Лигеметон. Ложный Апокриф

Согласна. Лучше, если наш первый раз пройдет в темноте.

Он закрыл за собой дверь.

А поцеловать перед сном?

Первая ночь на новом месте прошла для Рокси болезненно.

Первый раз всегда больно, говорила она себе.

Она болтала сама с собой, пока ей не надоел собственный внутренний голос. Битый час воображая прыгающих цепочкой овец, она уснула с открытыми глазами.

Сколько Рокси предавалась забвению, определить у нее не вышло. Не говоря уже о том, чтобы понять, который сейчас час и какое время суток.

Она не сразу осознала, что проснулась лежа на боку. И более того – проснулась, разлепив глаза. Только когда зачесался мизинец ноги, в голове щелкнуло: Я живая! Живая!

Симплигат заморгала едва ли не так же быстро, как колибри взмахивали крыльями. До жути не терпелось размять ноги, но цепь не позволяла встать. Она сникла, а потом стукнула себя по лбу.

– Вот дура!

Она приподнялась и рывком отодвинула от стены раскладушку.

Встать получилось не с первой попытки и даже не со второй. А когда вернулась былая устойчивость, Рокси принялась двигать раскладушку из стороны в стороны.

Внезапно зажегшийся свет опалил сетчатку.

– Твою за ногу! – Раскладушка перевернулась на боковую балку.

В комнату-карцер с заложенными за спину руками вплыл хаосит.

– Делаешь перестановку?

– Все должно быть по фэн-шую, чтоб его.

– Проголодалась?

– А курение вызывает рак? А презервативы защищают от беременности? А вампиры сосут кровь? Конечно, я хочу жрать, забери тебя Батна!

Рокси поставила раскладушку, и Эдуардо бросил на нее пасту бокс66 вместе с пластиковой бутылкой газировки. Симплигат накинулась на еду, как брокер на возрастающие акции.

– Не за что.

Проглотив все до крошки, влив в себя залпом литр воды, Рокси отрыгнула и поинтересовалась:

– Так, что со мной будет? Я типа ваша рабыня?

– Коробку и бутылку, – потребовал хаосит.

Рокси передала пас и повторила вопрос. Эдуардо убедился, что китайские палочки в коробке, потом сказал:

– Без понятия, сколько ты тут пробудешь. Зависит от Умника. Я просто слежу за тобой, пока ты ему не понадобишься.

– Вот как? Значит, это он мой султан, а ты у него на подхвате.

Слова Рокси ничуть не задели Эдуардо.

– Вернусь завтра.

– Постой! Я тут дубаря дам. – Рокси демонстративно взяла себя за плечи, втянула шею и задрожала. – Принеси мне одеялко или кофту. Пожалуйста, – проблеяла она.

– Делай зарядку и не околеешь.

Рокси повернула краник бранной речи, собираясь обдать хаосита грязными словечками, но вовремя смекнув, кто тут правит балом, закрыла краник.

– Погоди!

– Что еще?

– А если я в туалет захочу? Вдруг ты придешь не завтра, а через неделю? Загнусь же от вони. Против нее никакой бег на месте не поможет.

Эдуардо кивком указал на ночной горшок, стоящий в углу.

– Да ты издеваешься?

– Еще что-то? – скрестил он руки на груди.

Рокси раскидывала умом, что бы еще попросить, чем подкупить, как расположить к себе, но в голову ничего не приходило.

– До завтра.

Хаосит потянулся было к выключателю, но у Рокси снова прорезался жалобный голосок:

– Прошу, ради всех смертных грехов, оставь свет.

Эдуардо захлопнул дверь. Симплигат с ухмылкой подмигнула светящейся лампочки и сказала:

– Стокгольмский синдром. Не все потеряно.

До следующего визита хаосита Рокси выдумывала план побега. Перебрала в уме все сериалы, где герои выбираются из заточения и пришла к выводу, что единственная надежда – охмурить своего надзирателя.

