Юрий Григорьев – Сгоревшие тетради

Очень неудобные люди были Гоголь, Достоевский, Толстой. Рядом с ними было трудно жить. А теперь они стоят на полке – аккуратные, нарядные, спокойные.

Сразу и не поймёшь – а чего, собственно, они метались: жгли свои книги, бились в припадках, мечтали – "эх, пострадать бы!" Теперь они украшают интерьер также, как и картинки на стенах – репродукции из журнала "Огонёк".

Пока не откроешь и не вчитаешься.

А ведь живут ещё люди, рождённые во времена Парижской Коммуны. И те, кто увидит Солнце звездой, уже здесь.

Как всё близко и рядом! Протяни руку и схватишь за бороду какого-нибудь Генриха Четвёртого.

Люди идут по времени, как по улице. Но кто-то толкает их в спину и не даёт ни остановиться, ни повернуть назад.

Я жду, когда новый Уатт изобретёт паровую машину времени.

Расстояние измеряется световыми годами, а время – тёмными километрами. Где-то в изгибах пространства находятся двери, ведущие в иные времена.

Пройтись бы по шумным улицам города времени. Где на одной площади строятся римские когорты, а на другой распевают марсельезу; по одной улице гонят мамонта, на другой раскапывают его кости для музея. Я бы зашёл в "Глобус", посмотреть на тень отца Гамлета – похожа ли она на свои портреты? В этом городе у меня много родни, людей, которых я знаю и понимаю, с которыми мне хочется говорить.

Психология изучает человека, математика изучает числа. История изучает человечество, астрономия изучает вселенную. Должен быть какой-то общий знаменатель, нечто связывающее такие, казалось бы, далёкие друг от друга науки. Мир целен, это мы не в силах охватить его весь, разбиваем его на отдельные части. Уже давно стало понятно, что естественные науки – физика, химия, биология – изучают одно и тоже, но с разных сторон. Я думаю, это справедливо для любой науки – будь это химия, будь это история, будь это психология. Всё это разные стороны одной науки познания.

Искусство тоже познаёт мир, но иными путями. Не разумом, а чувством пытается оно постигнуть те же тайны. И это роднит его с наукой.

Страница химических формул напоминает стихотворную поэму. Теория относительности на книжной полке Господа Бога стоит рядом с Гамлетом. Работа астронома похожа на труд художника. Открытие новой звезды – ещё один штрих на картину вселенной.

Древние люди считали Землю центром вселенной. Все остальные планеты и Солнце вращались вокруг неё. Это льстило их древнему самолюбию. Даже такой учёный человек, как Аристотель, поддался этому заблуждению. Человеку приятно, что всё вокруг него вертится.

Поэтому потом, когда будущие христиане придумали своего Бога, они уговорили его сделать вселенную по Аристотелю. Он не возражал – ему какая разница?

Потом произошла какая-то путаница и люди забыли, что они придумали Бога, и стали думать, что он придумал их. Чего не бывает, когда очень хочется?

Постепенно все древние недоразумения приобрели характер священный и неприкасаемый. Учёные многим рисковали, пытаясь исправить какую-нибудь очевидную глупость. Особенно свирепствовала священная инквизиция – своего рода секьюрити Господа Бога. Немало учёных сгорело на костре – такая тогда была дикая традиция.

Поэтому Коперник, заявивший, что на самом деле Земля крутится вокруг Солнца, поступил очень мудро, немедленно умерев. Иначе его затаскали бы по судам инквизиции и ничего хорошего для него из этого бы не вышло. Нет, очень мудрый человек. Выкрикнул, что хотел, и убежал. А инквизиция осталась у разбитого корыта.

Вот другому учёному, Галилею, в этом смысле не повезло. Инквизиция заставила-таки его ползать на коленях и отрекаться. И хоть говорят, он чего-то там бормотал, уходя, мол – а всё-таки она вертится, но удовольствие уже было испорчено.

Учёные люди любят порядок. Они любят всё расставлять по полочкам, всё заносить в таблицы. У них голова так устроена.

Взять хотя бы известную периодическую таблицу элементов. Говорят, она приснилась Менделееву во сне. Охотно верю. Ведь наши сны – это только отражение нашей жизни. Учёному и не может присниться коралловый остров или извержение Везувия. Ему должны сниться таблицы, формулы, графики. На худой конец – Платон с Аристотелем под ручку.

