Эскадра его высочества

– Милые у вас обычаи.

– А у вас?

– У нас подобрее.

– Да ну? – усмехнулся Прошка.

– Тебе обязательно нужно в Поммерн съездить, чтоб своими глазами увидел. Сколько раз уже говорил!

– Да съезжу, съезжу. А насчет Свиристела-то как?

– Можно попробовать.

– Неужто придумал? – обрадовался Прошка.

– Придумал, придумал. Беги сей же час в посольство.

– Это я мигом. А зачем?

– Приготовь купчую на все Стоеросово имение. Да стряпчего достань, хоть из-под земли. Сумеешь?

– А чего тут уметь? Есть тут один, из Кликунов. Зело пьющий товарищ, но печать пока при нем. Ваше превосходительство! Так ты что, серьезно покупать будешь?

– Серьезно. Другим способом Свиристела из города не спровадить. Так что тащи этого Кликуна в посольство и жди меня там.

– А как же проконшесс? Не могу я тебя одного пустить в это… прости господи, в это Гийо.

– Там ты мне ничем не поможешь. Главное, чтобы Егудиил не оплошал.

– Не, мужик надежный. Сказал, что ровно в девять все сполнит. Как договаривались.

– Вот и славно. Если все будет нормально, я вернусь не позже десяти.

– А если не вернешься?

– Мои егеря знают, что делать. Вахмистр Паттени тебе расскажет. А на хоромы Стоеросовы цену ставь половинную. Думаю, и этому должен быть рад.

– Само собой! Померанские талеры получше муромских головешек.

Обенаус остановился, оглядывая безлюдные улицы.

– А хорошо, что стрельцов нет.

– Кому как. Для Егудиила-то да, – вздохнул Прошка. А вот Свиристелу – не очень.

– Да кто же его в драку-то заставлял лезть?

– А разве без этого проживешь?

– А ты не пробовал?

Прошка с ожесточением плюнул.

– Пробовал, пробовал. Еще раньше, чем девок и водку. Больше не хочу.

– Да почему же?

– Потому что дураков полно. Доброе отношение только после доброй трепки понимают.

– И я?

– Нет. Ты – другое дело, – неохотно признал Прошка. – Редкость какая-то. Померанский гусь в муромском курятнике.

– Не такая уж и редкость, – усмехнулся Обенаус. – Кто Свиристела спасать предложил?

Прошка покачал головой.

– Э, тут дело другое. Должок у меня перед ним. Свиристел однажды помог мне крепко. Денег дал в нужное время.

– Без трепки дал?

– Ну, без трепки и даже без процентов. Только вот и Стоеросов тоже ведь редкость. Не жадный он. За что и любят его в народе.

– Ага, – сказал барон. – Еще одна редкость?

– Ну, еще. Однако самая большая редкость – это ты, твоя милость. Слушай, не ходил бы ты к проконшессу, а? Нехорошее замышляет. Бубудускам верить никак нельзя.

– Да я и не верю, – сказал Обенаус. – Не дурак же.

* * *

Нет, в отношении тишайшего проконшесса барон нисколько не обманывался. Было время составить представление о святом отце, – вот уже несколько лет они непрерывно интриговали друг против друга, борясь за влияние на Господин Великий Муром. При этом бубудуск имел больше золота, а Обенаус располагал качественными померанскими товарами, включая знаменитые пушки из города Денхорна. Барон умел лучше рассчитывать, проконшесс – соблазнять; Обенаус делал ставку на здравый смысл, а Гийо – на инстинкты.

Результатом незаметной войны чаще всего была боевая ничья, поскольку муромцы старались извлечь выгоду именно из соперничества двух держав, считая это самой мудрой политикой и потому не давали победить ни одной из них. Только такая политика не была секретом и для послов. Иногда они объединялись, выступали совместно и тогда добивались от Тихона крупных уступок.

Тем не менее Обенаус ничуть не сомневался в том, что проконшесс при первой же возможности с удовольствием устроит ему Ускоренное Упокоение. Конечно же, не своими руками, и конечно же, очень будет после этого скорбеть. И предстоявший визит вполне мог привести к самой примитивной ловушке. Люди великого сострадария всегда склонны к прямолинейным действиям. Там, где есть сила, нужда в какой-то изобретательности отсутствует. Что же касается морали, то от приглашения проконшесса Ордена сострадариев разило чем угодно, только не моралью.

