Полная версия
Дом слёз
И Лючиано понял, что сытое и красивое житье столицы – не более чем маска. И то, что астурианцы носят свои маски с удовольствием и гордостью. И благодарностью к магам. Они не забывают тех, кто поднимал страну из пепла и руин. Но и не забывают того, кто именно виноват в падении в руины. Астурийцы говорят – ложь многолика, а у истины нет лица. И ещё говорят, что истина носит маску правды. И сами с удовольствием следуют этой пословице, делая правду истиной. Или изо всех сил приближая то время, когда это произойдет. Что, в общем, одно и то же. И когда-нибудь этот город, яркий, праздничный и беззаботный, действительно станет таким. И это будет магия людей, магия надежды.
Лючиано ходил по инстанциям даже с некоторым удовольствием – с ним были неизменно вежливы. Пришлось посетить резиденции всех четырех орденов, дабы получить разрешение на посещение Дома Слез. Это оказалось не так уж легко. Маги берегли своих друзей и коллег, ставших невероятно уязвимыми.
И вот, наконец, последняя резолюция была поставлена. Лючиано ознакомили с правилами поведения на территории Дома Слез, где среди всего прочего под страхом чуть ли не смертной казни и гарантированного тюремного заключения сроком до двух лет запрещалось наносить его обитателям любой урон, будь то материальный, физический и моральный, а также любые оскорбительные высказывания, взгляды, интонации и жесты.
– Жестче, чем подготовка к приему у князя, – хмыкнул Лючиано.
Молодой маг, следивший за тем, чтобы Лючиано не пропустил ни одной строчки и понял все верно, ответил:
– Они там, как натянутые струны. Там совсем не так здорово, как можно подумать. Там дышать нечем. По крайней мере, магам. Это самое близкое к Той стороне место. И в то же время самое защищенное. От всего. И уйти оттуда невозможно. Одни тут же рассыплются прахом, другие просто умрут в течение недолгого времени.
– Простите, – пробормотал Лючиано. Он совсем не хотел обижать этого мага. Видно было, что его эта тема беспокоит, что тема Дома Слез – больное место. Маг замолчал, переводя дух. И добавил совсем другим тоном, немного извиняющимся:
– Я знаю. У меня сестра там. И прапрадед… Или прапрапрадед. Вечно путаю.
– А у меня брат, – ответил Лючиано.
Маг вытер лоб платком, проговорил, почти незаметно улыбнувшись:
– Тогда ты поймешь, почему и от чего я их защищаю.
Тем же вечером Лючиано купил билет на поезд до Трассены – ближайшего города рядом с Полем Пепла, на котором и располагался Дом Слез. Трястись в купе второго класса предстояло трое суток. Общительный Лючиано лишь надеялся, что ему попадутся интересные и разговорчивые попутчики. Молчания в дороге он не выносил. Лючиано как раз сложил вещи под полку и услышал два голоса в коридоре. Один, довольно высокий, но определенно мужской, раздраженно спросил:
– Второй класс? Хагал, вы меня убиваете. Я ведь сам видел смету, там было сказано: первый класс, без попутчиков.
Второй расстроенно пробасил:
– Учитель! Ну, разменял я его, что я, лорд какой, первым классом путешествовать?
– Вам прописан покой! А какой покой в четырехместном купе? На нижнем – будут дергать, проситься во время обеда посидеть, на верхнем – каждый раз спустись да подымись по шаткой лесенке.
– Учитель, а вы как в страну прибыли?
– Я? – удивился он. – Это здесь при чем? Через Багру, через Золотые ворота, естественно.
– Первым классом?
Обладатель высокого голоса раздраженно фыркнул.
– Между двумя мешками ханьского риса… Нелегально. На помощь братьям-некромантам. Это здесь при чем?
– Вот вам и стоит путешествовать первым классом. В виде компенсации.