Она урвала душу. Стала сильнее. Но не настолько, чтобы применять малефицизм без тактильного контакта, как Нэнси или Синтия Мун.

      Одно касание и ты мой.

Эдуардо явился на следующий день, как и обещал. И к тому же с увесистым подарком.

– А ты заглядываешь к нам в «Элигос»? – спросила Рокси, сидя по-турецки на раскладушке, при этом медлительно поедая картошку фри.

– Только по работе.

– У тебя есть девушка?

Хаосит покачал головой.

– Как нет? Я навскидку могу назвать троих знакомых, которые без ума от Элвиса. Дать номерки?

– Не болтай. Ешь.

Эдуардо вкатил тяжелый, белый, гудящий ящик на колесиках и теперь думал, куда бы пристроить его.

– Моя новая кровать?

– Быть может.

– Лучше бы телик притащил, – буркнула Рокси, перед тем как присосаться к трубочке.

– Что Архонт сказал, то и притащил.

– Знаешь, я только что поняла, ты ведь один единственный в культе не считая Умника. Он выбрал тебя из всех пустых. Открой секрет, чем ты его приманил?

Эдуардо натянуто улыбнулся.

– Хлебом.

– Э-э…

– Давай мусор.

– Но я не доела!

– Надо было меньше чесать языком.

Рокси протянула упаковку.

– Бросай.

– Просто возьми.

Эдуардо шагнул к ней и забрал упаковку.

Есть! – подумала она, хватая хаосита за руку и накладывая на него «прикосновение Дэви».

– А теперь слушай сюда, освободи меня.

Эдуардо приподнял бровь.

– Вот и весь твой план? Задурить мне голову каким-то хилым заклинанием?

– Но…почему?..

– Потому что я Приближенный, – без высокомерия, скорее обреченно сказал Эдуардо.

– Я это заслужила?

– О чем ты?

Рокси позвенела цепью наручников.

– А что ты собственно сделала?

– Ты не в курсе?

– Обычно версии прокурора и обвиняемого расходятся. Интересно услышать твою.

– Ну, я выдрала душу у пустого, расчленила вместе с подругой его тело и выбросила в реку… вместе с подругой.

– И судя по тону, ничуточки не раскаиваешься.

– Ну да. Любой бы на моем месте не пожалел бы.

– Даже так? И откуда такая уверенность?

– Возьми с меня пример и узнаешь.

– Расчленить кого-то и сбросить с моста?

– Нет, остряк. Выдрать душу.

– Только, если так велит Архонт. До завтра.

– Постой! От еще одной порции картошки фри меня вывернет наизнанку. Принеси мне цыпленка «Кунг Пао» с рисом или пиццу. Пожалуйста.

– Только при одном условии.

– Говори.

– Ты сходишь со мной на свидание.

– Да хоть на тыщу свиданий!

– Кстати, как твое имя?

Она запнулась, беззвучно выдохнула, потом сказала:

– Роксана.

***

Эдуардо вошел в карцер. На раскладушке лежало одеяло из пыли; как только он щелкнул выключателем, лампочка с треском лопнула. Морозильная камера размером с гроб стояла ровно посередине и тихонько гудела. Он открыл крышку, испытав при этом смутное чувство дежавю. Света люминесцентной лампы из коридора вполне хватило, чтобы разглядеть тело, прижимающее двумя руками к груди коробку пиццы.

– Сомневаюсь, что поцелуй разбудит тебя, Снежка. – Эдуардо вырвал «четыре сыра Ризотто» из ледяной      хватки. – И дело вовсе не в том, что у тебя нет губ.

Кроме губ у трупа не было ушей, век (глазницы превратились в шарики льда), на месте носа зиял провал, и полностью отсутствовала кожа.

