Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

– Что, Толю себе в замы сватал?

– Нет, я так, по другому делу – проблеял Триш. Видно было, что вопрос застиг его врасплох.

– Ты бы ещё Смешляевой кастинг устроил, или Толстоганову. Не видишь разве, что для этих ребят их сегодняшние должности – потолок?

– Не капай, Лиза, сам знаю, что не там ищу. Я от этой правки уже совсем ошизел. Без зама мы зашьёмся.– Триш говорил плаксиво, видно было, что ему по-настоящему хреново.

– А ты, Боренька, посиди часик у меня в каморке – тогда быстро научишься свободу любить. Вся редакция будто сговорилась каждые пять минут заходить и узнавать, что да как с их гениальными творениями. А мне ничего не остаётся, как на тебя стрелки переводить…

– И я о том же… Короче, Лизавета, давай бери штурвал в свои руки. Тряхни стариной, покажи…

– Я? Штурвал? – на полуслове перебила начальника Вешкина. – Да ты, дорогой редактор, в своём ли уме? Я что тебе – козёл отпущения? Или в последней бочке затычка? Да хочешь знать, я и так неформально давно являюсь твоим замом. Люди чуть что – к кому со своими надобностями бегут? К Вешкиной. Номер горит – кто выручает? Опять ответсек. Информушки читать, с тобой спорные материалы согласовывать, подгонять нерасторопных, шпынять нерадивых – та же ворчливая старая грымза Лизетта. И между прочим, десять этих повинностей я исполняю за одну ставку.

– Лизанька, солнышко, обещаю, что будешь получать двойную ставку! Тройнную!!! Только выручи сейчас. Иначе следующий номер точно сорвём.

– Нет, Борис Ильич, мой поезд давно ушёл. Как, между прочим, и твой… Только-только освоили эту чёртову компьютерную вёрстку, только ворды и эксели осилили… А впереди уже маячит беда похуже. Конкуренты на пятки наступают, молодые да рьяные норовят с газетного рынка смести. У нас же с тобой ни тяму с ними бодаться, ни сил…

– Вы что – с Лебедевой одни и те же конспекты учите, перед тем, как ко мне приходить? – раздражённо поинтересовался Триш: Вешкина втолковывала ему то же, что и накануне Лариса.

– Мы с Ларкой в сильно разных песочницах сидим, чтобы в одну дуду-то дуть, – обиделась Елизавета Григорьевна. – Но уж если и она о том же, значит, тебе пора крепко призадуматься.

– Ты мне не про Ларку, ты про себя ответь: идёшь в замы?

– Нет, нет и нет! И это моё последнее слово. Хоть в рекламу ссылай!

Триш потупился:

– Так что же мне делать, друг мой Лизетта?

– С Сокольским говорил?

– Говорил. Без толку.

– Тогда мирись с Лебедевой и закрывай ею свою дурацкую вакансию. Она потянет.

Глаза главного редактора сверкнули бешенством:

– Чем вас всех Лорка опоила? Да чтобы я эту выскочку, эту гордячку, эту нахалку (далее следовал ряд нецензурных эпитетов) своими руками себе на шею посадил? Лучше уж пусть Ниткин будет вместо Андрюхи! Этот, понятно, ни в журналистике, ни в языке ни рожна не смыслит, зато знает, где, с кем и как себя держать! Лиза, добром прошу, больше мне о Лебедевой не напоминай. И так все наши беды из-за неё!

– Ладно, заткнулась, пошла. Тебе решать, тебе и виднее. А от кого земля у нас в газете горит, присмотрись получше. Чай, не дурак.

Поставив такую неприлично смачную точку, рассерженная Лизетта удалилась – вымещать на подчинённых свою досаду. Похоже, Триш готов наделать новых глупостей. И что это случилось с осторожным «нашим Ильичом»?

