Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

– Этой твой бой-френд, да? Или просто так? Где ты такого гладенького мужчинку подцепила? Один прикид чего стоит! А машина! Это его машина, нет? Он в мэрии работает? Кем? Я что-то его там не припомню. Из новеньких, что ли?

Вопросы сыпались из Таньки горохом. Лариса, ещё не остывшая от схватки с Сокольским, криво улыбнулась: какого шороха, однако, навёл здесь адвокат! Она как-то не подумала, что в обшарпанных редакционных коридорах не так уж часто бывают видения, подобные Саше Депову. Сюда в поисках эфемерной правды обычно ходят обиженные жизнью неудачники. Такие, как Елена Кротова. Блестящие представители обеспеченных категорий населения предпочитают приглашать газетчиков на рандеву в свои модные офисы.

– Ты что-то очень любопытной стала, Татьяна! И с чего это вдруг тебя так взволновали посетители соседних кабинетов?

Впрочем, вопрос был риторическим: как многие незамужние дамы, Смешляева особенно трепетно вглядывалась в приличные мужские фигуры, появлявшиеся в её поле зрения. Танька давно оставила мечты о создании семьи, но по чисто женской привычке ревностно относилась к успехам коллег и подруг. Ларису порой раздражала эта Танькина черта, но она всегда относилась к ней с сочувственным пониманием.

– Ну, ты хоть скажи – это бой-френд, или как? – не унималась Смешляева.

– Можешь заверить высокое собрание, что к покорителю сердец наших девчонок я имею опосредованное отношение! – громко продекламировала Лариса, удаляясь от любопытствующих глаз. Пусть считают, что тема исчерпана. Инцидент рассмешил её и помог поднять настроение.

***

В кабинете ждал сюрприз: на окошке буйно полыхал розовый цикламен. Она любила этот роскошный цветок, выбрасывающий множество резных головок посреди зимы. В этом году растение припоздало и начало цвести весной. Унылый офисный интерьер будто согрелся от нежного живого свечения. И у неё на душе стало совсем спокойно.

Лариса ещё рассматривала ботаническое чудо, как загудел телефон: Сокольский велел прибыть мухой.

Андрюша, родненький, всеми твоими артистическими любовницами заклинаю: поставь Крота! – молила про себя Лариса, приближаясь к его кабинету. Открыв дверь, она без сил прислонилась к косяку, молча глядя в глаза зама:

– Ну?!

– Чего встала, проходи, Чапай говорить будет! – Сокольский велел это таким тоном, что у Ларисы отлегло от сердца. Он решился!!!

– Лорка, я тебя за твои штучки когда-нибудь прибью! – то ли извиняясь, то ли угрожая, пробасил Андрей.

– Прости, Романыч, я дура! Но обещаю: когда-нибудь и сама помру.

– Ладно, проехали. Давай по делу.

Сокольский встал, достал сигареты, приоткрыл окно, впустив в прокуренный кабинет порыв мартовской свежести. Опошлил белый свет парой длинных затяжек, потом с силой затушил цигарку:

– Вот знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. Знаю, что могу крупно погореть. А всё же иду у тебя на поводу! А ты знаешь, почему?

– Знаю – бесстыдно призналась Лебедева.

– Потому что, как и ты, коварная, не люблю гадов. А твой Крот – редкостный гад, который заедает жизни даже собственных детей. И ты права: должен же кто-то хотя бы иногда тыкать таких в их дерьмо! Если бы не это, ни за что бы на твою публикацию не согласился, хоть запросись.

Лариса молчала, не замечая, что по щекам её заструились предательские ручейки. Она так много себя, своей души отдала этой истории и этому материалу, а потом опять глубоко пережила его двойное фиаско, что новые надежды вызвали почти истерическую волну эмоций.

– Романыч, Романыч… – бормотала она, не в состоянии связать двух слов.

– Хорош реветь-то, Лорик! Вот бабы, ей Богу… – забормотал он, достав из кармана замусоленный носовой платок, и пытаясь возить им по смуглым Ларискиным щекам. Увидев, что фонтан иссякает, усадил её в кресло и снова прикрикнул:

– Давай по делу!

Она подняла глаза с размазавшейся тушью. Что там ещё он придумал?

– Я ведь сегодня хотя и добрый, но не до конца. Поэтому ставлю тебе очень противное условие. Материал пойдёт в моей самой жёсткой редакции....