При этой мысли померанский аристократ непроизвольно сморщил нос. Известно, что устав ордена запрещает пользоваться парфюмами. Считалось, что ароматы усиливают мирские соблазны, и с этим в общем можно соглашаться. Но за что заодно с парфюмами в немилость бубудусков впало обыкновенное мыло? Уже одно это рождало недоверие. Барон был убежден, что доверять физически нечистоплотным людям нельзя. Хотя бы потому, что неряшливость – следствие нехватки воли, а безвольные способны держать слово только до первого испытания.

Нет, Обенаус не заблуждался. Зная все, что он знал и о Покаяне, и о ее посланнике лично, в обычных условиях осторожный посол курфюрста ни за что бы не отправился в гости к своему визави, да еще в такой неподходящий день, когда весь Муром пьянствует, отпевает да обливается.

Сложность, однако, заключалась как раз в том, что обстоятельства сложились необычные. Даже необычайные. Рисковать Обенауса заставляло политическое положение родного курфюршества, над которым нависло слишком уж много угроз.

Совсем недавно в узком горном ущелье на южной границе Поммерн не без потерь, но все же остановил нашествие из Схайссов. С ящерами удалось подписать хрупкое перемирие, которое могло продлиться максимум до следующего лета. На востоке, в вечно неспокойном Магрибе, закончилась очередная междоусобица и опять же к следующему лету драчливый эмир со скуки мог затеять набег на пограничные федеральные земли. Но главной и самой реальной оставалась угроза со стороны Пресветлой Покаяны, отношения с которой медленно, но неотвратимо ухудшались уже много лет. В итоге над Поммерном нависали опасности сразу с трех сторон. Для добросовестного дипломата в таких условиях пренебрегать малейшим шансом отодвинуть хотя бы одну из них немыслимо. Вот почему вечером все того же водообильного дня Ивана Купало, как только на Колдыбели пробило восемь, Альфред фон Обенаус, Чрезвычайный и Полномочный посол Поммерна в Муроме, подошел к глухому забору, окружавшему резиденцию Чрезвычайного и Полномочного посла Пресветлой Покаяны.

* * *

Его ждали. Калитка отворилась на первый стук.

– Вы один? – спросил привратник вместо приветствия.

Это был угрюмый верзила в рясе, но с военной выправкой.

– Нет, – рассмеялся Обенаус. – Меня сопровождают две дюжины гвардейцев.

Привратник вытаращил глаза.

– Где? Не вижу.

– И я не вижу.

– Все шутите, господин барон.

– А вы не любите шуток, любезный?

– Зубоскальство не к лицу служителю Просветления.

– А что к лицу?

– Ну… смирение там, покорность.

– И все?

– Все, кажется.

– Как насчет любови к ближнему?

Привратник почесался.

– Ах, ну да. И это самое тоже. Любовь, стало быть. К ближайшему. Это вы правильно напомнили, – сказал верзила и вдруг протянул обе руки:

– Вашу шпагу, господин барон.

Обенаус оторопел.

– Шпагу? Это еще зачем?

– Да у нас так принято.

– Помилуйте! Шпага есть привилегия посла. Даже к посаднику Тихону я являюсь при шпаге. Иначе нельзя, дорогой мой. Если посла лишают шпаги, это значит, что его берут в плен. И тогда могут возникнуть некоторые неприятности.

– Какие еще неприятности?

– Некоторые, – усмехнулся померанец.

– Навроде чего?

– Да вроде военных действий между государствами.

– Военные действия, – задумчиво повторил привратник.

– Вот-вот.

– Если забрать у вас шпагу?

– Именно. А как вас зовут, любезнейший?

– Обрат Сибодема, ваша милость.

– Вы твердо решили начать войну между Поммерном и Пресветлой Покаяной, обрат Сибодема?

– М…м… Я? Как это? Пока не собирался.

– Возможно, вас просил об этом обрат проконшесс?

Привратник задумался покрепче.

– Обрат проконшесс? Не, про войну не просил.

– Не просил, значит.

– Не. Про войну я бы запомнил.

– Ну, быть может, тогда эту просьбу высказал сам господин превеликий сострадарий? Как-нибудь в личной беседе?

– Обрат эпикифор? – испугался привратник. – С чего вы взяли?

– Как – с чего? Согласитесь, начинать без ведома его люминесценция такое богоугодное дело, как война, было бы не совсем скромно. Разве нет?

Обрат Сибодема к каверзным вопросам явно не готовился. Потому добросовестно перекрестился и стал ждать помощи свыше.

