Лигеметон. Ложный Апокриф

А потом, преимущественно в многостраничных колонках (криминальных хрониках) рядом с избитыми, приевшимися всем статьями о грабежах, поджогах и изнасилованиях затесались убийства, причем не какой-то там рвани, или интердевочек, а приличных граждан среднего класса и даже золотой молодежи.

Хлынул поток трупов, потекли реки страха и скорби. И как бы парадоксально не звучало, больше всего эгоцентричную общественность Нью-Гранжа шокировали вовсе не зверские убийства новоиспеченного серийного убийцы (и похлеще видали), а само место преступления. На первых порах жертв находили не блюстители закона – на синюшные тела натыкались спортсмены-бегуны, хозяева собак и влюбленные парочки, ведь местом где народ обожал проводить время, служил Викед парк и когда он стал гейзером, выплескивающим мертвецов, у народа прорвало трубу недовольства.

«Как это так? За что мы платим налоги?» – посыпались письма в мэрию, даже митинги проводили (в основном родственники жертв), но власть предержащие (то есть мы) не сидели сложа руки.

Фламинго распорядился, чтобы страж порядка как заведенный маршировал по прогулочным дорожкам закрепленного за ним участка в утреннее и дневное время. С уходом солнца же парк закрывали. Вот только тела продолжали появляться.

      То была «Кровавая осень», как окрестили ее журналисты, что звучало весьма иронично, правда только для сефиротов, ведь в отличие от нас, пустые не были в курсе подробностей (отчеты об убийствах и каждую их мелочь некросы и кригеры хранили под семью печатями). Мы прозвали серийника Пиявочник, так как тела находили на сто процентов обескровленными, причем на шее или руках не красовалось никаких дурацких ранок от клыков или вроде того. Как мне обронил Депинпик, которому шепнул некрос (смахивает на испорченный телефон), каждый покойник напоминал рваный мешок плоти с костями и органами высушенными, словно изюм – подними тело одной рукой, потряси, и закряхтят косточки.

Когда парк закрыли наглухо, Пиявочник все равно пировал минимум раз в неделю. В его вотчину систематически наведывались самонадеянные линчеватели с дробовиками и гончими, которые естественно заделывались его добычей (включая четвероногих друзей). Таким образом, он держал пустых в тонусе страха и играл у Архонтов на нервах.

К середине стылой осени численность (а также качество) сефиротов в Лигеметоне прилично увеличилась, вследствии чего главы культов развернули полномасштабную кампанию, целью которой стала поимка Пиявочника.

Лично я в авантюре не участвовал и на тот момент занимался совсем другими вещами, а потому не располагаю подробностями и знаю только развязку. Серийный убийца – ветал. (Вот и еще одна монетка в копилку ненависти к их культу.) Имени его я не знаю, да вроде никто и не упоминал, помню, на слуху у всех была только его безобразная физиономия.

Прессе мы скормили, что бич города был убит при задержании и впоследствии кремирован. Что стало с веталом на самом деле, Архонты не разглашали.

Все тут же позабыли о серийном убийце, будто его и не было. Все, кроме Архонтов. В Лигеметоне запахло таким грандиозным скандалом. Фламинго порывался буквально откусить голову Второму Капоне. Можно сказать с того момента между ними и пробежала черная кошка.

С концом «Кровавой осени» главы культов составили кодекс: семь незыблемых законов для каждого сефирота. Одни его чтили, другие разве что наполовину, но главное – Лигеметон продолжил стремительный рост и развитие. А что до Викед парка, он был осквернен в полном смысле слова. Туда больше не заглядывала ни одна душа.

И, похоже, сейчас Джонни Версетти станет первопроходцем за столь долгое время.

Я не стал бродить по парку в непроглядной мгле и воспользовался фуникулером. Как ни странно он работал как часы и так же поскрипывал. Мысленно я зачем-то отсчитывал секунды. Вероятно, не хотелось ничем забивать голову. Кабина тряслась, как и все внутри меня. Вот-вот мне откроется правда. Обо всем.

Где конкретно Чернобог может меня ждать? Думаю, логично предположить, что в самом темном месте, а таким в парке была единственно заброшенная утлая хижина сторожа, который никогда тут и не водился.

