Перемирие

Он слегка напряг мышцы рук, разрывая тонкую ткань, даря страдание плоти, что под ней скрывалась. Он сделает, наконец, так, что она раскроется, выйдет из-под скорлупы!

Он избавил ее тело от последней тряпки, нарочно доставляя боль. Его мутило от всего происходящего, но рефлексы делали свое дело. Он навалился на нее всем весом, теряя последний контроль над собой, проваливаясь в захлестнувшую его бездну.

На гладкой атласной коже Ирины отчетливо проступали кровоизлияния от его пальцев, она едва могла дышать, прижатая к полу его тяжелым телом, в ребра впилось что-то твердое, валявшееся на полу. И ничего. Все это напрасно, но ярость уже требовала своего. Он не любил, он просто брал ее, только так это и называется. Не заботясь о причиняемой боли, не думая ни о чем, он грубо пользовался ее телом. Но все время продолжал смотреть прямо в глаза.

Только. В глаза.

Когда все кончилось, он едва осознавал происходящее. Пол и потолок качались из стороны в сторону, делая картину развернувшегося акта этого странного спектакля чем-то настолько диким, что он тут же попытался встать, лишь бы быть подальше от нее.

Она не двигалась, даже не попыталась сдвинуть разведенные бедра или чем-то прикрыться, как обычно это делала. Она просто смотрела. А на ее губах была все та же дежурная улыбка.

– Что же ты, милый, не сказал мне, что любишь, чтобы это было вот так? Я бы всяких игрушек прикупила, мы бы с тобой такое вытворяли…

Это был удар, который не выдержать даже ему. Он застонал, громко, в голос, как зверь раненый, как воет в ночи тревожная сирена, пережившая тех, кто ее устанавливал. Он схватился за голову, словно пытаясь не дать мозгам выплеснуться наружу. Да, только теперь он понял, на ком женился Серега. А потом они разошлись, когда она избавилась…

Ноги сами куда-то помчались, не давая оглянуться, не разрешая поднять головы. Латы вставали на места с радостным шипением, мгновенно вливаясь в его движения, делая их легкими и стремительными.

А он и не подозревал, насколько соскучился по своей броне, по этому незаметному товарищу, что всегда рядом, и покинуть тебя до самого твоего конца ему не дано. Двери распахивались перед ним, ступеньки старой лестницы жалобно скрипели, страдая от необходимости нести такую тяжесть, но он не обращал на постороннее никакого внимания, его теперь волновала только одна цель.

Он не знал, где это место, как оно выглядит, но какое-то потустороннее чутье подсказывало, что никогда он не сможет потерять направление. Ни-ког-да.

Каменный заборчик оканчивался огромными воротами, запертыми на тоже немаленький старый замок. Такие амбарными называют.

Перелезть через забор стоило нескольких усилий, а правила… плевать ему на все правила с высокой колокольни.

Здесь было даже еще тише, чем в спящем городке. Тут редко кто бывал даже днем. Шелестели деревья, цвели поздние осенние цветы, падали листья, тихо кружась над землей…

Ровными рядами здесь стояли мраморные плиты с надписями, четкими холмиками обработанной заботами неведомых ему людей земли возвышались над пожухлой травой могилы.

Это было Новое Кладбище.

Еще шагов сто…

Да, не ошибся.

Он стоял над собственной могилой. Здесь тоже только плита и холмик земли.

А что же еще.

Он пришел.

Эпилог

– Ты все-таки притопал. А ведь так близок был в этот раз!

Он узнал этот слегка ехидный голос. Позади него стоял хозяин тех трех цветков с геранью, что жил на втором этаже углового дома. Вот только почему он никак не припомнит, что же связывает этого старика с ненавистным перемирием?

– Тебе снова дано уйти, солдат. Так не медли, воспользуйся дарованным, только помни одно: лучше умри там, поскольку в следующий раз ты все поймешь, как понял я когда-то, и возвращение туда станет невозможно. Нельзя быть в бою и не верить в него.

Он оглянулся и посмотрел на темневшую поблизости фигуру.

– Кто вы?

– Я – один из первых, кто вернулся из боя. Тогда это было гораздо проще, но, поверь, все равно хорошего мало. Не поступай, как я, если почувствуешь зов – беги за помощью к доброй старушке-смерти.

Он молчал некоторое время, размышляя над словами говорившего.

Но так и не смог ничего ответить.

Сверкнула молния, и мир погас, разорванный ею на части.

Не осталось даже этого призрачного света.

Он снова был счастлив.

На могиле же теперь стоял другой год смерти. Немного другой.

Лилия и солнце

Лилия на фоне заходящего солнца – вот символ борьбы всего земного с самим собой.

Ма Шэньбин-третий

Даже трава здесь была какая-то чужая. Жесткая, бурая, неживая. Высохший суглинок кое-как утыкан ржавой щетиной, украшен мятой пачкой из-под «запашка», присыпан серой пылью. Ею же покрыты крепкие, но уже донельзя стоптанные ботинки, своим кособоким тандемом довершающие натюрморт. Сколько всего исхожено, бывали в местах и похуже. Здесь же – пусто и скучно, обычная картина урбанистического нашего настоящего. Вон, чуть поодаль проплешина возле мусорного бака, горело тут что-то недавно, оставив на закопченной земле трухлявые ошметки, проткнутые насквозь перекрученной проволокой. Тут же чахлая рябина посторонилась – прочь от этого чудовища. От ее кривого ствола тянется к обломку бетонного столба плеть пластикового жгута, призванного, кажется, выпрямить несчастное деревце, но только превратившего его в идол бессмысленной битвы больного с непреодолимым.

У самого полотна дороги грудой свалены кем-то два десятка подгнивших деревянных брусьев. Они лежат тут так давно, что успели примерить на себя все извивы и неровности земли. Всё того же извечно бурого цвета – труха оставшихся с прошлой осени листьев набилась в щели между досками. Милое дело полежать на таком топчане.

Небольшой пятачок земли на отшибе, голая стена какого-то склада, забытое всеми место. Только дурной сквозняк неугомонно гоняет какой-то сор по углам, путает клочки измочаленного полиэтилена в сучьях кустов, тянет откуда-то дымком и тлением.

Пыльно, мертво, глухо. Сколько дорог нужно истоптать, чтобы угодить сюда? Чтобы вот так, без мыслей в голове, запрокинувшись в белесое небо. Лежать и ждать. Такова была жизнь в чуждом, но не чужом тебе мире. Только ожидание между пустыми мгновениями. Ожидание чего?

Лилия держала винтолет так легко и уверенно, будто всю жизнь провела в полете. Небрежно облетала высокие деревья, чуть не задевая гущу крон серебристым диском винта. Швыряла послушную машину то в крутую горку, то почти в отвесное падение. Виктор был вовсе не против этих опасных выкрутасов, он любил свою дочь и понимал, что есть вещи, которые обязательно должны с тобой приключиться в молодости. Каждый должен испытать это сладкое чувство стремительного полета, когда одно-единственное движение горячих пальцев способно перевернуть мир. Потом, позже, она сама поймет, что только ради вещей исключительных стоит рисковать жизнью. Почувствует вкус к сосредоточенности, нацеленной на не преходящие ценности. Сейчас же царство Лилии – это свист ветра и километры пути. Не будем ее останавливать, помолчим.

Винтолет юркой палевой каплей заложил лихой вираж и начал быстро снижаться. Закатное солнце царапнуло стрекозиное лобовое стекло своим острым средиземноморским коготком и пропало, оставив путешественников наедине с рокотом двигателя под блеклым покрывалом облаков. Быстрая машина больше не металась по небу, прочно ухватившись за пунктир курсографа. Скоро окончательно стемнеет, и пилот, если он еще в своем уме, должен будет доверить свой путь автоматике.

– Па, можно взять стоппера на борт? Вон там кто-то сигналит с дороги.

– Лил, ты меня пугаешь, – притворно ужаснулся Виктор. – Тебе уже родной отец плох в компанию, чужих подавай?

– Ой, ну от тебя серьезного слова не дождешься. Может, человек куда спешит. Или вообще заблудился.

И правда, на сканере слева по курсу призывно замерцал значок вызова, кто-то на земле включил «сигналку» – неизменная часть амуниции стоппера. Что ж, подбросим, чего уж…

Гудение винта сменило тональность, заводя аппарат на посадку. Шасси чуть дрогнули, принимая на себя вес машины, полетел-побежал в стороны мелкий сор, закачались деревья.

Стоппер подбежал, пригнувшись, прижался всем телом к теплому корпусу возле левого крыла-обтекателя, Лилия видела сквозь обзорный иллюминатор, как тугие струи искромсанного воздуха отчаянно треплют его шевелюру. Почему они все такие одинаковые?

Люк отъехал в сторону, впуская в надежно изолированный от внешнего шума салон рычание ротора.

– Эй! Забегай, нельзя тут долго ждать!

Бесформенная фигура в полевом комбинезоне послушно протиснулась в не слишком широкий проход, и снова стало тихо. Не успела пластина люка отрезать кабину от внешнего мира, как мягкая тяжесть уже потащила Лилию куда-то вниз, унося с собой призраки деревьев за окном, снова распахивая перед ней быстро темнеющую линзу неба.

– Ну, привет, тот свет. Что стоишь, проходи. Вот, тут у нас кухня за стенкой. Небось, есть хочешь? Скоро ужинать будем.

– Спасибо.

– И не думай много, бросай свой мешок, будем знакомиться.

Лилия провела рукой по сенсору на стене, делая ярче свет. Ну-с, посмотрим, кто к нам пожаловал.

Случайный попутчик был не так уж молод, как показалось вначале, лет, может быть, под сорок. Худощавый, одетый в обычную для стопперов мешковатую защитного цвета брезентовую хламиду, слегка немытый и небритый, столбом стоящий перед ней парень чем-то неуловимым в своем облике создавал ощущение уюта, как будто они были знакомы сто лет. Вот и славно.

– Давай-давай, проходи, не стой.

Виктор обернулся навстречу вернувшейся в кабину дочери.

– Пап, это, как это, забыла спросить, хи-хи, как тебя зовут? – жизнерадостности хоть убавляй. И чего это она. Понравился он ей, что ли?

– Приветствую, молод… хм, впрочем… н-да. Проходи, в общем, располагайся, – Виктор махнул в сторону свободного третьего кресла. Стоппер пожал плечами, словно и вправду собирался до того простоять вот так, посреди не слишком просторной кабины весь полет. Сделал всего один широкий шаг и замер в почти не почувствовавшем его вес кресле. Ни улыбки, ни тени неловкости или наоборот, симпатии по отношению к незнакомым людям. Его глаза медленно скользили по панелям приборов, пока не встретили взгляд Виктора.

– Меня зовут Ренатом… ребята зовут. Хотя, можете звать меня как угодно.

– Что ты, что ты, пусть Ренат, хорошее имя. Лилия, – Виктор ткнул большим пальцем в сторону второго кресла, – моя дочь. Ну, и я, твой милостивый слуга, Виктор.

Ренат чуть кивнул, затем, словно очнувшись, улыбнулся Лилии.

– Что ж, познакомились, и хорошо. Мы сейчас собрались ужинать, присоединишься?

– Да, конечно.

– Сиди-сиди, мы сами.

Впрочем, Ренат не думал вскакивать, изображать активное участие в происходящем, как это непременно поступили бы его товарищи-стопперы. Он все так же, скупыми движениями, оглядывался, разве что лицо его стало чуть приветливей. Экие все… сдержанные стали.

Виктор хмыкнул, еще раз пробежавшись глазами по приборам. Автоводитель устойчиво держал курс, с солидным запасом обходя все возможные препятствия. Впрочем, до сих пор не выдалось ни единого случая усомниться в его надежности.

– Что ж. Хорошо. Микроволновка ждет.

Ренат поднялся из кресла последним, как бы из учтивости пропуская хозяев вперед. «Как бы» – потому, что на загорелом лице ни единой эмоции при этом так и не проявилось. Лилия покосилась на него, стараясь не показать свои сомнения. Стопперы славились легким характером и непередаваемым мастерством травить байки, за что их и ценили дальнобойщики и туристы. Этот же разговорчивостью пока не впечатлял. Ну и ладно.

Прогулочные винтолеты вообще не слишком просторны, однако конструкторы сумели выделить пару свободных метров под небольшую, но, усилиями Лилии, довольно уютную кухоньку, угол которой занимал столик.

Стены поблескивали огоньками портативных кухонных аппаратов, чем-то пахло. Если раздвинуть все полочки-сиденья, то как раз оставалось упереться друг в друга коленями и попытаться чувствовать себя как дома.

– Ренат, ты что будешь?

– Если можно, что-нибудь существенное.

Лилия только плечами пожала.

– Па?

– Кофе, кофе… – Виктор уже освоился и безо всякого стеснения уперся взглядом в попутчика. – Ренат, а ты вообще куда путь держишь?

– Я… спасибо, достаточно, – стоппер тщательно проследил, чтобы в тарелке образовалась приличная горка тушеного мяса, и только тогда снова поднял глаза. – Я вообще-то собирался дальше на юг, в Африку, так что я буду весьма признателен, если вы меня оставите на одной из спотов на побережье. М-м… вкусно. Кстати, вы на запад, наверное?

Виктор неожиданно залюбовался сдержанными точными движениями, с которыми аккуратно уписывались куски мяса. Как всякий стоппер, Ренат, видно, не каждый день плотно обедал, так что аппетиту его можно было бы позавидовать. Впрочем, чавкать и утирать рот ладонью, подобно своим собратьям, их нечаянный гость себе не позволял. Откуда что берется? Парень ему начинал нравиться.

– Ах, да. То есть, нет. Тебе повезло, мы сами направляемся именно в Африку, – удивление в ответ, – так что – милости просим с нами. В тесноте так сказать, да не в обиде, в этих местах дальнобойщики редко летают.

Ренат, быстро вернувшись к своему спокойному выражению на лице, только пожал плечами. «Как будто ему каждый день так везет».

Впрочем, видимо попривыкнув, пассажир отчего-то перестал отмалчиваться. Продолжая уплетать, он уставился в иллюминатор, за которым медленно проплывали едва различимые силуэты холмов, и завел речь.

– Сколько раз здесь приходилось путешествовать пешком, иногда в дождь, снег… Споты разбросаны довольно далеко друг от друга, и если какую вдруг отчего-то невзлюбят дальнобойщики – нашему брату только и остается, как сниматься с места и топать дальше на своих двоих. Бывает, знаете, и дороги не знаешь, чапаешь, куда глаза глядят, надеясь на мощность «сигналки».

– Именно поэтому стопперы так любят юг Европы? Здесь банально теплее? – Лилия вертела в руках опустевший кувшин для глинтвейна. Он был явно мал для такой компании, но отец строго посмотрел на нее, и она решила не выдавать своей слабости. Лучше поболтать вот так, о чем на ум придет.

Ренат на миг оторвался от сизого вечернего неба и коротко глянул ей в глаза. Опасливо так.

– Да нет, мы любим ровно то место, которое в этот момент занимаем. Воздух, земля, все едино. Путешествия по миру без цели, они как бы… не смыслю ничего в философии, это некоторые горазды разоряться о смысле жизни. Мне юг нравится своей пустотой, а вовсе не мягкостью климата, в горах и здесь бывает несладко, да и в целом, климат на Земле стал переменчив. На севере хоть и холоднее, да там и трассы гуще, устойчивее, споты один за другим, я уж не говорю, что вокруг Мегаполиса творится. Там ты даже заблудиться как следует не сможешь, тут же отыщут и, откопав из снега, постараются дать тебе, как это говорится, «жилье и работу». Нашего брата стоппера север любит, тем более, что и рожей – не пришлый какой… Да только что нам с этого?

Загадками говорить изволят мьсье стоппер.

– Прости, вот я хочу понять касательно вашей стопперской философии. То есть, получается, вы как бы отрицаете цивилизацию в себе? – Виктор все больше заинтересовывался Ренатом, будто был редким экспонатом в его личном летучем музее. – Не желаете с ней бороться, как все эти армии махди, но и не превращаете ее в дикий цирк африканских «народных республик». Вы просто путешествуете, не сотворяя ничего и ни с чем не сражаясь.

– «Мы»… кто такие «мы»? Ну, знаю я таких… но их среди нас немного. И что вас в них беспокоит? Или вам не нравится сам этот образ мыслей?

– Почему же, он меня привлекает как раз своей бессистемностью и бессмысленностью.

Ренат немного театрально помотал головой, развел руками, сделал театрально-большие глаза и снова принялся есть. Ответил он лишь спустя долгую минуту.

– Что вы видите вокруг себя? Море смысла? Вы считаете современное положение западной цивилизации единственно правильным?

– Я вовсе не догматик, я вполне могу предположить…

– Вот видите, – мягко прервал его Ренат, его голос мельком мурлыкнул и снова стал бесцветным, – вы даже чужую правоту приемлете лишь как лишнее доказательство своей культурности, цивилизованности по сравнению с экзальтированными фанатиками, стоящими на противоположной стороне. Я не прав? Вдумайтесь в свои слова, вы многое для себя откроете.

Виктор поспешил было кинуться спорить, но Лилия дернула его за рукав, не давая сказать.