– Скажешь тоже. Ты мне зубы не заговаривай, дорогой ученик. Лучше скажи, что купил на разницу? Небось, цветы невесте своей.
– Да не возьмись вы меня провожать, учитель, никто бы и не узнал о перепродаже билета!
– Ох, и подкаблучник ты, Хагал! – развеселился высокий голос.
Бас покаянно ответил:
– Я просто люблю ее. А она меня.
Дверь в купе раскрылась, и возникший дверях невысокий и изящный ханец, не старый и не молодой, цепко окинул взглядом купе и сказал:
– Ну, иди, герой любовных романов. Удачи тебе, ученик.
Стоявший за ним молодой человек одних примерно с Лючиано лет спокойно ответил:
– Благодарю, учитель.
И, кивнув Лючиано, опустился на вторую нижнюю полку.
Ханец ушел, поезд тронулся, верхние полки в купе так и остались пустыми. Первым не выдержал Лючиано, представился, протягивая руку. Его попутчик ответил на рукопожатие:
– Меня можно называть Хагал.
– Я еду в Дом Слез, навестить брата, – поделился сокровенным Лючиано.
– Интересное совпадение, – ответил Хагал. – Я еду туда же. Лечиться.
– О, – сочувственно ответил Лючиано. – А что с вами случилось, если вас не задевает эта тема, конечно…
Хагал пожал мощными плечами. Вообще, весь его вид говорил о силе. Пожалуй, Лючиано ему в этом проигрывал.
– Да так, – неопределенно ответил он, рассматривая свои крупные руки. – Производственная, можно сказать, травма. У всех случается.
Лючиано рассмеялся.
– В моем случае производственная травма – заноза в пальце.
– Так ведь и производства разные. Я вот как бы произвожу для мира покой и благолепие. И отсутствие мертвяков.
– Очень полезное производство. Если бывает производство с приставкой «не».
– Думаю, бывает, – серьезно сказал Хагал.
Через полчаса они уже непринужденно болтали. Лючиано знал свою слабую сторону – рот у него не закрывался. С другой стороны, это можно было считать и положительным качеством, Лючиано умел располагать к себе. Когда он устроился учеником к резчику по дереву, именно это угнетало его больше всего – то, что во время работы не поговоришь. Но превращать кусок мертвого дерева в красивую вещь гораздо интереснее, чем продавать. Как ему, предлагал мастер. Вот Хагалу, по всей видимости, для душевного комфорта такое количество слов не требовалось Говорил он мало, но как-то значительно. Чувствовалось, что за скупыми фразами прячется работа ума. Даже если в этот момент Хагал травил анекдоты.
– Едут в одном вагоне маги Света и маги Разума. Маги Света купили билеты на каждого, маги Разума один на десятерых…
– Ушел муж на работу, а жена…
– Пришла к некроманту смерть, он ей и говорит…
Спать легли рано. Хагал вдруг вспомнил, что ему прописан покой, и через десять минут уже мирно спал. Лючиано выключил свет и долго смотрел в окно. Ни одного огонька. Только кое-где освещенные неровным светом луны руины. Он зевнул и подумал о том, что для таких вот случаев стоит изобрести радиокристалл, передачи с которого слышны только одному человеку. Когда кто-то рядом спит, а скучно невероятно… Лючиано тоже лег, убаюканный мерным движением. Снился ему Герайн, совсем юный, в своей форменной мантии. Он стоял на каком-то лугу и прижимал к груди охапку ярких осенних листьев.
* * *Чужие слова лезли в голову, одно за другим. Стоило чуть-чуть расслабиться, и сознание Герайна уплывало. Покачиваясь на успокаивающих волнах Бездны. Перемещалось в другую плоскость, внутрь собственной черепной коробки, где он, Герайн, был лишь тенью. Распластанной на внутренней стороне черепа, а его мысли – юркими сколопендрами, каждая, наверно, метра два в длину. Они появлялись и исчезали в окнах пустых глазниц. А под ногами шуршали опавшие листья.