На двускатную крышу можно было залезть, просто подтянувшись один раз, потом сделать три-четыре шага и вот ты на вершине. Дверь, распахнутая настежь, походила на червоточину. Темноты я не боялся, шагнул внутрь и на пороге врезался в невидимый барьер. В этот момент лицо застыло с таким выражением, словно у меня отказали все органы, а Лилит вырвала душу. Тотальное оцепенение. Преграда не дающая войти возникла не в реальности, а в сознании.

От мысли, что темнота кишит ползучими пауками – да, те самые крохотные, восьмилапые, восьмиглазые членистоногие, – истерзанные плечи передернулись сами собой. Выворачивая шею, я осмотрел спину, обхлопал себя с ног до головы ладонями, запустил пальцы в волосы и наконец-то выдохнул с облегчением. Никаких гадких тварей по мне не бегало. С каких пор у меня вообще арахнофобия? И тут до меня дошло. Мортимер. Даже после своей кончины он продолжает меня терзать. Вот песий сын! Ну и что прикажете делать?

Джонни Версетти трясется как рыбий хвост. Прям самому гадко! Ну ничего. В этот раз я точно знаю что делать. Как там говорится? Чем ушибся, тем и лечись. На счастье под ногами отыскался никель60. Силой воображения превратил его в паука и стиснул что есть мочи в кулаке. Зубы тоже непроизвольно сжались. Прыгнул через порог – протестующе заныли половицы.

Какой-то один шаг вперед, а чувство, будто сиганул в бездонную пропасть. Кромешная тьма, в которой слегка отдавало лакрицей и полынью.

– Добрался-таки, малыш.

В реальности голос Чернобога был поразительно… знакомым.

– Я знаю тебя? Покажись. – Из-за идиотской фобии требование прозвучало до смешного неубедительным.

– Уверен, что готов заглянуть бездне в глаза? – с не прикрытой издевкой проговорил голос.

– Не темни, – нашел я мужество сострить в ответ.

Чернобог выступил из тьмы – мои брови приподнялись, а рот приоткрылся.

– Сюрприз, малыш Джонни.

– Бач?! – Как это понимать?

– Я – Чернобог, – криво ухмыльнулся нол. – Не веришь?

– Ни капли.

– И как же заставить тебя поверить?

– Без понятия. Но в твоих же интересах заставить поверить.

– Может поклясться тебе именем Лилит?

– Есть идея получше. Дай руку.

– Не подойдешь?

С радостью бы, но долбанная фобия…

– Или ты идешь ко мне, или я разворачиваюсь и ухожу.

– Ладно-ладно. Чего ты такой нервный?

Одноухий Приближенный – или же Архонт собственной персоной? – неторопливо подплыл ко мне.

– Ну?

Я резко схватил его за руку и попытался проникнуть в разум. Передо мной развернулось великое и безмерное Ничто. Гнетуща черная пустота.

– Ну? – повторил Бач, когда мой взгляд снова сфокусировался. – Тест пройден, доктор?

– Ты – Чернобог!

Архонт нолов сдул воображаемую пылинку с байковой рубашки, по-дурацки широко улыбнулся и в завершении сверкнул белыми зубами.

– А ты, наверное, ожидал встретить мудрого старца или что-то вовсе нечеловеческое?

Из меня вырвался тихий, нервический смех.

– Не понимаю, зачем ты претворяешься своим же Приближенным и водишь всех за нос? Архонты в курсе или нет? Что, раздери тебя пираньи, происходит?!

– Я все тебе расскажу. Но сперва ответь, что ты знаешь хаосизме?

Сказать, что вопрос озадачил – ничего не сказать.

– Ну, пожалуй, всего ничего, – сумбурно заговорил я. – Как таковых заклинаний нет, по крайней мере, на моей памяти Эдуардо не пользовался ими. Вроде бы он вливает в предметы Силу.

– Верно. Умник называет это «анимированием». Они наделяют всякие штуки чертами животных или талантами пустых.

– Мощная вещь.

Бач сдержанно кивнул.

– Но причем тут хаоситы?

– Еще до основания Лигеметона, когда не было и самого названия, не было других сефиротов, а были только лишь Архонты, мы решали с чего нам начать. А Умник, суперкомпьютер воплоти, уже просчитал, к чему мы придем через сто лет. Я покажу тебе то время. Приоткрою дверь в сознании и передам обрывок воспоминания.

Бач-Чернобог протянул руку, я без колебаний сжал ее и перенесся на семь десятилетий назад.

