Путешествие начинается

– Что? – я обернулся и непонимающе поглядел на него. В нос сразу ударил перегар – кажется, он дышал бы им даже в том случае, если бы бросил пить, настолько он въелся в его легкие.

– Кого-нибудь постороннего, я имею ввиду. Не видел?

Я даже не знал, что ответить. Он смотрел на меня абсолютно осмысленно, хоть его глаза и блестели от легкой хмельной пелены.

– Нет. Ты что, засек кого-то?

– Вроде того, – он как-то странно глянул на меня, словно проверяя, серьезно ли я с ним говорю. – Если увидишь, дай знать, ладно?

– Ага, – я вновь отвернулся к шкафчику и подумал, что стоит поговорить с начальником бригады. Кажется, стариной Стивенсоном стоит заняться вплотную. Мы долго закрывали на это глаза, но, видимо, наступил момент, когда его нужно отправлять на лечение. В противном случае он долго не протянет.

В тот же день я решил приглядывать за ним, стараться не упускать из поля зрения и посматривать, чем он там занимается. Стивенсон постоянно проверял резервуары с водой, причем в основном аварийные – старые, с неисправной системой подачи, либо попросту непригодные для хранения воды. Ближе к концу смены он подошел ко мне и спросил:

– Ты что, караулишь меня?

– Приглядываю за тобой.

– Зачем? Думаешь, в воду упаду? – он невесело хмыкнул. – Я хочу тебе кое-что рассказать. Но вот не знаю, стоит ли. Ты мне не поверишь.

– Почему?

– Потому. Я подумаю. Знаешь, странные вещи какие-то происходят. Я думаю, что еще не совсем с ума выжил, хоть и пью днями напролет.

– Поверю. Что случилось?

Но он покачал головой.

– Потом. Надо кое-что проверить.

Я отправился к Элису Хэммонду, нашему старшему, и рассказал про Стивенсона. Рассказал поверхностно, но добавил, что с его состоянием надо что-то делать. Что парень совсем сопьется. И если мы будем смотреть на это сквозь пальцы, нас всех можно будет обвинить в убийстве. Элис покивал головой и согласился с моими выводами. Пообещал, что свяжется с центром реабилитации. Но я слабо в это верил. У нас в городе уже нет таких центров. А из другого конца штата вряд ли кто-то поедет сюда ради одного пациента.

На следующее утро Стивенсон подошел ко мне, когда я осматривал резервуары. В этот раз он был без бутылки, но от него все так же разило виски. Он приблизился и, настороженно оглядевшись, проговорил:

– Ты сильно занят?

Я сразу же развернулся к нему.

– Как себя чувствуешь? Все хорошо?

– Нет, все паршиво. Зачем задавать глупые вопросы? – он раздраженно поморщился. – Мне хреново.

– Может, пора себя в руки взять, дружище? – я укоризненно посмотрел на него. – Ты нам еще нужен. Надо завязывать. Хотя бы постепенно.

– Не собираюсь я завязывать, – он нахмурился. – Хочу спросить тебя об одной штуке. Ты тоже их видел?

Мне стало не по себе. Я понимал, куда идет этот разговор. Кажется, Стивенсон окончательно допился.

– Ты о ком?

Он посмотрел на меня со злобой, которая перетекла сперва в смятение, а затем в беспокойство.

– В общем… Я часто бываю возле резервуаров. Особенно возле старых. И около недели назад я стал замечать там кое-что.

Он сглотнул слюну, словно у него пересохло в горле.

– Это, в основном, пустые резервуары, как ты знаешь. И в них я заметил каких-то маленьких животных. Сначала я подумал, что это собаки. Ну знаешь, они, бывает, забираются в тепло. У нас же тут не особо надежная кладка, есть много дыр. Но потом понял, что это не собаки.

Он замолчал на несколько секунд, а я смотрел на него и чувствовал буквально физическую боль от его слов. Старый добрый Стивенсон. Сколько мы живем бок о бок? Сколько работаем вместе? Я помню времена, когда это водохранилище было новеньким. Я помню времена, когда этот городишко был промышленным и здесь проходили рабочие фестивали, а народу было столько, что приходилось перекрывать дороги во время их проведения.

– Это какие-то карлики, или что-то вроде того. Я не знаю. Никак не могу понять. Сначала они меня не замечали, и я за ними наблюдал. А потом стали понимать, что я подсматриваю за ними, и начали прятаться в большой бак возле резервуара. Он совсем пустой, и, мне кажется, они залезают именно туда.