Герайн тряхнул головой, растрепал волосы. Здесь нельзя расслабляться, нельзя! Иначе Бездна поглотит то, что от него осталось. Бездна без дна… Он станет пищей для твари, желающей воплощения. Он чувствует ее голодный взгляд. А может и не стоит сопротивляться? Разве быть ничем не лучше, чем быть запертым здесь кем-то… чем-то?
– Мы скользим по жизни в облаке внимания, – опять чьи-то чужие, сухие, безжизненные мысли. – Внимание определяет то, что выделить из массы звуков, красок, мыслей, впечатлений, встречающихся нам на пути. Как? Путём сортировки по принципу: может быть – не может быть. Таким образом, в программу жизни включается механизм веры. Кто из нас не верит в смерть? А смерть верит ли в нас?
Как, оказывается, Герайн был начитан… Он не помнил и половины всей этой философской галиматьи, которой кормил его теперь воспаленный мозг.
– Всё дело в том, что мы, подобно детям, разбирая мир на отдельные пазлы, мним, что вот мы соединим все составляющие части, и получим желанное Единство. Но это ошибочное представление. Мало того, что есть влияние наблюдателя, открытое магами Разума уже давно…
Да, да, это он помнит. Влияние наблюдателя… То, что мы называем реальностью, – это мягкая, податливая и пластичная субстанция. Подвластная любым изменениям и с готовностью подстраивающаяся под наши чаяния и убеждения. Герайн хмыкнул. А ему вот не подчиняется… Больше не подчиняется. Только сколопендры снуют по выбеленным костям черепа. Бедные сколопендры. Мозг съеден, им нечем питаться. Черные, жирные сколопендры. Пока они сыты.
Герайн вспомнил свои мучился над учебниками. Он делал бесконечные задания, позволяющие расширять сознание, управлять собой и миром в мелочах. Тогда в мелочах… Поначалу каждое задание кажется бредом. «Представьте себя в форме овала, а затем поместите в треугольник». Что это, о чем? Но это единственный способ заставить свое сознание вылететь из тела, как пробку из бутылки. Герайн жаловался, не всерьёз конечно, отцу на задания для идиотов. Отец говорил:
– Хорошенько поешь и ложись спать. Чтобы во всем разобраться, надо хорошо кушать и спать.
Герайн слушался, ложился на нижнюю полку двухэтажной кровати – на семилетие Лучик отвоевал себе право спать наверху – и под воспаленными веками вновь и вновь овалы помещали себя в треугольники. А мир превращался в огромный музыкальный инструмент, где каждая малая частица – струна. Пальцы подрагивали от желания сыграть на этих струнах. Но когда Герайн просыпался, это ощущение уходило. Везет же светлым и темным, думал он, лениво пиная кожаный мяч в обществе Лучика. Им для совершения магии нужно раскачивать не разум, а эмоции. Магам Света вообще нет нужды слишком сильно приближаться к Бездне, а некроманты приходят сюда, следуя по дорогам предсмертного ужаса. Как твари, только наоборот…
Но однажды он прорвался сквозь эти бессмысленные задания, поднял голову от учебника и поразился хрустальной хрупкости мира вокруг. Его логичности, гармоничности, тому, как одно действие рождает другое, тому как…
– Как красиво… – шепнул он и поразился тому, как пошло и неуместно звучат эти слова сейчас. Ни на одном языке не было слов, способных объять, выразить это необъятное. Недаром маги говорят: «Объясняя – лишаем смысла». Каждый маг проходит путь открытия силы сам по себе. Следы идущих впереди так легко заносит песком. Одно спасает – знание, что этим путем уже ходили…
Через неделю Герайн сдал вступительные экзамены. Разумеется, блестяще. Его сразу перевели на второй курс – оказалось, что весь первый год студенты именно этим и занимаются – пытаются увидеть мир во всем своем многообразии и красоте посредством магических практик. А если повезет – ещё и найти свое место в нем. Тогда он своего места не увидел. Потом, позже, на четвертом курсе, когда скопленные отцом деньги начали таять, один из преподавателей предложил вступить в орден Разума. И Герайн согласился. Учебу ему оплатили, выдавали стипендию. И ждали, конечно ждали, ответного хода – возвращения на родину, в Астурию. Никто не делает благодеяний просто так. Да он и сам этого желал. Конечно, теперь перед ним открывались заманчивые перспективы – магов такого уровня вне орденов было мало. Он мог бы заниматься чем угодно: охраной, сотрудничеством с полицией, искусством, прикладной магией… Везде у него не было бы отбоя от заказчиков.