Хаосит провел рукой по гладкому, как отполированный шар для боулинга черепу и вытащил затвердевшее тело из ледяной могилы. Морщась от напряжения в пояснице, уложил то, что осталось от Рокси в заранее оставленный на полу черный, плотный мешок (такими пользуются коронеры) и со вздохом водрузил его на плечо.

Даже сквозь мешок Рокси щедро обжигала Эдуардо холодом, как и коридоры, по которым он ее нес.

Я принес тебя сюда на руках и точно так же унесу отсюда. Иронично.

На ночной улице стало еще холоднее, даже раздающиеся со всех сторон звуки (урчание моторов, стук шагов по тротуару, лай собак) не подогрели кровь Эдуардо. Он совсем не боялся попасться кому-либо на глаза. Более того, что-то в нем хотело, чтобы его заметили. Возможно, так бы он оживился. В глубине души хаосит вожделел драмы, конфликта, избавиться от тенет жизненной прозы, но, тем не менее, лезть на рожон он не собирался.

В проулке между галереей и соседним зданием он оставил арендованный им фургон (в который первым делом из багажника «T-Bird» без возражений перекочевали двое сефиротов).

– Даг, Рой, знакомьтесь, это Роксана. Роксана, это Даг и Рой. Я сейчас вернусь, не шалите.

…Заключенного следующей камеры держать под замком не было смысла. Его уже ничто не могло удержать. Он был поистине свободен. Почему же тогда Архонт разместил его здесь, а не у себя под рукой в мастерской на втором этаже? Эдуардо знал лучше всех. Ответ: Символизм. Все дело в нем. Части одного пазла должны находиться рядом друг с другом.

Из-за полумрака его можно было принять за живого. Обнаженный по пояс он сидел в инвалидной коляске, словно пуля в гильзе.

– Есть желание подышать свежим воздухом? – Хаосит взялся за ручки кресла и с колесным скрипом покатил самого тихого их постояльцев.

Поднимаясь на лифте, он – как того требует этикет – завел коротенькую беседу.

– Наверное, будет не вежливо, но позволь узнать: рана на всю грудь подсказывает мне, что Умник забрал твое сердце, или я ошибаюсь? Судя по твоей чрезмерной бледности и сухости, Архонт и кровь выкачал всю до капли. Интересно как? Разогрел ее эгрегором, чтобы она струилась по жилам, после чего пустил в ход гигантский шприц, или пиявок? – Выходя из лифта, Эдуардо добавил: – Ладно, сам у него спрошу, если не забуду.

…Вернувшись в третий раз, он застыл между двух дверей, точно между двух огней.

К Сцилле? Или к Харибде? – не мог он решиться.

Перед глазами как наяву промелькнули реминисценции: как он сквозь откидное окошко в двери давал одному узнику фрукты с водой, а другому – сладости и сок. Также он приносил им игрушки: мяч и машинку на радиоуправлении. Один плакал без передышки, а его сосед только и делал, что урчал себе под нос и время от времени колотил по груди кулаками.

Сам не зная почему, Эдуардо относился к обоим с равноценной отдачей. И в один из дней обнаружив их безголовыми, он с такой же одинаковой отдачей вздохнул по обоим.

Хаосит зашел к тому, от кого не разило фекалиями, блохами и шерстью.

– Извини, не нашел мешка твоего размера, – просто, чтобы что-то сказать, проронил он.

Затем взял маленькое безголовое тельце и положил его на второе, что килограмм на сто тяжелее. К счастью для спины хаосита и ломящих от мышечного перенапряжения рук, тяжеловес покоился на передвижном смертном ложе – гидравлической тележке.

Использованные кусочки пазла примостились к остальным.

Приближаясь к последней двери, Эдуардо на ходу расстегивал молнию на черном блестящем мешке и вспоминал, насколько боевой она была. Пустая.

***

– Вставай, я принес тебе ведерко свежих куриных крылышек с картошкой и газировку.

