Лигеметон. Ложный Апокриф

– Шутник! Засунь свои шутки себе в…

– Рене! Успокойся!

Она опустила трубку.

Через минуту я в третий раз прислонил мобильник к уху (на сей раз звонил уже я).

– Это было жестоко, Джонни.

– Прости. Я не со зла.

– Ничего не хочу слышать.

– А что хочешь?

–…

– Кино? Или давай закажу нам столик в самом…

– Звучит как-то …попсово, будто бы кто-то хочет откупиться.

Я тихо рассмеялся. И Рене, кажется, тоже.

– Да, ты права.

– Но я бы не отказалась от взятки.

– В самом деле?

– Только мне нужно кое-что другое.

– И что же?

– Удиви меня, малыш.

– Хм.

Я глянул на часы – стрелки показывали ровно двенадцать.

– Сделаю тебе гумбо.

– Чего сделаешь?

– Увидишь. Жди меня часа через три, хорошо?

– Хорошо, малыш. Вся в предвкушении.

– Вот так это делается, девочки, – обратился я к рыбкам в аквариуме. – А теперь извините, у меня романтическая встреча, к которой надо подготовиться…

Выйдя из дома – то есть из отеля «Данталион» – с часом в запасе, я запрокинул голову к небу – зефирные облака застилали голубую лазурь. Температура была идеальная – не слишком холодно и не жарко. Природа прямо-таки напитывала меня радостью и бодростью, и даже назойливая мысль о ремонтирующейся машине (кажется уже целую вечность) не дала потускнеть отличному настроению.

Неспешным шагом я двинулся по тротуару вдоль витрин и шумных автомобилей, не задерживая внимания на лицах прохожих. Пустые как будто не существовали для меня, я думал только о предстоящем времяпровождении с Рене. Без понятия насчет остальных сефиротов, но в отличие от симплигатов, дэймосы, похоже, могут любить…

Остановившись в двух шагах от двери Рене, я вскинул руку – часы давали понять, что я не опоздал – без семи три (пунктуальность – наше все!). Меня слегка трясло от волнения, хотя с чего бы? Окинув себя взглядом – туфли, словно черные зеркальца, костюм гладкий, – я взвесил в руке пакет.

Три стука. Дверь открылась. Не успел я отвесить комплимент ее просвечивающейся маечке и коротким шортикам, как Рене повернулась спиной и устремилась к телефону на комоде.

– Малыш, погоди минутку, – сказала она, даже не оборачиваясь. – Алло…Да…Да, записываю…

Пройдя на кухню, я положил пакет на кухонный столик и деловито начал вытаскивать содержимое. Никогда не готовил ни с кем вместе, но в кино такие сцены всегда смотрятся забавно. Доставая помидоры, окру, куриные филе, чувствуя себя распрекрасно, разве что, не насвистывая, я терпеливо ждал окончания телефонной беседы.

– Джонни.

– Где у тебя соль и оливковое масло? Прошу скажи, что они у тебя есть.

– Джонни.

– Давай ты очистишь креветки, а я нарежу птицу кусками.

– Джонни.

– Ну что? – Спросил я, омывая овощи под струей воды.

– Мне срочно надо ехать.

– Ты серьезно?

– К сожалению, да.

Помидор в руке жалобно прыснул соком, я бросил его в раковине.

– Ты теперь по три смены работаешь? Или по пять?

– Джонни.

– Ты единственная и незаменимая медсестра в городе?

– Перестань.

– А, у тебя исцеляющее прикосновение, угадал?

– Джонни!

– Что!

– Прости.

Я обнял ее за плечи.

– Что-то случилось, Рене?

Ее глаза метались, а губы напрягались и расслаблялись снова и опять.

– Мне до смерти жаль, что все так вышло. – Она отстранилась. – Я сама не ожидала. Но с ком …с начальством не поспоришь.

Она засуетилась. Пыталась стянуть майку и надеть теплый красный свитер, но психовала и переодевание затягивалось. Я захотел ее гибкое тело в тот же миг.

– В другой раз, малыш. – Она прочитала все у меня на лице. – Мы обязательно продолжим. Обещаю. Я сама хочу этого. А сейчас прости.

Все эти извинения… Чтобы еще она могла сказать?

Рене металась от комода к ванне и обратно, а ее ягодицы двигались в такт шагам. Она была сексуальна даже в небрежном виде.

– Проблемы на работе? Поговори со мной, Рене.

