Горбатый Эльф

Виндом в ярости повернулся к вышедшей из повиновения свите:

– Это ложь! Он сам это написал!

– Кто-нибудь знает почерк графа Виндома? Подтвердите подлинность письма

Сразу два рыцаря выехали вперед. Оба были молоды и не могли справиться с любопытством.

– Соврете, что это я писал – вам не жить, – прошипел Виндом.

Один из всадников вернулся в строй, второй успел отъехать подальше и не расслышал угрозы.

– Как вас зовут?

– Виконт Шермант, ваша светлость.

– Поклянитесь на мече, что скажете правду.

Рыцарь осенил лицо кривым кругом и сделал вид, что целует гарду. До него уже дошло, что он вызвался в свидетели себе на беду.

– Клянусь говорить правду, – пробормотал виконт, со страхом разглядывая поданный ему листок, – но тут же нет подписи.

– Я спрашиваю вас не о подписи, а о почерке. Вы узнаете почерк графа Виндома?

– Не знаю. Вроде бы похож, у графа он тоже размашистый. А может, кто-то подделал, не могу точно сказать.

– Вы поклялись, виконт.

– Да не знаю я! – выкрикнул несчастный парень и галопом вернулся в самый хвост каре.

Рыцари глухо переговаривались, сцена была понятна каждому из них.

– Он сказал – кто-то подделал! – торжествующе провозгласил Виндом, – ты лжец, Брейд, теперь это знают все!

Но его свита угрюмо молчала. Что за черт, на чьей они стороне?! Граф перешел в атаку:

– Откуда нам знать, что ты не прячешь ее величество? А может, ты убил ее вместе с детьми?

– Я помог ей бежать из крепости, чтобы ты не отправил ее на эшафот. Вивиан очень пойдет корона, не так ли?

– Мерзавец, мерзавец и лжец! – похоже, у Виндома закончились слова, – я вызываю тебя на императорский суд. Расскажешь там Янгису, куда подевал его жену и детей.

– Я принимаю вызов. Отправимся с утра, каждый со своим войском. А сейчас поднимись на башню и прикажи своим людям, чтобы отступили от моста на два полета стрелы, тогда я открою ворота.

Глава 17. Суд императора

Со стороны могло показаться, что город Гилатиан осажден вражеской армией. По обе стороны от главных ворот выстроились шатры и палатки, дымили костры, бесились на привязи добрые породистые кони. Лагерь по левую руку был больше и богаче – он пестрел яркими рыцарскими шатрами, над которыми реяли значки начальников копий. Над самым высоким развевалось полковое знамя. По правую руку шатер был только один. Его окружали простые солдатские палатки, зато их обитатели выглядели куда более грозными воинами. В поход на Белую Чайку Брейд не взял ни одного барона, с ним было его второе войско – шайка Волка. Загорелые дочерна, угрюмые (им уже неделю запрещалось пьянствовать) – они с тоской поглядывали на развеселых соседей, втайне мечтая, что ночью раздастся знакомый вой, и начнется битва. Хорошая была бы пожива…

Но приказа к атаке не было. Брейд валялся в шатре и читал скучнейший рыцарский роман. «Благородный господин, я преклоняюсь перед вашей доблестью и всем сердцем надеюсь, что вы окажете мне честь и примете мой вызов на поединок». Он представил эту фразу в устах… ну, к примеру, Хавермонца, и расхохотался. Надо будет ему присоветовать, а то все «убью гада», да «убью гада».

– Веселишься? – Видий откинул полог и без спроса уселся в ногах у Брейда. Глумливый, изящный, с зализанными назад каштановыми кудряшками и щегольскими рыжеватыми усиками, бархата и кружев больше, чем на самой леди Вивиан. Брейд искренне обрадовался появлению старого друга.

– Говорят, Янгис только через два дня прибудет. Так и будешь торчать в чистом поле?

– А что делать? Кастелян запретил вводить войска в город. У него, видишь ли, императорский указ. Что мне, с боем прорываться?

– Тоже вариант, но у тебя же есть дворец в Гилатиане. Ты что, не можешь к себе домой зайти?

– Не хочу бросать своих людей без присмотра. У них руки чешутся пообщипать богатеньких рыцарей Виндома.

– А говорил – выдрессировал. Волки не поддаются дрессировке, тем и хороши. Я к тебе зачем пришел – выпить мне не с кем. Пошли к речке, посидим, поболтаем.