***

– Ну и жара, – помахивая перед лицом фетровой шляпой с неширокими полями, простонал Годрик. Его кисть неустанно работала, созывая ветерок на облепленное бусинками пота лицо.

– Собачий полдень не иначе, – зевая, проговорил Мортимер и, бросив точно такую же шляпу перед собой на стол, занял последнее свободное место.

В большом зале стоял все тот же, похоже, не поддающийся влиянию времени, круглый махагоновый стол. На нем лежало пять мужских головных уборов и одна шляпка-клош перетянутая ленточкой с плотным узелком, деликатно намекающим, что с дамой флиртовать «не комильфо» – она замужем.

Шестеро мужчин одеты в модные костюмы с иголочки, а седьмой – в штанах с подтяжками и тонкой белой майке сквозь которую не вооруженным глазом различались наколки. Что до жрицы любви, Синтия Мун выглядела, как примерная домохозяйка, которая только-только отложила швабру или «Фырчащего Билли», чтобы отправиться за продуктами.

– Ну, мальчики, давайте быстрее, мне еще надо приготовить обед и ужин для моего кабанчика.

– Не переживай, успеешь, – раздраженно бросил Сантино.

– Да. – Впервые на моей памяти с ним согласился Годрик. – Накормишь женишка так, что у того мотор заглохнет?

– Довольно тривиально, – изрек Умник.

– Тебе впрямь по нраву строить из себя кухарку? – поинтересовался Бач. – Не проще ли воспользоваться Силой?

– Вскрытие следов не обнаружит, – заверил Сантино, кивая в сторону вечно безмятежного Артура Грэма.

Синтия Мун театрально закатила глаза.

– Милые мои, так ведь в сто раз интереснее. Куда спешить-то? – В мелодичном голосе проскользнули хищные нотки.

– Кошка все никак не наиграется с мышкой, – понимающе сказал Сантино и осклабился.

– У нас ведь не гонка, ведь так? – На секунду она нахмурилась. – А может, и в самом деле заключим пари, а, мальчики? Кто первый займет важный статус и построит маленькую империю, тот и выиграл.

– А победителю? – игриво протянул Сантино.

Натаниэль Эмерсон демонстративно кашлянул, тем самым привлекая внимание к своей персоне, и потом сказал:

– Времени играть в игры у нас хоть до второго пришествия, но давайте не тратить его понапрасну.

Синтия патетически сжала губы и скрестила руки на груди, остальные же, кто откинулся на стуле, кто повел плечами, или продолжил неотступно помахивать шляпой (теперь уже в другой руке) сражаясь с липкой жарой. Не поменялся в лице и не повел ни одной мышцей лишь до сих пор молчаливый, одетый не по чину могильщик.

– Итак…

– Инч, распахни окна, – перебил Умника Сантино.

Когда мажордом двинулся выполнять приказ-просьбу, прозвучал замогильный голос:

– Не надо. Не впускай жару.

Две короткие фразы, словно плеск холодной воды, или чашка горького кофе, или запах пирога из духовки заставили присутствующих собрать все свое внимание и слушать. Внимать.

– Мы – сефироты, – объявил Умник.

– Кто-кто, милый?

– Сефироты, – терпеливо повторил Эмерсон.

– Что это значит? – Годрик сделал брови домиком.

– То и значит. Мы ведь больше не люди. Тогда кто? Нам нужно как-то называться.

– Тебе заняться нечем, как выдумывать новые словечки? – желчно спросил Сантино?

– И не только, – совершенно серьезно проговорил Натаниэль. – Я считаю, нам нужна упорядоченная структура. Иерархия внутри… Братства.

– Братства? Что за дичь ты несешь?

– Нужно основать организацию. Мы уже начали инициировать людей. А что будет, когда сефиротов станет больше?

– Ну так нам того и надо, разве не?

Умник вздохнул, сплел пальцы и продолжил:

– Вот представь, что у тебя в подчинении десять сефиротов. Классно, да?

– А то!

– А если их тысяча? Сто тысяч? Сможешь контролировать каждого? А если они перестанут слушаться тебя, что тогда? Всем сердца не вырвешь.

– Что ты предлагаешь? – мигом посерьезнел Годрик.

– Нужен контроль. Правила. Законы. И мое предложение – создать Братство, в котором будет семь культов и каждый из нас станет отвечать за себе подобных.

– А почему собственно культ, а не клан или общину? – осведомился Бач.