***

Триш отбросил ворох листов с красными отметинами, откинулся в кресле и сжал голову руками. От нервного напряжения опять начиналась мигрень, придётся посылать секретаршу за таблетками. Так и до инсульта или инфаркта недалеко. Чёртова работа, холера её раздери! Так что же всё-таки решить, где искать зама?

В дверь вкрадчиво постучали, на пороге материализовался Ниткин.

– Вам плохо, Борис Ильич? Может, врача?

– Скажи Ниночке, пусть лекарства организует. Она знает, какие.

Единственный человек, который не о деле, а обо мне самом побеспокоился – подумал Триш, оглядывая тщедушную фигуру «главного по политике». Не отнять у Володьки это умение оказаться рядом в трудную минуту. Уже не впервые тот был для него громоотводом. Вот и сейчас с такой душевностью цедит принесённые Ниночкой капли!

И на самом деле Борис Триш в последние годы редко видел в своём окружении элементарную доброту и заботливость. Жена давно отдалилась, жила своими романами и подругами, почти не интересуясь ни его работой, ни им самим. Сын служил на Дальнем востоке и звонил редко. Дочь тоже оторванный кусок, из своего Ливана не чаще раза в месяц шлёт письма и фото внуков. А друзей – тех, с юности, задушевных и всё понимающих друзей – во время своей партийной бытности он растерял. Даже самые близкие товарищи откровенно дали понять, что разуверились в порядочности любого представителя «номенклатуры». Осталась большая гулкая квартира с мелькающей перед глазами чужой равнодушной женщиной, и старая, как он сам, такса.

А тут неожиданное участие…

От висков отлегло, главред приосанился в кресле:

– Ты, Натаныч, по какому вопросу?

– Да так, узнать, как дела. Кто за Сокольского тексты читает?

– Не видишь разве – самому приходится! Зря мы вчера на Андрюху наехали, не надо было его отпускать.

– Без зама, конечно, плохо. Но и Сокольского вы бы не удержали. Он давно ждал случая, чтобы уйти. Ну а тут сам Бог велел – столько они с Лариской наворотили.

Давно ждал!.. Всё-то этот знает, в курсе всего-то находится – с неожиданной неприязнью подумал Триш.– Не удивлюсь, если у этого парня есть какая-нибудь тайная тетрадочка, или файл в компе, куда он за всеми всё записывает. Каждый коллектив не обходится без такого местного Иуды. Интересно, что в неё про меня занесено? Занесено, занесено – не сомневаюсь…

– Бог ли, чёрт ли сподобил, а только теперь мне тут пахать без продыху, пока замену не найду. Вот где мне, Ниткин, взять подходящего зама?

Владимир Натанович свёл на кончик своего мясистого носа глазки, соловые от недавно опрокинутой стопки:

– Не сочтите за наглость, Борис Ильич наш многоуважаемый, но зачем искать где-то? Неужели в таком коллективе, вами созданном, не найдётся человека, достойного занять этот пост?

– Ниткин, если ты сейчас начнёшь мне тут трындычить про Лебедеву, ей-ей запущу в тебя вот этой пепельницей. Она тяжёлая, будет больно.

– Что вы, Борис Ильич! Я – про Лебедеву? Да в мыслях не было! – подобострастно закудахтал Володька.

– А о ком тогда? Не о Лизетте ведь?

– Дело в том… я… понимаете ли…

– Ну!!! Давай по существу!!!

– Я могу хотя бы временно помочь вам на этой должности…

– А-а?.. – Триш так и обомлел от неожиданности. Его собственная мысль, высказанная впроброс, вдруг оформилась во вполне конкретную перспективу. И перспектива эта уже не казалась ему столь абсурдной, как несколькими минутами раньше. Но Ниткин, Ниткин – с его кондовым слогом и массой ошибок – будет править тексты таких сотрудников, как Косицын или та же Лебедева?