– Карлики? – спросил я, слыша свой голос как будто бы издалека.

– Они похожи на маленьких уродцев. Ростом не больше пятилетнего ребенка. Такие жуткие, с шишками на головах… – Стивенсон посмотрел на меня пустыми глазами. – Я же не идиот, правда? Только я их вижу? Ты ведь ничего такого не видел? Ничего?

Мне было по-настоящему больно на все это смотреть. Видеть, как человек, которого ты знаешь много лет превращается вот в это. В безумную оболочку, которая только выглядит как твой старый знакомец. И самое страшное во всем этом – он стал таким не просто по дурости. Он не смог победить горе, которое оказалось гораздо сильнее него.

– Я не видел, – проговорил я, с трудом сдерживая подкатывающий к горлу комок. – Стивенсон, старик, ты же понимаешь, что это такое?

– Ага, – он кивнул, и я увидел, что по его щекам заскользили струйки слез. – Все я понимаю. Что я, дурак?

Он пошел было прочь, но затем остановился и снова посмотрел на меня.

– Просто я думал… Может ты все-таки их видел.

Тем же вечером мы шли домой вместе. Я решил его дождаться. Стивенсон был не против. Он уже был хорошенько пьян, и разговорить его было делом не сильно сложным. Я решил не касаться нашей последней беседы и начал издалека.

– Ну что, хоть немного легче? Хотя бы самую малость?

Он посмотрел на меня как на идиота.

– Нет, конечно. Совсем не легче. Или ты думаешь, что за две недели мне полегчает?

– Нет, не думаю. Я надеялся, что хоть спиртное помогает.

– Не помогает. Только хуже. Все становится хуже. Не замечаешь? Все.

– Да. На самом деле, наверное, это так. Наш городишко так точно умирает. С каждым годом все больше и больше пустых квартир.

– А вспомни, как все было. Как мы жили. Буквально десять-пятнадцать лет назад. Когда Тина была маленькой… – он на секунду прервался, словно ему кто-то резко отключил звук. Тиной звали его дочь. – Мы строили какие-то планы. У нас были семьи. А что сейчас, а?

Мы шли по полутемной улице, шаркая ботинками по тротуару. Часть фонарей не горела, а свет от оставшихся был мутным и блеклым. Огоньки домов медленно проступали в темноте, и почему-то в тот вечер мне показалось, что их стало еще меньше, чем раньше. Словно за день уехала половина города, и осталась лишь жалкая горстка таких как я и Стивенсон.

–Посмотри на это, – он развел руки в стороны. – Я старался всего этого не замечать. Знаешь, жил потихоньку и думал, что все как-то образуется. Думал, что перееду поближе к Тине и все станет не таким муторным. Но теперь и Тины нет. И ничего нет. Зачем тогда это все? Кто-то мне скажет, мол, какой ты слабак, у тебя все еще впереди! Уезжай из этого болота, найди себе женщину, попробуй начать все с нуля! А я им вот что скажу – у вас когда-нибудь была семья? Были дети? Вы знаете, каково это – потерять их? Потерять вот этого человечка. Которого ты растил пол жизни, в которого ты вкладывал, на которого надеялся? А? Вы знаете, что это такое?

Он разошелся не на шутку. Я давно не видел его таким разговорчивым и уже тем более не мог представить, что он способен на такой спич.

– После всего этого уже ничего не нужно. Потому что это не перекрыть ничем. Может, в двадцать-тридцать лет это возможно, но не в нашем с тобой возрасте. Мне очень плохо. И я стал видеть всякую хрень… – он всхлипнул и вытер глаза тыльной стороной ладони. – Я уже ничего не понимаю. Не понимаю, что происходит. Не понимаю, что вообще творится вокруг.

– Я знаю, что тебе никак нельзя помочь, старина. Но надо хотя бы начать бросать пить. Ты же сам понимаешь, что это перебор. Надо продолжать как-то карабкаться. Как-то держаться на плаву.

– Ну и кому это надо? – он устало посмотрел на меня. – Кому вообще мы нужны? Ты вот сам подумай. Пройдет еще лет десять-пятнадцать. Мы станем дедами и будем медленно подыхать в полном одиночестве. Некому будет даже вытереть нам зад, понимаешь? Ты хочешь дожить до этого возраста?

Я не знал, что ему ответить. Но, может, он открыл мне глаза на кое-что. Мы действительно находились в полной заднице. И из нее не было выхода. Мы на самом деле были отработанным материалом. Все мы, кто не хотел отсюда уехать. Надо было думать о переменах раньше. Сейчас уже поздно.

Стивенсон не вышел на работу на следующий день. Парни из ночной смены рассказывали, что видели его после полуночи, он ошивался возле резервуаров и сказал, что забыл кое-что сделать. Элис отправил к нему домой шерифа, и очень скоро мы узнали, что Стивенсон повесился в собственной гостиной. Это так потрясло всех нас, что никто не мог работать. На самом деле, в глубине души я был уверен, что именно так все и закончится. Что он умрет от передозировки спиртного, либо покончит с собой. У него была белая горячка. Он видел галлюцинации, которые, уверен, усиливались. И скорее всего, больше остального на него давило то, что он послушался дочь и не поехал с ней против ее воли. Не смог защитить ее.

В конце дня я чувствовал себя так, будто меня отмутузили палками. Известие о смерти Стивенсона окончательно добило меня. Я ожидал, что должно что-то произойти, но вместе с тем был глубоко шокирован случившимся. Но еще больше я оторопел, когда нашел на верхней полке в своем шкафчике клочок бумаги, который не приметил утром. На нем была одна-единственная фраза, нацарапанная, вне всякого сомнения, рукой Стивенсона:

«Я все-таки утопил этих сукиных детей.»

– Твою-то мать… – пробормотал я и бросился к резервуарам. Путь был неблизким – старые емкости располагались в соседнем корпусе, и пока я до них добирался, в боку начало колоть, а дыхание окончательно сбилось. Как я и ожидал, Стивенсон заполнил водой один из старых резервуаров, самый аварийный, с дырявым днищем и неисправной системой выпуска. Это означало, что все коммуникации подтоплены, но разбираться со всем этим предстоит ночной смене. Я мог сделать лишь одно – сбросить воду.

Старый погнутый вентиль с трудом поддавался, однако по хлопьям ржавчины на полу было понятно, что им недавно кто-то пользовался. И этим «кто-то» был, конечно же, Стивенсон. Меня ужасало, в какой яме он оказался. Видимо, наш разговор его окончательно добил. Я почему-то был уверен, что, излив душу, он хоть немного успокоится. Однако я сам находился в настолько пришибленном состоянии, что не был способен здраво рассуждать. Он словно передал мне часть своей горечи, и я тоже стал задумываться о разных нехороших вещах, которые лучше гнать из головы.

– Что же ты наделал, Стивенсон… – пробормотал я, наблюдая за тем, как уходит из огромного резервуара буро-зеленая мутная вода. Она была абсолютно грязной и темной, точно болотной. Я представлял, что сейчас делается внизу с коммуникациями. В этом огромном бассейне была куча дыр, и, если бы я не спустил воду, которая, к слову, продолжала прибывать, пока я не перекрыл главный насос, она так и лилась бы еще несколько часов.

Я ждал достаточно долго, около сорока минут. Скорее всего уже пришла ночная смена, но сюда кто-то дойдет не раньше, чем через полчаса, а то и через час. Мне на ум вновь пришли слова Стивенсона про уродцев, найденных на дне бассейна. Что он там говорил? Они прячутся в большом баке, а значит, он пустил через него воду, которая вышла в резервуар, отрезав им все пути к отступлению и лишив возможности сбежать. Это было по-настоящему ужасно. Эта выходка была действительно дикой, и я очередной раз поразился, насколько сильно сдала психика моего давнего приятеля.

Но когда вода спала сильнее, начала сдавать уже моя психика. Сначала я увидел какие-то странные выпуклости, торчащие из мутной воды, но затем, когда бассейн был почти осушен, моим глазам открылось нечто совершенно невообразимое.

Вдоль стен резервуара замерло несколько десятков фигурок. Теперь я понял, почему Стивенсон спутал их с собаками. Они были небольшими, по размеру не крупнее ретривера или небольшой овчарки.

Их головы были бугристыми, словно бы покрытые огромными отвратительными бородавками. По всей видимости, их тела пробыли здесь почти целый день – они вздулись и слиплись между собой, застыв в скрюченном положении. В нос мне ударила отвратительная вонь – гниль, перемешанная с совершенно невыносимым запахом сырости и затхлости.

Хазард

Мне было всего семь лет, когда мы с мамой переехали в Хазард. Любому, кто увидит этот городок впервые, покажется, будто он попал на край мироздания – в нем не было никаких достопримечательностей, кроме грязных улиц и старых машин. Наше предыдущее место жительства производило не лучшее впечатление, но мы не имели другого выхода. К тому времени мама и я уже четвертый год пытались скрыться от моего отца – этот сумасшедший пытался добиться того, чтобы мать лишили родительских прав. Я ненавидел его. Сколько себя помню, он всегда напивался и бил маму. С малых лет я мечтал ему врезать, но вместо этого только получал от него крепкие оплеухи. Постоянный страх и бессилие что-то изменить сделали из меня хилого и слабого ребенка, который не мог хоть сколько-нибудь постоять за себя.

Помню свой первый день в школе Хазарда, «Сент-Гроув». Кучка местных оборванцев встретила меня поблескивающими настороженными взглядами своих маленьких смоляных глазок. В тот же день я впервые получил по носу от Чарли Хаггера, задиристого сынка директрисы, который терроризировал меня все последующие десять лет.

С соседями коттеджа нам тоже не особо свезло. Справа жил пьянчуга Дагги – он постоянно приставал к моей матери, когда она возвращалась с работы. Слева – семья Катчеров, которые почему-то сразу нас невзлюбили. Мисс Катчер без конца выдумывала про нас какие-то сплетни и байки. Например, однажды я пришел в школу и узнал от одноклассников, что моя мать, оказывается, переспала с половиной нашего квартала. Или ужасный случай в продуктовом магазине, когда продавец гаркнул на весь отдел, тыча на меня пальцем: «Я точно знаю, что с этим мальчишкой что-то не так! Этот сукин сын украл у меня из кассы мелочь, пока я отходил!»

Одним словом, мое детство вышло серым и блеклым, как старая черно-белая фотография. Последующие семь лет я жил, словно робот – каждый день начинался и заканчивался одинаково. Ни друзей, ни единомышленников, ни веселых игр со сверстниками. Только отвратительная опостылевшая школа, пустой хмурый дом, прогулки возле реки и мрачные вечера, коротаемые мной за книгой или прослушиванием любимых кассет.

Но три года назад в моей жизни появилась Мэри. Она пришла в наш класс осенью, в дождливый день, по колено испачканная в грязи. На ней был глупый ядовито-желтый дождевик и старый фермерский комбинезон, похожий на штаны от допотопного скафандра. Поначалу она вовсе не показалась мне симпатичной. Ее волосы, собранные на затылке в дохлый хвостик, были немытыми и отдавали жирным блеском. Худенькие плечи, слегка ссутулившая хрупкая спина. Она была дочерью торговца старыми машинами и тоже вызывала у всех неприязнь. Так же, как и я.

Не знаю, что сблизило нас, разных по темпераменту и наклонностям. Она – тихая и послушная, спокойная, словно легкий прохладный бриз. И я – внешне замкнутый и молчаливый, но внутри обиженный на весь мир, агрессивный и жестокий. Я думаю, первой нашей общей чертой было то, что мы оба являлись отшельниками, людьми не от мира сего. Теми, кто так и не смог привыкнуть к этой стае местных сплетников и лицемеров. Теми, кого постоянно обижали и высмеивали.

Мэри жила неподалеку, всего лишь на другой стороне улицы. Мы частенько пересекались по дороге в школу. Сначала она спрашивала про то, кто в классе самый задиристый и от кого лучше держаться подальше. Потом просила занять для нее место в столовой во время ленча, но у меня никогда не получалось выполнить ее просьбу. Всегда приходил Чарли Хаггер и кричал:

– Ричи, дохлая маменькина дочка! Зачем это ты сел своей ослиной задницей на два стула? Занял место для Мэри-тощей-прошмандовки? А ну-ка, давай попробуем сделать это вместе!

Затем он прыгал на стол и начинал топтать его своими здоровенными грязными подошвами.

…По-настоящему мы стали друзьями в тот день, когда мама заставила меня повесить антенну на козырек перед окнами второго этажа.

– Ричард, ты единственный мужчина в нашем доме, – сказала она, держа в тонких пальцах сигарету. – Нужно привыкать делать трудную работу. Я же не могу полезть туда сама, верно?

– Мам, я боюсь упасть оттуда и переломать себе ноги, – кисло ответил я, понимая, что отвертеться мне не удастся.

Она затянулась и сердито дохнула дымом мне в лицо.

– Что за глупости ты говоришь? Возьми вон ту раздвижную лестницу в гараже и приступай.

– На ней болтаются все винты. Она вот-вот развалится.

– Ну так затяни их! – мать сделала еще одну затяжку и послала новую порцию дыма из уголка рта. – Ты становишься похожим на своего отца. Он тоже боялся любой работы в доме.

После таких слов мне обычно хотелось застрелиться. Я поплелся в гараж, почти полчаса ковырялся со старой ржавой лестницей, буквально рассыпающейся на части, потом взял антенну и вышел в прохладный осенний вечер, загребая носками башмаков желтый ковер листьев.

Путь на козырек, покрытый скользкой черепицей, был долгим и нервным. Лестница шаталась и норовила развалиться, несмотря на то что я подтянул на ней все крепежные винты. Пару раз я чувствовал, как она слишком сильно изгибается под моим весом. Когда мне удалось достигнуть краев облезлой черепицы козырька, всю спину покрывал жирный слой пота, похожий на прокисший куриный бульон. Наконец я осторожно нашарил участок покрытия, где вместо черепицы были доски, и принялся осторожно взбираться, пытаясь не уронить антенну из дрожащих рук.

Я едва успел повиснуть на этом злополучном козырьке, потому что произошло то, к чему все, собственно, и шло – лестница не выдержала моего цыплячьего веса и развалилась, превратившись в ржавый мусор. Каким-то чудом мне удалось перепрыгнуть на козырек, и теперь я напоминал бездомного кота, который залез на высокое дерево и не знает, как же теперь спуститься.

Я глянул вниз и увидел Мэри. Она стояла среди пожухлых листьев и, запрокинув голову, глядела на меня.

– С тобой все в порядке, Ричи?

Я обернулся и убедился, что окно второго этажа слишком высоко, чтобы я мог до него добраться. Любая попытка допрыгнуть кончится тем, что моя нога попадет на черепицу и я улечу вниз.

– Да. Вот только я, кажется, застрял.

Я думал, что она засмеется. Но вместо этого Мэри сказала:

– У моего отца есть лестница. Я позову его, хорошо? Сможешь потерпеть несколько минут?

– Да… Конечно. Спасибо тебе огромное.

Весь вечер мы провели возле реки. Гуляли и разговаривали о том, что наболело внутри. У нас обоих не было собеседника, который смог бы выслушать и поддержать. Пожаловавшись друг другу на плохую школу, злобных сверстников и непонимание родителей, мы нашли общую точку, которая положила начало этой странной истории.

Река была свинцовой и темной, как гигантский поток ртути. Солнце устало проглядывало между теснящимися деревьями, окрашивая листья в еще более золотой и горящий оттенок. Мэри облокотилась на тоненькую липку и скрестила руки на груди. Спустя три года она превратилась в красавицу – от той неказистой худощавой девочки не осталось ничего. Теперь каждый день передо мной было изящное хрупкое личико с чувственными серыми глазами, на которое хотелось смотреть вечно и безотрывно. Она полюбила платья из легкой материи – наверное, догадывалась, что это подчеркивает ее потрясающую фигуру. Каштановые волосы все так же были собраны в хвост, но теперь эта небрежная прическа только прибавляла ей шарма.

Я осторожно потрогал разбитую губу и скривился. Мэри сдула со щеки сбившуюся прядь и с тревогой поглядела на меня.

– Ричи, тебе не стоило связываться с Хаггером, – она вздохнула и укоризненно покачала головой. – Он же соберет целую ватагу и поколотит тебя.

Я сплюнул кровавыми слюнями и опустил голову.

– Когда-то же надо было дать ему отпор. Он лупил меня десять лет кряду. И мне это безумно надоело, – обиженно ответил я. Да, в моем представлении реакция Мэри должна была быть другой – она, к примеру, могла поблагодарить меня за то, что я ее защитил.

Эта заварушка произошла после ленча. Чарли Хаггер, как и всегда, старался быть в центре внимания. Но теперь его цель немного поменялась – если раньше он просто любил показывать окружающим, насколько крут, то теперь единственным его желанием было обратить на себя внимание Мэри, которая теперь затмевала любую девушку нашего выпускного класса.

Как и обычно, его главной мишенью являлся я. Сам факт того, что Мэри держится именно со мной, а не с ним, заставлял его пустые озлобленные глаза темнеть от ненависти. В этот злополучный день Чарли с утра был на взводе, и когда мы выходили из столовой, он толкнул меня с такой силой, что я вылетел через дверной проем, словно пробка из бутылки с шампанским.