– Пошли. Только пить, прости, не буду.

– Что, зарок дал? Ты же вроде и так пьешь, как красна девица. Ладно, давай хоть поедим, у меня тут… – он кивнул на статного белого жеребца, нагруженного сумками с провизией.

– Не обижайся, но тебе придется одному все это съесть. Пост у меня до суда.

Не мог же он рассказать, что в последнюю ночь в Белой Чайке к нему в комнату неизвестно как проник слуга старого Готфрида, горбатый мальчишка, и попросил его ничего не есть и не пить до самого суда. А он послушался, даже не успев спросить о причине странной просьбы – мальчишка выпрыгнул с подоконника в сад и бесследно исчез. По пути ему постоянно навязывали угощение самые разные люди из окружения Виндома, а здесь, в лагере, к нему вдруг зачастили шапочные знакомые из Гилатиана – так что, судя по всему, послушался он правильно. Иногда, не выдержав, пил воду из ближайшей речки, грязную, но явно безопасную, ее и скотина пила.

– Пост?! – заржал Видий – ты что, в жрецы решил податься? Ну да, ну да, мне уже рассказывали, как ты с Виндомом сражался: под ноги ему стрелял. А на опахалах биться не пробовал? Тоже неплохое оружие. Скажи, а правду говорят, что ты ему сонеты читал?

– Вот черт, не догадался, Виндом бы их оценил, – его уже начали раздражать плоские шутки Видия, – послушай, я выиграл время и не потерял ни одного человека. Зачем мне было драться с этим болваном?

– Затем, что в результате твоих игр ты предстанешь перед судом Янгиса. Ты веришь в его правосудие?

– У меня есть документы, за которые Виндома можно трижды отправить на плаху. Я что, даром учился на юриста?

Видий помотал головой:

– Виндом Янгису нужен, а ты – как кость поперек глотки. Не рассчитывай на справедливость. Лучше выслушай мой план.

Они подошли к реке и расположились на краю обрыва в тени одинокого дерева. Прежде, чем сесть, Видий покрутил головой по сторонам, даже крону внимательно осмотрел.

– Ну, говори.

– У кастеляна во дворце тридцать человек охраны. И пятьдесят – городской стражи. Все остальные с Янгисом. Мы можем захватить Гилатиан.

– Про двести воинов Виндома забыл? Ты что, на солнце перегрелся?

– Я приведу завтра мою сотню, она в ближайшем селе стоит. А главное, в городе у нас много сторонников. Янгис всем надоел, он второй год воюет с Феруатом, дерет страшные налоги и все время проигрывает. Сейчас опять возвращается с почетным поражением. Гилатиан поддержит тебя.

Брейд посмотрел на друга с некоторым любопытством. В последние лет пять, после того, как жена Видия умерла третьими родами, он практически не вылезал из Гилатиана и вел крайне рассеянную жизнь. Так что в оценке столичных настроений ему можно было доверять. К сожалению, в тактике ведения боя он разбирался намного хуже.

– Допустим, в город мы вошли, половину людей потеряли, осталось взять замок. Он почти неприступен, точно говорю, я все стены облазил. Можно сделать подкоп, даже знаю, где именно, но на это уйдут недели. А через два дня появится Янгис с трехтысячной армией и перебьет нас как щенят.

– Не перебьет. На нашу сторону встанут не только свободные горожане, чернь тоже готова подняться. У них объявился некий Яник, за ним идет вся голытьба. Все стены исписаны буквами ДП – это его лозунг: «Добро и Правда». Их тысячи, они вооружены и ненавидят Янгиса.

Брейд представил себе серьезную войну в многотысячном городе, и его передернуло.

– Я не буду сражаться в Гилатиане, битком набитом женщинами и детишками. Не знаю, чем кончится суд, но вряд ли тюрьмой: Янгису нужна моя армия, он никогда не мог справиться с горцами. Никто не мог. Ну а если дойдет до восстания, я выступлю всеми своими силами, а не с сотней разбойников и тысячей твоих голодранцев. Попробую поднять Наррат.

– Сколько лет ты об этом говоришь, а что мы видим? Янгис как сидел на троне, так и сидит, а ты тут судишься с самим Виндомом, королем тупиц, и слегка надеешься на победу.

– Ладно, там посмотрим. Извини, я пойду – с голодухи спать очень хочется.