Хотя, в конце концов, читать и писать – разные вещи. Он знавал косноязычных людей, которые были прекрасными редакторами. А ошибки… На то есть корректоры, которые, кстати, без конца отираются в курилке. Пусть попашут! Может, и правда дать человеку шанс показать себя? Вдруг будет толк?

– Ты это сейчас всерьёз сказал? Не издеваешься?

– Ну что вы, Борис Ильич! Разве я могу несерьёзно о таком важном вопросе рассуждать! Я ведь такой же газетчик, как, скажем, Лебедева. Только мой жизненный и политический опыт не позволит наделать таких ошибок, которые вышли у неё с Сокольским. Сами знаете – партийщики, они и при капитализме партийщики.

У Триша в голове опять загудело. Час от часу не легче. Ниткин, конечно, в разных околополитических сплетнях силён, но бездарь же, отпетая бездарь. Выправит такой на свою колодку приличный текст, так автор на него не то что с кулаками – с дубиной кинется. Хотя… Натаныч будет уже не обозреватель, а его законный зам, облечённый властью и доверием. С дубиной-то поостерегутся…

Однако других вариантов на сей момент не было.

– А, где наша не пропадала! – решился Триш. – На три месяца назначу тебя на место Андрюхи. А там поглядим, что из этого выйдет. Не получится – к старому вернёшься, не обессудь. А получится…

А получится, так этот Иудушка при первом удобном случае сместит тебя, Борю Триша, с редакторского кресла – мелькнула мысль. Но, испугавшись правдоподобия, опять куда-то юркнула.

Ниткинская душонка ликовала. Ещё как получится! Андрей ещё не освободил кабинет, а в черепушке главного по политике забегали шальные соображения. Почему бы ему не сесть в кресло Сокольского да не воспользоваться плюсами нового положения?..

И Натаныч начал осуществлять вызревший план. Во время своих утренних докладов он принялся исподволь долбить Курилова о желанном повышении по службе – пусть давний друг призадумается. Потом потянул за другую мысль: а ежели сделают его, Ниткина, замом, поспособствует ли Витас внеочередному выделению квартиры? Тот отвечал брезгливо-уклончиво – такого, как Натаныч, пусть сначала выдвинут. «Нет» не сказал. Теперь, когда Ниткин пролез в заместители, остаётся добить вопрос с квартирой. Пока друг Виталик при власти, у Натаныча всё получится!

…– Только смотри, Володька, лишнего в редакции не болтай! – предупредил нового назначенца Триш. – Люди у нас сам знаешь какие вздорные. Если что не по ним – разнесут в клочья. Это тебе не мы, железные райкомы или парткомы. Одно слово – журналяги!

Часть II. Кротовьи норы

Кроме секса, в обществе строителей коммунизма не доставало ещё одной малости – рекламы. Да и что рекламировать, а главное – для чего? Плановой экономикой предопределялось вперёд на добрый десяток лет, какие образцы товаров-продуктов-услуг, какого качества и в каком количестве должно выпускать на радость советскому гражданину. Тут сколько ни расписывай достоинства модных новинок, пользовать, носить и кушать придётся то, что дадут. На рекламу и тратиться неча…

Будем объективны: в той действительности рекламные продукты все же имели место. До сих пор не выветрились из памяти народной слоганы: «Летайте самолётами аэрофлота!», «Храните деньги в сберегательной кассе!», «Советское – значит отличное!». Картинки в газетах и журналах тогда приучали публику к деликатесам вроде залёживающейся на прилавках чёрной икры или печени трески, к шоколадно-молочным десертам, керогазам, сигаретам и даже алкоголю. Родвигали даже «государственные» пельмени. В кинотеатры зазывали ручной работы афиши, сменяемые почти еженедельно. И, конечно же, на всех углах в глаза лезли так называемые мотивирующие плакаты, призванные безоглядно верить в КПСС и разжигать в людях трудовой и боевой настрой.