Обенаус усмехнулся. Все они боятся выйти за рамки инструкции, слуги люминесценция. У них годами отбивают охоту мыслить, вырабатывая к этому страх и отвращение на уровне рефлекса. В результате их абсолютно не смущает ситуация, когда догма противоречит очевидным фактам. Главное, чтобы была инструкция, причем простая и незамысловатая вроде сандалии святого Корзина, идола бубудусков. С инструкцией они сильны и неукротимы. Зато любая дилемма погружает их в младенческую беспомощность. Но самое ужасное для сострадариев, как и для любых фанатиков вообще, наступает тогда, когда одна инструкция противоречит другой. Тут они стопорят, булькают, пузыри пускают и страдают от нехватки воздуха пуще утопленника с камнем на шее.

Обенаус молчал, наслаждаясь ситуацией. Сибодема пыхтел, вращал глазами и чесал затылок. Неизвестно, сколько еще продолжались бы мучения честного привратника, если б с затемненного крыльца посольского особняка не послышалось деликатное покашливание. Потом прозвучал еще и голос. Добрый такой. Тихий. Проникновенный. Сострадающий.

– Обрат Сибодема! Будь добр, пропусти господина барона вместе со шпагой.

Привратник с огромным облегчением вытер лоб и отступил в сторону. Выбирать между войной и миром теперь предстояло не ему.

А с крыльца спустился сам обрат проконшесс. Он учтиво поклонился гостю.

– Приношу извинения, господин посол. Обрат Сибодема служит у нас недавно, с новыми обязанностями еще не освоился.

– Понимаю, понимаю, – сказал Обенаус. – Я слышал, бубудусков учат другому.

– А я слышал, вы сегодня обливались?

– А вы, говорят этого избежали?

– О, если иметь хорошую охрану… Из бубудусков.

– Да, я заметил кое-кого в саду. Хорошо развиты физически.

– Прошу в дом, сын мой. У вас острое зрение.

За спиной барона хлопнула калитка, лязгнули засовы, щелкнул замок, скрипнула щеколда, звякнула цепь. В завершение всей этой симфонии обрат Сибодема с облегчением высморкался.

– Вы идете? – спросил проконшесс, поднимаясь на крыльцо.

– Знать бы куда, – усмехнулся Обенаус.

– Туда, куда ведут все дороги.

– К истине?

Гийо распахнул дверь.

– К вере.

– Я бы предпочел истину.

– Э! – в свою очередь, усмехнулся проконшесс. – Кто ее только не пробовал искать, вашу истину. И каков результат? Кто-нибудь нашел?

– Целиком никогда и не найдут. Но каждая малая ее частица есть удача.

– Удача? Благодаря таким удачам стали возможны наркотики, аборты, огнестрельное оружие. Разве не так?

– Все зависит от того, в чьи руки попадает истина, святой отец.

– Если открытие важное, оно неизбежно попадает во множество рук. А мы несовершенны, не созрели для очень многих открытий. Даже из нашего незабвенного, но забытого прошлого.

– Э! Давний спор. Подобные доводы приводились уже невесть сколько лет назад. Причем каких! Световых…

Проконшесс остановился перед лестницей, пропуская гостя. Через его усмешку неожиданно прорвалась самая настоящая грусть.

– О, барон! В результате мы оказались невесть в скольких световых годах от Земли, и с этим никак не поспоришь. Неужели вам больше нечего возразить?

Обенаус тоже остановился.

– Отчего же? Есть, конечно. И более чем достаточно.

– Ну и? В двух словах?

– В двух словах? Хорошо, извольте. Я слышал, что базилевс-император недавно излечился от пневмонии с помощью померанских антибиотиков.

– Пресветлый хранит его величество, – отозвался Гийо. – В том числе и с помощью антибиотиков. Но прошу вас, проходите.

Невысокий Обенаус поднялся на ступеньку и посмотрел прямо в его глаза. На секунду оба замолчали.

– Сколь необъяснимы бывают симпатии, – удивленно сказал покаянец.

Обенаусу показалось, что он искренен.

– Почему? В конце концов мы оба принадлежим к человеческому роду.

Проконшесс тихонько посмеялся.

– И с этим не поспоришь. Но есть и еще кое-что. Мне кажется, дорогой барон, что мы с вами образуем две части некоего целого.

– Две разные части?

– Разумеется. Только давайте не будем делить все на белое и черное. Образно говоря, там, где я вижу непостижимое, вы ищете простое объяснение, главная разница в этом. В этом же корни нашего противоборства, которое дает именно тот результат, который угоден Провидению.