В Тронном зале вокруг круглого Стола Истины собрались все члены Совета. Отдельной группой, прямо напротив императора, сидели четверо Старцев в белых одеяниях – вся верхушка Чистейших. Кроме самого Совершенного, присутствовали Второй, Третий и Четвертый. В Ракайе было великое множество жрецов Единого, некоторые были монахами, некоторые имели жен и детей. Но когда жреца принимали в орден Чистейших, он должен был отречься от всего мирского, даже от своего имени. Взамен он обретал порядковый номер, который менялся по мере восхождения Чистейшего по иерархической лестнице. Те, кто входили в первую десятку, назывались Старцами, они имели право возглавлять богослужение в соборе Единого Всемогущего и присутствовать на императорском совете. Последней из привилегий они пользовались нечасто, только в особых случаях. Значит, случай Брейда был особым, ему и Виндому предстоял Божий Суд. Брейд заранее обратился к Единому с просьбой простить все его вранье и интриги.

По традиции граф Виндом, в качестве истца, и герцог Атерли, как обвиняемый, должны были сидеть на особых скамьях немного поодаль от членов императорского совета, но обоих, изъяв оружие, проводили на их обычные места за Столом Истины. Брейд счел это неплохим знаком. Равно как и Виндом – он еще накануне доложил императору о случившемся мятеже и имел все основания полагать, что суд будет пустой формальностью перед неминуемой казнью Атерли.

Янгис, не взглянув на вошедших, обратился к Совершенному:

– Прежде, чем выслушать ваше известие, нам придется разобрать поступившую жалобу. Надеюсь, это не займет много времени. Лорд-канцлер, прошу вас приступить к рассмотрению дела.

Маркиз Балфор был канцлером еще при императоре Лодвиге. Брейд помнил его с детства, и он мало изменился с того времени – разве что плоские щеки обвисли немного сильнее, довершая сходство маркиза с тощим пожилым мопсом. Но подшучивать над неказистой наружностью канцлера никому не приходило в голову: он обладал огромным состоянием и почти безграничной властью. Будучи человеком умным и осторожным, он никогда не пытался влиять на Янгиса, предпочитая предугадывать каждое его желание, и император ценил его преданность. Брейд всегда старался избегать общества Балфора, и подозревал, что их антипатия взаимна.

Совершенный произнес молитву, призывающую Единого явить истину, обелить праведного и покарать преступника, и канцлер предложил истцу изложить суть жалобы.

Виндом положил руку на золотой оклад Книги Милосердия – собрания речений пророка Велетия, набрал побольше воздуха и, стараясь не сбиться, торжественно произнес:

– Именем Единого Всемогущего я, рыцарь Арс, граф Виндома, обвиняю Брейда, герцога Атерли в мятеже и предательстве, в вероломном захвате крепости Белая Чайка, неисполнении императорского приказа и похищении ее величества императрицы Лаэрты, его высочества принца Раймонда и их высочеств принцесс Ситы и Агнии, – тут он перевел дыхание, и канцлер воспользовался паузой:

– Герцог Атерли, вы признаете справедливость предъявленных вам обвинений?

Виндом, заготовивший пространную речь, скривился, но замолчал. Янгис перестал следить за ходом процесса и углубился в лежащую перед ним кипу бумаг.

Перед Брейдом положили Книгу Милосердия, и он прижал к ней ладонь с наивной надеждой, что частица заключенной в ней мудрости перейдет в его душу.

– Именем Единого Всемогущего я, рыцарь Брейд, герцог Атерли, объявляю все прозвучавшие обвинения ложью и готов подтвердить свои слова клятвой, мечом и показаниями очевидцев.

– Граф Виндом, у вас есть свидетели, готовые подтвердить ваше обвинение?

– Да, маркиз, есть. Все мое войско может подтвердить.

– Слово простолюдина не имеет законной силы на императорском суде. У вас есть поручители благородного происхождения?

– Барон Талгем и барон Скилфор ждут за дверью, – раздраженно бросил Виндом. Его предупредили, чтобы он привел свидетелей, и он сделал это, но его бесило, что клятва благородного господина нуждается в каком-то дополнительном подтверждении.

Стражники ввели барона Талгема, одного из оруженосцев Виндома, молодого гиганта с покатыми плечами. Брейд неслышно вздохнул: этот поклянется в чем угодно, надо будет – скажет, что своими глазами видел обглоданные косточки императорского семейства.