– Проще и уместнее возвести все на религиозной почве, – охотно пояснил Умник. – Вера – это кнут и пряник одновременно.

– Типо, завязав все на религозной лабуде, эти, как их там, сефироты будут послушнее?

– С большей долей вероятности – да.

– Ты уже все продумал, не так ли? – Не вопрос, а скорее как утверждение сказал Мортимер.

– Только в общих чертах. Нам стоит поразмышлять над названием Братства. Также каждый из нас должен придумать название своему культу. И составить список заклинаний, чтобы в дальнейшем прозелиты легче и быстрее обучались.

– Милый, и что, заклинаниям тоже названия сочинять?

– Разумеется.

Носик Синтии Мун морщился не понятно то ли от чиха, то ли от нехватки воображения. Все как по команде погрузились каждый в себя, начали перебирать в уме слова и названия. Довольный тем, что его идею приняли безоговорочно, на лице Умника мелькнуло выражение подозрительно похожее на самодовольство.

– Натаниэль, это все что ты хотел донести до нас?

– У тебя есть вопросы, Годрик?

– Всего один. Ты предлагаешь нам всем «причесаться», обзавестись «лицом», выдумать кучу названий, а для чего?

– Чтобы количество сефиротов перешло в качество.

– Вот! – Годрик театрально поднял указательный палец. – Тогда растолкуй, почему только ты до сих пор никого не инициировал, а?

– А верно, ну-ка разжуй нам. Распеваешься тут, а сам, почему не заимел себе шестерку?

– А мальчики дело говорят. А то получается, своему же плану не следуешь. Докажи на деле. Обзаведись помощником!

Артур Грэм отбил короткую дробь пальцами по столу.

Умник стоически перенес нападки, а когда все умолкли, взял стоящий у ног темно-коричневый портфель, достал стопку бумаг и продолжил, как ни в чем не бывало:

– Я изучил статистику прироста населения в городе. За семьдесят лет процент сефиротов вырастет с одного на столько-то…

      Он показал нарисованный карандашом двойной график, который естественно никто не понял.

– Понимаю ваше удивление. Вы думаете: Почему за столь колоссальный отрезок времени нас будет все равно меньше чем людей? Я прогнозирую, что к началу нового века мы укоренимся почти в каждой инфраструктуре. Правоохранительные органы, преступная деятельность, недвижимость, банковское дело, государственные медицинские учреждения и даже проникнем в социальную ячейку безработицы. Мы будем практически повсюду, однако численность людей по-прежнему будет превалировать, но не это важно.

– А что же тогда?

– Только одной инициацией людей в сефиротов нам не захватить не то что мир, а даже город. Скорее так мы его разрушим. Как я уже намекал наш главный бич – это свобода воли. В городе проживает восемь миллионов человек, что значит, когда количество сефиротов возрастет один к пятистам тысячам, контролировать каждого из них ложной верой, выдуманными законами, угрозами или обещаниями станет не по плечу. Рано или поздно кто-то поменяет диету. Перейдет с греха на души. И что тогда?

– Кокнем его в пример остальным. – Сантино хлопнул ладонью по столу.

– Хорошо. – Умник не стал спорить, но тут же утрировал ситуацию: – А если таких своевольников набралась сотня? А если каждый из них поглотил душ в два раза больше тебя?

– Не свисти!

– Ну а если, что тогда?

Все поменялись в лицах и серьезно задумались.

– Получается, – подытожил Мортимер, – дилемма в контроле.

– Именно. С течением времени мы неминуемо потеряем власть. Нас свергнут слабые. Количество победит качество.

– И как в таком случае семерым управлять столь огромной массой за ними идущих? Как их вести, сдерживать, карать?

Годрик подпер кулаком подбородок.

– Выходит, чтобы сохранить власть, численность… сефиротов должна быть конечна. И ты вывел их точное количество, верно?

– Нет. Лучше. Мы продолжим инициировать людей в неограниченном количестве. Как я сказал, мы займем умы сефиротов новой верой, сверхъестественными способностями и сосредоточим их внимание не на людях, а внутренней политике.

– То есть?

– Предлагаю соткать «железный занавес», развязать маленькую «сидячую войну».

– Типо, играть в ковбоев и индейцев?

– Да, можно и так сказать. Это нужно для отвлечения внимания.

– От чего?

Умник замолчал и загадочно ухмыльнулся.