– А истина посередине?

– Ох, опять вы про истину.

– Извините, больше не буду.

– Да ладно, попробуем поискать и вашу истину. За результаты, впрочем, не ручаюсь. Истину обрести куда труднее, чем веру. Только не спрашивайте меня – почему.

Потому, что истина все же не любит отдаваться кому попало, – подумал Обенаус. Разумеется, вслух об этом он не сказал. Потому что пришел в посольство Покаяны не за тем, чтобы наставить святого отца на путь истины. Его задача была менее сложной. Хотя едва ли более безопасной.

3. Последствия пикника

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНОЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ

Ваше Высочество!

Боевые корабли готовы. Транспорты почти загружены. Прошу ускорить вербовку колонистов.

Гросс-адмирал У. Мак-Магон

P. S. Брандскугелей все еще маловато.

* * *

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!

ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ

Ваше Высочество!

Флот выбрал все брандскугели не только Адмиралтейства, но и со складов Главного артиллерийского управления. Однако сегодня адмирал потребовал еще 880 зажигательных снарядов из Стратегического резерва. Это грабеж какой-то! С чем останется курфюрстенвер в случае наземной войны?

Генерал-интендант Румялис* * *СОВ. СЕКР.НАЧ. ГЛ. ТЫЛОВОГО УПРАВЛЕНИЯК. РУМЯЛИСУ

ВСЕ требования старого Мака должны выполняться полностью, немедленно и буквально. Вплоть до последнего фунта пороха. Что же касается сухопутной войны, она пока не началась. Следовательно, есть время. Подготовьте дополнительную заявку на боеприпасы, заводы Брюганца готовы ее принять.

БЕРНАР* * *

В восьмом часу утра терпению Кэйра пришел конец.

– Вот что, братец. Невозможно слышать твои стенания. Ты же всю ночь никому уснуть не дал! Прямо и не знаю, что с тобой сотворить.

Франц поднял угасший взор.

– Извини. Я сам не знаю.

– Ладно, одевайся.

– Зачем?

– Пойдешь на свидание.

– Не получится.

– Почему?

– Я не знаю, где она живет.

– Замечательно. Разве она хранит это в тайне?

– Не знаю. Я не спрашивал.

– О, – сказал Ждан. – Очень умно.

– Да при чем здесь ум?! – воскликнул архитектор.

– Ну вот, первое разумное словоизвержение за последние сутки. Ты подаешь надежды.

– Майн готт! Но что же теперь делать, что делать, а?

– Ладно, я узнаю для тебя адрес, – сказал Кэйр.

Франц встрепенулся.

– О, адрес! Адрес – это есть спасение! А как, где?

– В деканате, желторотик.

– Им запрещено давать адреса.

– Не бывает правил без исключений, бамбино. В деканате, чтоб ты знал, сидят вовсе не бесплотные ангелы, а вполне конкретные девочки. Они вполне доступны для конкретных форм убеждения. Эфенди Бурхан! Пока не растолстел, доставай-ка свои джангарские сласти.

– Кэйр, я только-только задремал.

– Придется проснуться. Хороший архитектор, знаешь ли, стоит рахит-лукума.

– Рахат-лукума, – обиженно поправил Бурхан.

Известный сластена Ждан выставил нос из-под одеяла. Он тоже попытался спасти лакомство.

– Право, не знаю, стоит ли будущему судье применять взятку.

– Дорогой мой, – наставительно сказал Кэйр, – мы не в муромских лесах. В Поммерне секретаршам не дают взяток. Только подарки.

– Нет, нет! – испугался Франц. – Рахат-лукум не есть взятка! Кэйр лучше знает. Кто из нас юрист?

– А я бы дал взятку, – зевая сообщил Ждан. – Не знаю, как в Поммерне, в муромских лесах она действует отменно. Что вы на меня так смотрите, ваша честь?

– Как?

– Да как на предварительно заключенного. Рано еще!

– А ты и впрямь… похож., – ухмыльнулся Кэйр.

– М-да, – сказал Ждан. – Деньги тебе доверить можно. А вот мысли – нет. Живо к делу пришьешь!

– А ты мысли правильно.

– Дурака вы валяете, – объявил Бурхан. – Оба.

– Так шутим же.

– Прекратите. Что, мир-дружба надоели? Набью!

Он высунул из-под одеяла волосатую руку и показал бицепс.