– Убери продукты в холодильник, пожалуйста, – попросила она с нарочито знакомой мне интонацией – одновременно ласковой и требовательной.

– Может мне лучше себя убрать, а?

– Джонни. – Она подошла ко мне. – Мне, в самом деле, неловко, что все так вышло. Я вся горю от стыда. И не только …Но мне правда надо идти.

– Клятва Гиппократа – непреложна, да?

Она грустно улыбнулась.

– Поймать тебе такси?

– Не стоит, за мной заедут, – она тут же прикусила губу.

– Заедут? Кто? Ком-начальство?

– Джонни.

– Только сейчас заметил. Когда ты лжешь, Рене, у тебя зрачки сужаются.

Я схватил продукты и один за другим побросал их в холодильник. Шагнул к комоду намереваясь взять сумочку, всучить Рене и уйти не прощаясь. Надоела ложь!

Сумочка была открыта, и я невольно заглянул в нее.

– Что за… – Рука сама окунулась в сумочку.

– Джонни, погоди!

Рене кинулась ко мне, но я уже развернулся с криком:

– Это что?

Она остолбенела, словно вампир перед распятием.

– Что это, я спрашиваю?!

Не знаю, как у нее это выходило (смешивать несовместимые эмоции), но она смотрела мне прямо в глаза со смятением и в то же время с достоинством.

– Ну? Что это?

– Глок-19.

– Откуда он у тебя? – спросил я, и без того зная ответ.

– Джонни, я …

– Что «я»? Я – коп, верно? Ты это хочешь сказать?

– Детектив следователь, если точнее.

– А, ну это же в корне меняет дело!

Я положил пистолет в кобуре на комод (скорее ударил им).

– Я собиралась тебе рассказать, но ты говорил, что ненавидишь копов.

– Ты мне врала.

– Мы оба врали друг другу!

– Сейчас другое. Это крупная ложь.

Я смотрел на нее, будто видел впервые.

– Малыш.

Рене протянула руки, но я перехватил их и оттолкнул ее.

Она не понимает, думает, я сержусь из-за лжи. Но правда – куда сложнее.

– Сколько ты уже служишь в полиции?

– Что?

– Ответь.

– На неделю больше чем мы встречаемся.

Три месяца. Примерно за такой срок кригеры и присматриваются к пустым. А зная Рене, не сомневаюсь, что у нее есть все задатки, чтобы пройти посвящение и примкнуть к культу. Чужому культу. Лилит меня забери, да она же прирожденный кригер! И как я этого раньше не подмечал? Да, Джонни, ты облажался. Утонул в океане амурных чувств.

– Джонни, ты же меня знаешь.

Посвящение все изменит. Если (а точнее когда) ты станешь кригером, то узнаешь и правду обо мне. И как отреагируешь? Я начал лихорадочно просчитывать варианты и ужаснулся. А что если Фламинго узнает о нас? У него появится рычаг давления на меня – дэймоса. А я служу только своему Архонту. И готов пойти на любые жертвы ради него, ради своего культа. Готов ли?

– Малыш, нам же хорошо вместе. Мы найдем выход.

Я видел целых три. Первый: убийство Рене. Его отмел сразу (я бы не решился; никогда никого не убивал и не собираюсь!). А даже если бы решился, смерти копов – неважно пустой или сефирот – тщательно расследуют, а так как убийца и чистильщик из меня как из бетонного куба – спасательный круг, остается два варианта. Впрочем, Рене никогда не согласится жить на каких-нибудь Мальдивах в бунгало. Это не ее суть. Да и не моя. Так что побег отменяется, а в таком случае остается третий и единственный вариант.

Пришлось разыграть маленький спектакль о том, как ее вранье ранило мои чувства, далее последовала выдуманная на ходу история о том, как моего добропорядочного отца убили в перекрестном огне копы (в подробностях!) и заключительная фраза о том, как я не переношу на дух копов. Мне пришлось это сказать (откровенно выплюнуть). Ради …всех.

Под просьбы остановиться, угрозы и подзатыльники я, не колеблясь, распахнул дверь и ушел по-кошачьи. Положил конец нашему романтическому гамбиту.

– Джонни! Джонни! Я…

Грудь словно пронзил стальной гарпун, но даже он не заставил остановиться. Сердце превратилось в пепельницу, в которой дымилась злость. Злость к себе. Злость ко всем. А еще в нем тлела любовь. Любовь к своему Архонту. Что касается чувств к Рене, они развалились как песочный замок от удара штормовой волны.

… Лгал я самому себе.