Но Герайн вернулся домой. На свое место. И знал, что поступил правильно. Даже теперь.
– Знаешь, как я тебя люблю? – спросил Лучик, семилетний мальчик, стоящий так близко к Герайну и так от далеко от него, на самом горизонте. Ноги его утопали в серебристой траве. Черная жирная тень колыхалась за спиной, иногда приподнимаясь. Герайн молчал, наблюдая потуги твари выглядеть человеком. Потом сказал:
– Так же сильно, как я тебя, Лучик.
* * *Лючиано проснулся от собственного храпа – он замерз под тонким казенным одеялом, заложило нос. Астурия гораздо севернее Винетты, здесь холоднее. Из форточки немилосердно дуло. Он повернулся на бок, пытаясь устроиться в такт движению поезда, скользнул взглядом по спящему Хагалу и подскочил, чуть не ударившись головой о верхнюю койку. В неверном свете луны уродливая тень, склонившаяся над Хагалом, казалась скорее нелепой, чем страшной. По крайней мере, до того момента, пока мозг Лючиано не проснулся. Тень повернула голову в сторону Лючиано, прошамкала так, что он едва понял:
– Он убил Энни. Мою дочь. Мою послушную дочь. Мою хорошую девочку.
Хагал, кажется, не дышал. Лючиано цветисто выругался. Вначале на виннетском, потом на астурийском. Герайн говорил, что ругательства могут отпугнуть нечисть и нежить. Что следует сменить эмоции – страх на злость. Лишиться привлекательного запаха жертвы. Шутил он или нет, пойди пойми. Потом Хагал одним движением сел и схватил нависшую над ним тень. Та захрипела, вырываясь. А глаза у Хагала светились в темноте…
– Вырвались из-под надзора, миссис Бейли? – спросил он хриплым со сна голосом.
– Ты убил мою Энни! – отвечала тень. – Убил! Убил!
– Вольно же обвинять в своих ошибках всех вокруг, кроме себя, – ответил Хагал, щелкая пальцами свободной руки и зажигая висящий под потолком осветительный шар. Мертвенный, голубоватый свет залил крошечное помещение. Тень на поверку оказалась немолодой растрепанной женщиной. Вовсе не страшной. На всякий случай Лючиано еще раз заковыристо выругался. Отвел душу. Хагал, все так же держа женщину за шею, сел, поудобнее устраиваясь, попросил:
– Лючиано, позовите проводника, пожалуйста. Пусть он приведет сюда этих горе-сопроводителей леди Бейли.
Лючиано кивнул, нашарил сброшенные туфли, отворил дверь купе. Поезд резко дернулся и остановился.
– Это ещё что такое… – начал Хагал и осекся. Женщина, которую он все ещё держал, вывернулась из хватки, по – видимому, укусив его за запястье, и бросилась к открытой купейной двери. Несмотря на то, что была она маленькой и сухонькой, сил ей вполне хватило на то, чтобы сбить Лючиано с ног и, перепрыгнув его, помчаться по коридору. Хагал вылетел из купе за ней, запнулся о растянувшегося на полу Лючиано, упал, ударился носом, коротко рыкнул и подскочил. Из остальных купе начали выглядывать пассажиры.
– Это возмутительно! – кричал один из пассажиров. – Мы платим такие деньги!
– Да они пьяны!
– Высадить их, и дело с концом…
Хагал достал из кармана мятых брюк эмблему некромантов – черное солнце, на серебряной цепочке.
– Всем оставаться на местах, – хорошо поставленным командным голосом крикнул он. – Вы мешаете обезвреживанию мага – преступника. И под нос шепнул так, что услышал только стоящий рядом Лючиано: – Вот старая карга. Куснула от всей души…
Наконец, объявились проводники, помогли разогнать пассажиров по купе. Лючиано сделал вид, что он в курсе всего происходящего и вообще наипервейший помощник Хагала. Некромант на него внимания не обращал.
– Обыскать поезд, – сказал он. – Далеко она не уйдет.
И его послушались. И проводники, и усатый вагонный стражник в кителе поверх халата и блестящей каске. Хагал хотел, кажется, сотворить какое-то заклинание, но вдруг зашипел, схватившись за плечо. Откуда-то вынырнули двое магов в зеленых мантиях, один из них бросился к нему.
– Вам нельзя напрягаться, господин Хагал! То, что вы отвоевали право ехать в Дом без сопровождения, не значит, что…
– Формально вы уже наш пациент, – второй маг положил руку на плечо некроманта, и, кажется, сумел ему помочь. Хагал перестал кривиться и морщиться. – Мы несем за вас ответственность.
– Хороши ответственные лица, – огрызнулся Хагал скидывая руку с плеча. – Не ваша ли подопечная меня только что чуть не убила?
Маги в зеленом смешались.
– Помогайте теперь свою потеряшку искать.
Они двинулись вперед по вагону, Лючиано за ними. Хагал искоса взглянул.
– Все маги – сумасшедшие. И сумасшествие делает нас сильнее. Ненадолго, пока не убьют. Когда оно под контролем – все в порядке. Когда нет – получаются вот такие вот… как госпожа Бейли. Между прочим – троюродная племянница магистра ордена Света, лорда Элмириона. Ему в родне некроманты ни к чему. Брезгуют… Мы ведь почти что могильщики.
Они шли из вагона в вагон. Впереди один маг в зеленом, потом Хагал, вооружённый кинжалом, клинок которого едва заметно светился. Потом Лючиано, трепетавший от восторга, что удалось нечаянно-негаданно поучаствовать в таком приключении. За ним испуганно озирающийся второй маг в зелёном.
Хагал остановился, сделал знак замолчать. Из вагона, который находился впереди, слышался невнятный шум. Чей-то смех, звук, похожий, пробку выскочившую из бутылки игристого вина.
– Впереди вагон-ресторан, – сообщил маг в зеленом, стоящий позади Лючиано.
– Старушка празднует побег? – неловко пошутил маг, идущий первым.
Шутка вышла несмешная, но Лючиано почувствовал, как невольно губы разъезжаются в ухмылке. И маги, все трое, тоже усмехались. Пока не услышали крик. Душераздирающий, и чем дальше, тем меньше похожий на человеческий.
Все помчались вперёд. Хагал остановился, ударил пяткой по ближайшей двери пустого купе, неведомым образом открыл. Схватив Лючиано за ворот рубашки, втолкнул его внутрь и сказал:
– Сиди и не высовывайся. Не хватало ещё притащить твоему брату твой труп. Ему и так несладко.
В купе заглянул один из магов в зелёном, вежливо улыбнулся:
– Вы поспите чуть-чуть…
Лючиано почувствовал, как тяжелеют веки. Бросил взгляд – за окном понемногу светлело. И тут сон сняло как рукой: госпожа Бейли, свесившись, вероятно, с крыши, смотрела и улыбалась. У неё были редкие, слишком крупные для человека зубы, глаза-щелочки и длинная жидкая косица.