После развала Союза нерушимого вместе с хлебом сменились и песни. Перестройка подкатила за собой ядовитое яблоко демократии – небывалую гласность. На страну обрушились невиданные доселе рекламные залпы. Некоторых особо доверчивых они расстреляли насмерть. Чего стоили только призывы скупщиков ваучеров и посулы мгновенно воздвигнутых финансовых пирамид! Не успели россияне оглянуться, как «МММ», «Хопёр», «Селенга» и разного пошиба его аналоги перенаправили разрозненные частные ручейки денег в своё могучее русло. Доверившись газетам и ТВ – уж свободная-то пресса не врёт! – многие растеряли последнее, нажитое социалистическим трудом. Агрессивная врунья-реклама замечательно сделала своё дело.

С тех пор и пошло. Едва читатель добирался до свежих новостей, как с газетных страниц на него нацеливался гигантский логотип какой-нибудь неопознанной доселе конторы. После пирамид в забег устремились биржи. Ещё вчера и слова-то такого в советском лексиконе не было, а сегодня, глядишь, можно было с мешком картошки выезжать на торги. Наравне с оптовым зерном и металлом выставлялись подборки книг, посуды, прочего старья. Под новым словечком гуляла по стране добрая старая барахолка.

Пока власти наводили порядок с мошенниками и биржевой торговлей, реклама поступила в услужение к банкам и страховым кампаниям. У народа в кармане вошь на аркане, а финансисты ему – возьмите кредит под 300 процентов! А то просто принесите свои шиши к нам на депозит, чтобы банчонку-однодневке было с чем улизнуть за бугор!

Затем настало время разноокрашенных риэлторов, потом – долевого строительства. Вызрел чёрный пиар избирательных кампаний, прорезались умельцы, управляющие ЖКХ. Вслед за алкогольно-пивным бумом не упустила своё частная медицина, стоматология, фармацевтика… Где капали безнадёжные жалкие денежные слёзки, там обязательно появлялись мастера сливать их в мутные реки.

И каждое сомнительное социальное явление усердно обслуживала реклама. Но постепенно, если СМИ начали о чём-то беспрерывно дуть в уши, люди научились понимать: жди от рекламируемой беды жестокого подвоха! Реклама сделалась лакмусовой бумажкой для идентификации очередных происков по очистке бедняцких карманов.

Немало воды утекло, пока закон накинул узду на тех, кто с помощью проплаченных газетных площадей и эфирного времени бесстыдно морочил головы простодушному населению. Но у нас на выдумки хитра не только голь. Поднаторевшие рекламисты куда как изобретательно придумывают всё новые ходы и приёмы, чтобы помочь охочим до прибылей рекламодателям выуживать-таки у зевак их кровное. На сцену выступила всемирная сеть. Реклама набирает обороты…

Глава 14

– Анька, ты где там? Подай отцу бинокль! Давай шевелись, а то Васенёв уйдёт!

Валерий Андреевич Кротов, стоя у окна своей недавно купленной квартиры, нервно и пристально всматривался в человека, то и дело скользящего по пути к подъезду на подмороженных проталинах.

– Да как не можешь найти? Не девка, а дубина стоеросовая! Вымахать вымахала, а ничего-то не умеет! Одно слово – мамочкино воспитание. Вон там, на шкафу валяется, неужто не видишь?

Аня нашарила, наконец, в куче других вещей требуемый предмет. Кротов рывком выхватил бинокль из её рук и приставил окуляры к глазам.

– Вот он, враг мой; идёт не запнётся! Ах ты вражина, всё равно до тебя доберусь, врагам спуску нету, – бормотал он, разглядывая увеличенную фигуру. Когда человек скрылся из поля зрения, наблюдатель с сожалением отложил оптику – ему явно хотелось ещё понаблюдать за «вражиной».

– Запомни: ни один враг, пусть даже самый маломальский, не должен от нас уходить! – назидание адресовалось десятилетнему ребёнку, которого пять минут назад папаша раздражённо упрекал в нерасторопности. – А этот Венька Васенёв, – палец несколько раз яростно ткнулся в сторону окна – да дружок его и есть наши самые наивреднейшие враги. Они мне давно поперёк горла стоят. Ну, ничего, и этот карась попадётся к нам на крючок! Так ведь, Анька?

Девочка в дискуссию не вступала; ей давно было известно, что думает папаша о разного рода врагах – бинокль постоянно пускался в ход. Сев у батареи на затёрханный плед, она безучастно что-то доедала прямо из сковородки.

Возбуждение от слежки схлынуло, Кротов поплёлся на свой диван. В обширной комнате из мебели было только это низкое кожаное ложе, да неизвестно как затесавшийся в дорогую квартиру старомодный – бабушкин – шифонер. Предметы обихода громоздились на окнах, а то и прямо на полу, кое-как прикрытые газетами. На диване из-под старого таблоида выглядывала рукоять пистолета, в углу рядом с кастрюлями и тазами беспечно торчала пара оружейных стволов.

– А Варька со своим парнягой когда собирались нарисоваться – не помнишь?

– Чего мне о них помнить? У них свои дела, у меня свои – дочь отвечала с набитым ртом, сварливо – в тон отцу. – Вроде обещала, что скоро явятся.

– Вот и ладно. Хочу её Витьку кое-что показать. Пора уже браться за парня всерьёз.

– Отец, зачем тебе Витя? Своих мордоворотов, что ли, не хватает? Мама говорит, что доиграешься ты с Варькины женихом…

– Мама, мама! Что эта крольчиха вообще в жизни смыслит! – взъярился Валерий. – У Витька, небось, мать кто? Судья… К таким родственникам мы с дорогой душой, они в нашей упряжке совсем не лишние. Эту семейку надо как следует к нам пристегнуть. А что для этого нужно? Чтобы мальчишка побывал в настоящем деле. Да вот!

Отвернувшись от дочери, себе под нос тихо продолжал бубнить:

– Мама ей указ!.. А мне указ, что пора показать, как у меня разговаривают с гадёнышами вроде Веньки. Всё равно не сегодня, так завтра он попадётся ко мне на разборки.

Анюта прислушивалась с видимым неодобрением. Заметив её злобный взгляд, Валерий Андреевич рыкнул:

– Что надулась-то? Не нравится, как папаша родной дела ведёт? А если дел-то этих не будет, так на что я куплю тебе новые джинсы? Или без штанов обойдёшься? Не надо, так я быстро Таньке справлю кофту мохеровую. Она уже заколебала – купи да купи…

– Почему Таньке? Ты же мне обещал! Таньке в прошлом месяце ботинки были, а мне – ничего. А она хуже моего учится! И сам же говорил, что если я дом приберу и посуду помою, мне джинсы подаришь.

Лицо Анюты перекосила гримаса ненависти, по щекам потекли слёзы незаслуженной обиды. Она плаксиво запричитала:

– Если ей купишь, а мне нет, я ей во сне чёлку отрежу! Или ботинки порву! Пусть тогда знает!

Родитель довольно похохатывал – пронял-таки свою непокорную дубинушку:

– Правильно, дочка, это по-нашему! Никому, даже сестре родной, не давай спуску! Сёстрам-то в первую очередь…

Потом вдруг потянулся к пистолету:

– Хочешь, научу стрелять из этой приблуды? Ежели чего – ты по Таньке, и по Веруське, и по Варьке с мамкой – пук-пук! И нету никого, только мы с тобой… А?

Близкие детские слёзы высохли, Анюта с опасливым интересом глядела, как отец привычно закладывает палец на курок. Но в это время в прихожей заскрипела дверь, и Валерий Андреевич быстро сунул ствол обратно под газетку. В комнату вошла старшая дочь-невеста со своим ухажёром.

– О, Витёк, ты вовремя! Поедем прошвырнёмся кое куда. А девчонки нам пока сообразят что-нибудь пожрать. Поняли, девчонки?

– Пап, денег дашь? Без денег варить не станем! – угрюмо подступилась к нему Варвара.

– Ишь какие деловые! Только и знаете, что бабло с отца трясти! – заворчал было родитель, но, спохватившись, заговорил ласковее:

– Вот вам деньги, жрите! – тугой кошелёк полетел на диван, как снаряд: при зятьке, как называл Виктора Кротов, он выказывал царскую щедрость. – Вот увидишь: весь лопатник выпотрошат и обязательно из-за рубля передерутся. Умора, ей Богу! Ну, погнали, Витёк? Чтобы засветло успеть. Хоть уже почти весна, а ночь падает раненько.

Однако часа через три Валерий Андреевич вернулся один, сильно рассвирепевший. На расспросы дочерей только кричал, что пошёл он, этот Витёк, куда подальше. Толку с этого судейского прыща не будет.

Номер в квартире Виктора, на который беспрестанно пыталась прозвониться Варя, упорно не отзывался.

***

Внедорожник Кротова, как и квартира, был огромным, непомерно дорогим и запущенным, с грязным, хотя кожей и никелем отделанным салоном. Чувствовалось, что хозяин не умеет и не желает дать машине толку. Мотор то надсадно ревел, то в неподходящий момент чихал и глох, и Виктор Асмолов уже побаивался, не кончилась бы такая езда чем-нибудь дрянным. Когда они выехали, наконец, из центра города, он мысленно перекрестился: здесь хотя бы движения было меньше.

С момента, когда Варя представила жениха своему отцу, это был их первый совместный выезд, и Виктор сильно озадачился этой поездкой. Куда и зачем вот так, экспромтом, тащатся они через весь город на ночь глядя? Что там должно происходить? И почему он обязательно должен увидеть это?

Кто такой Валерий Кротов, Витя знал давно: мать навела справки о Варькиной семье и составила характеристику потенциальным родственникам. По её мнению, Кротов относился к тем разворотливым и денежным предпринимателям средней руки, что первыми в городе обзавелись собственным бизнесом. Он имел крепкие связи в верхах, не только в городских, но и в столичных. Однако слыл человеком хотя весьма влиятельным, но непубличным, и с мутным прошлым. Но за кем из успешных людей лихих 90-х не тянулся криминальный шлейф?! По существующим меркам, официально зафиксированные прегрешения Кротова не были слишком уж серьёзными. Во всяком случае, опытная судейская чета не сочла эти пятна в биографии препятствием для ухаживаний их сына за дочерью Валерия Андреевича. Им казалось, что наследница состоятельного коммерсанта – весьма выгодная партия для их мальчика.

А вот сына посещали сомнения. Ласковая и покладистая Варя, казалось, не имела ничего общего с папашей, который настораживал Виктора всё больше. Хотя поначалу Кротов очень даже расположил к себе дочкиного ухажёра – благодаря умению производить при случае нужное впечатление. Изображая человека широкой души, Валерий Андреевич намеренно втягивал Виктора в свой круг. То он «соображал» пышную рыбалку для привилегированных, где представлял молодого человека в качестве своей правой руки. То преподносил «зятьку» на именины двухместную путёвку в заграничное турне. А однажды даже пообещал купить для них с Варварой настоящий «Харлей Дэвидс». Заманчивый посул, таких мотоциклов в их глубинке раз-два, и обчёлся. Пообещал, разумеется, не на халяву, но по-родственному: предполагалось, что деньги за байк будут отданы после окончания университета. Большие, надо сказать, деньги. Откуда возьмёт их вчерашний студент? Но Валерий Андреевич лишь покровительственно похлопывал его по плечу: не дрейфь, прорвёмся! Бабло срубить не проблема, знай слушайся будущего тестя…

Всякие такие «благодеяния» сыпались как из рога изобилия, и совсем было вскружили молодую голову. Этого и добивался потенциальный тесть. Парень уже через слово с придыхание поминал Варькиного папашу, хотел стать таким же богатым и независимым, как тот.