***

И вот теперь, лежа в постели, сжимая заколку, я собирался навсегда распрощаться с Рене. Бодрствовала она в данный момент или нет – не имело значения. Я находился в ее разуме, в ее библиотеке памяти, или вернее сказать в комнате воспоминаний, которая для меня выглядела как полутемный зал с приземистыми книжными шкафами, где единственным островком света служил незатейливый камин. Но не он меня интересовал, а полки с книгами. Вернее только одна.

Я подошел к ближайшей полке, провел пальцами по гладким, шершавым, блеклым, пыльным, толстым и тонким, словом разным корешкам. Одна из книг вибрировала наподобие пчелиного улья – на ее страницах появлялись новые слова – новые краткосрочные воспоминания. Однако настоящее Рене меня не интересовало. И уже никогда более не заинтересует.

Найти верную книгу не составило труда; собственно ее и не пришлось искать. Многие дэймосы предпочитают идти к цели напролом и тогда разум пустого начинает защищаться, сопротивляться. Я же всего лишь провернул ловкий трюк, требующий от умелого сефирота смекалки и не более.

Вместо того чтобы перебирать все книги, бегая от одного стеллажа к другому, взял книгу наобум, но не просто протянув к ней руку – а с Силой. Так, какую бы книгу я не выбрал, она неизменно была бы той, что мне и нужна.

Книга оказалась не такой уж и толстой; на обложке изображающей рыбу парусника плывущего в голубых водах – значит, вот с кем я ассоциируюсь у Рене – было напечатано мое имя. И вот здесь я совершил грубую ошибку. Открыв книгу – сам не понимаю зачем, как главный герой данной повести я и без того знаком с содержанием наизусть – видимо намеревался пробежаться по нескольким строчкам, да не тут-то было. Из книги выстрельнула рука и сдавила шею лучше всякой удавки. Хрипя, я попытался отодрать истовую бумажную пятерню – хуже занозы! – но ничего не выходило. Быть задушенным во сне – то еще удовольствие. Не хочу! Не хочу!

Рухнув на колени, я скользнул по чужому предплечью к книге и начал лихорадочно раздирать переплет. Не раздумывая, рука-убийца подняла меня в воздух и впечатала в стену, прямо над камином. За книгу я держался не менее цепко, чем пятерня за мою гортань, которую она, по ощущениям, придавила уже к позвоночнику. Дрыгая ногами, судорожно глотая воображаемый воздух (все не по-настоящему, игра разума, вот только с реальной ставкой на жизнь!) мне удалось собрать Силу и порвать-таки лист. Всего один. Да, вялое сопротивление, победой тут и не пахнет, однако для начала ведь не плохо? Рука отпрянула, и я грохнулся на твердый пол, как и книга неподалеку.

Появился великолепный шанс уничтожить ее. Раздавить, порвать, проткнуть чем-то острым, да так, чтобы из нее кровь брызнула. Но, к сожалению, нападки не прекратились, и ваш покорный слуга проморгал столь прекрасную возможность. Я коллапсировал на полу, прибывая в шоковом состоянии. За меня взялись судороги, кашель, кажется, гортань сломана или вывихнута, да и с коленями похоже тоже не все в порядке. Так что, харкая кровью, пришлось останавливать внутреннее кровотечение в горле, подавлять тошноту (она была совсем некстати) слушая, как встает на место треснутая подъязычная кость.

А противник к слову тоже не сидел без дела. Шуршащие мятые страницы поднимались из книги подобно морской пене и это ворошащееся нечто, складываясь и заворачиваясь, принимало образ человеческой фигуры.

Когда я уже поднялся на ноги, и по всему телу лилась Сила, передо мной стоял бумажный человек. На белой «коже» отпечатаны черные слова. Слова двигались, дрейфовали. Дрейфовали бесцельно. Так мне показалось сначала. Потом чернила начали растекаться, вспузыриваться и вскоре превратились в черный костюм тройку и смоляные волнистые кудри.

Лилит меня побери! Да он же я! Передо мной стоял я сам. С единственным различием. Глаза. Они принадлежали Рене. Голубой и зеленый. Странно видеть самого себя, и в разы страннее с чужими глазами.

Доппельгангер45 двинулся на меня и в этот раз я был готов. Направил на него пистолет с глушителем и выстрелил.

Откуда у меня оружие? В ментальном мире возможно все! Почти. Видать во всех мирах стрелок из меня паршивый. А может, виновата полутьма или давящий в спину жар потрескивающего камина. Какова бы ни была причина, я целился в голову и промазал. И, о Лилит, как же этому рад!