Уткнувшись лицом в стену, она лежала на раскладушке прикованная наручниками точно так же, как и ее сокамерница симплигат. Хаосит тронул ее за плечо и получил удар локтем. Пустая чудесным образом исхитрилась освободиться от браслета и теперь удирала по коридору к лифту.

– Не простая штучка. – Эдуардо потер стремительно опухающую скулу и бросился вслед за ней.

Пустая отчаянно молотила ногой по двери и звала на помощь. На секунду ее ослепил внезапно зажегшийся в холле свет.

– Что мечешься, дура? Что снуешь? Ведь не выйдешь отсюда. Смирись. Не стоило тебе кусать руку кормильца твоего… Тут, сестра, тот же дантовский ад: оставь всякую надежду.

Она прекратила долбить дверь и налегла на окна. Вот только железные жалюзи так и остались непреклонны.

– Как ты сняла наручники?

Она стреляла глазами во все стороны в поисках чего-то острого или увесистого.

– Похоже, работа накладывает отпечаток, – сделал вывод хаосит.

Они находились на расстоянии примерно четырех метров друг от друга.

– Кто ты? Ты хоть понимаешь, кого похитил? Я…

– Веришь в сверхъестественные силы?

– Фанатик?

– Смотри!

Вытянув перед собой руку, Эдуардо чем-то помахал ей.

– Что это?

– Для тебя это всего лишь перчатка, не более. Но в моих руках – это эгрегор.

Он натянул кожаную перчатку с дырочками на костяшках пальцев, снова направил на нее руку и демонстративно сжал кулак. Не успев и слова сказать, пустая захрипела, потом рухнула на колени. Силясь избавиться от неосязаемой, полупрозрачной, черной ленточки она только все сильнее расцарапывала кожу на шее и только когда съежилась в позу эмбриона, боль сменилась забвением.

***

Свернувшись калачиком, она лежала на раскладушке под присмотром холодных, как и она сама стен. Как и у других заключенных у нее кое-что забрали. Глаза. А вместе с ними и то, что они символизировали – самое ценное, что есть у каждого индивидуума, та самая незримая, неосязаемая эссенция, о существовании которой до сих пор спорят люди науки.

Ты могла бы стать сефиротом во всем значенье слова, сочинил он ей эпитафию.

После чего поднял и перед тем как отнести к остальным несколько мгновений просто постоял с ней, как бы убеждаясь что, не считая глаз, тело и вправду уменьшилось в весе на 21 грамм. (Выяснить так ли на самом деле хаосит, разумеется, не мог.)

Закрыв за собой парадную дверь, включив сигнализацию, хаосит сел за руль фургона и завел мотор. Аритмичное гудение чуждого двигателя было ему точно соль на рану.

По дороге его провожали и встречали дома и квартиры, окна которых как глаза – темные, закрытые, или горящие, с бодрой жизнью за желтой радужкой. Редкий шум машин напоминал ему, что он не одинок в городской ночи и все же Эдуардо не ощущал ничего кроме черной меланхолии.

Ночь была ему так же приветлива и радушна, как валяющаяся посреди дороги раздавленная кошка, по которой он проехался. Как и ночь – тоже черная, холодная, вызывающая брезгливость и отторжение. И что хуже всего для Эдуардо, ночь грозилась быть долгой, почти вечной, как и сон мертвой кошки.

***

По тротуару шел мужчина в модном вязаном галстуке и с такой же модной прической кок. Навстречу ему виляла бедрами девушка в приталенной юбке в горошек ниспадающей до самых щиколоток и с ниткой жемчуга на шее. Они не знали друг друга, но в данный момент, как и водитель «Cadillac» с хромированными клыками и белым тонким рулем, что колесил вдоль них, а также мелкого ковыряющего ранку на руке шкета с заткнутой за пояс майкой на противоположной стороне дороге, парень и девушка жаждали одного и того же. Девушка первая смекнула, что именно у молодого человека на уме, а потому ускорила шаг. Парень дал ей фору всего на мизинец и тоже поторопился. Единственный свободный на улице Хейвуд (а может и на всех других в городе) автомат с газировкой блестел в лучах беспощадного солнца и манил их. Безмолвно призывал как Святой Грааль рыцарей Тамплиеров, или как алхимиков Философский камень.