И точно – парень сходу принялся рассказывать, как головорезы Брейда расстреливали мирно стоящее у стен крепости войско.

– Граф Виндом, сколько ваших людей погибло? – совсем некстати поинтересовался Балфор.

– Мой воин получил тяжелые ожоги, когда Атерли поджег крепостной ров, и у двух рыцарей переломаны ребра, – с вызовом ответил Виндом.

– Понятно. Герцог Атерли, вы признаете, что ваши люди подожгли обводной ров? Кстати, как они это сделали – там же вокруг стен море плещется?

– Да, я приказал поджечь ров с помощью ликейского огня. Он не гаснет в воде, ликейцы используют его во время морских сражений. Я был вынужден это сделать, чтобы предотвратить начавшийся штурм крепости.

– Значит, вы подтверждаете, что захватили крепость и удерживали ее, препятствуя графу Виндому передать ее величеству императорский указ?

– Нет. Я вошел в крепость через открытые ворота, и никто не чинил мне препятствий. Мои люди охраняют Белую Чайку наряду с имперским гарнизоном с того дня, как его величество император поручил мне привести замок в состояние, пригодное для проживания ее величества. На этот раз я взял с собой дополнительный отряд, чтобы усилить охрану императорского семейства, так как имел основания ожидать покушения на их безопасность со стороны графа Виндома.

– Это наглая ложь! Ты заплатишь за нее своей жизнью, – взревел Виндом.

– Граф Виндом, вы проявили неуважение к суду и прибегли к недопустимым угрозам, еще одна попытка вмешаться в судебный процесс – и нам придется рассматривать вашу жалобу без вашего присутствия, – канцлер смотрел на Виндома неподвижным змеиным взглядом до тех пор, пока тот не опустил голову.

– Герцог Атерли, вы понимаете серьезность предъявленных вами обвинений? Если они окажутся голословными, то поединок между вами и графом Виндомом будет неизбежен.

– У меня есть неопровержимые доказательства измены Виндома. Мои люди поймали шпиона, рывшегося в кабинете ее величества, я допросил его и узнал, что он подослан графом для сбора порочащих императрицу и ее окружение сведений. Шпион был арестован, с этого дня переписка между ним и графом Виндомом проходила через мои руки. – Брейд достал из-за пазухи стопку скрученных листов, разровнял и передал канцлеру, – вот все письма за последние полтора месяца, наиболее важные места отчеркнуты красными чернилами.

Сверху стопки лежало письмо самого Виндома, очевидно – последнее по времени. Канцлер покосился на императора, продолжавшего небрежно перелистывать свои бумаги, и зачитал текст бесцветным, намеренно невыразительным голосом:

– «Сайлас, ублюдок паршивой суки, ты вообразил, что я плачу тебе за старательно переписанные меню обедов императрицы и маршруты ее прогулок? Где ее корреспонденция, где хотя бы неблагонадежные разговоры ее гостей? Если и в следующем письме я не увижу убедительных доказательств ее измены и конкретных сведений о заговоре, ты отправишься туда, откуда я тебя вытащил – в развалившийся курятник, который ты называешь своим замком, и там ты сгниешь в нищете и забвении» -. Подписи и печати нет.

– Лорд-канцлер, передайте мне эти бумаги, – раздался голос императора. Янгис с еле заметной усмешкой перебирал страницы писем, иногда более внимательно вчитывался в отчеркнутые абзацы. Канцлер молчал, не зная, можно ли продолжать разбирательство.

– Какая чушь, – наконец произнес император и разорвал стопку на четыре части. Он встал, не обращая внимания на вскочивших с мест членов совета, подошел к камину и швырнул обрывки в огонь. Вернувшись на трон, он откинулся на спинку и с презрительной улыбкой обратился к Виндому:

– Граф, я поручил вам отправить вашего человека в Белую Чайку, чтобы следить за безопасностью императрицы Лаэрты, а не за ее благонадежностью. Вы отважный воин, но никогда более не пытайтесь заниматься политикой – это не ваша стихия.

– Атерли, я могу понять причину ваших подозрений. Но если у вас возникли какие-то сомнения в верности графа Виндома, вы должны были лично сопроводить мою супругу и детей в Гилатиан, обеспечив им полную безопасность, а не устраивать балаган с захватом крепости и огненными рвами. К счастью, она сама приняла разумное решение и отправилась в Кадар с давно запланированным родственным визитом.