Пуля врезалась в ключицу двойника, но почему-то заорал я. Сила мигом рассеялась, пистолет превратился в пар, что не скажешь о ломоте в продырявленной кости. Боль только множилась.

Затем я – другой я – тоже вытянул руку. Тоже с пистолетом. Тоже с глушителем. Рассчитывать, что выстрел в меня наградит дыркой его – было бы так же глупо, как и черпать воду дырявым ведром из тонущей лодки. А я сейчас как раз на такой вот лодке. Что делать? Я шагнул назад и, случайно руку поцеловало пламя в камине (я стоял, а точнее покачивался вплотную к нему). В тот же миг двойник выронил мою смерть и зашипел. Или зашипела пузырящаяся на его руке плоть?

Тут в голову прилетела – к счастью не пуля – мысль. Я заметил, что практически прижимался к огню, но лоб и скулы блестели от пота у другого меня. Все стало на свои места. Хитросплетения ловушки разума, в которую я сам себя и загнал, распутались. Я без колебаний рухнул на четвереньки, сунул дрожащие руки в огонь и сжал угли. Спустя пару ударов сердца полыхнуло как из геенны.

– Джонни, малыш.

Я обернулся. Двойник с обожженным, красным лицом и подпаленными, дымящимися волосами смотрел на меня глазами Рене. И теперь заговорил ее голосом.

– Прекрати. Мне больно. Остановись.

– Я должен, – возразил я и окунул голову в пламя. Зарылся лицом в угли.

Мозг воспринимал это как попытку суицида и потому жгучим был не огонь, а желание шарахнуться от него, отпрянуть как можно резвее и подальше. И пресекать подобные мысли и что важнее рефлексы становилось с каждым ударом сердца все труднее. Как же это страшно! Лезть в огонь. Боли нет, но противиться безусловному рефлексу – чудовищная пытка. Надо держаться (дэймос я или нет, в конце-то концов?). А двойник, зараза такая, тоже держался. Более того, он схватил меня за ноги и потянул на себя. Подавив желание обернуться (а значит, высунуть голову из огня), я задрыгал ногами, заколотил ими, лягнул его и кажется удачно, потому что ноги снова коснулись пола. Я живо прижал колени к груди, сгреб предплечьями угли в кучу, уткнулся в них лбом, при этом отчаянно зажмурившись.

Я не видел двойника (не видел ничего), но его пронзительные крики резали по ушам. Почему гадское пламя так оглушительно трещит у меня в ушах? Почему ублюдок никак не издохнет? И почему, Батна всех забери, меня тянут за плечи?

Посмотреть со стороны, так форменное безумие. Суюсь в огонь, а другой горящий-я силится вытянуть меня оттуда. И это далеко не предел, скажу я вам.

Новой каплей безумия стало вот что: я раскрыл рот и принялся грызть раскаленные угли, раскалывать и крошить их зубами или глотать не прожевывая. Они хрустели, словно надкусываемые яблоки, а вместе с тем с треском стонали кости двойника.

К слову сказать, наворачивал я так, будто участвовал в конкурсе на скоростное поедание. Я ел раскаленные камни, они проталкивались по горлу точно рыбьи кости, запивал их огнем и молился, что это предел, что этого достаточно.

К счастью, Лилит оказалась на моей стороне, и когда в камине уже ничего не осталось – последняя искорка была проглочена, – тогда я и позволил себе обернуться.

Ко мне тянула руки огромная, обугленная, человекоподобная спичка. Сгорбленная. Черная. Теперь узнать себя в двойнике не вышло при всем желании. Лысый, с широко раззявленным точно гадюка ртом, сквозь смоляную кожу блекло светились раскаленные ребра. Смрад перегоревшего, ссохнувшегося мяса заставил содержимое живота двинуться вверх к горлу. Сдержаться удалось чудом.

Встать на ноги не прикоснувшись к «этому» было невозможно. Хмуря лоб, что придется оттолкнуть застывшего мертвеца я потянулся к его плечу, тут выродок с хрустом дернул головой и моя рука очутилась у него во рту. Какая мерзость! На этот раз внутри меня закипело бешенство.

– Хочешь мою руку? Получай!

Запихивая ее ему в глотку, я выплескивал Силу. Жгучую. Яростную. Теперь уже он упал на колени.

– Давай же. Рассыпайся, тварь!