– Вы спросили: Почему я никак не обзаведусь приближенным? Полагаю, настало время рассказать, над чем я сейчас работаю…

Натаниэль любовался своими новыми владениям. Роль ректора института определенно нравилась ему. К тому же подвальное помещение учебного заведения – отличное место для экспериментов.

Хаосит вышел во дворик, бросил взгляд на звезды, смотрел он на них так, словно каждая по закону принадлежала ему целиком и полностью. Он прошелся по дорожке вдоль зеленого газона и зашел в здание факультета искусств.

Сефирот был один. Совсем один, за исключением тени, которой он не придавал и грамма значения. А может он шел и игнорировал ее как раз таки наоборот – потому что доподлинно был в курсе присутствия невидимого сталкера (не исключено, что в глазах у него зачарованные хаосизмом линзы – как изобретательно!). Как бы то ни было, живая тень следовала за ним, едва ли не наступая на пятки, дыша полынью в затылок, и данное обстоятельство совершенно не нарушало покой хаосита.

Пусть наблюдает, быть может, думал он, стуча каблуками по шахматным плитам, петляя кромешными коридорами.

Он достал связку ключей, позвенел ею, открыл длинным ключом бронированную дверь в подвал, спустился по тесной лестнице, открыл еще одну дверь – из комнаты тут же вырвался стерильно белый свет.

Умник захлопнул ее за собой и вот теперь остался поистине один. Каверзная Тень попыталась просочиться через щель, и в один момент жгучий свет строго наказал ее. Наблюдатель не дерзнул сунуться в комнату.

Таким образом, очевидцем эксперимента Умника был разве что он сам, а, следовательно, что именно творил в белизне хаосит остается только догадываться. Ближе всего к истине приблизилась, разумеется, Тень, которая шпионила за хаоситом днями и ночами, а потому подсмотрела такое… Покупку мраморной глыбы, набора киянок, молотков и прочих инструментов. Также посещение палеонтологического музея, подкуп его директора, нелегальное приобретение костей доисторического хищника (гиенодона). А еще кое-кто на одну ночь открыл сезон охоты на бродячих собак в парке. Скрепляя звенья в единую цепь, складывалось впечатление, что хаосит подражает безумному доктору Файбсу.

Неужели он действительно с помощью накопленной Силы создает невиданное миру существо? Можно себе представить, как кости гиенодона обтекает плоть умерщвленной своры собак, а мозг одной из них перемещается в крупную черепную коробку. Всего-навсего воображая это, глаза начинают слезиться от обонятельных галлюцинаций – горького запаха мха.

Одержимость Натаниэля превзошла даже безумство Сантино. Хаосит лишил себя свежего воздуха, солнца и звезд. Каждую ночь он планомерно закрывался в белесой комнате, оставляя Тень сторожить дверь и слушать его борьбу с капризным мрамором.

С рассветом хаосит менял обстановку: летел сломя голову на второй этаж того же здания – в свой кабинет, где под светом настольной лампы, точно на скорость, выводил на бумаге понятные лишь ему одному закорючки или формулы.

Казалось, такими темпами напишет рукопись за одну ночь, но нет. Все продолжалось значительно дольше. Пять лет он метался от теории к практике. Днем – бумаги, ночью – мрамор.

Тень все то время упорно не отходила от него на два шага. Более того, она вошла в ритм и могла по внутренним часам определить до секунды, когда хаосит зайдет или выйдет через ту или иную дверь. Она так же могла уверенно ответить, сколько шагов он делает по коридору, сколько вдохов и выдохов. Хаосит приучил ее к перманентности.

А теперь представьте изумление Тени, когда ничем не примечательной ночью 1934-го года Натаниэль только-только заперся в белесой комнате, и в ту же минуту выскочил и как метеор рванулся по коридору. Тень, расслабившаяся, словно кошка во время сна, торопливо кинулась за ним.

Он снова засел в кабинете, но вместо того, чтобы писать, ворошил горы листов, занимался поиском нужных страниц и читал. Тень пристально вгляделась в его лицо: слезящиеся, красные глаза, дрожащие, словно при эпилепсии руки с бесчисленными тонкими, фиолетовыми ниточками по всей коже. Играющий в демиурга хаосит выглядел изнеможенным и вместе с тем… удовлетворенным(?). Он читал, не смыкая глаз, бубнил себе под нос, перечитывал, комкал листы, затем разглаживал их. Снова и снова. Тень с тревогой следила за Умником и до того несвойственным для него поступками. Так продолжалось до самых сумерек. Внезапно хаосит подскочил с места и выпрямился как по-военному, будто услышал сигнал тревоги, а возможно так и было. Как на крыльях он сорвался с места. На одну и ту же удочку Тень не попалась и, не отставая, скользнула за ним.