Янгис сосредоточенно побарабанил пальцами по столу, и закончил речь с доброжелательной ноткой в голосе:

– Ну что ж, вы оба пытались проявить преданность ракайскому престолу и моей семье, хотя и перестарались. Разбирательство закончено, и я запрещаю вам поединок. Под страхом смерти. Идет война, не хватало еще, чтобы мои лучшие военачальники переубивали друг друга. Лорд-сенешаль, принесите Чашу Примирения.

Брейд вздрогнул и покосился на Виндома. Тот был бледен и сосредоточен, но страха на его лице не было. Примирение… Во времена Янгиса старый добрый обычай превратился в нечто вроде Божьего суда. Иногда чаш было две, и никто не удивлялся, когда один из мирившихся вскоре умирал от скоропостижной болезни. Иногда одна, тогда оба соперника либо оставались жить, либо уходили в Светлые Небеса. Пару раз случалось, что выживал только один из пивших общую чашу – Брейд объяснял это не столько промыслом Единого, сколько силой противоядий.

Сенешаль отсутствовал менее минуты – чаша была приготовлена заранее. Он остановился перед Виндомом, слегка склонив голову. Граф не шелохнулся, просто стоял и смотрел на протянутый ему кубок.

– Повторяйте за мной, – мягко сказал сенешаль, – я, граф Арс Виндом, хочу примириться с герцогом Брейдом Атерли. Наша ссора окончена.

Виндом глухо и безжизненно повторил формулу примирения. Поднял кубок над головой, подставил рот под алую струю. Несколько мощных глотков – и он вернул чашу сенешалю, вытирая рукавом забрызганную бороду.

Брейда терзали сомнения. Он годами собирал свою коллекцию противоядий, но она осталась за стенами Гилатиана. Промедление может оказаться роковым. Что будет, если нарушить обряд? Просто поставить чашу на стол и выйти из зала совета. Тюрьма? Казнь? Никто никогда не отказывался от Чаши Примирения, о положенной за этот проступок каре можно только гадать. С другой стороны, у Янгиса вполне достаточно оснований уничтожить Брейда, а вот отравить обоих – вряд ли. Виндом предан императору, к тому же если убивать его – то вместе с Вивиан, не дав ей времени отомстить за брата. А леди Вивиан все еще интересна Янгису.

Брейд ответил на поклон сенешаля и принял чашу из его рук. Он впервые видел ее вблизи. Это был массивный серебряный кубок, на выпуклых боках – тонкая гравировка: пара целующихся горлиц, окруженная венком из листьев мирта. Как трогательно! Брейд сдержал неуместную ухмылку. Внутренняя позолота была полустерта от частого, очень тщательного мытья, кое-где сквозь нее проступали черные пятна. Брейд повернул чашу той же стороной, откуда пил Виндом – там на блестящем ободке остались темные влажные потеки. Кстати, мерзавец выпил не больше трети.

– Я, герцог Атерли, хочу примириться с графом Виндомом, наша ссора окончена.

Брейд поднял кубок не так высоко, как Виндом: ему не хотелось пачкать белоснежное кружево воротника и, стараясь не прикасаться к ободку губами, осушил чашу. Вино как вино, легкое, не слишком дорогое, но приличное. Никакого особенного запаха или привкуса в нем не было.

Чистейшие сидели с непроницаемыми лицами. В их присутствии на заседании суда не было ни малейшего смысла, если не считать желания императора подчеркнуть свое пренебрежение к служителям церкви. Но терпение угодно Единому, и они оттачивали его годами.

– Простите за ожидание, – обратился Янгис к Совершенному, – я придаю серьезное значение конфликтам между близкими мне людьми, их разрешение не терпит отлагательства.

Совершенный неторопливо поднялся с места. Он был немолод, но годы не оставили следов на чеканном лице жреца, только подернули инеем роскошную волнистую бороду. Говорили, что в его жилах текла кровь императора Гилата, и в это легко было поверить – в его осанке ощущалось величие, а в низком бархатном голосе – власть.

– Мир и милосердие – основа нашего вероучения. Я молился о примирении сторон, – Совершенный выдержал паузу, – мы пришли, чтобы поведать его величеству императору и достопочтенным членам совета об откровении, дарованном одному из наших братьев, ибо оно касается не только церкви, но и судьбы ракайского народа в целом. Полагаю, что будет правильно, если он сам расскажет о ниспосланной ему вести.