Кто бы сомневался, что господин Сокольский постарается во всей мощи реализовать свой литературный дар, чиркая её несчастное сочинение! – язвительная тирада уже готова была сорваться с языка Ларисы. Но она вспомнила, что клялась себе быть сдержанной.

– …и анонимно. Лебедева, ты слышишь – АНОНИМНО! То есть без имен-фамилий и мест действия.

Лариса похолодела:

– Андрей, ты серьёзно? Тебе что – нравиться мучить меня? Ты хочешь-таки напрочь выхолостить всё, что я делала?

– Не хочу, но придётся. Иначе нам всем тут секир башка будет. Я тебе уже однажды рассказывал, какой ветер носит по белу свету этого Крота. Ты предпочитаешь, чтобы этот же ветер снёс и наши головы? В общем, всё. Или так, или никак. Решай.

Лариса закрыла ладонями лицо, пытаясь унять опять проступившую предательскую мокроту. Она казалась совершенно беспомощной маленькой девочкой, и у Сокольского защемило сердце, Чёрт бы побрал этих баб! Ревут из-за публикации, будто родных хоронят!

Однако в сознании Ларисы будто перещёлкнул какой-то тумблер, и она начала холодный анализ.

Романыч отредактирует, конечно, безжалостно. Лариса слишком хорошо знала, что остаётся от текстов после него, выпускника московского Литинститута. Но основной смысл, основную нить повествования этот литературный Пигмалион высветит ярко и чётко. Так что правка дела не испортит.

А вот фамилии и места действия… Кто поверит, что какая-то сумасшедшая ни с того, ни с сего притащила в газету анонимную историю о редком безобразнике? Никто не поверит, любой за сказку примет…

Примет, если здесь же, в газете, не будет дана подсказка. Не прямая ссылка, а именно прозрачная подсказка, намёк, который, тем не менее, сделает понятной сию тайну полишинеля. И такая подсказка есть – её сегодняшняя информация из суда! Только самый тупой не усмотрит связи между этими двумя публикациями. Сокольский умница!

– Андрюша, я согласна! Согласна! – неожиданно для Андрея почти закричала Лебедева, отнимая руки от лица с высохшими уже слезами. Янтарные глаза весело и яростно сверкали, высокая грудь ходуном ходила под тонким облегающим свитерком. Великий бабник Сокольский аж облизнулся, в очередной раз ругнувшись за то, что в своё время не дал себе труда как следует поволочиться за этакой искромётной красотулей.

– Ну а коли договорились, то теперь, Лорик, давай шагай работай. Теперь Крот мой!

Глава 11

В эпоху развитого социализма всё в стране шло не абы как. Во всех сферах жизни царил Его Величество План. Всё подчинялось наперёд заготовленным установкам, пропорциям и буквам циркуляров.

Товары повседневного спроса наравне с изделиями секретного списка выпускались в строго определённом количестве. Квартиры строились и выделялись гражданам в соответствии с нормативами. Даже партийные ряды пополнялись согласно разнарядке. Если, скажем, ты достоин и горишь желанием вступить, но работаешь в научном институте, конструкторском бюро или универмаге, то придётся долгонько ожидать счастья уплачивать членские взносы: норма членов КПСС на техническую и творческую интеллигенцию мизерная.

Иное дело фабрично-заводские кадры. Здесь партийцев клепали помногу. Ежеквартально и ежемесячно загоняли в ряды коммунистов заданное число пролетариев, заманивая посулами материальных и моральных благ вроде ускоренного продвижения по жизни в очередях разного толка.

Дозированным было и право советского обывателя на получение информации. Отцы нации скрупулёзно вычисляли, сколько радиочастот, сколько и каких телеканалов и печатных изданий должно приходиться на душу населения. Народу следовало доносить ровно столько правды жизни, сколько правящая верхушка считала необходимым. И в помине не было того моря разливанного СМИ, в котором захлёбывалась страна победившей гласности. Один телеканал, одна радиостанция, одна газета на область – и хорош! Вполне достаточно для освещения героических буден трудящихся олухов!

Впрочем, всё же существовали и другие малюсенькие информационные канальцы. Каждый уважающий себя начальник трудового коллектива – если, конечно, у него наскребалось достаточно денег – тоже вещал по собственному местному радио и выпускал собственную многотиражную прессу. Разного рода одно-двухполосные «Нефтедобытчики», «Машиностроители», «Политехники», «Заводские будни» и даже «Сучкорезки» забивали стране мозги статейками на тему выполнения и перевыполнения всё тех же планов и заданий. При этом для советских идеологических инструментов, которые тачались по единому шаблону, так же стандартно характерны были кошмарного качества фотоснимки, верстка сталинского образца, косноязычие и бесталанный стиль.

В таких «органах администрации, парткома, профкома и комитета ВЛКСМ» начинали свою журналистскую карьеру многие сотрудники нынешних разухабистых рупоров перестройки. Не была исключением и Лариса Лебедева, после инженерного вуза пробовавшая себя в крохотной многотиражке.

В отличие от большинства коллег ей повезло: первым её редактором оказался Андрей Сокольский, только что получивший свой писательский диплом. Но работали они вместе недолго. Андрей с его резким прямолинейным характером не пожелал до нужной степени подлизаться к парткому, а Лариса после его отставки ушла в более солидную газету, выходившую дважды в неделю.

Однако времени совместной творческой деятельности хватило для того, чтобы Сокольский, что называется, поставил ей руку. По большому счёту, от публикаций в «малой прессе» никто не требовал ни особой тщательности изложения, ни безукоризненности стиля: были бы приличнее сельской стенгазеты, и ладно. Несмотря на это, Андрей Романович строго разбирал Ларисины статьи, информации и репортажи, показывая стилистические погрешности и ошибки в построении материалов. Она, не имевшая профильного и даже филологического образования, в этот период переняла от Андрея самые ценные для литсотрудника навыки. Так что впоследствии, когда Романыча уже не было рядом, могла самостоятельно и весьма критически оценивать свои работы. Они стали хорошими, искренними и честными друзьями, хотя Сокольский и не скрывал, что не против более тесных отношений. Конечно, если Лариса Петровна не возражает… Но в тот момент она была добропорядочной женой, и подобного рода намёки не принимала всерьёз.

Потом в течение нескольких лет Лебедева и Сокольский виделись лишь изредка на каких-нибудь прессухах или медийных тусовках. Вновь довелось попасть в одну газетную упряжь только здесь, в «Вечернем обозрении», под тухлым началом бывшего партийца Бори Триша.

К удивлению обоих, одну борозду с ними доверили пахать и общему нехорошему знакомому Володьке Ниткину…

Ниткин в далёкие времена совместной работы Андрея с Ларисой числился в многотиражке как законная штатная единица. Именно числился, так как основное рабочее время проводил, сидя где-нибудь на жёрдочках то в парткоме, то в профкоме. Оттуда и приносил свои кондовые отчёты, плохо поддающиеся обработке даже такому редактору от Бога, как Сокольский. А по начальству, как со временем выяснилось, носил все реальные и вымышленные редакционные сплетни.

От Ниткина идеологическое начальство и узнало о якобы безнравственном поведении редактора в отношении одной из корреспонденток. В обществе развитого социализма подобные вещи считались смертным грехом. Сокольского вызвали в партком. Взбешённый попыткой принюхаться к своей интимной сфере, Романыч ничего отрицать не стал (да и отрицать-то было нечего!), а положил на стол заявление об уходе. Ларисе о позорной моральной экзекуции не сказал: она бы очень удивилась и бросилась его защищать, испортив и себе первые шаги в журналистике.

Редакторское кресло опустело, но ненадолго: вскоре в нём удобно развалился Владимир Натанович. Начал он с того, что попытался реально продолжить вымышленное дело предшественника – завести шашни с Ларисой. Недвусмысленно дав понять, что ему известна причина ухода Андрея, как и то, что она, женщина семейная, не захочет продолжения скандала, он открыто предложил себя в качестве замены Андрею Романовичу. Плюгавенький, кривоногенький и уже лысоватенький парнишка в вечно мятом пиджачишке, менявший носки не реже одного раза в неделю и пугающийся собственной тени, он с чего-то возомнил себя равнозначным Сокольскому, красавцу-атлету и умнице с двумя дипломами.

Того, что произошло дальше, Нитки никак не ожидал. Лариса как по волейбольному мячу, без предупреждения пару раз врезала по его страшненькой усатой мордочке, и резкой походкой направилась прямо в кабинет парторга. Такого возмущения стены партийного святилища, уставленные знамёнами и увешанные вымпелами, ещё не знавали. Парторг слова не мог вставить между яростными тирадами разошедшейся дивчины. Он едва успел кивнуть секретарше, чтобы та волокла Ниткина. При появлении растрепанного новоиспечённого редактора сразу стало ясно, что Лариса не сочиняет: два багровых следа от её маленьких ладоней на потных Ниткинских щеках красноречиво свидетельствовали в пользу её доводов.

Лебедева ещё продолжала свою скороговорку, защищая Андрея Романовича, когда парторг молча положил на стол два чистых листа и две ручки. Говорить больше было не о чем. Две объяснительных легли в его папку «Кадры». Ниткин был отстранён от газеты.

И вот теперь Лариса, ещё с «Прибориста» питающая презрение к Ниткину, вынуждена была снова терпеть его присутствие в редакции. Смачными пощёчинами их отношения не завершились. В благословенные советские денёчки они то и дело пересекались на разных мероприятиях. То оказывались на каком-нибудь общегородском совещании или субботнике с участием прессы, то Союз журналистов проводил свой междусобойчик, то приезжала столичная шишка, встречать которую обязан был весь местный медийный бомонд… Да мало ли поводов для неожиданных встреч случается у представителей их профессии!

Каждый раз Лебедева ловила на себе плотоядный взгляд Натаныча, который с годами стал ещё невзрачнее, а вдобавок насквозь пропах сигаретной дешёвой дрянью. В последнее время от Ниткина всё чаще несло не только застоялым табаком, но и тщательно маскируемым перегаром. Но при любом подходящем случае он не переставал напоминать, что его предложение стать Ларисиным другом сердца остаётся в силе.

– Понимаешь, очень хочется посмотреть, чем прельстила ты нашего Андрюшу – вкрадчиво шамкал Володька, приводя Ларису в бешенство. Она по-прежнему очень нравилось ему. Но, не имея никаких шансов на взаимность, удовольствовался тем, что выводил её из себя.

Сейчас, с опаской думая о том, не переменит ли Сокольский решения ставить её материал, она вдруг вспомнила о Ниткине. Как они этого-то персонажа не учли! Лариса не без основания боялась, что, узнай Натаныч их планы, может наложить свою грязную, с прокуренными коготками лапку на её многострадальную публикацию.

Возможности для этого у него имелись. После давнего изгнания из редакторов Ниткин неплохо пристроился в другом многотиражном «органе», где нравы были куда менее строгими. Там он свёл тёплое пивное знакомство с Васечкой Толстогоновым и ещё одним фруктом по прозвищу Витас, всеми силами рвущимся в число сильных мира сего. Правда, мечта этого карьериста исполнилась лишь в разгар перестройки, но зато как! Ему, прокравшемуся аж в мэрию, отдали на откуп руководство всеми городскими СМИ!

Естественно, что при таком раскладе Ниткин с Васечкой получили железобетонные тылы, о которые могли разбить лбы любые газетные начальники. В «Вечернем обозрении» Ниткин присвоил себе роль некоего ока государева, призванного блюсти и коллектив, и даже самого главреда. А уж в его отсутствие и подавно мнил себя важной птицей, мимо которой ничего не должно пролетать и проскакивать.

Ну да волков бояться…

Надо попросить Лизетту, чтобы аккуратненько провела Крота мимо Натаныча. Ведь с информацией всё сошло, Ниткин, занятый какими-то своими делами, этого маленького, но острого камешка не заметил.

***

Этим утром, несмотря на зарядивший холодный дождь, Лебедева приехала в редакцию, когда большинство кабинетов ещё были пусты. Но кто-то уже заботливо положил ей на стол увесистый таблоид. Лизетта, наверное. Она пташка ранняя. Сдерживая нетерпение, Лариса принялась листать пахнущую типографской краской газету. На центральном развороте стоял большой материал с коротким заголовком «В логове». Исповедь Елены Кротовой – пусть без подписи, без фамилий, без названий улиц и домов – увидела свет!

Лариса ещё раз пробежала глазами строки, которые, кажется, помнила наизусть. В газетных гранках материал казался куда более ёмким, чем в вордовском файле. Так бывает: другая визуальная форма, как и способ верстки, добавляют тексту значительности. Ничего не попишешь, теория информации работает.

Интересно, когда её статью увидит Депов? А сам Крот? Можно представить, в каких выражениях прозвучат рецензии этих главных читателей! – невесело подумалось ей. Ликующей радости от завершённого большого труда, отнявшего приличный кусок жизни – не было. Казалось, ещё не всё окончено, предстоит ещё что-то непростое и тяжкое.

Будто оправдывая эти её смутные предчувствия, затрещал внутренний телефон.

– Уже любуешься? – голос Сокольского был напряжённым. – Заходи, полюбуемся вместе.

Андрей стоял у окна спиной к ней – совсем как Триш в минуты раздумья или гнева. Воистину: с кем поведёшься… Он был в том же элегантном синем пуловере, что так понравился ей недавно. Но когда повернулся, вид оказался не слишком красивый. Доброе лицо, казалось, перекосило судорогой – до того плотно были сжаты губы и близко сведены насупленные брови.

– Чтобы я ещё хоть раз послушал женщину! – почти грубо выкрикнул он. – Ты думаешь, газетка вышла, и дело с концами? Ха! Дело, красотуля, только начинается! Меня уже сегодня с постели подняли. Ванька Горланов таким слэнгом обложил, какого я давненько не слыхивал. Хоть записывай за ним. Я, говорит, затем трудился, письмо вам писал, чтобы вы на него хрен положили? Ясно же велел: пока не высовывайтесь! А вы? Хитромудрую заметочку тиснули, из которой ослиные уши торчат, а вдогонку так некстати подсуетились с этим вашим «Логовом»!

Сокольский, не обращая внимания на притихшую Ларису, прямо в комнате засмолил крепкую сигарету:

– Велел он! И это какой-то мелкий прокурорский клерк так разошёлся! Друг наш и товарищ журналист, можно сказать! А что будет, если сам прокурор позвонит, или из мэрии этот, как его?

– Витас. То есть Курилов.

– Именно: Курилов! Тогда точно нужно с диктофоном идти матюги писать.

– Прокурор не позвонит, Ваньки для него выше крыши… – тихо, почти про себя сказала Лариса. – А вот из мэрии могут. Только в трубку орать не станут, а на ковер к себе выдернут. И что хуже – неизвестно…

В это время в кабинет заглянула встревоженная Ниночка:

– Андрей Романович, там Георгий Вензель из «Сибирского города» и Виталий Семенович Курилов вас спрашивают.

– Лёгок на помине! – яростно прошипел Сокольский. – Соединяй с Куриловым! А Жоре скажи, пусть позже Лебедеву наберёт.

Лариса сделала удивлённые глаза: с каких щей она будет распинаться перед Венезелем, которого давно недолюбливала, как Ниткинского приятеля. Но Андрей прицыкнул:

– А ты как думала? Заварила кашу, так учись расхлёбывать!

Лариса только развела руками, прислушиваясь, как Романыч в меру спокойно отбрёхивается от Виталия Семёновича Курилова. Осведомившись, Сокольский ли исполняет обязанности главного в его отсутствие, Курилов занудил о том, что очень уж не ко времени «Обоз» вылез со своим пускай и анонимным, но вполне конкретным материалом. Люди, мол, сразу ухо к рылу прикинут, сразу подумают, не Кротова ли он касаться. А ведь суда над Валерием Андреевичем пока ещё не было, и неизвестно чем этот суд может закончиться. (Сокольский хмыкнул про себя: известно-известно!)

– Кстати – напоследок проскрипел фальцетом Витас – эту вашу звёздочку… Лебедева, верно? – так вот, Лебедеву, попроси быть у меня недельки через две. Я вернусь из Москвы, и мы с ней побеседуем. Впрочем, не проси. Я сам Тришу перезвоню, напомню.

Когда Романыч положил трубку, в кабинете, казалось, всё ещё слышался визг чиновника.

– Видишь, Лорик, какого мы с тобой шороху навели? И это только те звонки, что Ниночка на мой номер пропустила. Представляю, что у тебя в кабинете скоро будет. Так что иди, разгребай кучи славы!

Лариса, вздохнув, отправилась в свою каморку. Редакция уже наполнилась сотрудниками, ей навстречу открывались двери, и коллеги приветственно протягивали ладони:

– Лара, ну ты даёшь! Сегодня пол-автобуса ехало, уткнувшись в твою эту берлогу

– Логово – машинально поправила Лариса.

– Да хоть избушка на курьих ножках. Главное – газета наша сегодня нарасхват. В отделе распространения говорят, что на стойках в магазинах уже с утра весь тираж смели.

Только Нилова, привычно спешащая куда-то, на бегу обняла Ларису, как тяжелобольную, сказав сочувственно:

– Ну, Лорик, теперь держись! Успех – бремя тяжкое.

***

Каково это бремя, Лариса почувствовала быстро. Вслед за Вензелем отметились почти все корреспонденты городских СМИ, пишущие на криминальную тему. Одни удивлённо поздравляли, другие не без поддёвки интересовались, каким таким макаром Ларисе удаётся выискивать редкий эксклюзив. И почти все интересовались, как «Обоз», всегда коленопреклонённый перед малейшим начальственным чихом, вдруг решился проигнорировать письмо пресс-службы прокуратуры. В других-то даже более свободных изданиях предпочли молчать.

Но ни у кого не возникало и тени сомнения, что в её «В логове» речь идёт о семействе автора нашумевшего двойного убийства. Как ни старался Романыч, а всё же тайна оказалась шита белыми нитками. Это и радовало Ларису – анонимность получилась условной, – и огорчало. В отличие от Андрея, которому сейчас больше всего хотелось напиться, её чисто по-женски волновал мужчина. Она знала, что предстоит нелёгкое объяснение с Деповым. Хотя она ему ничего конкретного не обещала, но чувствовала: Саша пребывал в уверенности, что никаких газетных выступлений не будет. А они – вот они!

Уже после обеда, когда шквал звонков поутих, к ней зашёл Ниткин. Эта встреча была неизбежна, но Лариса надеялась каким-нибудь образом уйти от неё. Не получилось…

Владимир Натанович, распространяя вокруг специфическое амбрэ, долго гнездился возле Ларисы на маленьком стуле для посетителей. Глаза его всё время вызывающе сверлили Лебедеву, также не сводившую с него взгляда. Наконец, он прошуршал:

– Ну что, Лара, нарываешься? Или этим тёпленьким местом (он ткнул пальцем в её рабочее кресло) совсем не дорожишь?

– Ты о чем, Натаныч? Изъясняйся конкретнее…

– Да брось! Всё ты понимаешь! Ты лучше скажи, каким таким способом сумела уломать Сокольского, что он тиснул статейку, строжайше запрещённую Тришем? Неужто взыграла старая любовь?

Лариса залилась краской злобы и смущения. Она не ожидала, что поганенький субъект, сидящий против неё, может свести дело к грязным намёкам. К такому повороту сюжета она не была готова.

– Слышь, Ниткин, ты говори, да не заговаривайся!

– А то что? Опять руки распустишь?

– Больно мне надо о такого, как ты, пачкаться!

– Ах да! У тебя же есть какой-то маститый бизнесмен. Если что – он вместо тебя станет кулаками махать? Или Андрюша, наша завсегдашняя каменная стена? Хотя ты у нас давно в многостаночницы готова, где один любовник, там и два всегда поместятся, известное дело…

– Ниткин, я тебя не приглашала. Не пошёл бы ты вон? – Лариса уже еле сдерживалась.

– Одну секунду. Скажу ещё кое что приятное, и уйду. Я тут подумал, что Борису Ильичу тоже интересно будет узнать, как весь город его сотруднице аплодирует. Вот я и отправил ему срочное торжественное сообщение. Готовься получать от шефа ордена и медали!

Ниткин кривоо осклабился, показав почерневшие от курева зубы, потом быстро подскочил к Ларисе сбоку, ухватил своими куцыми лапами её грудь, и тут же отпрыгнул к двери, не дожидаясь оплеухи.

***

Лариса сидела, зажав голову руками и пытаясь унять ярость, поднявшуюся от выходки Ниткина. Хотелось стереть с себя липкую мерзость его слов и рук. Надо бы предупредить Лизетту и Андрея, что этот гадёныш насиксотничал шефу. Впрочем, они и так знают, что Ниткин обязательно постарается заложить их самым паскудным образом. Зачем лишний раз напоминать?..

Дверь тихо скрипнула, и она сорвалась с места, решив, что вернулся недавний наглец – продолжать изводить её своими намёками. И столкнулась с Сашей Деповым… Хрен редьки не слаще – мысленно ругнулась она, не ожидая ничего хорошего от этого визита.

Саша и впрямь имел вид разъярённый и решительный. Куда делась маска предупредительного героя-любовника! На Ларису исподлобья был направлен такой же яростный взгляд, какой был у неё самой минуту назад.

– Мне необходимо поговорить, Лариса Петровна – отчеканил Депов.

– Почему бы и нет, Александр Павлович? Присаживайтесь, побеседуем, – она уже была сама выдержка и спокойствие, сработала многолетняя привычка оставаться бесстрастной, выслушивая даже самых горячих и неприятных собеседников. Журналист – только зеркало, только средство для объективного отражения чужих мыслей, чужих жизней.