачником. Оформим бредит? – блондинка с надеждой сверлила мужа хитрым взглядом.

Не сказать, что жители Аскерии боготворили музыку, но слушать её в большом зале, всем вместе, шумя, бурля, обмениваясь новостями, отвлекаясь на гаверофоны, сплетничая и обсуждая окружающих, стало делом важным и престижным.

36

Гус с Линдой припарковали клаер на стоянке рядом с Золотой лестницей. Сегодня она играла на сцене. Одетый по случаю праздника в новый чёрный костюм, Гус волновался, то и дело отряхиваясь и поправляя тесный галстук.

Линда давно уговаривала его пойти на концерт, но Гус каждый раз находил отговорки.

– Это настоящее событие! Гус, любимый, хочу видеть тебя в первом ряду! Играть для тебя – это несравненное удовольствие,– Линда прихорашивалась у зеркала, пряча непослушные локоны за ушко.

– Но ты можешь играть для меня и дома.

– О, это же совсем, совсем другое! Тысячи людей в зале, восторженные глаза, аплодисменты, цветы. И ты, ты! Такой близкий и любимый рядом!

– Хорошо! Если для тебя это так важно, я пойду на концерт!

– Ура! – Линда захлопала в ладоши и запрыгала по комнате, как маленькая девочка.

Выйдя из клаера, Линда прижалась к Гусу, брезгливо оглядываясь по сторонам. На ступеньках стояли и сидели бедно одетые аскерийцы, протягивая руки к проходящим.

– Будем подниматься или сразу на лифт? – спросил Гус.

– Как на лифт? – Линда побледнела. – Сесть туда – это значит признать, что мои дела идут плохо.

Линда и Гус начали пробираться сквозь толпу нищих. Их унылые лица и таблички с просьбами умоляли, пытаясь разжалобить жителей хотя бы на несколько гаверов.

– Эти отвратительные странные после пожара разбрелись по всей территории. Куда смотрят офицеры СЗА? В Аскерии никогда не попрошайничали. Всем и всегда гаверы давались согласно Достижениям! – зло бросила она.

– Линда, они такие же люди, как мы.

– Да нет же! Ты не понимаешь! Они не достойны находиться на этой лестнице. Здесь всегда обменивались своим успехом. А у них какие успехи?

– Жизнь без успеха – не жизнь? – Гус с удивлением посмотрел на Линду. – А кто определяет критерии успеха? Кто взял на себя право сортировать людей по лестницам, диктовать им, как жить?

– Система Достижений и есть свод правил жизни в Аскерии! – гордо отчеканила Линда. – Порядок и счастье покоятся на праве Достигать, стремиться к большему.

– Я не против Достижений. Но счастливы ли люди? Зачем бездушные системы за самих людей определяют их счастье?

– Идём! – Линда решительно потянула Гуса на лестницу. – Ты должен увидеть это вопиющее непотребство своими глазами. Может, тогда ты изменишь своё мнение.

Неопрятный человек в рваных штанах и потрёпанной куртке стоял посреди Золотой лестницы с протянутой рукой. Белая табличка с красными буквами, висящая у него на груди, призывала: «Подай гавер на новый санер».

– Это же ужас! Хамство! – Линда зашлась в гневе. – На санер просит, какая наглость!

– Какая лестница, таково и прошение, – хитро заметил Гус.

– Работать надо, Достигать, а не с протянутой рукой стоять! Бредит взять в конце концов!

– Вот, допустим, тот, – Гус указал рукой наверх, – на гитаре играет.

Преодолев несколько ступенек, Линда с Гусом оказались возле гитариста. Бледный, осунувшийся, обросший колючей щетиной мужчина лет сорока в черной вязаной шапке и длинном чересчур просторном для него пальто перебирал пальцами струны, готовясь к очередной песне. Ногой в рваном белом кроссовке он подтолкнул к слушателям грязное блюдце с отбитым краем. Положив желтовато-серые пальцы на струны гитары, человек запел.

Сон, страшный мой сон,

Жизнь рвёт под уклон,

Мир цвет изменил,

Я имя своё забыл.

Звался я маленький дом,

Звался я санер при нём,

Жил я с красивой женой,

Всё это было в заём.

Куплено было не мной,

Шёл не к себе я домой,

В санер садился не свой.

Что же случилось со мной?

Сам я себя потерял,

Всё Достиженьям отдал,

Вещью ненужной я стал,

Как человек я пропал.

Аскерийцы окружили поющего мужчину в плотное кольцо. Гус и Линда оказались ближе всех к гитаристу.

– Какая грустная песня, – заметила женщина с большими голубыми глазами.

– Грустная… – гитарист ненадолго замолчал. – Она о моей жизни. Я сам написал.

– Планируете что-то еще написать? – раздался голос из толпы слушателей.

– Планировать? – гитарист усмехнулся. – Мой каждый день – это последний день. Я и так задержался. Год назад врачи отмерили мне несколько месяцев жизни. Сначала пришлось взять огромный бредит на операцию. Исковеркав моё тело, врачи отправили домой умирать то, что от него осталось.