Встал Третий, лицо его озаряло пламя вдохновения. Третий был статным мужем во цвете лет, ранняя проседь посеребрила его бороду лишь по краям. Заговорил он тихо и проникновенно, но с каждым словом голос его набирал страстность и мощь, и раскатывался под сводами Зала Совета подобно грозе:

– Мне, недостойному, Единый Милосердный оказал великую милость – Он пожелал явить через меня свою святую волю. Накануне богослужения я затворился в келье, чтобы очистить себя постом и молитвой. Под утро я изнемог от усталости и уснул. В час перед рассветом мне было ниспослано видение. Увидел я храм Единого Всемогущего и алтарь с жертвой, приготовленной к освящению. И поднялся великий ветер, и унес дары с алтаря. И услышал я некий голос, говорящий: «Миновало время, когда вы возлагали на алтарь дары полей ваших». Тогда увидел я агницу юную, непорочную, возложенную на алтарь. И голос сказал: «Преисполнилась мера грехов ваших, и для очищения вашего потребна иная жертва – ЖЕРТВА КРОВИ!» – теперь Третий почти кричал, а когда внезапно замолк, тишина показалась оглушительной.

– Агница – это овца? – вполголоса спросил Янгис у сидящего поблизости канцлера. Тот кивнул, но на лице его читались сомнение и некоторая брезгливость.

Третий поклонился Янгису и закончил речь, смиренно прикрыв глаза:

– Я был поражен видением, и почел себя недостойным его толковать. Перед богослужением я рассказал братьям об открывшемся мне, и мы горячо молились, чтобы правильно понять волю Единого.

Совершенный поблагодарил Третьего легким кивком и заговорил, размеренно и веско:

– Несомненно, что воля Всемогущего выражена в данном откровении прямо и непосредственно, и не нуждается в толкованиях. На Ракайю издревле была возложена великая миссия, но во дни мира народ погряз в грехе, себялюбии и идолослужении, и теперь мало способен к подвигу во славу Единого. Нам необходима очистительная жертва.

– Помнится, недавно вы говорили, что изменения в богослужебных текстах и прославление тайного имени Единого помогут империи обрести благословение и силу. Я не возражал, но не увидел никакого результата, кроме недовольства консервативно настроенной части духовенства, – Янгис смотрел на Совершенного из-под приспущенных век и говорил очень медленно.

– И благословение было дано – после соборной молитвы наши войска вновь освободили перевал и заставили отступить армию Феруата. Безусловно, с немалыми потерями с нашей стороны. Но разве возможны победы без потерь? Великие свершения требуют великих жертв. Ракайе предначертано изменить судьбы мира, и пролитая в сражениях кровь – наша дань Единому. Но благоговейно принесенная жертва на алтаре заменяет многие жизни, отданные на поле брани. Ради вечной славы Ракайи смерть не страшна, но, полагаю, если мы выполним волю Единого – человеческих потерь будет меньше.

Янгис выслушал Совершенного с легким любопытством и уже собирался дать согласие на нововведение, но Второй, доселе пребывавший в отрешенном молчании, тоже попросил слова. Второй был действительно глубоким старцем, в давние времена ему предстояло принять сан Совершенного. Он отказался от великой чести, сказав, что не чувствует в себе сил принять на себя обременительную ответственность и полагает, что Единый предназначил ему скромный путь молчаливой молитвы. Многие относились ко Второму даже с большим уважением, чем к Совершенному.

– Пророк говорил, что наши жертвы не нужны Единому, и так обладающему всем своим творением. Мы приносим на алтарь лепешки и овес не в качестве жертвы, а в память о Пророке, который принимал от последователей только эти дары – хлеб для себя и овес для своего ослика. Лепешки раздают беднякам, а овес рассыпают голубям для того, чтобы и люди, и птицы небесные возрадовались, и благодарность их служит Единому наилучшим даром. Поэтому я убежден, что вещий сон о жертве крови, возложенной на алтарь, не следует толковать прямолинейно. Я полагаю, что его надо понимать, как необходимость отдать Единому всю нашу жизнь, до последней капли крови, и тогда Он очистит и освятит нас.

Совершенный, кажется, был разгневан. Он встал, и, возвышаясь над всеми сидящими, возгласил: