Дом слёз

Метать его можно было двумя способами. Один назывался мудрёно, второй – ещё мудрёнее. И разница состояла в том, что в первом случае лезвие во время полета вращалось, а в случае применения второго способа – нет. Лишь бы рука не подвела.

– Энни считает, что поезда живые, – повторила леди Бейли. – Что поезда – это железные драконы с большими горячими сердцами.

– Энни, вероятно, маг, – ответил Мартин. – И видела магически заряженные кристаллы, которые двигают весь этот механизм.

– А вот разума у них нет, – печально сказала леди Бейли. – И к лучшему. Зачем поезду разум?

Раз-два-три… Мартин почувствовал, что готовую к броску руку кто-то удержал. Он обернулся, почти оступился, но был пойман за запястье. Рядом стоял лорд Рейнхальд. Аметистовые слезы сияли в уголках закрытых глаз его маски.

– Что вы… – голос охрип. – Что вы здесь делаете, магистр?

Он отпустил руку Мартина, опустился на колени перед обезумевшей леди Бейли, отложил подальше окровавленную голову, которую она держала в руках. Очистил запачкавшиеся в крови белые перчатки одним коротким заклинанием.

– Элен, – тихо сказал магистр. – Ты помнишь меня, девочка?

Что-то мелькнуло в её лице. Что-то почти нормальное.

– Конечно, – сказала она, застенчиво улыбаясь. – Вы приходили ко мне сразу после войны, по настоянию дяди. Запечатали мою силу.

– Помнишь, о чём мы с тобой говорили, Элен? – всё так же вкрадчиво продолжал магистр.

Хагал переступил с ноги на ногу. На него не обращали внимания.

– Помнишь, о чём мы говорили, Элен?

– О вашем сыне, магистр…

– Мне жаль, что Энни мертва, – сказал он, беря неудавшуюся некромантку за руку, вынуждая её подняться. Леди Бейли подчинилась, лицо её разгладилось, почти перестав быть уродливой маской.

– Энни мертва? – спросила она удивленно. – Вы были на дне её имянаречения, помните?

Магистр привлек её к себе, прижал к груди.

– Всё будет хорошо, Элен. Однажды ты встретишься с ней…

– В доме на берегу моря? Там, где всегда осень?

Голос магистра звучал глухо.

– Да, Элен. Энни будет ждать тебя…

Леди Бейли затрясло. Она заплакала, вцепилась пальцами в рукава робы магистра. С его головы соскользнул капюшон, и длинные, густые, серебряные волосы рассыпались по плечам. Они тускло светились. Такое бывает с очень сильными магами – когда магия уже не умещается в бренном человеческом теле, ищет выхода. Плач леди Бейли сменился хихиканьем, от которого одновременно вздрогнули и Мартин, и лорд Рейнхальд.

Она оттолкнула от себя магистра.

– Старый дурак! Ты думал, мне нужно твое притворное милосердие?

Она вывернулась. Легко, словно ничего не весила, спрыгнула с крыши вагона. Магистр бросился за ней. Мартин на мгновение помедлил. Голова повара неистово вращала глазами. Он упокоил то, что осталось от бедняги. С крыши вагона Мартин спрыгнул с меньшим изяществом, чем магистр, чья серая роба мелькала неподалёку. Он крепко держал беглянку за плечи.

– Где ты всего этого нахваталась, ответь, во имя Хозяина и Хозяйки?

Она рассмеялась.

– Ты думаешь, что схоронил всех своих врагов, магистр? Есть те, кто не простит тебе ни мира, который ты строишь на костях, ни смерти тех, кого ты предал. Проклятый…

– Проклятый принес себя в жертву, глупая женщина! Он был согласен с тем, что я делаю. Кто дал тебе знания? Это сектанты? Ждущие? Отвечай!

Леди Бейли молчала. А потом заговорила без всяких ужимок и хихиканий.

– Энни любила поезда. Говорила, что они живые. Она видела, как бежит по трубкам магия и оживляет поезд, да?

– Я не знаю, – устало ответил магистр.

– Вы похожи на механизм, лорд Рейнхальд. Вы так же бездушны. Что произойдет, когда в вас кончится заряд?

– Вероятно, я упаду и умру на месте, – ответил он. – Но это произойдет не раньше, чем я перестану быть нужным своей стране.

– Убейте меня, лорд Рейнхальд, прошу вас. Я все равно ничего не скажу.

Он покачал головой.

– Нет, Элен, нет. Ты будешь жить. Жизнь лучше смерти.

– Любая?

– Любая.

– Мне говорили, вы убили Проклятого…

– Нет, – ответил лорд Рейнхальд, и Элен Бейли обмякла в его руках. – Я его не убивал.

Он обернулся, крикнул:

– Хагал! Дело принимает скверный оборот. Я ухожу. Меня здесь не было вовсе. Преступницу поймали вы.

Мартин коротко поклонился.

– Мне надо спешить, – сказал магистр, возвращаясь к поезду.

– Простите, – окликнул его Мартин, закинув тело леди на плечо. – Не могу понять, как вы здесь оказались, мой лорд?

– Я пришел Бездной. И уйду так же.

– Я думал, – начал было Мартин, стыдясь своего невежества, – что для прохода через Бездну нужна специальная подготовка.

– Я достаточно силен, чтобы не нуждаться в дополнительной стимуляции. Впрочем, – магистр поднял голову, глядя на вагон, к которому они подошли, – переходить из одного состояния в другое достаточно удобно на скорости.

Он отступил на пару шагов назад и легко, по-кошачьи пружинисто, вспрыгнул на крышу вагона. Только шелковая роба взметнулась и легла аккуратными складками. Хагал заметил, что магистр все это время был босиком.

– Господин Хагал! – бросились к нему целители в зеленых мантиях. Очень вовремя: плечо под тяжестью леди Бейли принялось ныть.

Когда он обернулся, магистра уже не было видно.

Глава 3

Женщина шла по ухоженной дорожке, ведущей к главному корпусу Дома Слёз. День только начался, светило солнце, пели птицы, но хрупкая фигурка в потрёпанной, местами грязной мантии, торопливо шагающая через огромный пустой парк, была словно полускрыта тенью. Следом за женщиной невысоко, чтобы только не примять травы, летел огромный, окованный железом сундук. И то, что было внутри него, желало выбраться наружу.

Она поднялась на крыльцо – рядом тяжело опустился сундук, – смахнула тыльной стороной ладони пот со лба, поправила посеревшую повязку на левом глазу. Спросила:

– Есть кто живой?

За её спиной засмеялись:

– Здесь, в Доме Слёз? Лишь живые мертвецы. Одни из них честно лежат в земле и удобряют почву, другие – притворяются, что всё ещё живы.

Женщина сказала:

– Мне всё равно, – рукой указала на ящик. – Здесь лежит младенец. Не живой, но и не мёртвый. Магистр приказал привезти его сюда.

– И что с ним следует сделать? – спросили за её спиной.

Она устало развела руками.

– Понятия не имею. Предполагается, что здесь лечебница. Вероятно, вы должны его лечить.

– Лечить от смерти?

– Мне всё равно, вылечите вы его или нет, – сказала и ушла.

Может быть, она бросила прощальный взгляд на оставленный сундук, а может, нет… А может, всё было совсем по-другому. Не было тогда главного корпуса с высоким крыльцом. Новых пациентов принимали во времянке у ворот – там, где теперь клумба в виде павлина с роскошным хвостом из цветов. И никто не смеялся за спиной женщины с сундуком, ведь Мертвеца, главного шутника Дома Слёз, тогда ещё не существовало. И, может быть, у женщины тогда оба глаза были на месте.

А вот сундук был точно. И младенец, не мёртвый и не живой, был в нём тоже. Первые несколько лет лекари не знали, что с ним делать, потом, после долгих попыток, смогли довести его тело и разум до состояния более или менее взрослого человека. Он был невысок, не особенно приятен лицом, и с живым человеком его можно было спутать разве что в полной темноте, но зато он не бросался на людей, не нуждался в утолении голода ни плотью, ни кровью, ни магией. Имени у него не было, только прозвище – Мертвец.

Иногда его навещала та одноглазая женщина, мастер Игла из магического ордена Тьмы. Поговаривали, что когда-то она была невероятно красива. И даже сейчас отголоски этой редкостной красоты угадывались в исполосованном шрамами лице. В её чертах Мертвец видел отражение своих, как в пыльном и кривом зеркале. Мастер Игла приносила ему собственноручно приготовленные сладости. На каждом печенье Мертвец, благодаря своим обостренным чувствам, видел отпечатки её рук, а на её руках – остатки муки, имбиря и меда. И хотя вся человеческая пища была для него не слаще комка глины, это печенье он ел. Ел и давился под обиженным, злым и раздражённым взглядом своей гостьи.

И в тот день она тоже пришла, как всегда, раздражённая и срывающая свое раздражение на нем. И, как всегда, Мертвец вскочил ей навстречу, роняя на пол гадальные карты – своё новое увлечение. Как всегда, мастер Игла сказала:

– Магистр Рейнхальд приказал навестить тебя.

И он, как всегда, ответил:

– Я рад вас видеть, мастер. Право, не стоило утруждаться, – и не удержался от шпильки: – Я поблагодарю магистра за заботу в следующем письме.

Она прошлась по комнате, оглядывая большое, полупустое помещение – нечто среднее между кабинетом и библиотекой. На стенах акварели – предпоследнее увлечение Мертвеца. Много шкафов с книгами, стол, стулья, узкий диван, пушистый ковёр на полу. И никакой кровати. Мертвецу она была без надобности, а читать он предпочитал, растянувшись на ковре. Мастер Игла раздраженно спросила:

– Твой брат-утешитель сказал, что ты подал документы в университет? Опять?

– А что мне ещё делать, мастер? – ответил Мертвец, с некрасивым удовольствием наблюдая, как она дернулась, услышав это обращение из его уст. – Стоять в углу и покрываться пылью?

Мастер подошла к окну, оперлась руками в перчатках о низкий подоконник.

– Здесь исполняют любые прихоти пациентов, это правда, – сквозь зубы ответила она. – Но большинство из них воевали, получили свои болезни не просто так, пострадали от…

– А я разве не пострадал? – удивился Мертвец. – Если бы не война, я родился бы нормальным.

Мастер не дала ему договорить, со всей силы ударила кулаком по подоконнику, так, что зазвенели стекла.

– Если бы не война, тебя, отродье, и вовсе бы не существовало, – она сорвалась на крик, и в крике этом были слышны злые слёзы.

В дверь тут же постучали.

– Войдите, – пригласил Мертвец.

На пороге стоял брат-утешитель, приставленный к Мертвецу, и растерянно улыбался. Он был молод и ревностно относился к своим обязанностям – утешал и развлекал Мертвеца и двух других своих подопечных, как мог.

– Мы не ругаемся, – уверил его Мертвец. – А если и так, я не сахарный – не растаю.

Брат-утешитель продолжал топтаться на пороге.

– Госпожа… мастер… – наконец промямлил он. – Можно вас на два слова?

Мастер Игла повернулась к нему, произнесла ледяным тоном:

– Что случилось?

Брат-утешитель разыграл целую пантомиму: слишком заметно подмигнул, скосил глаза в сторону Мертвеца и шепнул:

– Такие новости… не при нём. Я должен охранять его покой.

– Я всегда говорила, – поджала губы мастер, – что ставить всех здесь живущих в одинаково привилегированное положение – несусветная глупость. Но у магистра слишком доброе сердце. Говорите, что случилось. Он не сахарный – не растает.

Мертвец усмехнулся, услышав из её уст собственное выражение. У брата-утешителя новость была готова сорваться с языка и легко сорвалась:

– Около получаса назад… одного из пациентов, мастера Тристана из ордена Грозы… нашли мертвым…

– Когда его видели в последний раз живым? – тут же спросила мастер, стремительно подходя, почти подбегая к брату-утешителю.

– После завтрака…

Мастер качнула головой.

– Значит, у этого – алиби, я уже была здесь. Хорошо.

И ушла, даже не кивнув на прощание. К тому времени, как Мертвец пришёл на берег озера, труп уже унесли. У мастера Тристана была хорошая смерть, очень хорошая. Его тело обнаружили на берегу озера, куда он каждый день ходил кормить уток. На скамейке под магической сливой, цветущей круглый год и никогда не приносящей плодов. Он улыбался, умирая – так сказал Мертвецу приятель из ордена Разума. Улыбался, будто обрёл свободу. И никто в Доме Слёз не плакал. Мастеру Тристану завидовали. Никто не плакал, кроме его ручного зверька, шелковинки – его верного компаньона. Он к следующему утру околел.

Вечером Мастер Игла заглянула к Мертвецу. От неё пахло магией Тьмы и соприкосновением с Гранью мёртвых, с долиной теней. Должно быть, она допрашивала труп.

– Ради Хозяина и Хозяйки, – сказала она, снимая и надевая перчатку на руку. – Ни во что не вмешивайся.

– Хорошо, – ответил Мертвец.

Мастер Игла постояла какое-то время молча, глядя сквозь Мертвеца, потом добавила каким-то другим, незнакомым тоном:

– Ешь печенье и ни о чём не беспокойся.

– Хорошо, – повторил Мертвец.

Игла покачала головой и вышла из комнаты. Мертвец слушал, как шелестит её мантия и цокают подкованные каблуки армейских сапог. Он позвал брата-утешителя, отдал печенье ему. Зачем-то сказал:

– Когда моему телу и сознанию было лет пять, я думал, что мастер Игла приходится мне матерью.

– А теперь? – спросил брат-утешитель.

А теперь Мертвец просто это знал. Он хранил в коробке из-под красок её вещи: носовой платок, пуговицу и приготовленное для него печенье, отвратительное на вкус, но такое ароматное.

В ту ночь весь Дом Слёз спал крепче обычного. Спали под действием успокаивающих чар даже самые буйные пациенты – те из них, которые давно потерялись в лабиринтах своего разума. Спали и те, кто был в ясном сознании, но для кого жизнь в этом гнилом месте, лишённом естественного течения магии, была мучительна. Спали целители – удивительные люди, настоящие подвижники магической науки, которые действительно пытались облегчить жизнь обитателям Дома Слёз. Ещё бы забыть, что многие из них проводили бесчеловечные опыты во время не так давно закончившейся войны… Но не стоит о прошлом: в конце концов, благодаря тем временам они накопили знания, которые теперь позволяли если не спасать, то продлевать и делать сносной жизнь страдающих всевозможными магическими недугами. Одних калечили, других лечат…

Дом Слёз спал. Его обитатели забылись в нервном сне, пытаясь хоть на время вычеркнуть, отменить сегодняшнее событие – смерть своего собрата. Первую смерть на территории Дома со времени его основания. Им ведь обещали, что здесь, за кованым забором, среди цветочных аллей и высоких дубов, им не придётся страдать вовсе или лишь в малых, терпимых дозах. Их обманули, лишили последней надежды. А ведь всего за месяц до этого целители и пациенты вместе праздновали победу, неожиданную и оттого драгоценную – исцеление мистера Кайена из ордена Света. Его привезли сюда несколько лет назад, лишённого ног, рук и зрения. Из Дома Слёз он ушел на своих двоих, и взгляд его был остёр, как прежде, а может, и ещё острее. И рука его, как и прежде, была сильна, и магия его слушалась, а ведь целители считали, что приращённые конечности и новые глаза будут работать только здесь… И вот, пожалуйста – будто в противовес этому нежданному и необъяснимому чуду, в Дом Слёз пришла смерть.

Наверное, это было нечестно со стороны чуда – дать надежду, а потом отобрать, но жизнь такова: где прибыло, там и убыло… Дом Слёз спал, придя в себя после сегодняшних похорон, не спал только Мертвец. Он редко спал – это действие требовало от него недюжинной силы воли, качаться на волнах сна ему скорее не нравилось. К тому же он имел отвратительную привычку проходить в чужие сны и застревать в них надолго… Мертвецу это не нравилось. Бродить ночью по Дому одному было скучно, и Мертвец жёг один осветительный шар за другим, повергая кастеляна в горестные подсчёты убытков. А ещё он чувствовал, что всё вокруг меняется. И ему это не нравилось.

* * *

Толпа, окружившая молельню, возбуждённо галдела. Кто-то крикнул: «Мертвец», подбадривая его. Кто-то, наоборот, выкрикивал имя его противницы. Мертвец помахал приятелям рукой, покрепче уцепился за черепицу босыми пальцами ног. Копьё, которое он держал в руках, двигалось будто само по себе, не давая нападавшей на него светлой леди ни секунды передышки. Впрочем, она в передышке и не нуждалась. Её меч, Серебряная Рыбка, мелькал так же быстро, как и копьё Мертвеца.

– Что-то ты сегодня не в форме, Ладонна, – усмехнулся он, обнажая крупные, чуть желтоватые зубы. – Ещё ни разу меня не проткнула. Весь день песьеглавцу под хвост.

– Нет у меня хвоста! – тут же обиженно пролаял Рик, химероидное существо на основе человека. Единственное в своем роде чудовище – как и они все, в общем-то – каждый по-своему. Один из многочисленных осколков последней войны.

Мертвец шутовски ему поклонился.

– Кто там разберёт, Рик, где у тебя заканчивается шерсть, а где начинается хвост.

Рик обиженно рыкнул, запустил в приятеля куриной костью, но не попал, хоть и отвлёк немного.

Поединок Мертвеца и Ладонны, леди из ордена Света, привлек под стены храма почти всех обитателей Дома Слёз – тех, разумеется, кто не скорбен разумом. А нет: мастер Герайн, к примеру, тоже тут, хотя, конечно, его привел азартный брат-утешитель, который за ним присматривает.

Герайна усадили на складной стул, вручили ему бумажку – на каждой стороне написано «переверни». Мастер Герайн старается, вертит листок. Ему бы, наверное, понравилась такая шутка: все маги разума с большим прибабахом. Разумники и природники прибабах этот растят и пестуют, тёмные и светлые пытаются изображать из себя нормальных людей… Но больше занимаются самообманом, конечно. Это его брат-утешитель издает поддерживающие выкрики, вытирая блестящую лысину платком. Даже некоторых неходячих принесли или прикатили на каталках братья и сестры-утешители. Светлые, конечно, болеют за Ладонну – свою леди, навеки застрявшую внутри магических доспехов. Ещё один осколок недавно закончившейся войны.

Пока Мертвец раздумывал, Ладонна исхитрилась и чуть было не перерубила его копьё пополам. Он показал ей язык:

– Ты что-то бледна сегодня – плохо спала, дорогая?

– А ты что-то мёртв сегодня! – огрызнулась Ладонна.

Черепица заскрипела под её коваными сапогами. Мертвец усмехнулся. Его такие шутки не задевали. Он учил и себя, и других шутить над своими невзгодами, во всём видеть что-то ещё, помимо повода для вечного траура. Да, он был нежитью, но нежитью разумной и в перспективе – полезной. Маги заставляли его скрюченное, навечно младенческое, как казалось, тело расти. Развивали и его разум. Мертвец был низок, тощ, и глаза его смотрели, не мигая – светло-серые, почти белые. Он был уродлив и гордился этим. Быть уродом среди уродов – было его девизом.

Ладонна выбила у него копьё, он продул всухую. Ну и ладно. Пусть светлая порадуется. Мертвец, регулярно подслушивавший, о чём говорят целители и утешители, знал, что для леди придумали новую экзекуцию: ставший частью её тела доспех будут спиливать. Это было все равно что вытаскивать черепаху из панциря. И черепаха ничего не имела против, несмотря на боль. Она очень хотела вернуться к нормальной жизни, к нормальному человеческому телу. Мертвец не знал, что такое нормальность. Его домом был Дом Слёз, его миром – Бездна. Он знал, что люди считают нормой: две руки, две ноги, два глаза, рост между полутора и двумя метрами, никакой шерсти, кроме волос, бровей, ресниц… Никакой жажды крови, разумеется, когтей и клыков, нечленораздельной речи и прочего, прочего, прочего. В Доме Слёз отсутствием этого могли похвастаться разве что братья и сестры – целители и утешители. Среди пациентов ни одного такого не встретишь.

Мертвец спрыгнул с шестиметровой высоты, мягко приземлившись на плоский, поросший мхом камень, обернулся, подбадривая Ладонну. Она тоже приготовилась к прыжку. Не столь изящному, конечно, и очень громкому: доспехи гремели, кажется, даже когда она стояла неподвижно.

– Остановитесь! – выкрикнул чей-то голос. Мертвец обернулся.

О, конечно, отец Леннард – «Ленни», как его называли за глаза все знакомые Мертвецу от трёх до трёхсот лет включительно. А мастер Игла называла его «мой хороший». Когда думала, что никто не слышит.

Он стремительно шагал по дороге, и полы серой рясы развевались в такт шагам. Ладонна всё же не удержалась на ногах из-за тяжёлых доспехов и села на траву. Он удостоил светлую леди только кивком, а все внимание сосредоточил на Мертвеце.

– Вы не ушиблись? – кажется, он единственный обращался к Мертвецу на «вы».

Мертвец осклабился.

– Да меня с любой высоты ронять можно! Тем более, здесь, в Доме Слёз.

Отец Леннард изменился в лице.

– Не стоит… – сказал он, – ниоткуда падать, я верю вам на слово.

За его спиной два брата-утешителя поднимали с земли Ладонну. Пластины доспеха скрипели и, кажется, где-то заели – Ладонна никак не могла разогнуться. Настроение её испортилось, и никакая победа тут помочь не могла. Отец Леннард даже не обернулся на её ворчание о том, что невежливо стоять в двух шагах от мучающейся дамы и не помочь ей. От Мертвеца-то, якобы, она ничего иного не ожидала, но уж сердце-то жреца должно быть полно сострадания…

Ладонна была неверующей, причём не верила она воинственно и даже агрессивно. И жрецов терпеть не могла. Особенно отца Леннарда: называла его сектантом, забивающим мозги прихожан всякой чушью. С отцом Энтони, представителем традиционной астурианской церкви Хозяина и Хозяйки, у неё был вооруженный нейтралитет. Как маг из ордена Света, она вынуждена была отдавать должное традиционным ценностям, защитницей которых являлась, с точки зрения общественного мнения.

– Вы придёте на службу, Мертвец? – с надеждой спросил отец Леннард, глядя в глаза.

– Приду, – ответил Мертвец, мысленно вздыхая.

Службы в храме навевали на него тоску. K отцу Леннарду на проповеди приходили, в основном, дамы – скорее, ради его прекрасных золотистых миндалевидных глаз. А Мертвец – из сострадания, так как никто, кроме него, не слушал этих проповедей и ни о чём беднягу не спрашивал. Он же с горем пополам сумел разобраться в том, что собой являет эта новомодная вера Ждущих, возникшая в период Последней войны, лет тридцать пять назад. Кто был её провозвестником – непонятно, наверняка он сгинул давно.

Ждущие считали, что у Хозяина и Хозяйки якобы было дитя, не имевшее собственного тела, но воплотившееся в человеке – маге, много страдавшем и страданием своим улучшающим мир и пробуждающим в себе божественное начало. Откровенно говоря, тот ещё бред: страдание ослабляет и озлобляет, а не возвышает. Или Мертвец не знает чего-то о людях…

Из кустов этого нового верования виднелись айзаканские уши, торчащие последние десять лет просто отовсюду. С их верой в то, что небесный всадник Исари оградил кровью и магией свою страну, Багру, от всего возможного зла. Раньше, до постройки Золотого тоннеля через Рассветный хребет, каждая из частей континента варилась в собственном котле. Теперь эти замкнутые в себе системы превратились в сообщающиеся сосуды. Ну, и всякое лезет теперь – спасибо княгине Этери, чью голову осенила эта замечательная идея. А также астурийским олигархам, виннетским дожам и прочим толстосумам, вложившимся в этот прожект.

Шиповничек перехватила Мертвеца по дороге в столовую, возбужденно размахивая руками, выкрикнула:

– Новеньких привезли!

Мертвец остановился перед ней, засунув руки в карманы брюк, и радостно улыбался, как дурак, – ждал, что она ещё скажет. При виде Шиповничка на фоне сиреневых кустов у него каждый раз захватывало бы дух, нуждайся он в воздухе. Шиповничек была самой красивой девушкой в Доме и самой хм… человечной. Ни клешней, ни клыков, ни даже каких завалящих усиков на голове. Только манера крепко засыпать где угодно и спать неделями. С её болезнью и было связано прозвище. Шиповничек так прозвали в честь принцессы из сказки, уснувшей на сто лет после того, как уколола палец о заколдованную тёмным магом колючку. В бодрствующем состоянии она всегда была полна неуёмной энергии, компенсируя этим периоды продолжительного сна. Лучшего товарища по вылазкам и розыгрышам Мертвецу нельзя было и желать.

– Оба тёмные. Старуха – совершенно сумасшедшая! Будут в изоляторе держать. Второй – молодой некромант – не красавец, но ничего, интересный. На завтрак пойдёшь?

Шиповничек зевнула, прикрыла рот ладошкой.

– Спать хочешь? – участливо спросил Мертвец, беря её под руку.

Она мотнула головой, непослушные волосы тут же выбились из длинной косы-колоска, на которую сестра-утешительница Шиповничка наверняка потратила не меньше получаса.

– Вот ещё! До следующего приступа не меньше трёх недель. И не мечтай от меня избавиться!

Мертвец молча покачал головой. Дни без Шиповничка, когда она, побеждённая болезнью, спала, он не любил. Они были полной противоположностью друг другу – ему требовалось приложить немалые усилия, чтобы уснуть, ей – чтобы проснуться. Шиповничек была очень хороша собой: длинные светлые волосы, молочно-белая кожа с лёгким румянцем, распахнутые навстречу миру голубые глаза. И Мертвец… да мертвец и есть – кости, обтянутые тонкой пергаментной кожей, живая иллюстрация к пляске смерти, макабрическому танцу, жанру поэтическому и изобразительному, созданному некромантами. Противоположности, говорят, притягиваются. Шиповничек и Мертвец тянулись друг к другу.