Лигеметон. Ложный Апокриф

Я покачал головой.

– Ну, по-видимому, в такие материи Архонты посвящают исключительно Приближенных. Впрочем, не будем отходить от темы. Псарь назвал это заклинание «Великий спящий».

– Как-то пафосно звучит, – все-таки не удержался я.

– Я сказал ему то же самое, перед тем как он наложил его на меня.

Мои брови подпрыгнули.

– Ты не ослышался. Псарь вычеркнул меня из анналов истории. Абсолютно все кто меня знал, подчистую забыли кто я такой, но выходить на покой я не собирался и прикинулся Приближенным своего загадочного Архонта.

– Да уж. А не проще было подделать перстень?

– Он под завязку напитан хаосизмом, Умник мигом бы распознал фальшивку.

Бач вытянул ноги и блаженно распластался на лавочке, будто в гипертрофированном поролоном кресле. Я же сидел как неприкаянный, переваривал информацию. А когда на лице растянулась гримаса изумления: челюсть отпала, брови подскочили вверх, тогда нол сказал:

– Понял, наконец, малыш Джонни.

– Быть не может!

– Еще как может. Это же Нью-Гранж. Здесь все возможно. Благодаря пресловутому колечку Дрейк пробился в разум хаосита.

Сглотнув, я слушал с замиранием сердца.

– И что сделал Псарь?

У меня враз пересохло во рту.

– О, много чего. Он надоумил Эмерсона создать чудище восприимчивое единственно для трех культов. Но главное, он установил в уме хаосита рычаг контроля. Таким манером Эмерсон должен подняться на вершину Лигеметона как того и добивается, но сам того не осознавая станет всего лишь марионеткой в наших руках.

– Забери Мортимера Батна, да сама Лилит бы до такого не додумалась!

– Вот только сейчас он там, где и она.

– Выходит, план неосуществим. – Я выдохнул, унимая накатившую волну возбуждения.

– Умник хороший шахматист, видит на пять ходов вперед, но Псарь был великим и видел на ход дальше.

– Увы, этого хода оказалось недостаточно.

Бач облизал губы и продолжил:

– Джонни, ты обязан влезть в разум хаосита и смекнуть, как им управлять. Вроде Дрейк говорил, что вбил в него слова, услышав которые тот станет послушной собачкой.

– Есть еще что-то, что мне следует или не следует знать?

Нол вытянул губы трубочкой.

– Пожалуй, это все. Так что можешь ненадолго поддаться рефлексии.

Мортимер оказался серым кардиналом, какого еще поискать – да уж, поразмышлять и в самом деле было о чем! Вот только не вышло сформулировать и мысли.

Нол обстукал ладонями облезлую куртку.

– Да где же…а вот. Угостить?

У меня поперек горла застрял колючий морской еж.

– Н-нет.

Бач щелкнул «ZIPPO», поджег бумажный цилиндр. Впалые щеки; довольный вид; выдох; в воздухе появились мышиного цвета колечки, которые один за другим развеялись.

– Точно не хочешь? – еще раз поинтересовался нол, глядя на мои непроизвольные похрустывания пальцами.

Я колебался. Кожаная сигаретница, набитая по самое некуда, маняще лежала между мной и нолом на скамейке. Она выставляла свои прелести напоказ словно девушка, загорающая топлес на пляже. Бач протянул мне блестящую золотом зажигательную искусительницу с латунной гравировкой летучей мыши держащей в одной лапе стрелы, а в другой – оливковую ветвь.

– До чего помпезная зажигалка.

– Подарок одного ветала.

Кого именно я догадывался, правда, имени так и не узнал.

Бач чиркнул большим пальцем о колесико и поднес огонек к зажатой в зубах сигарете.

Несколько минут прошли в оглушительной тиши. Потом я сказал:

– Знаешь, мой отец скончался от рака.

– Мне жаль.

– Обогащать табачные компании равносильно плевать на его могилу.

Сложив губы колечком, нол выпустил дым.

– Он был хорошим?

– Он назвал меня Джонатаном в честь самой старой черепахи в мире.

Бач резвым движением перебросил сигарету из одного угла рта в другой, после чего с легкой усмешкой спросил:

– И как только додумался?

– Он был моряком. Часто брал меня в доки. Помню, однажды мы пришли туда, а там выловили большущего, просто гигантского осьминога. Как в трешовых фильмах ужасов. Про него еще писали в газетах, но все подумали, что он утка, а фото – липа. Помнишь?