Если бы мне снились таблицы, я бы назвал это кошмаром. Но Менделеев, похоже, был очень доволен. Наверно улыбался во сне, как невинный младенец.

Я не удивлюсь, если Ферма доказал свою теорему тоже во сне. А проснулся – и сам не смог вспомнить. Вот помнит, что доказал, а как? – из головы вылетело. С тех пор многие мучаются, пытаются доказать то, что Ферма доказал во сне. Даже премию какую-то назначили тому, кто докажет.

Вообще-то сны – удивительная вещь. Вот ребёнку снится, что он летает. Поэты говорят – душа растёт, учёные говорят – тело. Ну в общем, чего-то растёт – вот он и летает. Но я думаю – это мечта.

Когда человек засыпает, его мечты просыпаются. Они днём спят – скучно им днём. А ночью просыпаются и вырастают в сны.

Тот же Менделеев, наверно, всю жизнь мечтал – как бы эту кучу элементов упорядочить? Как бы их, стервецов таких, в шеренгу поставить? И эта голубая мечта однажды нарисовала ему во сне желанную таблицу.

Мечта – это крылья нашей души, поднимающие над суетой. Бескрылые души – как бескрылые птицы. Зачем они? – Бог весть…

Ох уж – эти учёные! Всё-то они понять хотят. Всюду свой любопытный нос суют. Везде ищут причины и следствия. Дай им волю – они нас всех занесут в свои таблицы и формулы.

Учёные наоткрывали столько законов, что, ей-богу, не мешало бы некоторые закрыть. Но закрывать законы они не умеют. Их этому не учили. Это только ведь кажется им, что они постигают мир. На самом деле они придумывают свой. И скверно придумывают. Я бы не хотел жить в их табличном мире. Там человек – всего лишь формула или член уравнения. С ним можно делать всё, что угодно. Даже извлечь квадратный корень. Его можно разложить на составляющие и собрать обратно.

Эх! – и я мечтал когда-то найти всеобщую формулу мира. Каюсь, было дело. А потом понял – учёные строят вавилонскую башню. Открывают законы, как обжигают кирпичи. Нашлёпают кирпичей – приходит Эйнштейн, возводит новый этаж. Залезут на него – ух ты! Как далеко отсюда видать! Попрыгают чуть-чуть, протягивая руки к небу, – нет, не достать неба. Надо строить новый этаж. И так до бесконечности.

Кончится это тем, что вавилонская башня рухнет и погребёт под собой протягивающих руки. Но люди начнут строить новую. Это сизифов труд, на который боги обрекли человечество.

Собрание мифов, владеющих человеком, достаточно разнообразно. Их можно разделить на три группы по причинам, их созидающих: невежество, привычка, рок. Первые постепенно развенчиваются по мере развития науки; со вторыми приходится упорно бороться, ибо человек – предмет инерционный; третьи – непобедимы, так как определены самой природой человека.

Существует миф о реальном мире, который человек стремится познать. Но что человек называет реальным – то ли, что есть независимо от него, или то, что есть в нем?

Человек – существо протяжённое. И поскольку всякое пространство есть время его преодоления, голова и ноги человека живут в разные эпохи.

Человек, наступивший на колючку, заорёт через некоторое время, которое нужно боли, чтобы пробежать расстояние человека.

Мы уверены в том, что живём сейчас. Но живём мы в окрестностях прошлого.

Этот звёздный свет, падающий нам в глаза, рождённый десятки и сотни лет назад, – разве это мир-сейчас? Это причудливый сплав прошедших времён, в таком сочетании никогда и не бывший. Мы увидим две звезды, никогда не бывшие вместе. Ведь одна из них погасла двадцать лет назад, а другая зажглась спустя десять лет. Но мы их видим вместе и говорим – это наш мир, это мир-сейчас.

Всё, что видим мы, всё, что чувствуем, – это даже не часть реального мира, это его искажённая часть; бесконечно малая часть, искривлённая в зеркале нашего разума.

Реальный мир недоступен нам. Человек живёт в своём, призрачном мире. Он видит не вещи, но отражённый свет, и это уже нечто иное – и не свет, и не вещь, а некий миф.

Зачем же стремится человек познать реальный мир, недоступный ни его чувствам, ни его разуму? Но разве мы спрашиваем у себя – зачем мы дышим?

Да, мы можем познавать этот мир. Мы можем разбирать его на атомы, мы можем раскалывать атомы на электроны и протоны, доходит очередь и до них. Но процесс этот бесконечный – как бесконечная дорога, по которой можно идти и идти, ни на шаг не приближаясь к цели. В этом нет смысла, ибо смысл – это некая цель.

Нет конца у дороги и судьба человека – идти.

Жизнь – это существование в предлагаемых условиях.

Итак – посмотрим, что у нас есть…

Две ноги, две руки, голова – одна, но с двумя ушами, нос почему-то один, зато глаза – два, а зубов так аж тридцать два. Так, внутри – кости, мясо, красная жидкость и всякие мышцы. В общем – автономная фабрика по обслуживанию мозга, этого серого комка, который очевидно и есть – я.

Всё как на любой фабрике: сырьё жидкое, твёрдое, газообразное, отходы – соответственные. Всё крутится и вертится для того, чтобы поддержать в рабочем состоянии непонятный серый комок. Что же делает он? Он производит меня. Мою личность, мою душу, мои мысли, мои желания. Значит, он – это и есть я?

Б-р-р…

Смешно представить себя со стороны – этакий кожаный мешок, набитый костями, кишками и кровью. И этот мешок ещё мечтает о бессмертии!

Технический прогресс, наверно, приведёт к тому, что люди станут дорабатывать себя. Уже используются искусственные органы, правда, пока они хуже естественных, но это дело времени. Значит, человек будущего сможет, например, заменить себе глаза на более совершенные, чтобы видели дальше, острее и не только в оптическом, но и в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазоне.

Это совершенно изменит человеческий мир. И человек перестанет быть человеком. Будет ли счастливее то – другое существо?

Ребёнок из пробирки – уже не новость. Но никто ещё не осознал: что же произошло? А произошло убийство матери. После того, как было сделано искусственное сердце, это второй шаг к уничтожению человека.

"Человек – это то, что должно быть побеждено." Сами того не понимая, люди идут по тропе Ницше.

Вряд ли кто будет спорить, что жизнь начинается не с момента рождения, а ещё в утробе матери. И, возможно, многое в человеке определяется именно там.

Человек зарождённый в пробирке, даже если этот факт и скроют от него, будет лишён чего-то очень важного, что является самой сутью понятия – человек. А на очереди следующий шаг, новая победа разума над человеком, – ребёнок, выращенный в пробирке. Все преграды уже сняты. Возьмите пробирку побольше.

Заглянем дальше. Представляю себе эту картину. Сидит мамаша, заполняет анкету. «Так, – количество рук… Я думаю, три ему будет как раз. Дальше – количество ног… Нет уж, пусть будет две, а то обуви не напасёшься. Что ещё? Количество пальцев… Не знаю, не знаю, – посоветуйте, уважаемый, какое оптимальное количество пальцев?» И уважаемый посоветует.

Что это – комедия абсурда? Нет, – это светлое будущее.

Эти существа не будут людьми. Прощай – человек! Ты хоронишь себя собственными руками. И вряд ли новорождённый Ubermensch скажет тебе спасибо. Ведь и ты был не очень благодарен обезьянам.

Но пока ещё наше время. Нас ещё не занесли в красную книгу. Нас ещё не посадили в клетку зоопарка. Всё это – впереди. А пока наше время.

Извечный спор оптимизма с пессимизмом – это борьба двух теней. Трудно требовать оптимизма от человека, у которого ноют зубы. Но если сердце твоё поёт от любви – идите прочь со своими червями!

В душе человека, как в дамской сумочке, найдётся всё – от губной помады до таблеток от головной боли. Достаётся то, что нужно в данный момент.

В моей душе живёт бес противоречия. Маленький такой бесёнок. Когда он видит сияющие лица, становится кислым, как вчерашнее молоко. Самый лучший способ испортить мне настроение – это привести меня на какую-нибудь танцульку. Когда я вижу людей весёлой травы, я вспоминаю о смерти. Но стоит мне попасть в какую-нибудь скучную компанию или просто увидеть угрюмого прохожего, губы сами растягиваются в улыбке, и я с трудом удерживаю бесёнка, чтобы не фыркнуть от смеха и, не дай бог, кого-нибудь не обидеть.

Умом я понимаю, что пессимизм бесплоден, как несчастная смоковница, обиженная Христом. Но я далёк от того, чтобы проповедовать оптимизм. Оптимизм вообще чувство ограниченное, неглубокое. Не от ума он, от тела. Это свойство души поверхностной. Диалог оптимиста с пессимистом напоминает беседу глухих.

Пессимист говорит: все дороги ведут на кладбище.

Оптимист расцветает: да, но какой красивый пейзаж вдоль дороги!

Пессимист бурчит: люди – любимое блюдо червей.

Оптимист улыбается: мне не жаль своей старой одежды.

Пессимист изрекает: счастье – временное отсутствие боли.

Оптимист возражает: чем короче наслаждение, тем оно дороже.

Вот так они и беседуют друг с другом уже тысячи лет. А правда – не где-то посередине, а где-то в стороне. Знать бы только – в какой?

Любовь – какое аморфное слово, обозначающее всё и ничего.

Любовь к женщине, любовь к истине – что между ними общего? Страстное влечение к тому, чего тебе недостаёт. Материнская любовь, любовь к родине, любовь к искусству – всё это объединяет страсть. И это прекрасно. Но сколько мелких "любовей и любят" понапридумывали себе люди! Чего мы только не любим: любим пирожные и пельмени, любим поспать и потанцевать, любим наряды и парады, деньги, водку и баню по субботам. В этих многочисленных "любовях" размылось и растворилось подлинное чувство. По этому поводу есть характерный анекдот. Лежит парочка в постели, занимается производственным процессом. Дамочка шепчет на ухо партнёру: «Любимый, ты меня любишь?» На что он отвечает: «А чем я по-твоему занимаюсь?»

Ромео и Джульетта, Тахир и Зухра, Лейла и Меджнун – вечная тема для писателя. Если верить угрюмому немецкому философу, единственный смысл любви – продолжение рода, всё остальное – только нарядная обёртка.

А мы не будем ему верить. И что это какой-то старикашка-пессимист будет нам о любви рассказывать! Продолжение рода, конечно, вещь серьёзная, но механически простая. Взял её, положил на что попало, сделал своё дело и пошёл дальше с песней по жизни. А она пускай выращивает будущее человечества.

Тут вроде бы всё понятно. И дело это не требует тех переживаний и страстей, которыми полна любовь. Наверно, всё-таки этот немецкий старичок чего-то недопонял в жизни. Он уверяет, что любовь – это химера, которую внушает нам дух рода, используя нас в собственных целях. Всё это выглядит весьма убедительно в его словах. Чувствуется профессионал убеждения, каковым и является подлинный философ. Такому ничего не стоит убедить нас в премудрости любой своей глупости.

И силу страсти он объясняет величием и бессмертием рода. Хотелось бы ему верить и не можешь, потому что это значило бы признать себя игрушкой рока, жалким орудием, марионеткой в его руках. Но человек не может признать собственное ничтожество и не должен это признавать.

Если считаешь себя ничтожеством, – ты прав.

Наверно, всё же сила любви в другом. И всё не так механично и хитроумно, как это кажется нашему немецкому профессору.

"Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто её видел." Эти слова Ларошфуко исполнены меткой и горькой иронии. Поистине, так. То, что люди зовут любовью, – только жалкие крохи и тени того великого чувства, имя которому – демон. Как беззаботные бабочки, люди порой залетают в её огонь и в страхе улетают прочь, суетясь обгоревшими крылышками.

И что ваша любовь! – под марш Мендельсона и скрип кровати. Да бросьте – назовите это иначе. Разве знаете вы её? Вы – искатели потных наслаждений и мирного семейного счастья. Оставьте – не поминайте всуе имя Бога.

Кто-то сказал: "Любовь – это или остатки чего-то великого или зародыш его. В настоящем она не удовлетворяет."

А может любовь, как и счастье, бывает разного роста? И люди подбирают её под себя. Одним – это милый любёночек, любитель детей и пелёночек; другим – длинноногая Любка, нарядные губки, короткая юбка. Полюбимся – будут любята, девчоночки и ребята.

Всё это – мимо меня. Кто видел Солнце, тому темно под электрической лампочкой.

Это редко бывает, но бывает. Потому что иначе весь этот мир не стоил бы и ломаного гроша. Это его оправдание, дающее ему право быть.