– Там, – проговорил Лючиано и вытянул вперёд дрожащую руку.
Хагал рванул к окну. Заскрипел и, кажется, треснул под тяжелой ногой некроманта откидной столик. Он, не раздумывая, разбил стекло, чуть было не застрял в окне, изодрал рубашку, но всё же выбрался. Маги в зелёном топтались в коридоре, что-то кому-то объясняя. А Лючиано снова страшно хотелось спать. И он уснул, успев перед этим подумать, что это нечестно со стороны магов – вот так погружать его в сон. Ему снова приснился Герайн.
* * *В виннетской академии магии готовили кого угодно, только не магов – пришёл к выводу Герайн, едва войдя в ряды послушников ордена Разума. Их обучали в семинарии, одной на два ордена, Тьмы и Разума, носившей романтичное название Дом Снов. Старинное здание на пересечении двух улиц: Звёздной и Снов, давшей семинарии название. На первой же лекции им заявили, что таких, как они, ученых-академиков, легче убить, чем переучить. Но сейчас каждый одарённый на счету, и поэтому наставники постараются.
– Вот снобы, – восхитился тогда сосед Герайна по столу.
Герайн был с ним, конечно, согласен, но… Он и сам чувствовал себя там кем угодно, но только не магом. Он стал бы мастером Разума, крепко стоящим на своих двоих, хорошо зарабатывающим и видящим в магии лишь инструмент. Может, так и лучше, но Герайну претил такой подход. Он чувствовал, что магия – это нечто гораздо более сложное, чем законы материальной стороны мира.
На следующей лекции преподаватель обрадовал послушников тем, что его дисциплина – теория магии – совершенно бессмысленна. Он сидел на краю стола и беззаботно болтал ногами:
– Теория магии, как известно, является набором бессмысленных ответов на нерешаемые вопросы.
И как тут учиться, скажите на милость?! Те, кто не выдерживал, уходили из послушников в ремесленную магию молодых государств, возникших после развала Астурийской империи. Маги-ремесленники тоже были нужны, как воздух. Особенно теперь, когда семимильными шагами начала развиваться механика. Когда заполнявшая кристаллы магия стала топливом для причудливых машин. Теперь не было нужды становиться магом, понемногу отказываясь от человеческого в себе. Чтобы не сойти с ума, достаточно сливать излишки магии в кристаллы, получая за это неплохие деньги. Можно было жить, не беспокоясь ни о чем… Пока другие воюют за тебя.
Ибо Бездна, Бездна не перестала существовать от того, что кто-то не желал ее замечать.
Герайн, как заворожённый, слушал лекции про болезни разума, которым подвержены и маги, и обычные люди, много думал о том, насколько все связано. Так связано, что и не определишь, что именно стало толчком к тому или иному психическому расстройству – сбой в организме или пронизывающий весь мир ветер из Бездны? Герайн не мог оставаться в стороне. Не мог и не сражаться. Мать хотела для него долгой, спокойной, обеспеченной и счастливой жизни. Но он не видел смысла в таком полурастительном существовании. Ха! В полурастительном не видел, а в теперешнем, растительном? Тело отдельно, разум отдельно. Так себе веселье.
Об этом лучше не думать. Не думать! Не думать. Не то сколопендры в черепе начинают двигаться слишком быстро – это неприятно.
Однажды он почувствовал, что именно переживают путники, забравшиеся на самую высокую вершину из тех, что могли себе представить. И сквозь трепет и невообразимый восторг, едва переведя дух, обнаружили, что там, за этой вершиной, ещё одна. В два раза выше. В ту секунду захотелось шагнуть в пропасть, вниз, ощутить краткий полёт, а за ним – ничего, полный покой.