С разрывом в пятнадцать секунд девушка, стискивая зубы, а также проклиная изобретателя каблуков, опередила молодого человека.

Вот только пока она отщелкивала маленькую сумочку на длинной золотой цепочке, под руку ей проскользнул тот самый шкет, который в два счета ловко скормил звенящий цент автомату.

Пластиковый стаканчик с самой востребованной в этот день жидкостью наполнился до ободка.

– Кто раньше встал и палку взял, тот и капрал! – Мальчик улыбнулся молодым с пунцовыми физиономиями людям и присосался к Граалю.

– Вкуснотища! – оценил он. И пока растерянность взрослых не заместил гнев, умчался через дорогу.

Много-много позже, когда его ладони покроются коричневыми пигментными пятнами, а челюсть по ночам будет отмокать в стакане с водой, он, сидя в тени с доской шахмат и воображаемым соперником, будет наблюдать за беснующейся на улицах ребятней. И всякий раз, как только кто-то протянет: ну и жари-и-ища, он откашляется и проговорит: 15 июля 1953 года – вот тогда стояла настоящая жара. Как в пекле. На каждой лавочке, водительском и автобусном сиденье вырисовывался мокрющий от спин и задниц след.

Он будет рассказывать о том дне, пока горло не засохнет, при всем при том, что его никто и не будет слушать.

Как же он будет лелеять в памяти те золотые десятилетия. Времена экономического подъема страны, «короля рок-н-рола» и абстрактного экспрессионизма.

А пока…

Мальчик утолил жажду (на следующие пятнадцать минут), перебежал через дорогу, проверил сколько мелочи еще в кармане (три цента по двадцать пять) и с улыбкой до ушей, положил руку на ярко-красную дверь.

Звякнул колокольчик.

Запах пота улетучился на раз. Ничто не могло соперничать со сдобным ароматом кексов, печенья, багетов и булочек. Вдобавок к изумительному благоуханию и вкусу, выпечка имела весьма оригинальный вид. Печенья были в виде изящных рыбок, сердечек, собак или птиц. А некоторые булочки в форме бюстов с чертами киношных и музыкальных знаменитостей.

За прилавком стоял круглолицый добряк – владелец пекарни (он же главный пекарь, продавец и уборщик). Глядя, с каким упоением мальчик разглядывает секцию с пышными булочками (выбирает), щеки пекаря слегка надулись от гордости – вышла крайне прекомичная улыбка.

– Здрасте. Уф, ну и денек, – выдохнул мальчик. – Представляете, кручу я себе педали на велосипеде, как ни в нем не бывало и тут бац! Лопается шина!

– Да что ты? – не без энтузиазма воскликнул пекарь.

– Зуб даю! Полетел ласточкой. Весь локоть себе ободрал. – Он показал намазанную зеленкой руку.

– Да уж. Как тебя зовут?

– Джозеф Джеффордсон. А вас, сэр?

– Эдуардо.

– Дайте-ка мне булочку в форме… м-м-м… а что вон-то за животное?

– Носорог.

– Вот его. Пожалуйста.

Эдуардо на мгновение повернулся спиной, взял целлофановый кулек и сунул в него булочку.

– С вас семьдесят пять центов, юноша.

– Нате.

– Приятного аппетита.

– Спасибо! – Мальчик откусил хлебный затупленный рог.

Снова звякнул колокольчик, пекарь проводил паренька взглядом, и в булочной снова настала тишина.

Закат окрасил небо в желто-фиолетовые тона. Эдуардо достал из-под прилавка бутылку газировки, сделал несколько затяжных глотков. Бросил взгляд через витрину – прохожих можно было по пальцам пересчитать, а окно парикмахерской по другую сторону улицы было закрыто.