– Ты лучше рахат-лукум покажи, – попросил Франц. – Пожалуйста.

* * *

Кэйр вернулся часа через три. Франц ждал его на лестничной площадке.

– Ну что, что, узнал?

– Неужели сомневался?

– Нет-нет, что ты! Ни на минуту я не сомневался. А… где она живет?

– Пройдемте, гражданин, – строго сказал Кэйр, открывая дверь.

Войдя в комнату, он снял плащ, стряхнул с него дождевые капли, повесил на крючок. То же самое проделал со своей шляпой, и только после этого сообщил:

– Значит так. На медицинском факультете обучаются одиннадцать Изольд.

Франц охнул и ухватился за косяк. Кэйр усмехнулся и потрепал его шевелюру.

– Не печальтесь, юноша. Семь Изольд относятся либо к брюнеткам, либо к шатенкам.

– Брюнетки? Ну и что с того?

– Франц! До сих пор я знал, что от любви люди тупеют. Но оказывается, они еще и слепнут. Твоя-то ведь – блондинка. Неужто не заметил?

– О! Да, да, в самом деле. Моя… какое славное слово. Но, пожалуйста, продолжай.

– Продолжаю. Еще две Изольды учатся на первом курсе, так что, согласись, по возрасту не подходят.

– О, йа, йа. Гениально! Остаются всего две?

– Одна, поскольку вторая находится в академическом отпуске по уходу за малолетним детенышем. Мужеского пола, кажется. В итоге остается… кхэм!

– Мужеского пола, – эхом повторил несчастный.

– Кэйр! Ну что ты из него жилы тянешь? – не выдержал Ждан.

– А так интереснее, господин адвокат. Налейте-ка мне винца.

– Потерпишь, – сурово сказал Бурхан. – Выкладывай, что там у тебя в итоге?

– Да ладно, ладно. В итоге остается некая фройляйн Изольда Пуффольд. Проживает по адресу Грюнплатц двадцать четыре. Меблированные комнаты фрау Вейс.

Кирш вскочил. Глаза его пылали, а из ушей чуть ли не дым валил.

– Кэйр! Да ты мне… да я тебе…

– Понятно.

– Ну, по гроб жизни, в общем.

– Эк он вскинулся, – озадаченно сказал Бурхан.

Кэйр сморщился.

– По гроб не надо. Довольно будет, если не проклянешь через пару лет.

– Да ни за что на свете, старая ты брюзга! Она такая… такая… Богиня! Скажи ему, Ждан.

– Да ничего, девка вроде справная, – сонно сказал Ждан. – Только вот не знаю, как она по хозяйству.

Франц заметался между шкафом и комодом, выдергивая носовые платки, галстуки, носки, перчатки.

– Послушай, камарад, ну о чем ты говоришь? Какое там хозяйство! При чем тут это? Да она у меня и веника в руках держать не будет!

– Ага, – ухмыльнулся Ждан. – Только кочергу.

Он уже успел развестись с некоей огнедышащей доньей Маритой-Мартенсо Окомодо дель Агиррага де Такона и знал почем фунт семейного счастья. Но, по мнению Франца, это означало всего лишь то, что упомянутая донья Агиррага ни в какое сравнение не идет с божественной фройляйн Пуффольд. Он поражался, что остальные не видят столь вопиющей разницы. Отчаявшись объяснить всю ее глубину, Франц глубоко вздохнул.

– Ну, гершафтен, я… того. Пошел.

– Давай-давай, нибелунг. Марширен!

– Послушай, кунак, – сказал Бурхан, покусывая кончики своих роскошных усов, – а не мог бы мимоходом узнать, где проживает луноокая Инджин-ханум?

– Старик, о чем разговор? Кто-кто, а уж я-то тебя понимаю! Можешь не сомневаться.

– Погоди, сынок, – сказал Кэйр и торжественно поцеловал его в лоб. – Не забудь об ответственности, которую закон налагает на человека, ступающего на скользкую стезю брака.

Франц вырвался.

– Отстань!

Кэйр вновь его поймал.

– Стой!

Франц взвыл:

– Вас ист дас?! Ну что, что еще?

– Не надо ломиться в окно, дурень. Дверь-то у нас находится с противоположной стороны.

– Ах да, – очумело сказал несчастный. – Данке!

* * *

Франц не появлялся, что вполне ожидалось. В середине дня, когда немного распогодилось, Кэйр пошел прогуляться и тоже исчез. Это можно было объяснить, поскольку будущий судья любил предаваться уединенным размышлениям об уголовно наказуемом несовершенстве человеческой природы. Но когда запропастился еще и Бурхан, отправленный всего-то за хлебом в соседнюю лавку, Ждан начал удивляться. И чем ближе становился вечер, тем более росло его удивление. А затем и аппетит.

Ждан нашел сухари, растопил печь, сварил щи, похлебал их в совершенно непривычном одиночестве. Потом распахнул окно и выглянул наружу.

Из мансарды, в которой они жили, проспект Конграу просматривался почти на всем своем протяжении – от моста Звездочетов на юге до ворот Норди на севере. Поздние летние сумерки только начали сгущаться, фонари еще не зажигали, народу на улице было много, но ни Бурхана, ни Кэйра, ни тем более Франца в ближайших окрестностях Ждан не приметил.

Тогда он спустился вниз, вышел в скверик и пристроился на скамейке так, чтобы видеть перекресток перед собором. Покурил трубочку, поглазел на прохожих. Купил вечернюю газету, со скукой почитал о военных маневрах в федеральной земле Остланд, видах на урожай зерновых и о том, какой торжественный прием устроили послу эмира в курфюрстентаге. После чего вернулся восвояси. Дома, чтобы хоть как-то убить время, подтащил кресло к окну и принялся вязать варежку. Из шерсти, которую прислала муромская тетушка к прошлому Новому Году.

Прошло еще какое-то время. На Конграу фонарщики в черных шляпах один за другим зажигали газовые рожки. Ждана уже начинала одолевать дремота, когда в дверь вдруг постучали. Ждан испугался.

* * *

В эту дверь уже четыре года никто не стучал. Все приходящие, хотя и бывало их порой весьма немало, обходились без стука, поскольку в представлениях не нуждались. Ждан озадаченно молчал.

– Разрешите? – спросили из-за двери.

– Да не заперто.

Дверь отворилась.

Вошел седой старик в темном, наглухо застегнутом сюртуке. В руках он держал шляпу и трость с массивным набалдашником. За ним последовал крепкий мужчина в безупречно пошитом штатском костюме. Потом появились еще и два пожилых солдата. Служивые молча поставили на стол объемистый ларец и так же молча вышли.

Ждан наблюдал за происходящим с не меньшей молчаливостью. Прошлой ночью он был вынужден отпаивать страдавшего Франца, сам в стороне не оставался, поэтому соображал все еще не очень быстро.

– Позвольте представиться, – сказал старик. – Николя Фромантер, начальник управления статсбезопасности Поммерна.

– Управления чего?

– Статсбезопасности.

Ждан отложил спицы в сторону.

– Вы… серьезно?

– Очень.

– Послушайте, это не я.

Ждан был участником изрядного числа студенческих потасовок и прекрасно ведал, чем они заканчиваются. При неудачном исходе, конечно. Но раньше даже при неудачном исходе все заканчивалось в ближайшем полицейском участке, а тут – нате вам, сам шеф безопасности. Если не врет, конечно. Что за времена пошли? И что бы это могло значить?

Старик приподнял бровь:

– Не вы?

– Нет, не я.

– Разве я имею честь разговаривать не с господином Жданом Куземой?

– Ну почему? Имеете честь. С ним. Со мной, то есть.

– Не понимаю.

– Да я вообще сегодня дальше сквера никуда не ходил. Вот те крест, боярин! И не дрался давно. Старею, наверное. Щи вот сварил. Хотите?

Старик улыбнулся.

– А, вот вы о чем.

– А вы о чем?

– Я здесь по другому делу.

– Во как, – недоверчиво сказал Кузема. – А по какому?

– По поводу вашего дипломного проекта «Самоходный Скампавей». Можно присесть?

При всем своем замешательстве Ждан не смог удержаться и ревниво поправил:

– «Водоходный Скампавей», ваше превосходительство.

Шеф статсбезопасности усмехнулся.

– Ну, теперь я уверен, что попал именно туда, куда нужно. Так можно мне сесть?

– Да сделайте одолжение! Вот же лавка. Какая церемонная безопасность…

Старик сел, сложил руки на набалдашнике своей трости и некоторое время рассматривал Ждана.

Ждан заерзал, смущенно кашлянул, а потом выпалил:

– Прошу не серчать, ваша милость. А у вас есть «предъявительсего»?

– Предъявитель чего?

– У муромцев так называется удостоверение личности, – подсказал мужчина в хорошем костюме.