Если бы я не знал, что она – есть, я бы ни на минуту не задержался на шумном и суетном вокзале, в зале ожидания которого и проходит наша жизнь, а вскочил бы на подножку любого уходящего поезда – и был таков.

Уходит мир и остаётся только она, потому что она сама – мир.

Любовь – это всё, что есть в этом мире. Всё остальное – отсутствие любви, заполнение пустоты.

Немцы придумали пиво, китайцы придумали порох, русские придумали смысл жизни.

Вот – так всегда! Вечно мы придумываем что-то бесполезное в обыденном мире.

Если дерево растёт и тянется к Солнцу, раскидывает ветви, приносит плоды – это не смысл жизни, это – предназначение. Смысл жизни – это нечто выше предназначения, за рамками его. Это то, что выделяет человека из ряда миллионоподобных, делает единственным. Не лучшим, но единственным.

Это я знаю сейчас. После того, как устал удивляться, что многое, необходимое мне, как воздух, совершенно не нужно другим людям, и наоборот. А до этого думал, что люди все одинаковые. И нужно им одно и то же, вот только они никак не поймут – что же именно?

Я долго и упорно искал смысла жизни. Мечтал осчастливить человечество, открыв ему истину. Глупый мальчишка! Ужасно удивлялся – как это вокруг столько спокойных людей? Никто не ходит с почерневшими от бессонных ночей глазами, не хватает друг друга за руки, жадно заглядывая в глаза: "Ну как? Ты что-то понял?"

Человек – удивительное животное. Не зная главного о себе, о своей жизни, он серьёзно увлечён кучей других, совершенно второстепенных дел. Потрясающее свойство человека – желание возможного. Он понимает, что ничего не понимает в этом мире и делает подсознательный выбор: невозможное – не нужно.

Люди живут, как умеют. Никто и ничто не в силах переменить их жизнь. Можно их сделать богаче, умнее, красивее и даже счастливее. Надо только запретить им раз и навсегда искать смысл жизни. Пусть придет новый пророк и объявит это восьмым смертным грехом.

Смысл жизни нельзя найти, его можно только придумать. Что собственно многие и делают. Причём большинство не ломает голову и берёт то, что придумано до них. Важно даже не то, во что ты веришь, а то как ты веришь – глубоко и безоглядно.

Кто верит в Бога, кто в человеческий разум, кто в социальную справедливость, кто в национальную идею. Вера придаёт смысл человеческой жизни.

Не люблю бывать на кладбищах. В этом есть что-то дикарское, языческое. Два тысячелетия христианства не могли это вытравить. А уж, казалось бы, кому, как не христианину, верящему в бессмертие души, должно быть нелепо это поклонение бренным останкам, тому, что является не более, чем одеждой нашей души.

Представьте себе человека, который, выбрасывая свою старую изношенную одежду, со слезами на глазах закапывает её у себя во дворе и каждый год приходит на это место поплакать и повздыхать. Оказывается, даже самый верующий человек в глубине души – язычник.

Сколько знаменитых учёных, мудрых людей завещали после смерти развеять их прах по земле или над океаном. Я думаю, в немалой степени их толкало на это именно нелепость традиционного захоронения. Прах есть прах. Известно, что человеческое тело постоянно обновляется. В старике, возможно, уже нет ни одного атома от того, кем он был в юности.

Кладбище – это не город мёртвых. Это место людского отчаяния.

Человек рождается, как животное, – без знания о смерти. Поэтому одно из глубочайших потрясений в его жизни – когда он осознает смерть. Неизбежность исчезновения. Исчезновения настолько буквального, что становится страшно посмотреть в зеркало. То, что видите вы, – только пища червям.

Осознание этого приходит в детстве. И от этого ещё острее, ещё глубже запечатлевается в сердце. Только с этой минуты начинается трагедия, до этого был пролог.

Слава богу, что люди умеют забываться в суетных делах. Нести такой камень непосильно их душе. Житейский круговорот затягивает и воспоминание о детском откровении смерти для них не более, чем минутное – ах! Назавтра они опять зевают, потягиваясь со сна, и бегут на кухню жарить яичницу.

Смерть близкого существа – это не только напоминание о собственной смерти. Это – её начало. Мы умираем постепенно. С каждым ушедшим другом, с каждым забытым днём. В старике уже умерло детство. Физическая смерть – это последняя смерть.

И всё же не стоит бояться смерти. Жизнь – величайшая загадка и тайна. Уже одно существование этого мира – такое чудо! Что ещё большим чудом может быть только небытие, то есть смерть, которой мы боимся. Гораздо менее удивительными будут райские сады с ангелочками, чем вот это полное уничтожение.

Пожалуй, что "ничего" – это единственное слово, которого не знает этот мир. Уже разрушился миф о вакууме. И, здраво рассуждая, легче поверить в параллельные миры и бессмертие души, чем в одномерность и ограниченность жизненного пространства.

Да. Но опять – вера… Найди свой обман. И поверь в него.

Веришь не в то, что есть, а в то, чего тебе хочется.

Да, опять – вера. Крутись, не крутись – никто от неё не уйдет.

Вера появляется там, где невозможно знание, а незнание – невыносимо.

И всё же одно я понял наверняка: никогда ни о чём не жалей.

Жизнь и смерть – неразделимы. Умирает тот, кто жил, и живёт тот, кто умрет. А потому нелепо принимать одно, не принимая другого. За всё надо платить. За счастье платят разочарованием, за жизнь платят смертью. Но стоит ли жалеть об этом в минуту счастья, в минуту жизни? Не надо отравлять их сожалением. Мысли о недолговечности счастья губят его прежде времени; думающий о смерти – мёртв.

Всякое сожаление напрасно, но более всего – сожаление о неизбежном.

Возможно, Земля – всего лишь инкубатор, где высший разум выхаживает своих цыплят. Земная жизнь – период становления души. Потом опытные архангелы переберут наши души поштучно, больные выкинут, здоровые пустят в свой курятник.

И вся то наша земная жизнь будет припоминаться, как далёкое детство души.

На Земле живёт 7 миллиардов человек. Чтобы понять, много это или мало, попробуем хотя бы заглянуть каждому в глаза. Пусть на это уйдёт одна секунда. Итого 7 миллиардов секунд, что составляет больше 200 лет.

Да, пожалуй, – никакой жизни не хватит. А ведь это ещё цветочки! Что будет на Земле ещё через сто лет уже трудно вообразить. Нелегко будет отыскать уголок, где бы тебя не пихнули локтями, и никто не дышал бы в затылок.

Весьма мудро поступают китайцы, проводя политику демографического обрезания. Но это не решает проблему. Радикальных решений в сущности только два – третья мировая война или интенсивное освоение космоса и заселение солнечной системы.

Выбор в общем-то небогат. Надеюсь, политикам хватит остатков ума, и они запихнут подальше свои ядерные чемоданчики с красными кнопками.

Вот чего я никогда не понимал – почему существуют только семь нот? Почему именно семь? А не восемь, не десять? Тут какое-то недоразумение. Насколько богаче была бы музыка, если бы нот было в два раза больше! Правда на пианино стало бы в два раза больше клавиш, ну сделайте их в два этажа.

Если бы не проклятый медведь, который, как говорят, наступил мне когда-то на ухо, я бы всерьёз занялся этим вопросом. Мне просто непонятно, как эти несчастные композиторы ухитряются накропать что-то новое пользуясь столь жалкими средствами? Немудрено, что процветает плагиат.

Когда-то я бренчал на гитаре и очень удивлялся, что большинство песен отлично ложится на три-четыре аккорда. Это меня разочаровало, и я перешёл к поэзии. По крайней мере в словаре не семь слов. Уже хорошо.

Да, поэзия, поэзия… Говорят, в детстве каждый второй сочиняет стишки. Это что-то вроде детской болезни типа кори. Может быть, может быть. Если в музыке основная трудность – придумать что-то новое из несчастных семи нот, то в поэзии этой проблемы нет. Слов предостаточно, рифмы тоже в избытке.

Если с фантазией совсем плохо, можно рифмовать глаголы: сочинять – воровать, уходить – уносить и так далее. Даже Пушкин этим не гнушался, а какому-нибудь Пупкину – сам бог велел.

Притягивает к поэзии именно её кажущаяся простота. Заставляют бедного ребёнка зубрить по хрестоматии "скажи-ка, дядя, ведь не даром…" Или "мой дядя самых честных правил…". Рано или поздно ребёнку приходит в голову – а что здесь такого? Я и сам так могу. И начинается: "Я – поэт. Зовусь я – Цветик. От меня вам всем – приветик".