А Валерий Андреевич в своих планах двигался дальше. Он начал сначала как бы в проброс, а потом и в упор говорить с Виктором о том, что тот должен готовиться принять из его рук налаженное прибыльное дело:

– Моя-то свиноматка, вишь, одних девок нарожала, наследника нету. На тебя одного теперь надёжа…

В действительности никто никому ничего не собирался передавать, Кроту нужны были связи завтрашних родственников, но мозг судейскому сынку выносился регулярно. Мальчишка должен стать таким же, как он сам, безоговорочно принять условия игры, что велась на поле Валерия Андреевича.

Что это за условия, объяснялось туманно: «сам поймёшь», «потом увидишь», «придёт время – узнаешь».

– Ты пока приглядывайся да прислушивайся. Чего не допетришь, или я объясню, или жизнь, – усмехаясь, говорил папаша. Он вообще часто пускал в ход эту свою непонятную кривоватую улыбку. То ли прикалывался, то ли просто сглаживал особую подоплёку слов.

Но дальше полунамёков дело всё не шло. Варькиного кавалера до времени не посвящали в методы, которыми потенциальный родственник катил свой бизнес в гору. Да, собственно, Виктор особо и не лез с расспросами. Он пока старался самостоятельно вникнуть в семейный уклад Кротовых.

А тут открывались вещи несообразные. Парень всё яснее понимал, что втёрся в очень непростую семейку. Виктор с его усвоенной от родителей привычкой всё анализировать и раскладывать по полочкам быстро заметил, что цветистые многообещающие речи Валерия Андреевича плохо стыкуются с делами.

Кротов мог сорить деньгами, бросать перед «зятьком» огромные суммы на пустяки – и не находить средств, чтобы оплатить приличный вуз для дочери.

Девочки и русский-то знали не на «ять», а уж о том, чтобы учить их языкам, важнейшему колёсику в деловой сфере будущего, у Кротова даже мысли не проскакивало. Зачем-де бабам английский с французским? Их место – у люльки и у печки.

При постоянно произносимых спичах о любви к своим детям подростки были плохо и вульгарно одеты, кормились дешёвым фаст-фудом, страдали хроническими болячками. А воспитательные моменты чаще всего сводились к раздуванию раздора с их матерью.

Квартира в фешенебельном доме стояла пустая, грязноватая и неуютная, постоянно меняющиеся «новые мамы» не считали своим долгом вить здесь гнездо. Наоборот, все они, как одна, враждовали с дочерями папика, и всеми силами старались выпихнуть их прочь.

Здесь не было ни общих привычек, но обязательных для всех правил, ни каких бы то ни было традиций. Домашние не имели понятия о семейных праздниках, отец не помнил дат рождения дочерей, никто никому не готовил заранее никаких подарков или сюрпризов. Что уж говорить о ежевечерних сборах за общим столом!

Безалаберное житьё Кротовых невольно заставляло Виктора сравнивать его с неукоснительными файф-о-клоках в собственном доме. Ещё со времён прабабушек у них были на английский манер заведены эти полдневные чаепития, которые с пяти часов постепенно передвинулись на половину восьмого, к моменту общего сбора семьи. Церемония обставлялась приборами из самого красивого – трофейного! – мейсенского фарфора, к столу садились не в рваных трениках, а в аккуратных костюмах и платьях. И начинались разговоры! Каждый рассказывал, как прошёл день, делился новостями, мыслями, сомнениями. Выросший Виктор всё больше начинал понимать, сколько ценного впитал он во время этих чинных трапез.