– Эй, Ричи! Почему ты не смотришь по сторонам, костлявый педик? Захотел подраться? – закричал Хаггер, удовлетворенно слушая гогот своих дружков.

– Чарли, может быть, ты исчезнешь? Если кто здесь и педик, то это ты, – вдруг разозленно бросила ему Мэри.

Хаггер повернул к ней свое перекошенное лицо. В этот момент он начисто забыл о своей симпатии и перенес всю ярость на девушку. Когда его оскорбляли, он мог думать только о том, как сделать собеседнику побольнее.

– Твой папаша пытался втюхать мне старый «Форд», у которого разваливается коробка передач. Давно не видел такого наивного осла, – по-змеиному прошипел он.

Мэри швырнула в него книгой, и попала точнехонько по его коротко остриженной голове. Хаггер вскрикнул и дернулся, словно через него пропустили разряд в сотню вольт.

– Ах ты мразь! – заорал он и бросился на нее. Видимо, в этот момент у него окончательно сорвало крышу. Словно разъяренный бык Чарли врезался в девушку и сбил ее с ног. Глядя на то, как Мэри падает и ударяется затылком о жесткий паркет, я почувствовал, как глаза застилает красная пелена. Буквально за пару секунд я оказался рядом с Чарли и что было сил заехал ему кулаком по лицу. Бить как следует я никогда не умел, но надо признать, тот удар вышел что надо. Я тут же выбросил кулак во второй раз, но теперь удача была от меня далека – получилось смазано и совсем слабо.

– Посмотрите-ка! Педик научился драться! – скорее потрясенно, чем злорадно проорал Чарли, резко и быстро нанося мне ответный удар. В отличие от меня, у него с этим все было в порядке, и через пару мгновений я начал чувствовать, как стремительно тяжелеют бровь и губа.

– Ну, давай, иди сюда, ты, инвалид чертов! – визжал Хаггер, брызжа кровавой слюной. Но я не торопился делать выпад. Было очевидно, что в открытом бою против него у меня нет шансов. Оставалось уповать только на свою изобретательность и удачу.

Долго ждать подходящего момента не пришлось – Чарли размахнулся и попытался прикончить меня одним ударом, а я в этот момент инстинктивно сместился в сторону и, собрав в комок всю ненависть, врезал ему под дых. Хаггера словно выключили из розетки – с несколько секунд он стоял, неуклюже ссутулив спину, а затем рухнул на пол.

– Р-ричи… Гнилой ты уб-блюдок… – прокряхтел он, ловя ртом воздух.

– Ты не ушиблась? Все хорошо? – словно не своим голосом спросил я, наклонившись к Мэри.

– У тебя кровь… – тихо ответила она, поспешно одергивая задравшуюся юбку, мигом скрыв промелькнувшие было аккуратные бедра.

Теперь, устало сидя на пне и глядя на лениво плескающуюся реку, я начал осознавать, что действительно излишне много геройствовал. Ну, теперь уже плевать. Главное одно – Хаггер получил по заслугам, и эта мысль вызывала у меня неимоверное удовлетворение.

– Может, пойдем домой? Я здорово проголодался. И хочу спать, – проговорил я бесцветным голосом. Мэри улыбнулась, подошла поближе и погладила меня по волосам.

– Идет, Ричи-стальной кулак. Приходи сюда вечером, после девяти. Хочу посмотреть на закат.

– Заметано, – я встал с пня и улыбнулся ей в ответ.

Мэри пытливо глянула на меня своими чарующими сероватыми глазами и неожиданно поцеловала в щеку.

– Сегодня ты мой герой, Ричард, – добавила она, а ее теплый взгляд говорил: «Я знаю, ты хотел, чтобы я это сказала.»

Закаты в Хазарде были очень необычными. Все вокруг словно бы подчеркивало, что это место забыто и погружено в изматывающую рутину жизни. Солнце садилось очень медленно, омывая этот маленький городок настоящей волной кроваво-алого сияния.

Мэри сидела на берегу и водила тонкими пальчиками по воде. На ней было замечательное черное платье в горошек, заставляющее глаза буквально приклеиваться к ее талии и всему, что находится ниже.

– Как твое лицо? Хоть немного легче? – она обеспокоенно посмотрела на меня, оторвав взгляд от причудливо поблескивающей реки.