Если бы Тень была материальной, точно бы врезалась в хаосита – так резко тот остановился и замер точно вкопанный.

Дверь в подвал – та самая неприкосновенная дверь, сквозь которую Тень не могла просунуть и носа, – была сорвана с петель и покореженной валялась на полу, а вечно исходящего из комнаты света как не бывало – вместо него мрак.

– Может, уже прекратишь строить из себя вуайериста?

Тень юркнула туда, куда до этой минуты путь ей был заказан. Спустя пару томных минут раздался звук шагов, и из дверного проема выступила человеческая фигура.

– Ну, а ты сам, кого из себя строил? Доктора Калигари? – парировал Бач.

Умник содрогнулся и расплылся в улыбке, словно испытал оргазм.

– Кого ты там сотворил, а? Что вырвалось на волю?

– Epibouleus Oxisor.

– Чего?

– Созывай конклав. Не хочу пересказывать дважды.

– Вот ты и созывай, я тебе не секретарша.

Хаосит хмыкнул.

– И все-таки, – не в силах сдержать любопытства, снова спросил Бач, – что ты создал?

– Это…

– Мантикора?! – выпалила Синтия Мун.

Годрик недовольно прожигал дырку в Натаниэле фиолетовыми глазами. Артур Грэм на пару с Мортимером погрузились в себя и молча, переваривали услышанное. Бач только и делал, что кивал.

– Батна тебя забери! Ты чудовище сотворил? – оскалился Сантино, который оживился больше всех, видимо предвкушал веселье. – Мы думали, ты для нас делаешь что-то типа колдовского меча или скипетра на худой конец пуляющего бесконечными молниями или жахающего огнем.

– Ладно уж, – взял слово Годрик, – Ты создал чудовище. Теперь призови его к себе, пока оно не натворило чего.

– Не могу.

– Что?!

– Как оказалось, первый образец не подлежит контролю, – ничуть не извиняющимся тоном сказал Умник. – Просчет я уже разгадал и подобного, заверяю, не повторится.

– Натан, милый, из твоих слов получается, что по городу сейчас шныряет неукротимый зверь. Так что же нам, Лилит тебя отдери, делать?!

– Ну, для начала, хорошо бы найти существо, – не теряя самообладания, произнес Мортимер.

– И работенка эта, понятное дело, для нолов, – сокрушенно вздохнул Бач.

– Вообще-то, – заметил хаосит, – не смотря на то, что побег Мантикоры был неожиданностью, мне достоверно известно, куда первым делом она направилась.

– Ну так не томи, – сдерживая обжигающий пыл, потребовал ответа Годрик.

Но Умник наоборот, словно оглох или потерял дар речи.

– Да не тяни резину, где твоя зверюга ошивается?

– Викед парк.

– Ох, слава Лилит, – Синтия Мун подняла глаза к потолку и протяжно выдохнула.

– Что, сердишко щемит за бабочек? Или за новоприобретенную недвижимость а, вдовушка?

– Можно подумать, тебе бы пришлось по вкусу, если зверушка Натана стала гадить рядом с твоими заводами?

Артур Грэм задумчиво поскреб белесую щетину, видимо представил, как поганая тварь один за другим выкапывает трупы на его великолепно ухоженном кладбище.

– Почему Викед парк? – с неизменными требовательными нотками допытывался Годрик.

– Для создания Мантикоры я использовал самый разнообразный материал, в том числе собак, которые собственно там обретались.

Услышав о вивисекции над верными друзьями человека лицо Мортимера перекосилось, но он незаметно для остальных подавил недовольство и сказал:

– Не надо нас считать глупее, Натаниэль. Мы уже давно взяли в толк, что план твой движется как по-писаному. Так может пора бы посвятить нас в него целиком, не считаешь так?

Умник серьезно задумался почти на – бесконечно томительную – минуту. За столь, казалось, мизерное время комиссар сменил цвет глаз на темно-золотистый с вертикальными зрачками. Беззаконник почти сделал дыру в стуле, елозя, как ребенок в ожидании подарка, а сонный могильщик чудилось, вот-вот покроется паутинками с пылью.