Он знал, что это одно из тех чувств, что приносят с собой ветра из Бездны, знакомое и магам, и людям. Добрые чувства оттуда не приходили, а если и попадали под влияние Бездны, то совершенно преображались: любовь становилась похотью, вера – слепым фанатизмом, любое чувство приобретало порочную суть. Как тут определить – чудовища из Бездны его извратили или они лишь разожгли тлеющие искры, чтобы приготовить обед из души и разума подвернувшегося им человека?
А как было бы просто: добро – внутри человека, а зло приходит извне. Как это было бы хорошо. Придумать, что Бездна не только злобна и голодна, а еще и обладает волей и разумом, расставляет силки. Но нет, Бездна не более разумна, чем какое-нибудь простейшее, вроде инфузории. Огромной инфузории, реагирующей на раздражители: свет, пищу, холод, жару. Беда в том, что пищей ей служат человеческие эмоции, что она всё-таки неразумна и не умеет расставлять силки осознанно. Впрочем, ничто не мешает людям скармливать ей самих себя.
Ещё одна цитата выплыла на поверхность из памяти, сухими листьями царапая горло, и Герайн не стал ей противиться, сказал:
– Мы глядим в Бездну – у нас кружится голова – мы готовы умереть. Тот, кто сделает последний шаг, – тот добьется желаемого. Желаемого Бездной.
Он постоянно слышал этот пресловутый зов Бездны и, стиснув зубы, не отвечал на него. Черное солнце, как всегда в зените, морозило и обжигало одновременно. В желудке чувствовалась приятная сытость. Должно быть, там – в далеком мире материальных предметов – его тело покормил с ложки какой-нибудь брат-утешитель.
Герайн представлял себе жизнь своего тела, пустоглазого, послушного воле присматривающих за ним. Подумал о том, как жалко он выглядит… Но хотел ли он смерти? Небытия? Нет, не хотел. Он хотел бороться – если не победить, то хотя бы не проиграть. Хотел существовать хотя бы так, в собственных мыслях. Возможно, глупо и недальновидно обрекать себя на долгие мучения, но это лучше, чем вечная пустота. Пусть даже тогда некому будет страдать и раздумывать, и все это не будет иметь никакого смысла.
Ха! Будто сейчас оно имеет какой-то смысл…
* * *Выбравшись на крышу поезда, Мартин подумал, что зря в пылу погони сбросил куртку. Ещё и плечо противно ноет. Леди Бейли никуда бежать не собиралась. Хихикала себе, свесив ноги и баюкая оторванную голову повара. Она обернулась к Мартину, странно постаревшая и пострашневшая, сообщила:
– А Энни считает, что поезда живые.
– Очень мило, – пробормотал Мартин, сплетая пальцами ловчую сеть. Заклинание не столько боевое, сколько бытовое, зато его сложно засечь.
Леди Бейли засмеялась.
– Ты это прекрати, мальчик. В бытовой магии я шелковинку съела, и не одну.
– Вы злодейка, леди Бейли, – ответил Мартин, бросая полусплетенную сеть. Она тут же расползлась, становясь тем, чем была – воздухом, росой, предутренним туманом… – Одно дело здоровым мужикам головы отрывать, а другое – есть беззащитных шелковинок.
Леди Бейли по-девически кокетливо хихикнула, поправляя локон. Пальцы Мартина сжали висевшее на цепочке черное солнце. Остро заточенные лучи были неплохим оружием на случай, если придется сражаться с живыми. Магам запрещено носить оружие, способное убить человека, не оставляя при этом следа личной магии, по которой можно отследить убийцу. Да Мартин никогда и не планировал убивать, но его учитель считал, что глупо ходить среди людей безоружным. На его далекой родине, в Ханьской империи, в оружие обожали превращать любые предметы: веера, пояса, заколки для волос, каблуки туфель, украшения… И пользоваться этим не умел только ленивый. Искусством метания «лезвия, скрытого в руке» – в данном случае, носимого на шее – Мартин более или менее овладел. И совсем недавно почти перестал об это лезвие чуть что резаться…