Рука ушла по локоть. Я продолжал давить и жмуриться. Невыносимее всего было не поедание углей, или вид и хруст запекшейся плоти, а стойкий взгляд голубого и зеленого глаз Рене.

– Ну же! Подыхай! Сдохни! – Не разлепляя глаз, я мотал головой.

Когда Сила вместе с волей растаяли, я сам ухнул на колени и раскрыл глаза. Двойника, а точнее агрессивных воспоминаний Рене, которые я бессознательно наделил Силой (да, я кретин) выжгло огнем. Без остатка.

Да уж, Джонни, ты жестоко ошибался, полагая, что все будет легче променада по пляжу. И почему мне в последнее время так не везет? Угрохали машину, девушка оказалась без пяти минут кригером, так еще и чтобы вытянуть воспоминания о себе, пришлось сражаться с самим собой. Подсознание – лукавая вещь. Уверен, только в Нью-Гранже стоит ожидать нож в спину даже от самого себя. Что ж, как говорится, опыт – лучший учитель. В следующий раз буду осторожнее. А сейчас…

Выполнив то, что должен (но, как показало подсознание, не то, чего искренне хотел), я подошел к шкафу и аккуратно сомкнул книги – убрал образовавшийся на полке пробел – тем самым избавив Рене от чувства пустоты и назойливых мыслей о том, что как ни старайся не вспомнить. Теперь, когда она заснет, а затем проснется, уже не вспомнит обо мне. А на мой номер в записной книжке даже не обратит внимания. И единственная подаренная бывшим любовником безделушка (серьги от Tiffany) потеряет для нее символизм.

Переключив внимание на стену, я объединил мысль, волю, Силу, и создал дверь. Она распахнулась с таким же треском, как и камин.

Короткий коридор с желтым светом в конце привел меня в почти такой же зал.

Мраморный камин был крупнее и более старинный, а громоздкие шкафы с морем книг тянулись ввысь – им не было видно конца, но там наверху, куда не доставал свет, стеллажи пустовали (с годами они заполнятся). Это моя вотчина. Здесь Архонт – я.

Вытянув руку, снова обратился к трем столпам мантики (как говорит Мортимер), с полки подобно птице ко мне устремилась книга. Такого же размера, как и та, что в библиотеки Рене. Только на обложке красовалась грациозная черная пантера.

Беря во внимание недавний опыт, раскрыть книгу воспоминаний о Рене не заставила бы и сама Лилит. Я просто приблизился к мерно потрескивающему пламени в камине, протянул к нему книгу … и усомнился.

Так, взвесим все «за» и «против». Безусловно, хранить компромат на себя любимого – опасно. В разум легко может проникнуть Архонт, причем так, что я даже и не узнаю. Да и Депинпик не так прост, как хочет казаться…

Теперь «за».

Лилит тебя побери, Джонни, никаких «за» нет, трещали мне языки пламени. Ты просто тянешь резину.

Они правы. Однако я все еще сомневался.

– Это, в самом деле, необходимо?

– Делай то, что должен, – прошипело пламя.

– Но почему?

– Так велит разум! Так велит сердце! Так велит кодекс!

Не без причины первое в нем слово: Преданность. Преданность своему Архонту. Своему культу. Своей вере.

– Без законов пустые или сефироты – низменные животные. Верно?

Пламя гудело, клокотало и выдохнуло с жаром:

– Каноны Лигеметона надлежит соблюдать!

– Они непреложны. Ведь так?

– Да. И точка! – проревел беснующийся огонь.

… Жар пламени хлестал по затылку и спине точно плетью, но ноги с упорством устремились к выходу. Рене осталась лежать на каминной полке…

Пробудившись, первое, что я почувствовал – вкус едкого пота на языке. Я не лежал, а буквально плавал в поту. Сейчас бы я отдал даже свою машину за бутылку воды (и когда ее уже починят?!), а еще было бы здорово нормально заснуть. Уйти в забытье как якорь в воду. Лет на сто этак. Я ощупал лицо и руки, не найдя ожогов или волдырей даже немного расстроился, так как это означало что отдача как всегда проявит себя в психическом плане.

Надо принять душ…

Отстегнув часы, положив их на край умывальника и умывшись, устало поднял взгляд на зеркало, и леденящий озноб ужалил кожу на затылке. Каждый дюйм обгорелого до черноты лица изъедали шершавые струпья. Несколько мгновений – жгучих, удушающих, беззвучных – я разглядывал себя разноцветными глазами, потом в голове помутилось, и отражение как водой смыло.

– Забери меня Батна!

В последние дни все шиворот навыворот. Сначала головокружение при виде красного цвета (благо прошло пару дней назад), а теперь на смену пришла фобия собственного отражения. Просто шикарный откат! Впрочем, грех удивляться. Страх – самая приставучая зараза.

…Я обнаружил себя сидящим на кровати, с закрытыми глазами.

Шумно выдохнул. Каждая клеточка расслабилась, тело обмякло как морской огурец на суше. Хотелось бы пребывать в таком состоянии целую вечность, вот только разглядывать и дальше цветные пятна помешал стук в дверь.

За окном стояла глубокая ночь. А значит, у порога, скорее всего, топтался лысоватый карлик брюзга.

– Доброй ночи.

– Э-э, доброй, – опешил я.

Острый подбородок прямо-таки грозился выколоть глаза. Я собирался спросить у незнакомца кто он и главное: как сюда попал?! На мой этаж и тем более последние три (пентхаус Архонта) свободно не заявишься; однако неизвестный с выразительным как у птицы водореза подбоуспоукоилсяродком нанес мне упреждающий удар, так что на вопросы непроизвольно начал отвечать я сам.

– Джонни Версетти?

– Допустим.

Неизвестный улыбнулся, но учтивости в гримасе было столько же, сколько и соли в реке.

– У меня для вас работа. Заинтересованы?

– Возможно. – Руки на груди рефлекторно скрестились. – Говорю сразу, я не занимаюсь «внезапными» инфарктами.

Глаза незнакомца тускло заблестели, выдавая низменность души. И морскому коньку ясно, что он не пустой, но из какого же тогда культа? Никак не понять.

– Внезапный инфаркт, – с ухмылкой повторил незнакомец, вытащил руку из кармана длинного плаща и коснулся ямочки на подбородке. Не удивлюсь, если у него вдруг пойдет кровь из тонкого пальца (на котором, кстати, красовался довольно занятный перстень с выпуклым черным камнем).

– Сказал же, я не занимаюсь подобными вещами, мистер…

– Предпочту сохранить анонимность. – Он спрятал руку в карман. – А что до заказа, я заплачу 75 тысяч долларов.

На моем лице не дрогнул и мускул. Однако мысленно все же присвистнул. Сумма и впрямь внушительная. Но Джонни Версетти не продается.

– Все же вынужден отка…

– У моего друга болезнь Альцгеймера.

– И что?

Незнакомец горестно вздохнул. Было ли это чувство и вся последующая речь притворными, распознать не удалось.

– После того как моему старому другу поставили ужасный диагноз, он, поразмыслив, решил покончить с жизнью. К сожалению, болезнь живо сделала его нерасторопным и слабоумным, так что у него не вышло. Вот уже восемь лет он прикован к больничной кровати. Его мозговая активность крайне низкая. Врачи заявляют, что он до конца своих дней не выйдет из комы. Так что вы не убьете его, а проявите милость. Я настаиваю. Окажите услугу. Могу я также просить о хороших воспоминаниях для друга перед его уходом?

Лилит его побери, как же складно сочиняет (если взаправду сочиняет). Нет, он всерьез надеется, я куплюсь на такую басню?

– Слушайте…

– Я удвою сумму.

Забери его Батна! И тут я задумался. Заманчиво! У меня аж глаза загорелись и, по всей видимости, буквально (иначе с чего бы его самодовольная ухмылка стала еще шире?).

– Вот. – Только сейчас я заметил у ног незнакомца бледный, как и его лицо, дипломат. Он взялся за серебристую, блестящую ручку и переставил его поближе ко мне. – Здесь половина. Остальное после выполнения заказа.

Если бы он всучил всю сумму сразу, это было бы весьма подозрительно, а так… Стоп! Я что все-таки решил взяться за дело? От меня терпеливо ждали ответа, при этом пристально сверля взглядом, словно пытаясь загипнотизировать. Одеколон незнакомца заставлял дышать через рот.

Так, если рассудить – то есть во второй раз за сегодня взвесить все «за» и «против», то в принципе, денег мало не бывает и они всегда нужны. И если про коматозника правда, почему бы и не избавить человека от мучений? В нашем славном городе запрещена эвтаназия и как видно приходится обращаться к услугам дэймосов.

– Согласен, – сокрушенно кивнул я.

Незнакомец лукаво дернул уголками тонких губ. Кажется, я только что заключил сделку с…

– Больница Святого Патрика.

– Ясно. Какие сроки?