– Пап, тебе бы только полемизировать! Что ты ему хочешь доказать? У него своя жизнь, зачем все время пытаться внушить всем собственную правоту? Может, кто-нибудь хоть раз останется при своих? Ренат же тебя не агитирует!

Ренат меж тем аккуратно все доел и, отложив нож с вилкой в сторону, протянул руку к пакету с соком.

– Вы правы, Лилия, все эти споры бессмысленны. Вот я пью сейчас этот сок, хотя давно уже не пробовал ничего дороже обычной хлорированной воды из-под крана. Мясо у вас очень нежное – пуллед биф, не иначе, тоже грех жаловаться, зачем же мне что-то доказывать, если я все равно буду не прав – хорошо жить хорошо, и несравненно хуже – жить бродягой. Но, видимо, дело вовсе не в том, как жить мне, или как жить вам – пусть каждый живет так, как ему нравится, и весь сказ.

«Хорошо ли быть на родной планете туристом, покидающим огромные мегаполисы севера только затем, чтобы прокрасться „на природу“ в комфорте личного прогулочного винтолета, полежать на травке, да и сгинуть в массе таких же, как и ты довольных жизнью носителей подтяжек и портсигаров?»

Откуда ему вдруг послышался этот голос? Виктор покачал головой. Знакомые темы, ой, знакомые.

– Отрицательные стороны есть во всем, но мне кажется, что такая судьба – не из самых незавидных, – Виктор все же проглотил, как он только теперь понял, нарочно вызванное у него раздражение. Нужно с этим стоппером хорошенько поговорить, он не так глуп, как то могло показаться. – Ты же сейчас пытаешься мне доказать, что мы живем плохо, а ты живешь хорошо.

– Да нет же! Я признаю ваше право считать свою жизнь такой, какая она есть на самом деле: спокойной, приятной, удобной и в меру бессмысленной. Мне такое просто не подходит! – поставленный на столешницу стакан прозвучал судейским молоточком в негромком гудении кабины. – Зачем мне ваша жизнь, пусть сколь угодно хорошая, но ваша, не моя. Только потому, что я себе ее могу заслужить, заработать, вытребовать по праву рождения?! Обратиться в службу занятости, в соцстрах, еще куда? А не хочу я, что в этом плохого? Что в этом, как вы все говорите, «странного»?

– Да… да, собственно, ничего. Ладно, забудем, мне не слишком часто приходится беседовать с вашим братом, чтобы спокойно воспринимать этот… мнэ… антисоциальный образ жизни.

– Никаких «нас» нет, говорю же, и подобный образ жизни – это не дань моде, а просто образ жизни. Какой уж случился. Данность.

– А если не идти по течению, попытаться бороться?

– С чем? С тем, чего нет? Заставлять себя надевать в офис отутюженные брюки? – Ренат похлопал себя по брезентовой штанине комбинезона. – В этом, видимо, вся романтика? Вы не знаете меня и часа, а уже судите, пусть и бессознательно, о моем внутреннем мире.

Разговор уперся в стену молчания. Виктор тихо откашлялся, словно пытаясь избавиться от ненужных слов, встал, протиснулся к выходу и молча вышел в кабину управления.

Только тогда Лилия подняла глаза от чашки своего черного кофе, что держала в руках, и укоризненно произнесла:

– Зря ты так, отец вовсе не хотел никого поучать, он вообще в университете известен своими либеральными взглядами. Некоторые его даже недолюбливают, считают, что он перегибает палку.

– А он перегибает?

– Угу. Еще как. Он с одним историком чуть не подрался, когда тот сказал, что Запад совершенно напрасно так уж рьяно боролся с Советами. Это, мол, придало бы нам больше сил для борьбы с воинственным исламом. И Россия не сдалась бы так легко китайской экспансии.

Ренат почему-то нахмурился, тут же склонив лицо к самой чашке, словно пытаясь скрыть непрошенную эмоцию.

– А ты знаешь, я там бывал.

– Где, в России? Там же, говорят, теперь сплошные котлованы открытых разработок.

– Да, жить там теперь, пожалуй, тяжелей, чем в центральной Африке. Какие из местных не успели в свое время благополучно свалить в Европу, теперь очень не любят вспоминать о западных гуманитарных ценностях. Там ненавидят всех. Запад, Юг, Восток. Впрочем, это уже их дело, тем более что к ходу истории эти самые «ценности» не имеют никакого отношения.

– Хм, ты слишком резок в суждениях для простого…

– Для простого стоппера? Трёп – он и есть трёп. Ничего не значит. Время скоротать. Никому словами не помочь, но никому и не навредить. Вы когда спать ложиться планируете? – Ренат озабоченно посмотрел на большие тяжелые свои часы, типа дайверские.

– Не знаю. Слышишь, отец музыку сел слушать, – из-за двери действительно долетали отдельные резкие отрывистые ноты, – это часа на два. Если он угомонится, сядем еще чай пить перед сном. Так что если ты все-таки захочешь остаться на северном побережье, я тебе сообщу. Нам туда лететь не больше часа.

Лилия переставила всю посуду в стенную нишу посудомоечной машины, встала, поправила чуть смятое платье.

– Ладно, пойду приму душ, а ты, пожалуй, присоединяйся к отцу. Он может поставить и что-нибудь специально для тебя…

– Нет, спасибо, я тут посижу.

Лилия пожала плечами. Ренат встретил ее косой взгляд и поспешил с оправданиями.

– Нет, серьезно, я не большой ценитель музыки. К тому же мне тут нужно написать одно небольшое письмо.

Лилии показалось, что Ренат выдумывает, лишь бы изобразить благовидный предлог остаться одному. Однако, не показывая вида, она нашарила в одной из ниш пачку рукописной бумаги, пару ручек. Пусть изображает, что хочет.

И вышла.

Виктор восседал в кресле первого пилота, задрав ноги на край пульта и плотно смежив глаза. Он слишком часто в последнее время так… размышлял, но Лилия решила его не трогать. Чего это все задумчивые такие.

Душевая кабина была спрятана по правому борту, в нище сразу за кухонькой, так что зайти можно только из «предбанника», прямо и налево. Крошечная такая дверца, страшно в нее втискиваться. Эх, надо было тогда отца уговорить на тилтвинг побольше разориться.

Внутри душевая не представлялась такой уж крошечной, сверкающие никелированные ручки и зеркала на двух стенках, яркий свет. Даже неизбежный гул роторов здесь казался каким-то приглушенным. Хорошо.

Тугая сверкающая щетка водяных струй хлестнула по коже, ошпаривая ее своим ледяным прикосновением. Лилия изогнулась, подставляя восхитительному ощущению грудь, живот, бедра, увы и ах, походные условия не давали как следует насладиться душем. Отпущенная порция воды тоже закончилась почти мгновенно.

Нужно еще на северном побережье набрать воды в баки. А то даже Верхний Нил, она где-то читала, слишком грязен, фильтров не напасешься…

Зашелестели лопасти скрытых в нижней части кабины вентиляторов, теплый воздух погрузил скованные холодом ноги в негу расслабляющей испарины. Поток одуряющей энергии рванулся верх по жилам, так что в висках зазвенело. Восхитительно!

Лилия выскочила обратно в «предбанник», на ходу заматывая голову полотенцем. Что там папа, заслушался? А этот где?

– Привет всем. Вы чего тут?

Виктор только рукой махнул, не мешай, мол. В едва освещенной кабине музыка уже не звучала. Двое сидели боком друг к другу и о чем-то вполголоса разговаривали. Уже не спорили, а именно разговаривали. Когда и успели помириться. Ладно. Лилия боком проскользнула к небольшой полочке у пульта, что ж, послушаем, о чем это они.

– В Европе очень любят рассуждать о контроле и бесконтрольности. Мол, если долго и упорно работать над решением той же проблемы преступности среди молодежи, то рано или поздно все решится. Главное, чтобы ситуация оставалась «под контролем». Чтобы комиссия работала, чтобы аррондисман не дремал.

Виктор выслушивал эту тираду с заметной долей удивления.

– А ты что, против? Ты считаешь, что все следует оставить на самотек?

– Я против самой постановки вопроса. Неважно, будет ли заседать комиссия или не будет. К решению, а тем более – к самому факту существования проблемы это солидное собрание не имеет ровно никакого отношения. Сэры и уличная подростковая преступность не имеют между собой ничего общего. Равно как эти же сэры и лагеря египетских беженцев в Польше. Равно как сэры и уничтожение последних крупных нерестилищ осетровых. Так ли уж эта мысль странна?

– Но если проблему просто забыть – она же не исчезнет!

– Не исчезнет. Но и не усугубится. Потому что проблемы идут не оттого, что их кто-то специально создает или оттого, что кто-то плохо заседает. Эти проблемы порождены куда как древними болезнями общества. А это епархия весьма далекая от Страсбурга, Вашингтона и Женевы.