В такой знойный день даже Ллойд с Дональдом давно не выдержали и пошли по домам к женам, подумал Эдуардо и решил, что тоже пора заканчивать на сегодня.

Он повесил табличку «ЗАКРЫТО» на дверь. Дважды пересчитал кассу. И в качестве последнего штришка, сунул руку в каморку и достал швабру с ведром.

Чистый дом, чистая совесть, ритуально сказал он про себя.

Управившись за двадцать минут, а по ощущениям, будто три часа вспахивал поле, Эдуардо признал, что солидный доход оно, конечно, хорошо, однако нанять помощника – протеже – все-таки пора бы. Вот только отложив швабру в каморку, он – как обычно случается – отложил и эту мысль.

Наведя порядок, Эдуардо углубился туда, где собственно творилось все чудодействие.

В задней комнате пекарни располагалась могучая комбинированная печь.

Давно бы пора ее почистить, нехотя признал он и вспомнил свое же кредо: чистый дом, чистая совесть.

Вытащил заслонку устья, поставил ее на пол. Мучительно размышляя с чего начать: пода или топливника, он не услышал звон дверного колокольчика, но вскоре услышал шаги.

– Простите, но пекарня закрыта, – сказал он прямо перед тем, как свалиться без сознания от удара в висок.

Эдуардо очнулся сидя на полу у печи с завязанными за спину руками и платком во рту.

На улице уже воцарилась темнота и тишина.

– Погляди, какая печь здоровая, как я и предполагал. Можно даже целиком засунуть и не париться.

– Да, классно ты придумал. Прям голова. Меньше мороки – это хорошо. – А его куда?

– Ну, правильно было бы тоже в горн, но мне в лом запускать предприятие по производству пепла. Он все равно нас не опознает. К тому же, если пришьем, привлечем внимание твоих к этому месту.

– Значит, отпустим. А если проболтается?

– Думаю, ты убедишь его не делать глупостей. А я потом послежу за ним еще какое-то время.

Без сомнений для Эдуардо сейчас хорошо бы превратиться в каменное изваяние или впасть в спячку, или разучиться использовать голосовые связки (а лучше – все в одном флаконе). Но против гормона страха и естественных реакций не пойдешь, так что он замычал (из-за кляпа получилось убогое мычание) и задрыгался.

– Гляди, толстяк очнулся.

Мужчина, нижнюю половину лица которого точно маска скрывала живая тень, присел на корточки и посмотрел пекарю в глаза.

– Ну что, хлебник, если ты все слышал, выбирай: либо готовься к путешествию по закоулкам печи, только оно будет уж слишком короткое. Либо держи язык на веревочке.

Подельник с физиономией большей частью похожей на морду фантастического зверя (до чего жуткая маска, подумал Эдуардо) шикнул:

– А ну закрой фонтан и не рыпайся! А то хребет вырву.

И вот его угроза подействовала безотказно.

– Так, я за Марко, а ты пока печь распали.

– Да без вопросов.

Тенелицый ушел, и второй – ходячая гипертрофия мышц – принялся неторопливо забрасывать дрова в топливник.

– Ты ведь не сердечник?

Эдуардо оторопело покачал головой.

– Мы тут похозяйничаем, а потом вернешься к своей скучной, как у жирафа жизни. Только чтоб ни слова о нас никому, – напористо добавил он.

Мысли в голове Эдуардо фейерверками взрывались одна за другой. Сердце бешено колотилось, но внешне он не дрожал и уже твердо решил не делать глупостей. Собственное бессилие его не тяготило, больное возбуждение или страх возможной смерти тоже его не охватили. Гнев на злоумышленников вспыхнул, но довольно-таки скупой.