– Не-а. А что, реально здоровый?

– Ни то слово! Сто восемьдесят килограмм!

Нол закашлялся и чуть не проглотил сигарету.

Снова воцарился штиль.

– Кажется, Мортимер передал мне слова приручающие Умника.

– Кроме шуток?

Оказывается, я сказал это вслух.

– Да. Но не все так просто. К ним надо продраться.

– Джонни, время не на нашей стороне. Ты должен разгадать шараду как можно быстрее.

Пора сматывать удочки и нол, словно прочитав мои мысли добавил:

– Пошли.

– Куда?

– Тебя надо схоронить.

Рассовав по карманам сигаретницу с зажигалкой, нол встал и направился в темное нутро сарая. Сокрушенно вздохнув, я сделал пару коротких, нервных, клянусь, что последних затяжек и отщелкнул скуренную почти до фильтра сигарету. Прочь.

«Дрифт» в прохладном, гнетущем, чернильном мраке с Чернобогом ни капли не отличался от того, что я переживал с Ником. Подвешенное состояние, все та же щекочущая ноздри полынь, нол цепко взял меня под руку, как отец дочь, только вел он меня не к алтарю, а… знать бы куда.

Еще одно сходство с приятелем нолом – откат. В холодной комнате, в которой мы очутились, было темным-темно, но даже гори тут свет тогда все, включая чернокожего нола и меня, было бы в монолитном бесцветном тоне.

В единственном прямоугольном окошке виднелся все тот же дымчатый цвет и прояснить смеркается сейчас либо уже вечер могли бы разве что часы, стрелки которых, понятное дело, не различить. Хоть обоняние в порядке. Пахло тут деревом и до жути резко, словно в густом лесу, у меня даже голова слегка закружилась.

– А-а! – кто-то резко включил свет в комнате.

Когда свинцовые пятна перед глазами окончательно сгинули, получилось более-менее рассмотреть обстановку.

Гробы. Сплошь стояли деревянные гробы самых разных размеров, некоторые открытые, другие – наоборот и каждый источал особый аромат той или иной породы дерева.

– Вечер добрый. – Хозяин похоронного бюро покровительственно взглянул на меня.

Немая сцена продолжалась несколько томных секунд.

– Здравствуйте.

Впервые за семь десятков лет Джонни Версетти завел разговор с Артуром Грэмом. Видно мир и вправду сдвинулся с места. Но не успел я отойти от шока (узнав, кто оказался третьей фигурой), как Бач можно сказать снова нанес мне еще один выверенный удар под дых.

– Артур, у тебя есть гроб для малыша Джонни?

– Что-о?!

– Не с ветру же стяжаю славу богатым выбором, – не обращая на меня внимания, проговорил глава культа некросов. – Что-нибудь да подыщем. – Как и всякий раз, его взгляд был преисполнен печального достоинства.

– Зачем?!

– Джонни, малыш, Архонты спят и видят тебя в гробу, так, по-твоему, где они никогда не станут тебя искать?

Осмыслив слова нола, оставалось лишь подивиться тому, что чувство юмора у него такое же черное, как и его тень. Впрочем, резон в его словах есть. Как говорится, когда в море шторм, любой порт хорош.

– Какой рост у сефирота-джентльмена?

– Сто восемьдесят сантиметров.

Артур Грэм неторопливо осмотрел свой ассортимент и указал на лакированный гроб из темно-красного дерева. Откат прошел! И так быстро. Но почему-то цветная палитра ни капли не утешала.

– Вот этот пристанет впору.

Подойдя к своему новому «ложу», приоткрыл крышку и осмотрел чистейшее накрахмаленное нутро. На секунду задумался: стоит ли снять обувь?

– Джонни, малыш, под крылом Грэма ты в абсолютнейшей безопасности. Сосредоточься на том, как именно заставить хаосита плясать под нашу дудку и спаси всех, пока не стало поздно.

Я взбил подушку (на самом деле проверил, не засел ли в ней паучок), улегся как можно удобнее, покойно сплел пальцы и сказал:

– Одно условие.

Бач нахмурился.

– Больше не называй меня малышом. Никогда.

– Договорились, – коснувшись шрама, дал он слово.

Артур Грэм опустил крышку гроба, а может и вовсе запер наглухо (пожалуйста, нет), как бы там ни было, я закрыл глаза, а когда открыл, обнаружил себя посреди библиотеки. Книги, шкафы стояли там, где и всегда.

А вот камин…

На его месте чернел перекрытый мучнисто-белой паутинной сетью вход в пещеру в глубине, а также таящейся внутри опасности которой, было грешно сомневаться…

НАФС 8

ЭНДШПИЛЬ

Нет больше Мистера Хорошего Парня, No more Mister Nice Guy

Нет больше Мистера Чистюли, No more Mister Clean

Нет больше Мистера Хорошего Парня, No more Mister Nice Guy

Говорят, он устал, огрубел. They say he's sick, he's obscene62

Если бы Эдуардо – Приближенный Умника – был животным, вне сомнения был бы медведем. Крепкие, волосатые руки и грудь, косолапая походка, брюшко свисает на ремень, но медлительным его нельзя было назвать. Он производил обманчивое первое впечатление. Лицом походил не на ботаника, а скорее на твердолобого фрика (последнее обосновывалось его прикидом). В финансовом плане не был обижен, однако меркантильностью не грешил. Одевался так, будто переместился во времени из пятьдесят пятого. По части интеллекта мог дать фору многим докторам наук. За плечами пять высших образований. Да, он был смекалистым. Например, как только улицы наводнил туман, он мгновенно поставил противотуманные фары. Вот только после этого так ни разу и не завел мотор – не выпало случая. А когда, наконец, распогодилось, со скрежетом зубов сел за руль. Все чаще хаосит убеждался, что его личный откат (цена хаосизма) – невезение. И кроличья лапка, золотая подкова, смеющийся Будда, четырехлистный клевер или трехногая жаба ни на волос не помогали.

Он продирался по Дайв-стрит. Подъезжал к светофору и тут же вспыхивал красный. И так каждый раз. А когда добрался-таки до пункта назначения – остановился у полосатого как пчелка шлагбаума, – сигналил до тех пор, пока на ладони не вспузырилась крохотная мозоль. Только после этой досады ему удалось растормошить пост охраны и его впустили.

Проехав в самую глубину, Эдуардо припарковался напротив последнего складского помещения, заглушил мотор, но выбираться из машины не торопился. Без проблеска эмоций он наблюдал в зеркало заднего вида, как к нему спешил хромой муравьишка. И когда размытая точка увеличилась до такой степени, что стала человеческой фигурой, вот тогда Эдуардо выбрался из машины.

Рука потянулась к нагрудному внешнему карману помятой, темно-синей куртке-пуловеру. Хаосит внутренне вздрогнул. Солнцезащитные очки остались в машине, а лезть в нее уже поздно.

– Кто ты, закусай тебя таракан, и на хрена приперся сюда?! – Хромой сквернослов, держа одну руку сзади, исподлобья глянул на незваного визитера, и его физиономия сморщилась в ухмылке.

Эдуардо как с куста прочел мысли хромоножки на свой счет (так он его окрестил): Что за одутловатый баклан в расклешенных штанах и с прической как у Элвиса?

– Эй, «король рок-н-ролла», ты в курсе, что остроконечные хвостовые плавники вышли из моды почти полвека назад?

Эдуардо пожал плечами, говоря как бы: мне до лампочки, что ты и все остальные думают.

– У меня дела с твоим начальником.

Хромоножка набрал воздуха собираясь выпалить более долгую очередь крепких словечек, но вовремя всмотрелся в лицо и таки узнал, кто перед ним и тогда сотрясся в приступе кашля.

– Где начальник?

Хромоножка посмотрел на Эдуардо, как на инопланетного пришельца.

– Ты че, продрых всю неделю? – бездумно протараторил он, а когда до конца осознал кто перед ним (по рангу), поубавил пыл и заговорил уже более обдуманно и с расстановкой: – Шеф накосячил. И Архонт его пришил. Ну, мне так сказали. Короче, теперь я тут за старшого. А че надо-то?

– Насчет товара. – Голос меланхоличный, усталый.

– Какого?

– Сделанного в Китае.

– Че? Мы с узкоглазыми не контачим. У нас есть австрийские пушки, немецкие, даже русские.

– Не об оружии речь.

Хромоножка лихорадочно помассировал ногу.

– Левак какой-то? У нас ток стволы. Отвечаю.

Эдуардо зажмурил красные глаза и долго тер переносицу.

– Тебе б покемарить.

Хаосит хмыкнул про себя, подумав, что сефирот даже не догадывается насколько он прав. Шла Лилит знает какая неделя, как он не смыкал глаз больше чем на три-четыре часа за сутки, вследствие чего под глазами выросли великанских размеров гусиные лапки.

– Мне бы товар, который в контейнере.

– Скажи, че за коробка и я гляну.

– На ней должно быть пять желтых звезд.

– И че там?

Эдуардо проигнорировал вопрос.

– Слыш, я ваще не шарю о чем ты. Звякну я лучше Архонту.

– Не рекомендую, – с нажимом проговорил хаосит. – Это дело касается только меня и предыдущего начальника и никого более.

– Ну, так это, – вытер запотевшую ладонь о штанину Хромоножка, – я ж не секу фишку-то. Делать-то че тогда?

– Искать. – Хаосит томно вздохнул и направился в лабиринт контейнеров.

С момента становления Приближенным, Эдуардо исколесил все городские дороги по многу раз. Без сомнений он выучил ландшафт Нью-Гранжа так же хорошо, как нолы свои тени, а кригеры – когти. И сейчас петляя туда-сюда по terra incognita, он чувствовал себя подопытной мышкой рыскающей в поисках куска сыра и оттого с каждым шагом раздражался все сильнее. Хромоножка так и вообще – откровенно матерился по чем свет стоит.

Спустя четверть часа они отыскали заветный сыр.

– Батна тебя забери! Ни хрена себе толстенная цепь. У меня если че ключа нет.

Эдуардо загородил собой замок. Хромоножка открыл было рот что-то сказать, но вдруг в ноздри продрался неестественно горький запах, такой, что на глаза почти что навернулись слезы.

Целую минуту спину хаосита сверлил недовольный взгляд, а потом цепь лязгнула об пол и свежий воздух, точно блудный сын, вернулся опять.

Хромоножка облизал потрескавшиеся губы в ожидании увидеть, что же такое его предшественник припрятал для хаосита.

Эдуардо взялся за ручку и распахнул дверцу. Хромоножка не удержался и сунул нос в контейнер – челюсть у него отпала моментально, а когда он наконец-то вставил ее на место, помахивая перед носом рукой, застрочил как автомат:

– Это че?! Какого хрена тут творится?! Что за нафиг?!

Внутренне сокрушаясь, что под рукой нет беруш (а еще затычки для носа) хаосит прищурился, скрупулезно рассмотрел товар и огласил вердикт:

– Сделка отменятся.

– Че?

Эдуардо закряхтел то ли от смеха, то ли от злобы (от чего именно Хромоножка так и не разгадал).

– Ты не чувствуешь смрада? Половина, да что там, две трети пришла в негодность.

– Негодность? – тупо повторил Хромоножка.

– Качество – вот что важно. А тут его ни на грош. Судя по всему, когда начальника прихлопнули, товар остался без внимания. Вот все и попортилось.

– Попортилось, – опять эхом отозвался Хромоножка.

Эдуардо прикрыл дверцу и, как ни в чем не бывало, засеменил прочь. Порядком обескураженный Хромоножка не сразу устремился вдогонку за ним.

А хаосит в свою очередь успел открыть дверцу машины, со скрипом в суставах согнуться (высокий рост – достоинство сомнительное) и залезть внутрь.

И когда ободранные костяшки пальцев постучали по стеклу, Эдуардо уже надвинул как можно плотнее к переносице темные очки, но, увы, не успел повернуть ключ зажигания. Хаосит не желал понапрасну сотрясать воздух, но и оплеванного стекла дверцы – тоже не желал.

Стекло дверцы опустилось и в салон, будто свора мух в два счета влетела вихрем бранная тирада.

– Че за хрень?! Мне та хрень на фиг не сдалась! Ты в курсе, что Второй Капоне сейчас не в своей тарелке?! Если узнает что тут у меня, живьем кожу сдерет и в рот затолкает!

Эдуардо слушал через слово, постукивал пальцем об руль, едва заметно кивал. За черными очками не было видно, как он опускает одно веко – дает отдохнуть глазу полминуты, а затем проделывает то же самое со вторым. В какой-то момент у него заболели уши.

Зарычал мотор.

– Ты куда намылился? А левак свой забирать кто будет?! Я тя щас шлепну!

Хромоножка взорвался как си-четыре. Вытащил из-за пояса девятимиллиметровый черный как гудрон пистолет и нацелил хаоситу в висок.

– Попробуй.

– Че ты вякнул?!

– Попробуй.

– Ты не врубаешься? Либо ты щас забираешь эту хрень, либо Макар тебе мозги вышибет.

На лице Эдуардо не дрогнул и мускул.

– Уверен?

Лицо Хромоножки сделалось блекло-желтым, как страницы потрепанного телефонного справочника. Он постоянно забывал кто перед ним. Видя, что хаосит остается несокрушим как кремень, он опустил ствол и поменял тактику.

– Слыш, ну я ж тебя сдам с потрохами!

– Попробуй, – тянул всю ту же ноту Эдуардо.

Он вспомнил слова Архонта: Самый короткий путь к консенсусу – промолчать и дать выговориться. Но, кажется, он вот-вот доведет Хромоножку до белого каления. Эдуардо приготовился к безотлагательному залпу брани, угроз, шантажа, однако услышал он нечто новое.

– Ну, куда, Батна тебя забери, мне прикажешь их деть? Если Сантино пронюхает, а он пронюхает, мне крышка.

Эдуардо откинул голову на изголовье кресла.

– Найди другого покупателя.

– Ты, блин, видел че там внутри?! Где я тебе найду покупателя?

– Тогда на корм рыбам пусти. Мне без разницы.

– Нет ну нельзя же так. Приехать, навести шороху, и дать драпака!

По всей вероятности, можно. Без послесловий Эдуардо покатил к выездным воротам. Не успел Хромоножка превратиться в крошечного муравьишку, как машина внезапно затормозила и дала задний ход.

Эдуардо хлопнул дверцей и снова направился в лабиринт. Хромоножка тут же с натянутой улыбкой заковылял за ним.

Не успел хаосит приоткрыть контейнер, как услышал вопрос:

– Ну и как заберешь? – С заранее зажатым носом спросил Хромоножка.

– Заберу, – заверил он. – Но не сейчас.

– Ты че?

– Улаживать подобные дела посреди белого дня – себе в убыток. Я вернусь ночью.

– А мне до тех пор, че прикажешь делать?

Эдуардо положил руку ему на плечо, потом сказал:

– Глаз с них не спускай.

И прежде чем услышать пресловутое «че», толкнул его внутрь контейнера, придавил дверь плечом и вернул цепь с замком на место.

– Не обессудь. – В голосе не слышалось ни малейшего сожаления: он был одновременно черств и безмятежен.

Покинув доки, Эдуардо засомневался: может, не стоило поступать столь радикально? Согласиться с мыслью он не успел – умственное затмение живо прошло, и он вспомнил, что находится в городе, где добрые, бессмысленные поступки (которые нигде не зачтутся) так же старомодны, как и его «Ford T-Bird» вместе с прической.

Веки превратились в мешки с песком. Эдуардо включил стерео, чтобы продрать глаза. Для него было невозможным заснуть под песню «A Little Less Conversation».

Полдень застал хаосита паркующим машину на 34-й улице напротив белоснежного здания с непривычно цилиндрической формой. Оно представляло собой семь гигантских толстых дисков наложенных друг на друга. Обычно в двенадцать часов дня на широких ступенях было не протолкнуться от наплыва туристов, но не в этот раз.

Эдуардо вошел внутрь и вопросительно посмотрел на Роуз – куратора.

– Приказ свыше, – пожала она плечами.

На ней были синие брюки-клеш, что весьма радовало глаз Эдуардо и пиджак с объемными, острыми плечами.

– Какой этаж?

– Без понятия, – Роуз снова пожала плечами.

Она была единственной пустой, с кем он не без удовольствия перекидывался словами.

– Значит, начну с первого круга, – апатично бросил он.

– Удачного восхождения, – совсем не ядовито сказала Роуз.

На первом кольце хаосит предстал перед Пантеоном древнегреческих богов в полном составе. Он прошел мимо статуи величественного Посейдона. Бог морей и океанов держал трезубец так, будто вот-вот обрушит его на безмятежно ступающего смертного, но тот и ухом не повел. Эдуардо уже и не помнил, когда в последний раз испытывал страх или наоборот – проявлял отвагу.

      Преодолев половину спирали на хаосита пали чары Афродиты рождающейся из морской пены. Приложив руку на грудь, она глядела на Эдуардо с панорамного полотна так, словно влюбилась в него. Богиня любви искушала до самой старости рассматривать ее идеальные формы. Хаосит лишь кинул взгляд на ее лицо и равнодушно отвернулся.

Второе кольцо служило обиталищем для богов самого многочисленного из пантеонов. Сначала хаосита встретила неподъемная скульптура трехликого Шивы.

Быть двуличным уже мерзко. Но это – апофеоз мерзости, подумал Эдуардо.

Арку, где начинались ступеньки на следующий этаж, сторожила фреска с изображением Ганеша. Чем ближе Эдуардо приближался к полноватому божеству с головой слона и одним бивнем, тем больше ассоциировал с ним самого себя. И дело было вовсе не в упитанности обоих. Хаосит вспомнил, как по легенде бог мудрости расстался с одним бивнем и как он сам недавно создал очередной эгрегор: вырвал у себя зуб и вживил его другому сефироту.

Третье кольцо можно без пафоса окрестить Асгардом – обителью скандинавских богов-асов. Любуясь, как бог громовержец яростно сражается с великанами, Эдуардо пришла шальная мысль создать стреляющий молниями молоток.

Он представил себя на вершине самого высокого небоскреба в городе, черный небосвод с грохотом взрывается вспышками света, дождь льется сплошным потоком, он тянет к небу самый обычный слесарный молоток-гвоздодер или деревянную киянку, ударяет оглушительная, извилистая молния и… превращает его в политое напалмом чучело Гая Фокса.

Признавая, что до сих пор не знает о хаосизме и две трети того, что знает о нем Умник, Эдуардо показал спину валькириям и перешел на следующий круг.

На четвертом кольце хаосит столкнулся с богами, отличающимися весьма причудливым видом. Песочного цвета стены сплошь испещряли иероглифы в виде птиц, змей, рыб и частей тела человека. Посередине зала через каждые три-четыре метра стояли гранитные статуи фараонов с отколотыми носами, а также защищенные стеклом открытые саркофаги с настоящими мумиями возрастом около трех тысяч лет и более.

К чужому прошлому (в отличие от собственного) Эдуардо не выказывал и песчинки интереса. Верховное божество с головой сокола чье имя означает «Солнце» не привлекло внимания хаосита, так же как и бюст прославленной на весь мир супруги Эхнатона с конусообразным синим головным убором.

Но кое-кто все-таки возбудил интерес у Эдуардо. Золотые в полный рост статуи Исиды, Осириса и Гора. При их виде на его плечи будто рухнуло небо.

Даже их трое, с тоской обратился он к Архонту, которого не было рядом. Когда же у нас появится собственная Исида?

Посредством разных слов и образов хаосит часто задавался подобного рода вопросами. И к своему сожалению не находил другого ответа кроме как: только когда Осирис отправится в загробное царство, предоставляя сыну Гору бразды правления.

Сбросив с плеч свод небес, Эдуардо двинулся дальше.

Привратниками пятого этажа служили голова змеи высотой больше метра и каменный ягуар размером с легковой автомобиль, в чью раскрытую пасть полагалось складывать сердца принесенных в жертву. Сердце хаосита, как он сам считал, превратилось в ничто еще много десятилетий назад.

Грубо обтесанная статуя орла сидящего на кактусе и поедающего змею заставила уголки губ Эдуардо приподняться. Кого он представил орлом, а кого змеей – любой сефирот догадался бы.

Чем больше он знакомился с древней культурой Центральной Мексики, которая всегда считалась одной из самых жестких, тем прочнее закреплялась гримаса презрения на лице. Шаг убыстрялся, а смотрел он, главным образом прямо перед собой оставив без внимания те немногочисленные уцелевшие от огня конкистадоров желтоватые свитки с рисунками и пиктограммами описывающими историю ацтеков.

Завидев боковым зрением витрины с обсидиановыми ножами, легкими доспехами, изготовленными из выдубленной человеческой кожи, снятой целиком, а также музыкальные инструменты из костей животных и людей, он скривился, словно глотнул бензина.

Со вздохом облегчения тошнотворный привкус живо одолел новый запах.

На предпоследнем кольце пахло лесом и пчелиным воском. Четырехгранные столбы высотой более двух метров из пряного кедра, липы и дубы с высеченными на них грубыми ликами славянских богов внушали Эдуардо почтение и уважение. Ему казалось (хотелось), образы мудрых старцев с дремучими и холеными бородами и усами могут помочь советом, увести его с ложной тропы.

Дайте мне знак, попросил он. Укрепите мою уверенность.

На секунду ему почудилось, что «Разящий» (черное, словно обугленное дерево, серебряный шлем, золотые усы) откликнулся – идол приглушенно заскрипел как несмазанное колесо. Не в силах растолковать знамение Эдуардо решил, что сказываются бессонные ночи и с опущенной головой покинул языческое капище.