Время шло, затекли конечности, но он упорно продолжал изображать каменное изваяние с зажмуренными глазами. По налитым кровью вискам все больнее стучала назойливая и до чего – как он считал – дикая и неуместная мысль: если все обойдется, продолжу ли я впредь пользоваться печью? На новую не хватит денег, но кормить людей вкусностями из печи, в которой…

Эдуардо передернуло. Не от мысли, что так неправильно или омерзительно. А от того, что пришлось признаться самому себе: важнее не сам процесс выпечки, а плоды трудов: похвала, одобрение людей, их почести; все приятные мелочи, кормящие амбиции.

В конце концов, никто не узнает, что тут было, а я быстро выкину это из головы, и все вернется на круги своя.

Глаза открылись бессознательно.

Зверолицый колол дрова (что было совсем не обязательно). Ничего вроде бы примечательного, но когда Эдуардо пригляделся, как он это делал, испытал трепетный шок и отказался поверить собственным глазам.

Возможно виной тому удар по голове. Вдобавок в комнате полумрак, искал рациональное объяснение Эдуардо.

Правая рука превратилась в… голову топора. Все пять пальцев срослись, сделались тонкими и одной длины, загнулись в сторону, кончики заострились как лезвие. Монструозная рука (уже и не рука вовсе) с треском легко расскалывала дерево, точно кухонный нож бисквитные рулеты.

– Чего? А, это? – Режущая кромка лукаво, будто живая подмигнула Эдуардо. – Обожаю делать всякие такие штуки и пускать их в ход. Уж не обессудь.

Три шага прозвучали в такт биению сердца Эдуардо. Гладкая лопасть костяного топора, от которого отдавало горелым, прикоснулась к щеке.

– Не дергайся, – прошептал грубый, мурчащий как у тигра голос. – Ты же не хочешь, чтобы я вдруг перерезал тебе горло?

Он пару раз легонько шлепнул Эдуардо по щеке и вернулся к прежнему делу.

Поленья с глухим стуком друг об друга начали нырять в топку, а Эдуардо смаргивать пот (получалось плохо – блестящие бусинки, точно истребители-камикадзе пикировали по лбу точно по небу, штурмуя ресницы и лишая четкого зрения).

– Вот смотрю на тебя, и все больше убеждаюсь, что в тебе что-то есть. Ты мог бы стать одним из нас.

Звякнул колокольчик.

А вот и тот, другой, вернулся, подумал Эдуардо. Но глядя, как человек с топором вместо руки поднапрягся и сморщил нос, поневоле засомневался.

В комнату зашел молодой человек в брюках «дудочках» и яркой гавайской рубашке расстегнутой наполовину.

– Так-так, и кто тут у нас? Что, жалованье на один зуб и, стало быть, заделался помощником пекаря? Или собираешься сжечь тело моего собрата?

– Ты?! Но как?

– Ну, начнем с того, что вас, бакланов, видели с Марко последними. Мы наведались в вашу каюту, кровь вы, конечно, отдраили, но не в совершенстве. Руки-крюки видать. Кстати, не тесно вам вдвоем жить в такой-то каморке? Чулан и то меньше.

– Где Мерфи?

– Кормит рыб.

– Ах ты… Смерть Марко была случайность, но тебя я с удовольствием порублю в капусту.

– Уверен?

– На все сто. Боевых заклинаний то у вас, дэймосов, нет.

Эдуардо внимал каждому слову из чужих уст. Ему стало интересно до такой степени, что в голове сложилась масса вопросов, из которых в лидеры выбился: они колдуны или пришельцы?

Дэймос отошел в сторону, освобождая дверной проем. Эдуардо подумал, что «стиляга» решил отпустить убийцу своего друга, но еще раз ошибся. В дверном проеме появился силуэт. Массивная фигура. Выше на голову того что с рукой-топором и даже шире в плечах. Здоровяк с рыжими кучерявыми локонами подошел к нему, положил лапу на плечо, которое тут же просело, и едва разборчиво буркнул: